Читать книгу Рауль Валленберг: «Железная маска» Сталина, или Алый Первоцвет - Е. З. Перельройзен, Евгений Перельройзен - Страница 7

4.1. Политика регента Хорти

В 1934 году Дьюла Гёмбёш – венгерский премьер-министр – последовал примеру Польши в устранении барьеров политики изоляции, которая проводилась в отношении нацистского режима в Германии. Событие это не являлось значительным, так как вес Венгрии в мировой политике был невелик. Гитлер же высоко оценил этот жест. Венгрия стала налаживать дружеские отношения с Германией, и эти усилия были скоро вознаграждены. По двум венским арбитражным решениям 1939 года и 1940 года Венгрия получила значительную часть территорий, составлявших некогда королевство Сан-Стефана, включая Карпатскую Украину. Венгры надеялись, что Германия предоставит им свободу рук в отношении Румынии и что им будет дана возможность принимать участие в любых мероприятиях, направленных против этого заклятого врага мадьяр, с целью присоединения всей Трансильвании к Венгрии.

Гитлер поддерживал территориальные претензии Венгрии в период между 1938-м и 1941 годом. При этом он исходил из чисто тактических соображений. Он испытывал чувства симпатии к венграм, этому когда-то кочевому народу, терроризировавшему Центральную Европу, а затем превратившемуся в форпост Запада против угрозы с Востока. Гитлер восхищался их противоборством решениям Трианонского мирного договора, свержением коммунистического правительства в 1919 году, антисоветской и антисемитской политикой движения «защитников расы», во главе с премьер-министром Гёмбёшем. Вместе с тем Гитлер считал регента Хорти закостенелым австрийским адмиралом, полностью находящимся в руках англофилов и евреев и испытывающим антипатию к национал-социализму и личности фюрера. Когда Гёмбёш неожиданно умер в 1936 году, Гитлер не видел никого в качестве его преемника на посту премьер-министра, кому бы он доверял, и внимательно следил за развитием событий в Венгрии во время войны, будучи хорошо информированным своей секретной службой о тайной дипломатической деятельности венгров. Гитлер долгое время воздерживался от вмешательства во внутривенгерские дела. Возникновение в Венгрии политических движений, похожих на немецкую национал-социалистскую партию, ничего для него не меняло. Наиболее значительным из этих движений была партия «Скрещенных стрел» Ференца Салаши, бывшего майора венгерского Генерального штаба. У Салаши в венах текло совсем мало мадьярской крови: один из его прадедушек был армянином, другой – словаком, а дедушка – немцем. К его партии присоединилось совсем немного значительных лиц, да он вначале и не слишком о себе заявлял, будучи нерешительным, интеллектуальным человеком, далеким от организационных вопросов. За свою политическую деятельность он был изгнан из армии. Когда же он был арестован, а партию временно возглавил Кальман Хубай, эксперт по пропаганде, число членов партии резко возросло. К 1939 году она стала второй по значимости партией в стране. Но это продолжалось недолго. Вернувшись из заключения, приобретя ореол мученика и уверовав в собственную непогрешимость, Салаши вновь взял руководство партией в свои руки, ухитрившись превратить ее всего за несколько лет в небольшую и незначительную группу людей. Лучшие умы партии, включая Хубая, вышли из нее, а некоторые из них позже даже создали собственную Венгерскую национал-социалистскую партию, но большого успеха не добились.

В отношении движения «Скрещенных стрел» Германия соблюдала полный нейтралитет, так как была еще не готова оказывать ему помощь, исходя лишь из общности идей: ведь это требовало материальных затрат. Да и политика, Венгрии частично совпадала с программой партии «Скрещенных стрел». Основным принципом партии во внешней политике было разделение Европы на сферы влияния. Немецкая сфера влияния распространялась на Центральную Европу, Южная Европа отходила к Италии, включая Средиземноморье, а Юго-Восточная Европа – к Венгрии. Это не совпадало с внешней политикой Гитлера. Немецкое правительство держалось в стороне и от новой партии, организованной бывшим премьер-министром Белой Имреди, профашистской и и тоже антисемитской Партии национального единства, хотя ее программа была ближе немцам. Внешняя политика этой партии исходила из необходимости тесной кооперации с рейхом. Германия вмешалась во внутривенгерские дела и оказала партии «Скрещенных стрел» помощь в приходе к власти, когда Гитлер посчитал это целесообразным.

Регент Хорти, будучи англофилом и стремясь уйти от конфликта с западными державами, приветствовал войну против Советского Союза. Хорти настоял и на том, чтобы премьер-министр Ласло Бардоши подписал декларацию об объявлении войны СССР. Когда же ему, Хорти, на Нюрнбергском процессе, было предъявлено обвинение в участии в нападении на Югославию в апреле 1941 года и подписании декларации о войне с СССР в июне 1941 года, он попытался переложить всю ответственность на своих министров и коллег того времени.

Регент Хорти

Вскоре выяснилось, что подготовка страны к войне была явно недостаточной. Венгерские войска испытывали лишения, их потери были высокими, а успехи весьма скромными. Одно поражение следовало за другим. 1-я венгерская армия потерпела сокрушительное поражение в боях на Дону. Венгерский народ, воспринимавший первые победы с воодушевлением, быстро потерял оптимизм и терпение. В стране стали преобладать антивоенные настроения и те политики, которые весной 1943 года задумались о необходимости заключения сепаратного мира, знали, что народ с ними. Наиболее важными местами их контактов с западными державами были венгерские посольства и представительства в Стокгольме, Берне, Лиссабоне и Анкаре. Движение к миру с Западом возглавил сам премьер-министр Миклош Каллаи. Он пытался поддерживать корректные отношения с Германией, игнорируя новые требования немцев и за спиной у них ища путь к заключению сепаратного мира с США и Великобританией. В качестве его ближайшего советника выступал граф Бетлен, который в течение ряда лет тоже был премьер-министром страны. Хорти, зная об их деятельности, закрывал на нее глаза, следя издали за развитием событий.

Контакты с союзниками осуществлялись через специальных агентов в Стамбуле и Стокгольме. В Стамбуле пытался найти дорогу к сепаратному миру ученый с мировым именем, лауреат Нобелевской премии Альберт Сент-Дьерди. В Стокгольме действовал согласно инструкциям Миклоша Каллаи журналист Андор Геллерт. Он вел переговоры с американской миссией в Стокгольме, а также по поручению венгерской социал-демократической партии – со шведскими социал-демократами и британскими лейбористами с помощью Вильмоша Бёма, бывшего наркома по военным делам Венгерской Советской Республики, а затем одного из руководителей венгерской социал-демократической партии. В то время Бём жил в Стокгольме и работал в английском посольстве (переводчик британского информационного агентства). Контакты эти отслеживались немцами. Осенью 1943 года Геллерту было поручено передать американцам [2]:

1. Если британцы или американцы войдут в Венгрию, никакого сопротивления она им не окажет.

2. Венгрия готова закончить войну на стороне союзников, если возникнет возможность разработать план совместных действий.

3. Цель такого плана – не спасение венгерского правительства, а лишь стремление обеспечить будущее венгерского народа.

Однако, практически, только венгерская секретная служба имела возможности и средства для установления эффективных контактов со странами противника. Конфиденциальным посредником регента и премьер-министра был шеф службы безопасности – двойника немецкого гестапо – генерал-майор Уйсаси, поддерживавший тесную связь с начальником второго отдела Генерального штаба полковником Кадаром. Только в начале 1944 года стали появляться первые результаты их усилий. Венгерские заговорщики заявили о желании Венгрии заключить сепаратный мирный договор и хотели знать условия, на которых будет установлено перемирие. Переговоры ими велись с представителем западных держав – неким американским полковником. Полномочий для ведения переговоров он не имел, так как был просто офицером американской секретной службы – Управления стратегических служб (УСС). Уже в начале переговоров с Уйсаси полковник заявил о своей готовности прибыть в Венгрию по воздуху для обсуждения дальнейших деталей. Его визит был намечен на середину марта 1944 года. Немцы были информированы своими сторонниками среди офицеров венгерской секретной службы об этих переговорах Уйсаси.

И тогда Гитлер решил действовать: намерения Венгрии заключить сепаратный мир угрожали южному участку Восточного фронта. Генеральный штаб по распоряжению Гитлера разработал план операции «Маргарет I» по удержанию Венгрии на немецкой стороне. Для удержания Румынии был также разработан план – операция «Маргарет II». Однако, когда пришло время действовать по этому плану, войск в распоряжении немецкого командования в Румынии не оказалось.

Первоначально Гитлер намеревался оккупировать Венгрию немецкими войсками при некотором участии румынских и словацких войск. Однако затем в оперативный план были внесены изменения о проведении всей операции только немецкими войсками без привлечения румын и словаков: Гитлера убедили, что привлечение румынских и словацких войск привело бы к тому, что венгры бы немедленно прекратили военные действия на фронте и бросили бы все имеющиеся у них силы для защиты от своих заклятых врагов – румын, а также и от словаков. В Трансильвании – в прифронтовой полосе —вспыхнула бы партизанская война. Кроме того, было решено не смещать регента Хорти для обеспечения конституционного баланса, поддержания порядка в Венгрии. Необходимо было лишь убедить Хорти в необходимости смещения правительства Каллаи и замены его коалиционным правительством, которое будет поддерживать дальнейшее ведение совместной борьбы с СССР до победного конца [1].

Будапешт жил своей обычной жизнью, не имея представления о надвигающихся событиях. Большинство жителей радовалось победам союзников и тому, что война идет к окончанию. Месяц март стал месяцем празднеств: в ресторанах всего было вдоволь, на набережных Дуная звучали традиционные мелодии цыганских оркестров. 20 марта 1944 года ожидались торжества по случаю 50-летия со дня смерти национального героя Венгрии Лайоша Кошута. Должно было состояться заседание парламента на котором выступит Миклош Каллаи. По ходившим слухам, он объявит о капитуляции Венгрии и о высадке британо-американского десанта.

В день венгерского национального праздника 15 марта (день революции 1848 года) Хорти появился в театре со свитой. В антракте советник германского посольства передал Хорти вызов (второй по счету!) в ставку Гитлера (замок Клессхайм вблизи Зальцбурга). На первой встрече с Гитлером Хорти были вручены следующие требования к Венгрии [2]:

1. Венгры неудовлетворительно сражаются на Восточном фронте. Следует предоставить Германии новые военные контингенты.

2. Уровень жизни в Венгрии слишком высок. Экономика должна быть подчинена нуждам тотальной войны.

3. Венгерские евреи все еще пользуются чрезмерно большой свободой. Следует принять, наконец, меры для «окончательного решения еврейского вопроса».

4. С левыми в Венгрии обращаются слишком мягко. Особенно важно распустить социал-демократическую партию Венгрии.

5. Германия располагает неопровержимыми доказательствами о переговорах венгерских представителей с англичанами и американцами. Следует немедленно это прекратить. Уволить пресс-секретаря МИД Антала Улейн-Ревицки. Заменить Миклоша Каллаи новым премьер-министром. Все силы Венгрии необходимо сосредоточить на Восточном фронте.

(Улейн-Ревицки в это время в Венгрии уже не было. Осенью 1943 года он стал советником посольства в Швеции и продолжил контакты, установленные Геллертом. Однако переговоры ни к чему не привели. Венгры хотели капитулировать перед США и Англией (не перед СССР), но им не позволили выбирать победителей: еще в ноябре 1943 года в Тегеране союзники приняли решение, согласно которому боевые операции на территории Восточной Европы возлагались на Красную Армию.

После немецкой оккупации Венгрии Улейн-Ревицки подал в отставку с поста официального представителя Венгрии в Швеции. Швеция разрешила ему остаться в Стокгольме в качестве частного лица с сохранением всех дипломатических привилегий.)

Хорти отказался выполнить предъявленные требования и вернулся в Венгрию. Однако на второй встрече 19 марта 1944 года Гитлер вновь заявил, что он, Гитлер, не может более спокойно наблюдать, как венгерское правительство делает одну попытку за другой для установления контактов с западными державами. Премьера Каллаи необходимо сместить, а формирование нового правительства поручить человеку, которому Германия может доверять и который положит конец попыткам выхода Венгрии из войны. Гитлер также убедил Хорти, что у Венгрии нет практически выбора, так как западные державы не могут оказать помощь Венгрии и, выйдя из войны, Венгрия окажется во власти СССР. И Хорти согласился и с необходимостью ввода в Венгрию немецких войск, но возражал против назначения в качестве нового посла и полномочного представителя Германии в Венгрии Эдмунда Веезенмайера, показавшего свое умение в подготовке оккупации Югославии в 1941 году, находившегося в Венгрии с секретной миссией Риббентропа с 1943 года и настроенного против Хорти. Но Гитлер был непреклонен, и в конце концов Хорти пришлось пойти и на это унижение [1,2].

4.2. Оккупация Венгрии нацистами

Рано утром 19 марта 1944 года Хорти в своем поезде возвратился из Зальцбурга в Будапешт. В поезде вместе с ним прибыл новый немецкий посол Веезенмайер. Сидя в вагоне поезда, Хорти не знал, что операция «Маргарет I» уже началась. Гитлер не доверяя Хорти до конца, распорядился, чтобы операция завершилась до прибытия регента в столицу Венгрии. На рассвете 19 марта несколько немецких элитных батальонов из Австрии и Сербии вступили на окраины Будапешта. Затем они заняли все стратегически важные пункты города. За ними последовали отдельные, довольно слабые, подразделения вермахта, которые заняли оставшиеся ключевые позиции. Венгры не оказали им никакого сопротивления и, более того, немцы приветствовались с таким энтузиазмом, что все это выглядело как «драка за цветы». Венгры расценили появление немецких подразделений как свидетельство намерения Германии защитить страну от русских. Советские войска вышли на Восточном фронте уже к Карпатам, и это обстоятельство занимало венгров прежде всего.

Вместе с войсками явилось и гестапо – и не только в Будапеште, но и других крупных городах. Гестаповцы имели на руках списки лиц, выступавших против союза с Германией, поэтому уже утром 19 марта последовала серия первых арестов. Пока эти аресты не носили массовый характер. Миклош Каллаи укрылся в турецкой дипломатической миссии. Начальник полиции безопасности был весьма удивлен, когда в обеденные часы того же дня ему позвонил Гиммлер и поинтересовался, сколько евреев находятся под стражей у немцев. Чтобы удовлетворить высокое начальство, тому в голову пришла оригинальная идея. По городскому телефонному справочнику он отыскал несколько сот докторов и адвокатов, фамилии которых имели еврейское звучание, и приказал всех их арестовать. Вечером же с гордостью доложил рейхсфюреру СС, что более двухсот наиболее известных евреев находятся в его руках. Регент по прибытию спокойно отправился в свою резиденцию в королевском замке в Будапеште, сопровождаемый личной охраной. Произведенные им затем шаги строго соответствовали положениям конституции.

Первейшей задачей Хорти был поиск нового премьер-министра. В конце концов Хорти и Веезенмайер остановились на кандидатуре генерала Дёмё Стояи, который был венгерским послом в Берлине. Он действительно довольно быстро сформировал новое правительство, в котором были представлены не имевшиеся в стране партии, а отдельные личности, ранее входившие в состав различных кабинетов. Только одно министерство (МВД) было предназначено для представителя Венгерской национал-социалистской партии (Андор Ярош). Партия «Скрещенных стрел» не получила ничего, однако статс-секретарями МВД стали отъявленные антисемиты, нилашисты, бывший майор полиции Ласло Баки и губернатор Пешта Ласло Эндре.

Говорили, что Хорти угрожал подать в отставку, на что Веезенмайер ответил, что в этом случае Венгрия будет включена в состав Германии в качестве протектората. И Хорти остался, признав Стояи, внушая себе, что взял за образец поступок короля Дании 9 апреля 1940 года. Хорти считал Стояи меньшим злом по сравнению со «Скрещенными стрелами», лидер которой, Ференц Салаши, был по словам Хорти «отъявленный негодяй и предатель».

Казалось, что ничего не изменилось и страна по-прежнему идет в ногу со своим немецким союзником. Германия же получила передышку. Но удалось ли ей действительно впрячь Венгрию в колесницу войны так, как этого требовали ее цели? Сможет ли она сформировать новую венгерскую армию? На самом деле было уже поздно [1,2].

В апреле 1944 года начались воздушные налеты союзников в качестве ответа на немецкую оккупацию Венгрии. Шведская миссия в Будапеште настоятельно рекомендовала всем шведам, чье присутствие в стране не диктовалось крайней необходимостью, немедленно ее покинуть.

Большая часть повседневной работы шведской миссии в это время по-прежнему была связана с торговлей. Следили за тем, чтобы Венгрия выполняла свои обязательства по отношению к Швеции: к Рождеству – индейки и яблоки, к Пасхе – яйца…

Пер Ангер так описывал настроения венгров в то время: «Вспомните нашу историю! Мы пережили нашествие гуннов, 150 лет турецкого ига, господство австрийцев, а теперь еще и немцев, а завтра – русских. Нет, нет, никогда!» Этот лозунг родился после первой мировой войны: по условиям Трианонского мира Венгрию заставили отдать 70% ее бывшей территории соседям. «Мы находимся в безнадежном стратегическом положении – на равнине, разделяющей Запад и Восток, и открыты для атак со всех сторон. Но мы выживем!» Отношение венгров к Швеции: «Это замечательная страна – Почему вы так думаете? – Потому, что она очень далеко от нас!» [2]

4.3. Его звали Адольф Эйхман

«Незадолго до полуночи 31 мая 1962 г. в Израиле был казнен по приговору суда за преступления против человечества и еврейского народа бывший гестаповец Адольф Эйхман. Труп его сожгли, пепел рассеяли – чтобы не сохранилось и следов убийцы. Но о его преступлениях будут помнить вечно. То, в чем Эйхман признавался на допросах капитану израильской полиции Лессу, оказалось ценнее всего, что люди узнали ранее о нацистском механизме уничтожения людей. На свет явились в пугающем обличье новые, ранее неизвестные подробности.»

Йохен фон Ланг. Протоколы Эйхмана [3]

«Гитлер не раз заявлял публично, что «с еврейством будет покончено». Восьмого ноября 1942 г. в мюнхенской пивной «Лёвенброй» он цинично шутил перед «старыми бойцами» своей партии:

«Над моими пророчествами всегда смеялись. Из тех, кто тогда смеялся, очень многие сегодня уже не смеются. А те, кто продолжает смеяться, возможно, скоро смеяться не будут…»

В то время трубы крематориев в лагерях уничтожения уже дымили днем и ночью. Речь транслировалась всеми германскими радиостанциями и была напечатана в газетах дословно. Но большинство немцев посчитали эти фразы риторическими угрозами – это, мол, так, попугать врагов.

Гораздо конкретнее об «истреблении еврейского народа» говорил 4 октября 1943 г. в Познани рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Речь была секретной. Гиммлер сказал:

«Большинство из вас хорошо знает, что это такое, когда свалена в ряд сотня трупов, когда сложены пятьсот трупов или когда там лежит их тысяча. Вынести такое и остаться, вопреки всем человеческим слабостям, порядочными людьми – вот что нас закалило.»

Йохен фон Ланг. Протоколы Эйхмана [3]

Путь, который привел Адольфа Эйхмана в Будапешт, начался с его вступления в австрийскую национал-социалистическую партию 1 апреля 1932 года, в возрасте двадцати шести лет. В следующем году он бросил свою работу торгового агента в венской компании по производству вакуумных масел и вступил в ряды австрийской организации СС. Адольф Эйхман был идейным нацистом, целиком разделял и поддерживал программу партии и ненавидел евреев. В первое время после вступления в партию Эйхман участвовал в нападениях на евреев, ничем не выделяясь в этом среди своих товарищей. Еще никто не смог бы предсказать его ключевую роль в будущем убийстве шести миллионов человек. Шанс сделать карьеру в СС и стать главным руководителем программы уничтожения евреев представился ему в 1934 году. После некоторой военной подготовки и канцелярской работы, гауптшарфюрер СС Эйхман был отправлен в Берлин, на работу в Еврейский музей – пропагандистской организации, созданной при Главном управлении СД. В сентябре 1939 года СД, служба безопасности, слилась с гестапо и стала РСХА (Главное управление имперской безопасности).

Когда его перевели в Еврейский музей, он воспринял это вначале как оскорбление, но затем понял, что нашел то, что искал – сделать настоящую карьеру. Эйхман понимал, что не обладает ни одним из качеств, которые гарантировали бы его быстрое продвижение по службе в Германии того времени:

– он не был старым соратником Гитлера,

– он не был представителем старой гвардии нацистов,

– у него не было специального высшего образования, дававшего преимущество перед коллегами,

– он не служил в армии,

– он бледно выглядел на фоне головорезов из числа членов НСДАП.

Однако Эйхман уже понял, что отличительной чертой немецкого фашизма является не просто ненависть к евреям, но и стремление реализовать эту ненависть в конкретных действиях. Очень немногие члены НСДАП хоть что-то знали о евреях, они их просто ненавидели. Еврейский музей же давал сержанту СС Эйхману возможность стать экспертом в этом, ключевом для НСДАП, вопросе. К тому же, у Эйхмана не было конкурентов на этом поприще!

В Еврейском музее, пропагандистской антисемитской организации, Эйхман познакомился не только с «классическими» антиеврейскими текстами и фальсификациями вроде «Протоколов сионских мудрецов». Эйхман изучал иудаизм, еврейские обычаи, еврейские национальные и политические движения. В будущем это помогло ему, передергивая и искажая, представлять евреев в невыгодном для них виде. Эйхмана мало интересовала история евреев.

Основное внимание он уделял современным событиям, организации еврейских общин, религиозным организациям, различным ветвям сионистского движения. Эйхман подписался на еврейские газеты и другие издания и методично изучал их.

Все это было вознаграждено. Три года спустя как ведущий эксперт в еврейском вопросе он был назначен начальником отдела СД и получил звание унтерштурмфюрера СС (младшего лейтенанта). Это было очень быстрое повышение. Эйхман в СД стал разрабатывать планы операций против евреев. Теперь он мог назвать точное количество еврее в каждом городе, имена глав еврейских общин, знал деятельность еврейских клубов и сионистских движений, мог перечислить отрасли экономики, в которых евреи принимали активное участие.

Все это позволяло СД проводить операции по аресту и высылке евреев, экспроприации их имущества.

Еще через год решение еврейского вопроса было полностью передано Эйхману. После аншлюса и оккупации Австрии СД послала Эйхмана в Вену.

Одно наиболее откровенное место нацистской партийной программы звучало так: «Только член Расы может быть германским подданным. Только лицо германской крови, независимо от вероисповедания, может быть членом Расы. Следовательно, членом Расы ни один еврей быть не может». С принятием Нюрнбергских законов таким пассажам придали форму правовых актов. В 1938 году Нюрнбергские законы должны были вступить в силу в Австрии, и, чтобы ускорить этот процесс, в Вене была учреждена «Центральная служба еврейской эмиграции». Эйхман, ставший в результате тщательного изучения предмета экспертом по еврейским вопросам, был назначен руководителем этой службы 1 августа 1938 года. Через несколько месяцев он был повышен в звании до штурмфюрера СС. Получив новое звание, Эйхман рьяно взялся за избавление Австрии от еврейского населения.

На этом этапе нацисты придерживались в своей расовой политике концепции принудительной эмиграции – позже в других странах она сменилась стратегией полного уничтожения. Австрийские евреи были к тому времени уже в достаточной степени деморализованы действиями властей. Расквартировав свою контору в реквизированном фамильном особняке Ротшильдов на улице Принца Евгения, Эйхман предложил евреям выход из положения. Прежде всего он взялся за обработку руководителей еврейской общины. В общении с ними Эйхман легко пользовался идишскими и ивритскими названиями еврейских и сионистских организаций. Отсюда слухи о том, что Эйхман знал идиш и иврит. Когда он бросал словечки типа «ахалюц» (пионер, первопроходец, первопоселенец), он стремился создать впечатление, что за этим стоит внушительный запас ивритских слов и его, Эйхмана, невозможно обмануть. На самом деле подобными словами его познания и ограничивались. В основном Эйхман пользовался идишскими словосочетаниями, которые звучали как немецкие. Прибегая к комбинации грубых угроз и сладких обещаний, сдобренных к тому же приводящей в замешательство демонстрацией познаний в иудаизме и еврейской культуре, он смог заручиться их участием в хитроумной эмиграционной программе. В основных чертах эта программа сводилась к следующему. Состоятельные евреи лишались имущества, но им оставляли достаточную его долю, чтобы оплатить выезд. Евреи сами должны были обеспечивать себя и свои семьи визами – настоящими или поддельными. Эйхман брался «помочь» им в вопросе приобретения иностранной валюты, без которой эмигрантов за границей не приняли бы. Он организовывал через Рейхсбанк обмен марок на иностранную валюту – по непомерно высокому курсу. Необходимыми суммами располагали, естественно, только состоятельные еврейские граждане, но огромная, полученная от обмена прибыль использовалась для покупки валюты, предназначенной их более бедным сородичам. Таким образом, изобретательный Эйхман использовал богатых евреев, заставляя их финансировать эмиграцию бедных, в то время как рейх избавлялся и от тех и от других, не потратив ни пфеннига.

Кроме того, Эйхман приказал руководителям еврейской общины создать эмиграционный фонд, способствующий выезду бедных евреев, и послать за границу служащих фонда для специального сбора средств. Посланцы вернулись с 10 миллионами американских долларов, очень значительной по тем временам суммой, и в скором времени Австрию «в добровольном порядке» покинуло почти 100 000 евреев. Это произвело должное впечатление, и глава РСХА Рейнхард Гейдрих лично приезжал в Вену, чтобы поздравить Эйхмана. Для изучения его методов приезжали и другие важные берлинские чиновники, и покидали они Вену под таким же глубоким впечатлением. Никогда прежде его звезда не сияла так ярко, как в эти дни в Вене.

Затем, после того как в марте 1939 года нацисты захватили Чехословакию, Эйхман перенес свою деятельность в Прагу. Комбинация устрашения и организованной эмиграции и тут имела не меньший успех, Эйхман оставался в Праге до конца 1939 года.

С началом Второй мировой войны и вторжением Гитлера в Польшу программа принудительной эмиграции была сразу же приостановлена. Отныне участью евреев должно было стать их физическое уничтожение, что, однако, рвения Эйхмана ничуть не убавило. Захватив Польшу, нацисты «приобрели» в конечном итоге еще три с половиной миллиона евреев, ликвидацию которых, как полагал Эйхман, поручат ему. Когда немецкие военные части занялись массовыми убийствами и провели на местах несколько нескоординированных между собой зверских акций уничтожения, Эйхман и Гейдрих посчитали такой подход чрезмерно упрощенным и неэффективным. Следовало разработать более рациональные и радикальные методы. Но пора «окончательного решения» еврейского вопроса еще не наступила. Прежде следовало заняться другим. Опьяненное успехами руководство нацистов объявило районы Польши, примыкающие к границе рейха, неотъемлемой частью Германии. Соответственно, было решено заменить местное население: этнические немцы Польши перемешались в пограничные районы, в то время как жившие там евреи вместе с большинством местных поляков и цыганами переселялись на восток. Руководить операцией было поручено Эйхману, и скоро сотни тысяч поляков, евреев и цыган согнали со своих мест и насильственно направили в восточную часть страны, в то время как фольксдойчей в значительно более комфортной обстановке перевозили из Центральной Польши и прибалтийских стран на освобожденные для них Эйхманом хутора и фермы.

Евреи были, таким образом, согнаны в гетто в Центральной Польше ожидать своей участи, но против всевластия СС на подведомственной ему территории, как ни странно, выступил генерал-губернатор Ганс Франк (Польша отныне называлась генерал-губернаторством). Не питая ни к полякам, ни к евреям никаких теплых чувств, к Гиммлеру и к Гейдриху Франк относился с презрением и неприязнью и не потерпел бы положения, при котором в его владениях хозяйничали их подчиненные. Борьба с ними заняла у Франка немало времени, но он был достаточно настойчив и близок к Гитлеру, чтобы держать Гейдриха и Эйхмана на почтительном расстоянии, а потом и вовсе от них отделаться. В результате Эйхман лишился шанса отправить в лагеря смерти три с половиной миллиона польских евреев как раз в тот момент, когда газовые камеры и крематории были построены и готовы были принять их. Это задание выполнили другие.

В январе 1940 года Эйхман переехал в Берлин и занял должность начальника отдела гестапо по делам евреев в только что созданном РСХА. РСХА подразделялось на семь частей, каждой из которых был присвоен номер. Четвертый отдел, гестапо, включал шесть отделений, каждому из которых была присвоена латинская буква. Эйхман был в IV B. Сам IV B подразделялся на небольшие группы, каждой из которых было присвоен порядковый номер. Эйхман возглавлял IV B4 – отдел гестапо по делам евреев. В его обязанности входило проведение нацистской политики по отношению к евреям в Германии и на оккупированных Германией странах. Из четырехэтажного дома по улице Курфюрстенштрассе, 116, Эйхман руководил депортациями и уничтожением евреев в 16 странах на протяжении четырех лет.

Адольф Эйхман

Немцы быстро подмяли под себя большую часть Европы, после чего, с учетом населения стран-союзниц, их власть распространилась еще на три с половиной миллиона евреев. Эйхман был уверен: в назначенное время он и его Отдел IV – B4 сумеют должным образом распорядиться их судьбой. Тем временем нацисты вторглись на территорию Советского Союза, а по пятам за наступающим вермахтом следовало последнее изобретение войны – специальные подразделения, айнзацгруппы. Численностью каждая до батальона, они должны были уничтожать невооруженных гражданских лиц – евреев и «советских комиссаров», выявленных на занятой территории. «Восточные евреи – оплот коммунизма. Поэтому, как того желает фюрер, они должны быть уничтожены» – такой приказ получили командиры айнзацгрупп.

Эйхман в их число не входил. Его областью было планирование, организация и управление. Вполне возможно, что удовольствия от убийств он не получал. Тем не менее ездил инспектировать айнзацгруппы, занимавшиеся своей кровавой работой: обычно они расстреливали раздетых мужчин, женщин и детей, расставленных сотнями на краю вырытых для захоронения рвов. В привычку подобные визиты у Эйхмана не вошли: он считал массовые расстрелы делом грязным и хлопотным. Много лет спустя, во время следствия в Иерусалиме с притворным, а возможно, даже искренним неудовольствием он вспоминал: «Я до сих пор не могу забыть одну женщину с ребенком на руках. Ее расстреляли, а вслед за ней и ребенка. Его мозги забрызгали всё вокруг, в том числе и мой кожаный плащ».

У метода массовых расстрелов было много недостатков: даже воспитанные в нацистской вере и закаленные войной, солдаты, чтобы продолжать свою страшную работу, вынуждены были пить все больше и больше; при этом некоторые, как сообщалось, сходили с ума или поворачивали свое оружие против офицеров. «Обратите внимание на глаза этих людей, – говорил генерал СС Эрих фон дем Бах-Зелевски присутствовавшему во время акции рейхс-фюреру СС Гиммлеру. – Видите, как они смотрят? Нервы этих людей загублены на всю жизнь», как метод уничтожения расстрелы были малоэффективны, «неаккуратны» и слишком публичны. Надо было найти более «элегантные» средства.

Об Эйхмане вспомнили снова. Его отправили в Польшу, в Люблин, где производились эксперименты с газом. Евреев заталкивали в герметично закрывавшийся автобус, выхлопная система которого выбрасывала отработанные газы внутрь. Автобус проезжал некоторое расстояние, пока не заполнялся выхлопными газами, затем останавливался у ямы. Когда двери открывались, трупы и умирающих сбрасывали вниз. Метод был эффективным, но недостаточно массовым. Рудольф Гесс, комендант Освенцима, тоже занимался поисками средств массового убийства, и Гиммлер приказал Эйхману установить связь с его старым другом. Эйхман рассказал Гессу о бойне на колесах, и они согласились, что такие машины в работе с огромными толпами людей будут неэффективными. Эйхман пообещал, что он попробует найти подходящий газ. В конце ноября 1941 года такой газ, не Эйхманом, но был найден. Действовал он почти мгновенно. Циклон Б успешно прошел испытания на русских пленных. Он мог удобно храниться в жестяных банках в виде твердых таблеток, которые переходили в газообразное состояние при соприкосновении с воздухом. Циклон Б скоро стал производиться в больших количествах.

Примерно в то же время глава РСХА Гейдрих созвал Эйхмана и других руководителей СС и гестапо, а также некоторых старших чиновников различных ведомств на сверхсекретное совещание в курортном пригороде Берлина Ванзее. На встрече в штаб-квартире германского Интерпола 20 января 1942 года Гейдрих сообщил им, что Гитлер дал сигнал к осуществлению программы «окончательного решения» еврейского вопроса. Ответственность за выполнение акций массового уничтожения, независимо от географических границ, возложена на него, Гейдриха. Совещание оценило общее число евреев, которые подпадут под действие программы, в 11 миллионов человек, включая еврейское население Британии и нейтральных стран – Ирландии, Швеции, Швейцарии, Испании и Турции, евреев, проживающих на неоккупированных пока территориях Советского Союза. Выполнение программы на территории Европы должно было производиться в направлении с востока на запад, и в осуществлении ее ключевая роль отводилась Эйхману, подотчетному лишь Гейдриху. Эйхман переживал в это время огромное воодушевление при мысли о том, как широко и полно можно будет проявить свой незаурядный организаторский талант.

В заинтересованном обсуждении средств и методов «окончательного решения» Эйхман сыграл заметную роль. Участников совещания интересовала участь людей с частичным содержанием еврейской крови, или Mischlinge. Какое процентное содержание еврейской крови квалифицировало соответствующее лицо как предназначенное для уничтожения? Эксперты предлагали различные критерии и точные средства расчета… Эйхман выступил сторонником жесткой линии: со всеми Mischlinge следует поступать как с чистокровными евреями. Рассмотрение этого вопроса было отложено. Участники совещания разошлись после ужина в хорошем настроении. Гейдрих, шеф гестапо Мюллер и Эйхман задержались для доверительной беседы, во время которой Гейдрих подтвердил, что за все организационные, технические и материальные аспекты проведения в жизнь «окончательного решения» будет отвечать Эйхман.

Вскоре после совещания начались широкомасштабные депортации и заключение евреев в концлагеря, которые проводились под руководством Эйхмана по всей Европе, кроме одной-единственной страны, Польши, с численностью еврейского населения, равной суммарному количеству евреев во всех остальных европейских странах. Генерал-губернатор Франк был твердо намерен на свою территорию Эйхмана с его подручными не пускать. Убийство Гейдриха в Праге в июне 1942 года сделало победу Франка в его личной войне с СС окончательной: Эйхмана был исключен из числа функционеров, занимающихся решением участи польских евреев.

Эйхман испытывал сожаление по поводу смерти Гейдриха, однако теперь он отвечал, за работу по «окончательному решению» непосредственно перед Гиммлером. Из своей конторы в штаб-квартире гестапо на берлинской улице Курфюрстендамм он наблюдал за деятельностью членов своей команды во всех частях континента. Время от времени он срывался с места и совершал молниеносные инспекторские поездки в некоторые столицы, и, где бы он в это время ни появлялся, работа по сосредоточению евреев в лагерях и депортации шла быстрее. Тем не менее, несмотря на все служебное рвение Эйхмана, общее число депортированных, начиная с совещания в Ванзее и кончая мартом 1944 года, не превысило трех четвертей миллиона – поставленные совещанием цели не были достигнуты. Жертвы Эйхмана исчислялись следующими цифрами:

Бельгия – 25 000. Эйхман называл это «скудным результатом». Население Бельгии оказало заметное сопротивление репрессиям, позволив многим евреям избежать депортаций; кроме того, немецкие военные власти в Бельгии отнеслись к регистрации евреев небрежно.

Болгария – 12 000. Еще один «скудный результат» для Эйхмана. Болгария, ненадежная союзница, страна с сильными либеральными традициями, упорно сопротивлялась депортации евреев со своей территории.

Чехословакия – 120 000. Здесь нацистам удалось все, т.к. они полностью, после жестоких репрессий, последовавших за убийством Гейдриха в Праге, контролировали население этой страны.

Франция – 65 000. Почти 200 000 евреев спаслось благодаря отказу главы правительства в Виши Анри Петена подписать указ о депортации, отказу властей в итальянской зоне оккупации от участия в «окончательном решении еврейского вопроса», активной деятельности французского Сопротивления и растущего неприятия нацистских методов даже со стороны французских антисемитов.

Рейх: Германия – 180 000, Австрия – 60 000. Здесь Эйхман не встретил значительного сопротивления депортации остатков двух еврейских общин.

Греция – 60 000. Большинство евреев Греции проживало в портовом городе Салоники, где компактная еврейская община существовала на протяжении почти 2500 лет. Поэтому выявить и депортировать их не представило труда.

Нидерланды – 120 000. Германия контролировала Голландию почти тотально; были вывезены и уничтожены практически все голландские евреи.

Италия – 10 000. Италия во всем, что касалось политики в отношении евреев, сотрудничать с союзной Германией отказывалась. Италия не позволила депортировать евреев не только со своей территории, но также из оккупированных ею районов Франции, Югославии и Греции. Преследование евреев началось только после оккупации Германией Северной Италии, вслед за высадкой союзников на Апеннинском полуострове и падением режима Муссолини.

Польша. В немецкой зоне Польши два больших гетто, в Литцманштадте (Лодзи) и в Белостоке, находились вне юрисдикции Ганса Франка. Эйхману удалось депортировать из Белостока в Освенцим не более 10 000 евреев – депортациям препятствовали местные власти, утверждавшие, что евреи им нужны для военных работ. В Литцманштадте Эйхман столкнулся с еще более ожесточенным сопротивлением местных чиновников, извлекавших из рабского труда жителей гетто огромную выгоду. Ему лишь удалось договориться с ними о «постепенном сокращении» численности обитателей гетто.

Румыния – 75 000. Из большой еврейской общины на территории Румынии приблизительно половина, 400 000, пережила войну. Несмотря на прежние варварские действия, даже отличавшийся ярым антисемитизмом режим Антонеску, союзника Гитлера, отказался от участия в «окончательном решении». Тем не менее, десятки тысяч румынских евреев были депортированы за границу и расстреляны.

Скандинавия: Дания – 425, Норвегия – 700. Еврейские общины этих стран были относительно немногочисленны, и нееврейское население помогало соотечественникам бежать в нейтральную Швецию.

Югославия – 10 000. По «техническим причинам» большинство евреев Сербии и Хорватии (две самые большие части расчлененной Югославии) были расстреляны или отравлены газом на месте, а не депортированы. Тем не менее, тысячам евреев удалось бежать в партизанскую зону Тито, еще тысячи нашли прибежище в Италии.

Эйхман не выполнил установленных планов и чувствовал, что провалился. Он считал, что обязан убить любого еврея, который попал в его руки: «За любое, даже малейшее сомнение когда-нибудь придется заплатить дорого.» У него не было своих «любимчиков» среди евреев, как у других нацистов, он не торговался с евреями, обещая им за деньги свободу, Эйхман был убежден, что исключений быть не должно, и никакие причины: политические, сентиментальные или корыстные – на решения о депортации влиять не могут.

Немецкий протестантский священник, Генрих Карл Грубер, выступавший на процессе Эйхмана в Иерусалиме, говорил, что всякий раз, когда он просил Эйхмана за какого-нибудь человека, ответ того неизменно был отрицательным. «Он был холоден, как кусок льда или мрамора, – говорил Грубер. – Ничто не трогало его сердца». Во власти Эйхмана находились сотни тысяч человек, но он не упускал из виду ни одного из них. Эйхман был очень внимательным ко всем мелочам и полон решимости не упускать ни единого человека: «Любое исключение создает прецедент, препятствующий делу очищения от евреев» – таково было его кредо.

Эйхман относился необычайно добросовестно к своей «работе» и, поэтому, невыполнение его отделом намеченного плана почти во всех странах Европы должно было порождать у него ощущение неудачи. Примечательно, что он так и не получил звания выше оберштурмбанфюрера (подполковника), которое ему присвоили в октябре 1941 года, и не был награжден ни одним знаком отличия вплоть до самого конца 1944 года, когда Гиммлер отметил его «достижения» с большим раздражением, чтобы унять его прыть, ставшую уже излишней к концу войны (см. ниже в 5.6). Однако, когда после оккупации Венгрии стало возможным уничтожение всего еврейского населения Венгрии, эту задачу поручили именно Эйхману: Гиммлер по-прежнему доверял ему.

Эйхман чувствовал необходимость доказать вышестоящему начальству свою компетентность, свое поистине маниакальное рвение, с которым он приступил к решению поставленной задачи – уничтожению восьмисот тысяч венгерских евреев. Позже Уинстон Черчилль назвал эту акцию «возможно, самым большим и ужасным преступлением за всю историю человечества, совершенным при помощи науки и технических средств номинально цивилизованными людьми от имени великого государства и одной из ведущих наций Европы» [4,5].

Эйхман побывал в городе Хайфа и его окрестности два раза.

Первый раз – в палестинской Хайфе, времен британского мандата, 2—3 октября 1937 года. Да, только 48 часов он провел в «нижнем городе» Хайфы, высадившись с корабля и попытавшись отправиться на гору Кармель. Эйхман хотел остаться здесь надолго, чтобы изучить возможный объект своей деятельности – еврейское население (ишув) Палестины. Однако британская администрация выслала его из страны по подозрению в шпионаже в пользу Германии.

Второй раз – в окрестности израильской Хайфы, после похищения его в Аргентине и вывоза в Израиль для предания суду в качестве военного преступника, 22 мая 1960 года. На этот раз он оставался здесь почти год: с 26 мая 1960 года (за три дня до начала следствия 29 мая) и вплоть до начала суда над ним в Иерусалиме 11 апреля 1961 года.

Бывший глава израильского Моссада Исер Харэль вспоминал: «…Я подгонял бедного водителя всю дорогу, и он доставил меня в канцелярию Бен-Гуриона в 9:50. Политический секретарь Ицхак Навон не нуждался в разъяснениях: он понял, что я не стал бы беспокоить главу правительства за считанные минуты до заседания без крайне важной причины. Спустя минуту я уже входил в кабинет. Бен-Гурион удивился, увидев меня, и спросил, когда я вернулся. Я ответил, что прибыл два часа назад и у меня для него сюрприз. Старик посмотрел на меня с еще большим удивлением: мы никогда не пользовались в беседах столь возвышенным языком. Я рассмеялся:

– Я привез с собой Адольфа Эйхмана. Вот уже два часа он находится на земле Израиля, и, если вы одобрите, мы передадим его полиции…

…В тот день, когда Эйхмана доставили в Израиль, два старших офицера управления полиции – начальник следственного отдела Матитьягу Села и Шмуэль Рот, исполнявший обязанности начальника уголовного отдела, – получили приказ явиться к генеральному инспектору. Шеф был взволнован и сообщил им, что Эйхмана поймали и доставили в Израиль. Теперь начали волноваться и подчиненные, Посовещавшись, трое полицейских офицеров обговорили порядок составления ордера на арест преступника. Шмуэлю Роту не надо было объяснять значение свершившегося. На другой день инспекторы вместе с судьей Ядидом Алеви приехали к месту заключения Эйхмана, и Рот был поражен, до какой степени преступник невзрачен: как и многие другие, он представлял себе Эйхмана совсем не таким. Рот перевел на немецкий язык вопрос судьи – кто таков задержанный. Немец без колебаний ответил:

– Я Адольф Эйхман.

Судья подписал ордер на арест…

…23 мая я снова отправился в Иерусалим. В тот день глава правительства собирался известить членов кабинета о поимке Эйхмана, а затем объявить об этом в кнессете. Некоторое время я присутствовал на заседании кабинета, а затем вместе с Бен-Гурионом отправился в кнессет.

Заседание парламента началось как обычно в 16:00. По городу уже распространилась весть, что глава правительства собирается сделать важное сообщение, поэтому зал был в напряженном ожидании. Я редко показываюсь на людях, поэтому вошел в зал лишь за несколько минут до того, как Бен-Гурион попросил слова.

Бен-Гурион встал и взволнованным голосом зачитал сообщение:

«Я должен известить кнессет, что израильская служба безопасности некоторое время тому назад обнаружила место, где скрывался один из самых крупных нацистских преступников – Адольф Эйхман, несущий вместе с главарями нацизма ответственность за то, что они называли „окончательным решением еврейского вопроса“, иначе говоря, уничтожение шести миллионов евреев Европы. Адольф Эйхман уже находится под арестом в Израиле и вскоре предстанет перед израильским судом согласно закону 1950 года о наказании нацистов и их пособников.»

Члены кнессета были ошеломлены. Они и не подозревали, что пока правительство равнодушно реагировало на сообщения о том, что Эйхман жив, добровольцы-израильтяне уже действовали. Они искали преступника, чтобы поймать его и предать суду.

Из кнессета весть разлетелась по всей стране, а затем и по всему миру. Все честные люди отдавали Израилю дань уважения, а преступники, получившие предупреждение, дрожали в своих норах. Но и до них дотянется карающая рука. Ничто не забудется, и рано или поздно справедливость восторжествует.» [6].

Было ясно, что Эйхмана нельзя было помещать в обычную тюрьму вместе с другими преступниками. Необходима была особая осторожность. Надо было найти изолированное помещение, а лучше целое здание. Сотрудниками полиции было найдено подходящее здание дома предварительного заключения (ДПЗ) в окрестности Хайфы. Этот ДПЗ был хорошо защищен изнутри и снаружи, обеспечивал надежное содержание заключенного под стражей и возможность допроса в любое время. Назвали его «лагерь Ияр» («бюро 06») (т.к. он был организован как военный лагерь, а Ияр – ивритское название месяца, в котором был пойман Эйхман). Лагерь Ияр (небольшая группа зданий с внутренними двориками) был расположен в начале широкой Изриэльской долины, известной своим плодородием – результатом труда тех, кого Эйхман мечтал уничтожить [5].

Вся работа по охране Эйхмана и подготовке к суду над ним получила название «Операция Ияр» [5].

«Адольф Эйхман был так же неизвестен в «Третьей империи», как десять тысяч других чиновников этого высокого государственного учреждения. Но после Второй мировой войны его имя стало синонимом геноцида и убийств. Что это был за человек? Как он решился на такое? Что это было за время, какие обстоятельства сформировали его? Он сам ответил на эти вопросы.

Авнер Лесс – капитан израильской полиции. Генеральный прокурор Государства Израиль поручил ему допрашивать Эйхмана, чтобы подготовить судебный процесс. Начиная с 29 мая 1960г., он просидит не одну сотню часов напротив человека, пославшего на смерть миллионы евреев, в том числе отца капитана и дюжину его родственников. Отец Лесса, берлинский фабрикант и фронтовик Первой мировой войны, был отправлен через концлагерь Терезиенштадт в газовую камеру Освенцима. Ему, кавалеру ордена «Железный крест», пожало-вали, как говорит с горькой иронией сын, «привилегию» быть убитым одним из последних.» [3]

В этой главе, ниже, и в главе 5 будут использоваться показания Эйхмана на этих допросах.

Книга [3] заканчивается следующими словами капитана Авнера Лесса: «Девятого октября 1960 г. в помещение, где происходил допрос, вошел начальник тюрьмы полковник Оффер и сообщил Эйхману, что сегодня ожидается прибытие из Кельна защитника д-ра Серватиуса. Через два дня при просмотре очередной распечатки протокола Эйхман, возбужденный первым свиданием с адвокатом, рассказал мне, что представлял себе Серватиуса именно таким, как он выглядит. Что он производит впечатление весьма компетентного человека. Ведь во время Нюрнбергских процессов он должен был набраться большого опыта по таким делам. Это пригодится ему, Эйхману, он ведь понимает серьезность положения и не строит иллюзий. Во всяком случае, его судебный процесс будет историческим событием высшего разряда; не так важна его личность, как «исторические факторы». А сам он ведь только «маленькое колесико» в гигантской гитлеровской машине…

Я возразил, что на самом деле коренным вопросом процесса будет – а не был ли он как раз «маховиком» безжалостной машины уничтожения. Но это вопрос, решить который не может ни он, ни я; на него должен ответить суд.

Спустя примерно месяц я предъявил Эйхману документ, датированный 21 сентября 1939 г., когда в Польше еще шли бои. Речь в нем шла о совещании с его участием, на котором было принято решение о «геттоизации» в Польше всех евреев – как первой стадии «окончательного решения». Именно это Эйхман категорически отрицал ранее.

Необходимость признать, что он уже с сентября 1939 г. знал о плане массового уничтожения евреев, была для него заметным ударом. Документ совершенно лишил его аппетита; в тот день он не притронулся к обеду. Обычно же съедал без остатка.

Когда мы сверяли одну из последних записей в феврале 1961 г., дежурный офицер привел в комнату, где происходил допрос, нашего фотографа Гербера. Когда тот устанавливал свой аппарат, Эйхман вопрошающе смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Я сказал: «Я думаю, нас хотят сфотографи-ровать». Эйхман застегнул верхнюю пуговицу рубахи, сказал «А, хорошо», вытянулся по струнке на своем стуле и сделал серьезное задумчивое выражение лица. Он был тщеславен и хотел войти в историю с видом значительной личности. Через два месяца после последнего допроса Эйхман предстал в Иерусалиме перед судьями. Государство Израиль оплатило его защиту. Судебный процесс был поучительно корректен. Ни одной из жертв Эйхмана такого на долю не выпало.» [3]

4.4. Адольф Эйхман едет в Будапешт

12 марта 1944 года все эсэсовские офицеры из Отдела IV – B4 Главного управления имперской безопасности (РСХА) оберштурмбанфюрера Адольфа Эйхмана собрались в концлагере Маутхаузен. Эйхман рассказал им, что через семь дней начнется операция «Маргарет», цель которой – немецкая оккупация Венгрии. Команда Эйхмана должна была вступить в Венгрию вместе с армией и заняться своим делом незамедлительно: Венгрия должна быть очищена от евреев область за областью в направлении с востока на запад, Будапештом займутся на последнем этапе, а всю операцию необходимо было завершить в минимально возможное время.

«ЛЕСС. Разве не следует из документов, которые мы здесь видели, что существовал план: за четыре месяца извлечь всех до одного из миллиона евреев и депортировать их? Это значит, что ваша акция проводилась под сильным давлением, чтобы завершить ее как можно скорее?

ЭЙХМАН. Так точно!

ЛЕСС. Что же осталось еще от евреев Европы? Была одна только Венгрия.

ЭЙХМАН. Господин капитан, так было с самого начала: эвакуировать как можно быстрее. Если мне был дан приказ – сгонять их с востока на запад как можно скорее, значит, германскому руководству стало уже в общих чертах ясно, как складывается положение на фронтах. Но темпы акции, господин капитан, не зависели от меня с моими несколькими людьми. Я не мог форсировать темп, форсировать темп могло одно только венгерское министерство внутренних дел. Если бы, например, со стороны венгерской жандармерии чинился – употребим все же это слово – саботаж, то ничего бы вообще не происходило, абсолютно ничего!» [3]

Позднее на суде в Иерусалиме Эйхман упорно настаивал на том, что он только выполнял приказы и распоряжения и никому ничего плохого по собственной воле не сделал, так как находился в юридическом положении «крайней необходимости», поскольку неподчинение приказу в Третьем рейхе могло стоить жизни. Он уверял, что готов отвечать за свои деяния и не рассчитывает ни на какой иной приговор, кроме смертного, но все же выискивал любую возможность выскользнуть из петли. С этой целью он ссылался на то, что до Нюрнбергских процессов геноцид не был определен как состав преступления, и, поскольку закон не имеет обратной силы, никого нельзя привлечь к ответственности за действия, совершенные при Гитлере.

«ЛЕСС. Вильгельм Хёттль, бывший штурмбаннфюрер СС и, как и вы, работник Главного управления имперской безопасности, показал на одном из допросов, что вам было известно: Объединенные Нации считают вас одним из главных военных преступников.

ЭЙХМАН. Да, и это тоже неверно. Совершенно неверно. Как-то в одной… в какой-то польской газете была заметка, там был приведен список военных преступников, я там значился, кажется, седьмым номером или… или семнадцатым. Один человек, знакомый с прессой, объяснил: «Это работа журналистов, это они слепили». А о международном военном преступнике я никогда не слышал. И вообще, когда в 1945 г. начались эти нюрнбергские дела, я очень удивлялся, как это вообще возможно, задним числом!» [3].

18 марта 1944 года Дитер Вислицени и Герман Крумеи, заместители Эйхмана, Хунше, Даннекер во главе колонны из 30 автомобилей покинули Маутхаузен, чтобы присоединиться к германским силам вторжения. Сам Эйхман 19 марта отпраздновал дома свое 38-летие и затем во главе колонны из 120 автомобилей отправился в путь. Его подразделение участвовало в торжественном параде немецких войск в Будапеште. После парада Эйхман отправился в реквизиро-ванный СС пятизвездочный отель «Мажестик». Он любил комфорт [4].

4.5. Депортация евреев венгерской провинции

В Венгрии издавна существовала предпосылка для «окончательного решения» еврейского вопроса – кровавый навет в Тисаэсларе (Тисаэсларское дело). Это кровавый навет на евреев и последовавший за ним судебный процесс, который положил начало развернувшейся в Венгрии антисемитской кампании в 1882—1883 годах. Еврейская община в венгерской деревне Тисаэслар (Tiszaeszlár), расположенной на реке Тиса (см. карту), составляла 25 семей (5% общего населения Тисаэслара). 1 апреля 1882 года, перед праздником Песах, пропала 14-летняя христианская девочка Эстер Шоймоши, служившая в доме Андраша Хури. Она была послана с поручением и не вернулась назад. После безрезультатных поисков был пущен слух, что девочка стала жертвой религиозных еврейских фанатиков. Антисемиты под предводительством представителя Тисаэслара в венгерском парламенте Геза Оноди и члена парламента Дёзё Иштоци, основавшего позже антисемитскую партию, внесли предложение об изгнании евреев из Палаты Депутатов, настраивали население против местных евреев, что привело к серии насильственных акций и погромов. Они обвиняли евреев в убийстве девочки и использовании её крови в Песах, который проходил 4 апреля. 4 мая мать девочки обратилась к местному судье с требованием провести расследование исчезновения дочери, сделав акцент на виновности евреев в «ритуальном убийстве».

19 мая окружной суд в городе Ньиредьхаза (в 15 км от Тисаэслар) послал в Тисаэслар судебного исполнителя Йожефа Бари для расследования заведённого судьёй дела.

Тисаэслар и Ньиредьхаза

После задержания подозреваемых евреев и помещения их под наблюдение полиции Бари приступил к расспросам. Некоторые женщины и девочки, прельщённые деньгами и сладостями, показали, что сторож синагоги Йожеф Шарф зазвал Эстер в свой дом и резник («шохет») обезглавил её. Пятилетний сын Шарфа показал, что в присутствии его отца, старшего брата, 14-летнего Морица, и нескольких других мужчин шохет сделал надрез на шее девочки и при помощи Морица собрал её кровь в посуду. Все подозреваемые, включая Шарфа и Морица, отрицали какую-либо причастность или осведомлённость об исчезновении девочки и её предполагаемом убийстве. 19 мая Шарф и его жена были арестованы. Вечером того же дня Мориц был передан комиссару безопасности Речки. Он поместил его в своё отделение в Тисанадьфалу, где судебный клерк Пецей должен был проследить за безопасностью мальчика. Пецей, отсидевший в тюрьме 12 лет за убийство, очевидно помогал Речки сделать из Морица инструмент для классического обвинения в кровавом навете.

29 июля 15 человекам были предъявлены формальные обвинения. Саламон Шварц, Абрахам Буксбаум, Леопольд Браун и Германн Волльнер были обвинены в убийстве, Йожеф Шарф, Адольф Юнгер, Абрахам Браун, Самуэль Люстиг, Лазарь Вайштейн и Эмануэль Тауб – в добровольном содействии преступлению, Ансельм Фогель, Янкель Шмилович, Давид Гершко, Мартин Гросс и Игнац Клейн – в подстрекательстве к убийству и краже тела. Задержка в производстве дела была вызвана преимущественно тем, что ряд составленных Бари актов были признаны неправильными, тем, что он проводил расследования без государственного юридического лица, записывал показания без свидетелей, истязал обвиняемых и подозреваемых. По правительственному указанию Мориц Шарф был отдан под наблюдение районного судебного пристава, который поместил его под попечительство надзирателя Хентера и таким образом изолировал от контактов с защитниками и другими евреями. Мориц находился под абсолютным влиянием обвинителей, готовившим его к признаниям, которые ему следовало сделать на суде.

Затянувшийся процесс привлёк общее внимание. В стране проходила массовая агитационная кампания с памфлетами, пытавшаяся склонить общественное мнение в сторону виновности обвиняемых. Бывший президент Венгрии Лайош Кошут, находившийся в то время в изгнании в Турине (после поражения революции 1848 года), поднял свой голос за осуждение произвола властей и опротестовал раздуваемые предубеждения против евреев. Он говорил, что подозрения в ритуальных убийствах – это позор для Венгрии, что представлять убийство, которое в худшем случае мог сделать один человек, как расовое или ритуальное преступление – это недостойно современной цивилизации.

17 июня 1883 года в Ньиредьхазе началась последняя часть слушания дела. Хотя единственной основой обвинения были свидетельские показания Морица Шарфа, суд провёл 30 заседаний для расследования дела во всех деталях и заслушал много свидетельских показаний. Отзыв о судебно-медицинских экспертизах для процесса выдал венский профессор судебной медицины, один из основателей её как научного направления Эдуард фон Гофман, подтвердив результаты второй экспертизы и указав на вопиющее отсутствие специальных судебно-медицинских знаний у авторов первой. Явные противоречия в показаниях мальчика, несмотря на его тщательный инструктаж, и ложность его обвинений, выявленные при проведении следственного эксперимента в Тисаэсларе 16 июля, привели к единогласному оправданию обвиняемых 3 августа адвокат вдовы Шоймоши, в своей речи, полной горечи и брани, выступил против решения, но верховный суд отверг его апелляцию и подтвердил решение окружного суда. Невольный молодой обвинитель Мориц, свидетельскими показаниями которого манипулировали антисемиты, вернулся к своим родителям, которые его радостно приняли и полностью простили. Он помогал своему отцу до самой его смерти в 1905 году.

Оправдательный вердикт и освобождение заключённых, большинство из которых находились в тюрьме 15 месяцев, послужило сигналом к беспорядкам в Пресбурге (Братиславе), Будапеште и других городах Венгрии. Антисемиты, толпившиеся и скандалившие около здания суда во время заседаний, среди которых наиболее заметным был Оноди, оскорбляли заключённых и угрожали свидетелям и адвокатам. Кровавый навет в Тисаэсларе был одним из наиболее заметных в Европе в конце XIX века. Он послужил оправданием кровавых погромов в Венгрии в 1919—1921 годах. В 1930-х годах его использовали венгерские антисемиты для введения антиеврейских законов [7].

На следующее утро после прибытия в Будапешт Эйхман поручил своим помощникам Герману Крумеи, Дитеру Вислицени и Отто Хунше установить контакт с лидерами венгерских евреев. Этим пятнадцати напуганным представителям еврейской общины было заявлено, что:

– «все дела венгерского еврейства передаются в компетенцию СС»,

– евреям запрещается покидать Будапешт или менять без разрешения место жительства,

– немедленно организуется Центральный еврейский совет из восьми человек,

– этот совет будет получать распоряжения от гестапо, для чего в конторе совета должно быть организовано круглосуточное дежурство на телефоне,

– для предотвращения паники среди еврейского населения еврейская пресса должна публиковать статьи, призывающие к спокойствию,

– раввины призваны успокаивать свою паству.

Гиммлер приказал приказал Эйхману внимательно отслеживать настроения среди еврейского населения, выявляя малейшие признаки сопротивления, чреватые еще одним восстанием типа варшавского: не следовало доводить евреев до актов отчаяния.

Крумеи успокаивал. Евреям нечего опасаться, заявлял он. Конечно, в отношении их будут введены ограничения экономического характера, однако они не будут более жесткими, чем требуют того крайности войны. Религиозная, общественная и культурная еврейская жизнь будет продолжаться, как прежде. СС будет охранять их покой. Получив другие подобные же заверения, еврейские старейшины ушли с встречи чуть менее встревоженными, чем пришли на нее.

Как только Центральный еврейский совет был создан, Эйхман лично обратился к нему с часовой речью – смеси угроз, обещаний и мошеннической демонстрации познаний в области древнееврейского языка и еврейской культуры:

– евреям следует оповещать его, если кто-нибудь попытается тронуть их, он немедленно накажет виновных, даже если ими окажутся немецкие солдаты,

– пожелавшие заниматься грабежом и присвоением еврейского имущества также будут им жестоко наказаны,

– пусть евреи не пробуют вводить его в заблуждение, они об этом пожалеют,

– он занимается еврейскими делами вот уже десять лет, и никто еще из евреев его обмануть не смог,

– он лучше, чем они, знает иврит,

– главная его цель – это расширение производства на военных заводах, для них нужна еврейская рабочая сила.

– в настоящий момент требуются четыреста добровольцев, если они не явятся сами, он наберет насильно, но в любом случае с ними будут обходиться гуманно, и они будут получать заработную плату, как все другие рабочие,

– начиная с этого момента все евреи должны в обязательном порядке носить на одежде желтую звезду,

– это правило, как и другие, о которых он вскоре объявит, вводится не навечно, а только до тех пор, пока не кончится война,

– сразу после победы евреи поймут, что немцы – все тот же доброжелательный народ, среди которого они жили прежде.

Последовавшие события обнаружили всю лживость речей Эйхмана. Новые антиеврейские декреты, принятые весной 1944 года были зловещим предзнаменованием дальнейших событий. Евреи Венгрии шаг за шагом лишались всех гражданских прав. Стало обязательным ношение желтой шестиконечной звезды: за отказ – тюрьма или смерть. В течение всего нескольких дней были обнародованы приказы, запрещающие евреям покидать дома, сдавать местным властям все имеющиеся у них телефоны, радиоприемники и автомобили. Отбирались даже детские велосипеды. Счета евреев в банках замораживались, а продовольственные пайки значительно урезались. Евреев увольняли с государственной службы, в отношении их вводился запрет на профессии. Все магазины, конторы и фабрики передавались под арийское управление. Не разрешалось посещать рестораны, театры, сидеть на скамейках в парках, ездить в поездах и трамваях. Евреи были растеряны и деморализованы. Затем начались облавы в провинции. Евреев сгоняли в местные гетто и временные, наспех сооруженные концлагеря – последняя остановка перед депортацией на заводы или в лагеря смерти в Польше и в Германии. Облавы в провинции проводились систематически, в одном районе за другим, венгерскими жандармами. Сотрудники Эйхмана играли при них роль советников и наблюдателей. Жестокость, проявляемая жандармами, поражала даже эсэсовцев. Облавы намеренно начались в первый день еврейской Песах [4, 2].

Депортация евреев венгерской провинции

В «Протоколах Эйхмана» отчетливо прозвучала одержимость Эйхмана своей миссией:

ЛЕСС. Я опять цитирую из воспоминаний Гёсса, английское издание; вот что он пишет о вашей деятельности заграницей: «Если иностранное правительство давало согласие на выдворение своих евреев, оно поручало какой-то официальной инстанции организовать их арест и выдачу. Затем Эйхман обсуждал непосредственно с этой инстанцией вопросы транспортировки и делился своим опытом в части арестов. В Венгрии, например, акции проводились министерством внутренних дел и полицией. Эйхман и его коллеги контролировали организацию дела и вмешивались только в том случае, если венгры действовали медленно или халатно. Штаб Эйхмана должен был также поставлять подвижной состав и согласовывать расписание с министерством путей сообщения. По приказу Поля, начальника Главного управления хозяйством и делами СС, а тем самым – и концлагерей, я трижды приезжал в Будапешт, чтобы получить приблизительное представление об ожидаемой численности трудоспособных евреев. Это давало мне возможность наблюдать методы Эйхмана при ведении переговоров с отделами венгерского правительства и военными. Держался он решительно и по-деловому, но дружественно и вежливо. Куда бы он ни пришел, с ним охотно имели дело. Это подтверждается бесчисленными личными приглашениями, которые он получал от руководителей этих отделов. Эйхман был совершенно убежден в том, что если ему удастся уничтожить биологическую базу евреев на Востоке, то от этого удара еврейство в целом никогда больше не оправится. Он был совершенно одержим своей миссией и убежден в том, что акция истребления необходима, чтобы на будущее обезопасить немецкий народ от деструктивных намерений евреев. Он был также явным противником отбора из эшелонов работоспособных евреев. Он считал это препятствием для окончательного решения еврейского вопроса, которое должно быть проведено как можно скорее, поскольку невозможно предвидеть исход войны. Уже в 1943 г. он сомневался в полной победе Германии». Желаете проглядеть и высказаться об этом?

ЭЙХМАН. Если бы у меня был красный карандаш, господин капитан, я бы подчеркнул все, что является притянутым за волосы враньем. Это настолько несерьезное изложение, что я… И так прозрачно, словно он здесь ну прямо ожил. Меня уже не сердит, что он надеется нанести мне вред таким количеством лжи. Я уже за это время все прошел, что касается таких текстов. Если желаете, господин капитан, я выскажусь обо всем.

ЛЕСС. Вы не обязаны это делать.

ЭЙХМАН. Я в принципе отвергаю это целиком как неправду. Это… у меня слов нет, а ведь все одно к одному.» [3]

«Когда Еврейский совет в Будапеште, узнав об условиях в провинциальных гетто, заявил Эйхману протест, он ответил им, что условия не хуже тех, в которых живут немецкие солдаты на маневрах. «Вы опять распространяете пропагандистские истории», – предупредил он. Эйхман и Ласло Эндре, заместитель венгерского министра внутренних дел, совершили по лагерям инспекционную поездку. То, что они там увидели, им понравилось. По возвращении в Будапешт Эндре заявил: «Все в порядке. Гетто в деревне больше похожи на санатории. Евреи наконец-то выбрались на открытый воздух, они лишь поменяли свой образ жизни на более полезный для их здоровья.» К этому времени команда Эйхмана обосновалась и оборудовала для себя постоянную контору в реквизированном гестаповцами отеле «Мажестик» на Швабском холме, в привилегированном районе Буды, где располагались летние резиденции богатых венгерских граждан. Филиал эсэсовцев в промышленной части города, возглавляемый офицером связи подполковником Ласло Ференци, командовавшим жандармами и сыскным ведомством, находился в тыльном крыле здания ратуши Пешта на восточном берегу Дуная. Не без черного юмора эсэсовцы назвали его для прикрытия «Международной компанией по складированию и транспорту», хотя между собой называли просто «Конторой по ликвидации венгерских евреев». Начало депортаций Эйхман отметил небольшим приемом в «Мажестик», на который он пригласил Ференци, Эндре и еще одного заместителя министра внутренних дел Ласло Баки. Пили шампанское, доставленное самолетом из Парижа.

Депортации производились в яростном темпе. Часто за одни сутки в Освенцим отправляли до пяти железнодорожных составов, в каждом из которых находилось до четырех тысяч мужчин, женщин и детей, упакованных, как сардины, по семьдесят, восемьдесят или даже по сотне человек в вагон. В каждый вагон ставили по ведру воды и еще одно ведро для испражнений. Дорога до Освенцима занимала от трех до четырех дней. Когда еврейские старейшины заявили протест по поводу поводу невыносимых условий в вагонах, Отто Хунше, один из помощников Эйхмана, огрызнулся: «Прекратите выдумывать ужасы… За один рейс в пути в составах умирает не более пятидесяти – шестидесяти человек». Эндре ответил угрозой: «Евреев постигла судьба, которой они заслуживают. Если члены Еврейского совета будут на своих домыслах настаивать, с ними поступят как с обычными распространителями злостных слухов.» По прибытии в Освенцим некоторых депортированных заставляли посылать родственникам почтовые открытки с видами природы и обратным адресом Вальдзее, несуществующего курорта, расположенного якобы где-то в Австрии. На всех карточках писалось приблизительно одно и то же: «У меня все хорошо. Я здесь работаю». Таким образом намеревались предупредить распространение панических настроений у тех, кого еще только предстояло сюда доставить. Нацисты опасались второго варшавского восстания.

Евреи доставлялись в Освенцим в таких количествах, что, несмотря на недавнюю установку дополнительных газовых камер и крематориев, Гессу пришлось срочно отправиться в Будапешт, чтобы просить Эйхмана о замедлении темпов, с которыми лагерь уничтожения не справлялся. Эйхман неохотно согласился сократить до трех в сутки число отправляемых составов.

Евреи из Венгрии по прибытию в Освенцим, 26 мая 1944 года

Русские теснили немецкую армию, и каждая единица подвижного состава была отчаянно нужна для военных целей. Франц Новак, эсэсовский офицер, заведовавший у Эйхмана транспортом, встречался в работе с все большими трудностями. Тогда Эйхман обратился за помощью непосредственно к Гиммлеру, который, в свою очередь, переадресовал его прошение в ставку Гитлера. В ответ была получена директива: армии предписывалось приоритетное снабжение подвижным составом, «только когда она наступает». И поскольку армия отступала, Эйхман свои составы получал без задержки. В результате немцы, теснимые русскими на равнинах Восточной Венгрии, бросали свое тяжелое вооружение. В наиболее отчаянной стадии войны, когда опасность нависла над самим существованием рейха, считалось более важным использовать имеющийся подвижной состав для транспортировки евреев: одних – на военные заводы, где непосильный труд скоро доводил их до смерти, других – непосредственно в газовые камеры.

Евреи из Венгрии по пути в газовую камеру

Когда осознание того, что происходит с евреями в провинции, оформилось окончательно, Еврейский исполнительный комитет в Будапеште выпустил листовку, адресованную «христианскому народу Венгрии, с которым мы рядом, бок о бок, разделяя все его беды и радости, жили в своем отчестве в течение тысячелетия». В листовке подробно описывались ужасы депортации и выражалась вера евреев в «присущее венгерскому народу чувство справедливости». Листовка заканчивалась следующим образом: «Если же мы обращаемся к венгерскому народу тщетно, когда умоляем лишь о сохранении нашей жизни, мы попросим его только об одном – чтобы нас избавили от ужаса и жестокости депортации и положили конец нашим страданиям дома, позволив нам, по крайней мере, покоится в земле родины»» [4]

Коснулась эта беда и партнера Рауля Валленберга по Центрально-европейской торговой компании – Коломана (Кальмана) Лауэра. Приведем соответствующие письма из книги [8].

Машинописное письмо Коломана Лауэра (Стокгольм, 23.05.1944) Якобу Валленбергу (Стокгольм)

DR. KOLOMAN LAUER

DIREKTÖR I

MELLANEUROPEISKA HANDELS A.-B.

STOCKHOLM 23/5 1944

Besv. 23/5

Herr Bankdirektör Jacob Wallenberg

Stockholms Enskilda Bank AB

Stockholm 16

Я взял на себя смелость побеспокоить Вас следующим вопросом. Разумеется, Вы знаете о ситуации с евреями в Венгрии. В течение двух последних недель родственники моей жены депортированы неизвестно куда. Моему тестю 79 лет и моей свекрови 74 года, они потеряли двух сыновей в Первую мировую войну, а их третий сын, врач, был депортирован шесть недель назад.

Я сделал несколько попыток спасти их и мою пятилетнюю племянницу – пока все напрасно – т.к. они не смогли получить временный шведский паспорт и, т.о., защиту шведской миссии, из-за того, что я не шведский гражданин. По рекомендации судовладельца Свена Салена я теперь хочу подать заявку на шведское гражданство. Я был бы очень обязан, если бы Вы могли выдать мне сертификат, который я мог бы приложить к подаваемым документам.

Кроме Свена Салена, следующие лица/организации выдали мне сертификаты, подтверждающие мою работу и вклад в развитие шведской промышленности:

– Шведский кооперативный союз и Оптовое общество,

– Эрик Бьоркман (менеджер Skandinaviska Banken),

– капитан Георг Остердал (председатель Шведской федерации оптовиков и импортеров, Гетеборг),

– депутат Гёста Лидберг (председатель шведского Конного экспортного комитета),

– армейский ветеринарный хирург Хенрик Брейде, Хельсинборг, а также несколько импортных фирм в сфере производства продуктов питания.

По мнению моего адвоката, у меня есть шанс получить шведское гражданство…

Искренне Ваш,

Коломан Лауэр

Машинописное письмо Якоба Валленберга (Стокгольм, 23.05.1944) Коломану Лауэру (Стокгольм)

ID 23 May, 1944

Dr Koloman Lauer

Mellaneuropeiska Handels A.-B.

S t o c k h o l m

Отвечая на Ваше сегодняшнее письмо, я рад послать Вам прилагаемый серти-фикат, который Вы просили. Надеюсь, что это поможет Вам в связи с Вашим обращением на получение шведского гражданства.

Искренне Ваш,

JW

Машинописное письмо Рауля Валленберга (Стокгольм, 23.05.1944) Якобу Валленбергу (Стокгольм)

RAOUL WALLENBERG

Bragevägen 12, Stockholm

Telephone 20 92 72 23 May, 1944

Acknowledged on 24 May, during absence

Office:

Mellaneuropeiska Handels AB

Strandvägen 7 a,

Telephone 67 22 83—4

Дорогой Якоб!

Д-р Лауэр, который вместе со мной является руководителем Центрально-европейской компании, отправил Вам сегодня письмо, с просьбой о сертификате, который он намерен представить властям в связи с его просьбой о шведском гражданстве.

Причина, по которой д-р Лауэр подает просьбу…, прожив лишь пару лет в Швеции, заключается в том, что т.о. он сможет получить помощь шведской миссии в Будапеште родителям его жены, их детям, которые из-за последних законов относительно евреев были депортированы.

Ему необходимо подтверждение того, что он вел бизнес с банком в течение ряда лет и что он делал это корректно. Если бы ты мог добавить, что он обладает большим опытом в отношении пищевой промышленности и связанных с этим вопросами транспортировки, а также является достойным гражданином, то ценность такого сертификата возросла бы. В связи с моей должностью, я очень заинтересован в личном благополучии д-ра Лауэра и был бы очень признателен, если бы ты смог предоставить ему такой сертификат.

Цель состоит в том, чтобы незамедлительно подать все документы по этому вопросу в канцелярию губернатора Стокгольма уже в пятницу, когда Сален будет говорить с Нотиным.

Твой любящий,

Р. Валленберг

Машинописное письмо секретаря Якоба Валленберга (Стокгольм, 24.05.1944) Раулю Валленбергу (Стокгольм)

ID 24 May, 1944

Mr Raoul Wallenberg, Architect

Mellaneuropeiska Handels AB

Strandvägen 7 a,

S t o c k h o l m

В отсутствие г-на Якоба Валленберга, я настоящим подтверждаю получение Вашего вчерашнего письма относительно д-ра Лауэра. Я не премину передать это письмо г-ну Валленбергу, как только он вернется.

Позволю себе заметить, что д-р Лауэр, обратившись лично к г-ну Валленбергу вчера, уже получил сертификат, который он просил.

Искренне Ваш,

Нильс Свенссон Секретарь

4.6. Дневник Евы Хейман

В качестве документального свидетельства тех страшных дней приведем отрывок из дневника Евы Хейман [9], венгерской Анны Франк.

Ева Хейман

Ева Хейман родилась в еврейской светской семье. Она жила с бабушкой и дедушкой (супруги Рац), которые были владельцами аптеки. Её родители развелись, когда Ева была совсем маленькой, и мать (Агнес, Ева звала ее Аги) вышла замуж за известного писателя и публициста, венгерского еврея Бела Золта, жившего в Будапеште. Отец Евы, архитектор Бела Хейман, со своей матерью (бабушка Луиза (Вайслович) в дневнике Евы) также жили в Надь Варад. 17 октября 1944 года Ева погибла в газовой камере Освенцима. Ей было 13 лет. Еве так и не удалось спастись, но она спасла свой дневник с помощью Маришки Сабо, венгерки, раньше помогавшей бабушке Евы по хозяйству. Однажды один, как о нём пишет в дневнике Ева «добрый жандарм», позволил Маришке зайти на несколько минут к семье Рац в гетто, где Ева передала ей дневник и попросила его спрятать. Вместе с Евой в Освенциме погибли ее бабушка и дедушка, но спаслись её мать Ева и отчим Бела Золт. Их спасение из гетто города Надь Варад (после войны – румынский город Орадя) описано в книге Золта «9 чемоданов», опубликованной в журнальной версии в 1946—1947 годах и ставшей одной из первых книг о Холокосте.

Северная Трансильвания в составе Венгрии

Золт и Агнес, которая выздоравливала после перенесённой операции, находились в больнице, расположенной в гетто, когда началась депортация евреев в Освенцим, куда каждую неделю отправлялся очередной эшелон. Туда же должны были отправить и пациентов больницы. Один из врачей, знавший книги Золта, предложил план спасения его, Агнес и ещё нескольких евреев путём создания в больнице якобы тифозного барака, куда немцы боялись бы заходить. Об этом знала, судя по дневнику, и Ева, которая также должна была спастись. Однако сделать это не удалось, и в очередном эшелоне Ева с бабушкой и дедушкой отправились в Освенцим. Спасла Золта и Агнес из гетто одна из их близких будапештских подруг, которая, приехав в Надь Варад, подкупила венгерских жандармов, охранников «тифозного» барака больницы, и с поддельными паспортами поездом доставила их в Будапешт, где их одиссея спасения продолжилась благодаря деятельности Рудольфа (Реже) Кастнера, одного из руководителей «Ваадат ha-Эзра вэ ha-Ацала» (далее «Ваада»), венгерского комитета помощи еврейским беженцам из Польши и Словакии, созданном в январе 1943 года. Кастнер вёл переговоры с нацистами о выкупе евреев, сначала с Эйхманом, а затем с доверенным лицом Гиммлера Куртом Бехером. Нацисты согласились дать разрешение на выезд в Швейцарию 1686 венгерским евреям за 8,6 млн швейцарских франков. Первая группа поездом достигла Швейцарии в июне 1944 года. Вторая группа евреев, в которой находились Золт и Агнес, была доставлена в лагерь Берген-Бельзен, откуда через несколько месяцев была отправлена в Швейцарию. После войны Маришка Сабо передала дневник Евы Агнес, которая два года думала публиковать его или нет и наконец напечатала в своей редакции. Было ли что-то в дневнике, что могло не понравиться ей? И написала ли Ева, что мать обещала её спасти, но ничего не сделала для этого? Она же говорила Еве, что если придётся, она будет с ней в одном вагоне эшелона, уходящего в Освенцим. Едва только дневник (возможно, как многие считают, с купюрами, сделанными Агнес при редактировании) был опубликован в 1948 году, как мучительно переживавшая страшную нравственную пытку Агнес покончила с собой, приняв яд. Бела Золт в 1945 году основал в Венгрии радикальную буржуазную партию, был избран в парламент и умер в 1949 году, ещё до захвата власти коммунистами. Дневник Евы Хейман, как и дневник Анны Франк, стал бесценным документом Холокоста, потрясающим свидетельством беспримерной трагедии миллионов европейских евреев.

Дневник Евы Хейман

Вот отрывок из дневника Евы в переводе автора с американского издания дневника – книги [9].

«13 февраля 1944 года

Мне исполнилось тринадцать лет. Я родилась в пятницу тринадцатого числа. Аги ужасно суеверна, хотя ей стыдно признаться в этом. Это первый раз, когда Аги не пришла на мой день рождения. Я знаю, что она собиралась на операцию, но думала, что ей все же удастся приехать. В Вараде есть хорошие врачи. Аги сейчас счастлива, дядя Бела уже вышел из тюрьмы. Аги очень любит дядю Бела, Я тоже его люблю. Бабушка говорит, что нет другой души, которую любит Аги кроме дяди Бела, включая меня. Но я не верю в это. Может быть, когда я был маленькой, она не любила меня, но теперь она меня любит. Тем более, что я обещала стать фотожурналистом и выйти замуж за арийца-англичанина. Бабушка говорит, что к тому времени, когда я выйду замуж, будет уже неважно, мой муж еврей или нет…

Для меня всегда устраивали праздник в день рождения. Но уже в прошлом году были только два мои лучших друга: Марика Кечкемети, моя двоюродная сестра, и Анико Пайор, Аги тоже была. Моя бабушка сказала, что не разрешит праздновать день рождения, так как арийцы не должны говорить, что еврейские дети хвастаются…

Бабушка говорит, что я буду красивее, чем Аги, что она очаровательна, но я буду иметь современную фигуру. Это потому, что я много занимаюсь спортом, плаванием, катанием на коньках, велосипедом, верховой ездой и упражнениями…

14 февраля 1944 года

Сегодня я сняла свой велосипед с чердака. Через две недели я смогу начать кататься. Мне нравится кататься на велосипеде, а мой велосипед – настоящий, а не детский велосипед. Но я не хочу, чтобы велосипед напоминал мне о Марте.

17 февраля 1944 года

Аги сказала бабушке Рац, что лучше не обращать внимания на то, что я рев-нива. У каждого ребенка есть свои недостатки. Аги знает детей, которые постоянно лгали, и даже крали. А я действительно почти не лгу – в основном в школе, или моему французскому учителю, когда не сделала домашнее задание, Тогда я говорю, что у меня была головная боль или зубная боль.

21 февраля 1944 года

Я забыла о тебе в эти последние несколько дней, дорогой дневник, потому что у меня не было времени писать. Мы получили наши табели за первую полови-ну года. Анни Пайор и я – лучшие из класса. Юсти (гувернантка Евы, была гувернанткой и ее матери, Агнес. – прим. авт.) была здесь сегодня, она очень обрадовалась табелю, и подарила мне четвертый и пятый тома «Маленького повстанца». Я люблю Юсти больше, чем кого-либо еще на свете, немного больше, чем Аги, но сразу после нее – Аги, затем папа и сразу после него – дядя Бела и дедушка с бабушкой Рац, затем бабушка Луиза. Бабушке Рац не следует рассказывать об этом, потому что она сразу упадет в обморок.

14 марта 1944 года

Аги здесь. Я долго не писала в тебе, дорогой дневник. Но я была очень занята. Я много занималась, потому что Анни вышла вперед, и хотя она моя лучшая подруга, я не могу этого допустить. Я очень люблю Анни, и Аги считает, что у нее хорошее влияние на меня, но все же я немного завидую ей… Дорогой дневник, ты хочешь узнать что-то интересное? Когда мы были вдвоем, двух минут не прошло как Аги, будто увидела прямо на дне моей души, спросила меня: «Итак, Ева-кукла (она всегда называет меня так), у тебя есть какой-то секрет, который ты хочешь мне рассказать, не так ли? Я просто не понимаю, как Аги догадалась, что я влюблена в Пишту Вадаш. Знаешь, дорогой дневник, я сразу рассказала ей все! Иногда я даже иду в сторону магазина Вадаш, когда мне действительно нужно пойти в другую сторону… И иногда я вишу на окне в течение десяти минут, глядя на магазин Вадаш… Дорогой дневник, Агис дома, и мне все равно, идет ли война! Конечно, это отвратительно для меня, потому что так много людей страдают. Я имею в виду, что самое замечательное в мире, когда вся семья всегда вместе. У нас это очень редко!

16 марта 1944 года

Во второй половине дня папа тоже был здесь. Он посетил Аги и дядю Белу. Они разговаривали как друзья. Аги всегда говорит мне, что она никогда не сердилась на папу, и объясняет, что я должна любить своего папу так, как я ее люблю. Даже если они развелись, я – ребенок их обоих. Дорогой дневник, у меня много домашних заданий. С тех пор, как Агис здесь, я почти перестала учиться, и что-то неприятное может случиться со мной в школе.

18 марта 1944 года

В Пеште постоянные воздушные тревоги. Дорогой дневник, я так боюсь, что и здесь будут воздушные налеты. Я не могу писать, потому что я все думала о том, что произойдет, если в конце концов, они станут бомбить Варад. Я хочу жить любой ценой.

19 марта 1944 года

Мой маленький дневник ты самый счастливый, потому что ты не можешь почувствовать то огромное несчастье, которое случилось с нами. Немцы пришли к власти! То, чего боялся только дядя Бела, действительно случилось… Это первый день, когда Аги встала с постели на обед, дедушка даже заметил, что она так слаба, как осенняя муха, но она сидела и ела вместе с нами. Был отличный пуншевый торт, вино и кофе эспрессо. Никто не включал радио весь день. В полдень дядя Бела хотел послушать новости, но Аги умоляла его не делать этого: «Сегодня не будем беспокоиться о политике, давайте жить нашей обычной жизнью…» Каким-то образом стало известно, что дядя Бела и Аги были здесь и днем. Приехали подруги Аги. Дядю Бела посетил его лучший друг в Орадя, дядя Шандор Фридландер. Большая толпа собралась, когда дядя Бела и дядя Шандор Фридландер вышли в кафе. Менее чем через десять минут дядя Бела и дядя Шандор Фридландер вернулись, оба белые, как стена. Я все еще слышу голос дяди Шандора: «Нам всем конец… немцы находятся в Будапеште с утра».

21 марта 1944 года

Друзья Аги и знакомые дяди Белы провели весь день в нашем доме. Теперь все в городе знают, что они здесь, и каждый ищет их советов. Дядя Бела говорит всем, что надо достать фальшивые документы и перебраться в Румынию. Но у бабушки странно бегают глаза, когда она слышит о побеге, да и с Аги невозможно бежать, так как ее шрам все еще болит…

26 марта 1944 года

С тех пор, как немцы здесь, я могу думать только о Марте. Она также была ребенком, но немцы убили ее. Но я не хочу, чтобы они убивали меня. Я хочу стать фотожурналистом и в возрасте 24 лет выйти замуж за англичанина-арийца…

27 марта 1944 года

Юсти пришла сегодня. Она ужасно заплакала и сказала, что г-жа Порослай хотела позволить мне спрятаться в своей усадьбе, но г-н Порослай даже не хотел слышать об этом. Тем не менее, я могла бы жить в свинарник, или в конюшне, я бы работала везде, пасла бы овец, только чтобы меня не застрелили немцы, как Марту.

29 марта 1944 года

Сегодня пришли из еврейской общины, и забрали почти все белье. Немцы требуют почти каждый день что-то от евреев, то пишущую машинку, в другой день – ковры, сегодня – постельное белье. Сначала бабушка попыталась договориться, затем она сказала, что это бесполезно, и пусть они все это возьмут. Она даже не хотела что-то выбирать – просто передала ключи от постельного белья этим совершенно незнакомым людям, те самые ключи, которые в прежние времена ей нелегко было дать даже Юсти или Аги. Сегодня снова пришла Юсти. Ее глаза были красными от плача, как будто она была еврейкой сама. Она говорит, что умрет, потому что она не может спасти меня – кого она больше всего любит в этом мире – от того, что меня ждет.

5 апреля 1944 года

Бабушка Луиза была очень счастлива видеть меня, она очень спокойна. Говорит, что не боится смерти. Да, но ей 72 года, а мне всего 13 лет. Бабушка Луиза беспокоится только о моем отце, моей тете, тете Лили и мне. Она говорит, что сейчас крайне важно оставаться здоровым, потому что тогда все можно вытерпеть. Между тем, женщина прибежала с новостью о том, что Эмиль Вайслович был арестован и доставлен в начальную школу на улице Корош. Немцы и венгры ворвались в его гостиницу и лишили его всего, что могли. Хотя бабушка не разговаривает с Эмилем Вайсловичем, она была в ужасе. Она считала, что венгры не посмеют так обращаться с ним после того, как в прошлом он был избит румынами из-за своей про-венгерской ориентации. Теперь они даже помогли немцам ограбить отель вместо того, чтобы его защищать.

7 апреля 1944 года

Сегодня они пришли за моим велосипедом. Я почти устроила из этого большую трагедию. Знаешь, дорогой дневник, я была ужасно напугана уже только тем, что полицейские вошли в дом. Я знаю, что полицейские приносят с собой только неприятности, куда бы они ни пришли. У моего велосипеда был правильный номерного знак, и дедушка заплатил за это налог. Жандармы пришли, потому что в мэрии было зарегистрировано, что у меня есть велосипед. Теперь, когда все кончено, мне так стыдно, как я вела себя перед полицейскими. Дорогой дневник, я бросилась на землю и держась за заднее колесо моего велосипеда кричала им: «Позор вам за то, что отняли у девушки велосипед! Это грабеж! «Мы продали тогда мой старый велосипед, мою жилетку и старое зимнее пальто дедушки, добавили деньги, которые у нас были. Мои бабушка и дедушка, Юсти, Аги, бабушка Луиза и папа, все вместе, купили мне этот велосипед. У нас еще не было всей суммы, но Гофман не продавал велосипед кому-либо еще, и он даже сказал, что я могу взять велосипед сразу. Но я не хотела брать велосипед домой, пока у нас не было всех денег. Однако я спешила к магазину всякий раз, когда могла проверить, там ли еще красный велосипед. Когда вся сумма была наконец собрана, я пошла в магазин и взяла велосипед домой, только я не ехала на нем, а вела его обеими руками, как большую, красивую собаку. Я восхищалась велосипедом и даже дала ему имя Пятница. Это имя от Робинзона Крузо, но оно подходит для велосипеда. Прежде всего, потому что я привела его домой в пятницу, а также потому, что Пятница является символом преданности, он так был предан Робинзону. «Велосипедная Пятница» будет предана и «Еве Робинзон», и я оказалась права, потому что в течение трех лет этот велосипед никогда не вызывал у меня никаких проблем, то есть никогда не ломался, никаких расходов на ремонт не было. Марика и Анни также дали названия своим велосипедам. Велосипед Марики назвали Хорси, а велосипед Анни назвали Берки только потому, что это такое смешное имя.

Один из полицейских был очень раздражен и сказал: «Очень нам нужно видеть, как еврейка ломает такую комедию, когда у нее отбирают велосипед. Никто из евреев не имеет больше права на велосипед. Евреи также не имеют права на хлеб. Они не должны жрать, а оставить пищу для солдат.» Ты можете себе представить, дорогой дневник, как я себя чувствовала, когда они говорили мне все это. Я слышал об этом только по радио или читала в немецкой газете. Тем не менее, все иначе, когда вы читаете что-то и когда это швырнут вам в лицо. Особенно, во время, когда они отбирали мой велосипед. Собственно, что думает этот противный полицейский? Что мы украли велосипед? Мы купили его у Гофмана за наличные, а дедушка и все остальные заработали эти деньги. Но ты знаешь, дорогой дневник, я думаю, что другому полицейскому стало жалко меня. «Тебе должно быть стыдно за себя, коллега- сказал он, – твое сердце из камня? Как ты можешь говорить это такой красивой девушке?». Затем он погладил мои волосы и пообещал хороший уход за моим велосипедом. Он дал мне квитанцию и сказал мне не плакать, потому что когда война закончится, я получу свой велосипед обратно. В худшем случае, потребуется ремонт у Гофмана.

Аги сказала, что на этот раз нам повезло, но в следующий раз мы должны позволить им делать все, что бы они ни захотели. В любом случае нельзя им помешать, и мы не должны дать этим вонючим мерзавцам видеть, как мы страдаем. Тем не менее, я не понимаю Аги. Меня не волнует, знают ли они или не знают, что мы страдаем. Нетрудно видеть, что если все, что у вас есть, отбирают, и скоро у вас даже не будет денег, чтобы купить еду, вы страдаете.

Но что это значит? Аги не нужно обнимать велосипедное колесо и рыдать, чтобы кто-нибудь глядя на нее, смог сказать, что она не только страдает, но днем и ночью дрожит от того, что ждет дядю Бела.

1 мая 1944 года

Мой маленький дневник, отныне я вижу все, как во сне… Мы начали упаковывать вещи, согласно тому, что Аги видела на плакате. Я знаю, что это не сон, но не могу в это поверить. Мы также можем взять постельное белье, но мы не знаем, когда они придут, чтобы забрать нас, поэтому пока не можем упаковать постельное белье. Аги варит кофе весь день для дяди Белы и бабушка пьет коньяк. Никто не говорит ни слова. Мой маленький дневник, я никогда так не боялась!

10 мая 1944 года

Мы здесь пять дней, но, честное слово, это похоже на пять лет. Я даже не знаю, как начать писать, так много ужасных вещей произошло с тех пор, как я в последний раз писала… Я понятия не имею, что будет дальше, я всегда думала, что это самое худшее, теперь я понимаю, что может стать еще хуже, намного хуже. До сих пор там была еда, а теперь у нас ее не будет. Внутри гетто мы могли посещать друг друга, а теперь нам не разрешают выйти из дома… Аги не возражает уже ни против чего, если они оставят нас в живых, вот о чем она постоянно говорит… Прошлой ночью я мечтала о Юсти, мой маленький дневник, а утром проснулась, плача.

17 мая 1944 года

Ты видишь, мой маленький дневник, я сказала вам на днях, что все может быть хуже? Посмотри, как я была права? Они начали допросы на пивной фабрике Дрехера. Ты знаешь, мой маленький дневник, жандармы не верят евреям, что у них ничего не осталось… Теперь все в доме дрожат от страха, гадая, когда их заберут на избиения на фабрику Дрехера.

18 мая 1944 года

Вчера то же самое случилось со мной, мой маленький дневник, как и с Марикой. Я не могла уснуть и подслушала все, о чем говорили взрослые. Сначала я услышала только разговор Аги и дяди Банди Кечкемети, они знают все из больницы. Oни оба говорили, что в Дрехере не только избивают людей, но и используют электрический шокер. Аги говорила это таким кричащим голосом, что если бы не она сказала это, я думала бы, что все это выдуманная история ужасов. Аги сказала, что они привезли людей из Дрехера в больницу, у которых кровь текла из носа и рта, некоторые зубы были выбиты, а их подошвы настолько опухли, что они не могли стоять. Мой маленький дневник, Аги также говорила о том, что жандармы делают там с женщинами. Я просто не хочу это записывать. Я просто не могу записать это, хотя ты знаешь, мой маленький дневник, у меня не было секретов от тебя. Я также слышала, дедушка сказал в темноте, что здесь, в гетто многие люди совершают самоубийство. В аптеке гетто достаточно яда и дед дает его некоторым пожилым людям, которые просят об этом. Дед добавил, что он был бы очень рад самому взять цианид и отдать часть бабушке. Услышав это, Аги начала плакать, и я услышал, как она подползла к дедушке и все еще плача сказала: «Терпение, папа, это не может продолжаться вечно.»

29 мая 1944 года

Мой маленький дневник, теперь все это заканчивается! Гетто было разделено на зоны, и они уводят нас всех.

30 мая 1944 года

Мой маленький дневник, все говорят, что мы останемся в Венгрии, что они собрали евреев со всей страны где-то вокруг Балатона для работы. Но я не верю. Это должно быть ужасно очутиться в грузовом вагоне, и теперь никто не говорит больше, что они нас забирают, а говорят, что они «депортируют» нас. Я не слышала это слово до сих пор, а Аги говорит дяде Беле: «Бела, ты не понимаешь, они депортируют нас!» Жандарм ходит вверх и вниз перед домом. Вчера он был в парке Риди, именно оттуда евреи депортируются. Не от железнодорожного вокзала, так как здесь жители города не видят их, – говорит дедушка. Многое происходит благодаря поддержке горожан. Если бы арийцы этого не хотели, они могли бы остановить нашу геттоизацию. Но им это нравилось, и даже сейчас им все равно, что произойдет с нами.

Этот жандарм, которого дядя Бела называет добрым жандармом, потому что он никогда не кричит на нас и не фамильярничает с женщинами, приходил на задний двор и говорил нам, что покинет службу, поскольку так бесчеловечно то, что он видел в парке Риди.

Они втиснули по 80 человек в грузовые вагоны, и дали им всего лишь по одному ведру питьевой воды. Но еще страшнее то, что они запечатывают вагоны с помощью навесных замков. Люди обязательно задохнутся в этой страшной жаре! Жандарм сказал, что он действительно не может понять этих евреев. Даже дети не плакали. Они все были как лунатики. Они вошли в эти вагоны оцепеневшие, без слов.

Добрый жандарм не спал всю ночь, хотя раньше он говорил, что крепко засыпает, как только опустит голову. Это было такое ужасное зрелище, что даже он не мог спать. Хотя он жандарм!

Теперь Аги и дядя Бела шептались о чем-то про нас, оставшихся в тифозной больнице. Предположительно, мы скажем, что дядя Бела заболел брюшным тифом. Это возможно, потому что раньше он был в Украине. Я не верю уже ничему, я могу только думать о Марте, и я боюсь, что с нами случится то же самое, что было с ней, хотя все говорят, что мы не поедем в Польшу, а только к Балатону.

Тем не менее, мой маленький дневник, я не хочу умирать, я все еще хочу жить, даже если это означает, что только я останусь в живых во всей округе. Я бы дождалась окончания войны в подвале или на чердаке или в любой дыре, я бы, мой маленький дневник, даже позволила бы, косоглазому жандарму, который отобрал у нас муку, поцеловать меня, только чтобы не быть убитой, только чтобы меня оставили в живых!

Теперь я вижу, что добрый жандарм впустил Маришку, я не могу писать дальше, мой маленький дневник, я плачу, и я спешу увидеть Маришку…»

Итак, в июне 1944 года Ева с бабушкой и дедушкой были депортированы в Освенцим, мать Евы и ее отчим, с помощью Кастнера, покинули Венгрию в том же месяце. 8 июля 1944 года все евреи венгерской провинции были уже депортированы в Освенцим командой Эйхмана с помощью венгерской жандармерии. Оставались в Венгрии лишь евреи Будапешта, которых Эйхман также планировал быстро депортировать. Однако, напуганный международными протестами и успешным наступлением Красной Армии, регент Хорти распорядился приостановить депортации и отозвал венгерских жандармов без которых Эйхман был беспомощен.

А 9 июля 1944 года в Будапешт прибыл поездом молодой человек 32-х лет отроду с рюкзаком (в рюкзаке был даже пистолет, которым молодой человек надеялся никогда не воспользоваться), в плаще и шляпе «а-ля Энтони Иден». Это был только что назначенный секретарь шведской миссии в Венгрии, носивший имя Рауль и громкую фамилию Валленберг. Кроме фамилии, ничто не связывало его с «империей» Валленберг. Его отец, морской офицер, умер еще до его рождения, а его дяди-банкиры не нашли возможным трудоустроить его в своей финансово-промышленной империи. Рауль прибыл в Венгрию защищать интересы преследуемых венгерских евреев. Он и его сотрудники-евреи раздали тысячи самодельных шведских «паспортов» с неправильно нарисованным шведским гербом и арендовали десятки «шведских домов» – убежищ для евреев Будапешта. 17 октября 1944 года Ева погибла в газовой камере Освенцима, а 16 октября, на день раньше, к власти в Венгрии пришли венгерские нацисты, вернулся Эйхман и депортации евреев, уже из Будапешта, возобновились. И тогда Рауль Валленберг отбросил дипломатические методы и стал любыми средствами бороться за жизни своих подопечных. В итоге он спас десятки тысяч людей, очень много еврейских девочек и мальчиков. Среди них, например, был Томи Лапид, в будущем известный журналист, депутат кнессета, министр в израильском правительстве. Сын Томи – Яир Лапид – бывший министр финансов, сегодня – депутат кнессета, лидер партии «Еш Атид», третьей израильской партии по числу мандатов в кнессете…

Не следует забывать о кровавых землях, кровавых наветах и дневнике Евы Хейман. В октябре 2015 года в румынском городе Орадя открыли памятник Еве Хейман.

Памятник Еве Хейман в Орадя

А венгерские неонацисты устраивают свои шабаши у другого памятника – памятника той самой Эстер Шоймоши. Они верят в кровавый навет, а значит хотят новой крови.

Венгерские неонацисты у памятника Эстер Шоймоши в наши дни

Совсем недавно венгерский премьер Виктор Орбан вновь славил бывшего венгерского регента Миклоша Хорти. Надо бы не постесняться и напомнить Орбану о деяниях Хорти словами Ильи Эренбурга (статья «Остановить!» в «Красной звезде» от 29 июля 1942 года): «Немцы рвутся вперед. Они торопятся. За их спиной – призрак расплаты. Немцев нужно остановить. А немецкую дворню пора высечь. Довольно макаронщики с петушиными перьями топтали русскую землю. Все знают, что итальянцы – мастера бегать: пора им об этом напомнить. Пора добить вшивых румын: довольно они грабили нашу землю. Много румын уже лежит в нашей земле, пора отправить туда уцелевших. Пришли к нам пьяные венгры. Один венгерский журналист утверждает, что он произвел раскопки и убедился, будто вся Россия некогда принадлежала мадьярам. Этих пьяных нахалов необходимо убрать. Они раскапывают. А мы их закопаем. Но главное нельзя ни на минуту забывать о немцах. Нужно думать не о мертвых – о живых: о тех, что лезут дальше. Их необходимо остановить. Их необходимо перебить.»

4.7. Нацистская торговля людьми: «кровь на деньги»

Как уже говорилось, в Будапеште Эйхман применил ту же, опробованную уже в Вене, Праге и Берлине систему – привлек членов совета еврейской общины к выполнению своих целей. Адвокат Реже Кастнер, один из руководителей организации венгерских евреев, особенно старался заручиться доверием Эйхмана, намереваясь провести под его прикрытием операцию спасения. Он и торговец Йоэль Бранд старались, используя ситуацию, побудить как можно больше евреев эмигрировать в Палестину. Не имеет значения, считали ли они предложенный ими выкуп серьезным ходом или только пытались оттянуть таким образом массовые убийства, надеясь на скорый конец войны. Важнее другое: Гиммлеру было доложено об этом предложении, и он уполномочил Эйхмана вести переговоры с Кастнером и Брандом. Оба они делали вид, будто тесно связаны с «Центром мирового еврейства» (существовавшим лишь в воображении нацистов) и с президентом Всемирной сионистской организации Хаимом Вейцманом. Гиммлер предложил остановить «ликвидации», если ему дадут грузовые автомашины для войск СС. Выдвигая такое требование, он как бы страховал себя от возможных обвинений Гитлера. На самом же деле Гиммлер надеялся войти через этих людей в контакт с Вейцманом и с западными союзниками, чтобы заключить сепаратный мир и стать новым фюрером Германии. Но сделка не состоялась. Миссия Йоэля Бранда потерпела фиаско из-за позиции союзников: СССР, США и Англии (см. ниже).

«ЛЕСС. А что вам известно о поездке Йоэля Бранда, вызванной вашим предложением об обмене миллиона евреев на 10.000 грузовых автомашин?

ЭЙХМАН. Господин капитан, насколько я могу вспомнить, господин капитан, это дело… оно возникло от Гиммлера. Я теперь не представляю себе, кто… кем был этот Йоэль Бранд. Может быть, я его и видел, но только… только мельком, может, один-два раза. Он ведь тогда сразу уехал. Деталями занимался Крумей. Я знаю только, что речь шла о миллионе евреев, которых надо было доставить в какой-то пункт и освободить в обмен на десять тысяч грузовиков, пригодных к зимней эксплуатации, с обещанием не использовать их на западном фронте. Это было основное, и я полагаю… я думаю, что примерно в это время Гиммлер сказал, что он хотел бы… хотел переговорить с доктором Хаимом Вейцманом.

«ЛЕСС. Когда с вашего согласия Йоэль Бранд уезжал за границу, чтобы сообщить там о вашем предложении, вы ему обещали, что за время его отсутствия евреев депортировать не будут?

ЭЙХМАН. Какая-то договоренность была, господин капитан, о чем-то. Но я теперь уже не знаю даже, что он написал об этом в своей книге. Потому что в то время чуть не каждый день то и дело приходил д-р Кастнер. Я должен был что-то решать с венгерскими инстанциями, чтобы они тут… чтобы я мог как-то прояснить дело. Я уже не могу вспомнить подробности.

ЛЕСС. Я хочу прочесть вам теперь несколько мест из составленного доктором Кастнером отчета еврейского комитета спасения. Вот он пишет: «После отъезда Бранда и Гросса в Стамбул, я пришел вместе с Ханси Бранд (жена Йоэля) к Эйхману. Мы знали, что перед нами – главный режиссер истребления евреев. Но и возможность помочь нам находилась в его руках. Он и только он решал – казнить или миловать. Мы откровенно говорили с ним о зверствах в гетто и в эшелонах, увозивших людей. Мы спросили его, почему назначенных на депортацию из провинции не везут в Будапешт, как обещал Крумей. Мы сказали ему, что в таких условиях вряд ли можно вести обнадеживающие переговоры с заграницей. Он лгал нам о своей симпатии к сионистам. О конкретных вопросах он сказал: если и было такое, что в Прикарпатье напихали в вагон 90 человек, то это потому, что в этой местности у евреев слишком много детей, а детям нужно меньше места. К тому же здешние евреи невзыскательны. Что приостановить депортацию – об этом не может быть и речи. Не надо считать его дураком. Потому что если он приостановит депортацию, то заграница вообще не станет вести с ним никаких переговоров. Мы должны энергичнее заняться переговорами в Стамбуле, потому что он не даст вводить себя в заблуждение, а его терпение имеет пределы».

ЭЙХМАН. Я не могу вспомнить обо всем этом. Вполне возможно, большая часть здесь – правда, и вполне возможно также, что обстоятельства излагаются субъективно, так сказать, – в русле, представляющемся автору приемлемым. Что я приостановлю депортацию – это конкретное утверждение, разумеется, неправда. А правдой может быть, что я сказал: я не могу ее остановить, потому что не я отдал приказ о ней. Я получил приказ, и я всего лишь… исполнитель.

ЛЕСС. Речь здесь идет, однако, о поездке Йоэля Бранда. Если депортация в то время продолжалась, это не могло не препятствовать миссии Бранда. А вы на это, как утверждает здесь Кастнер, ответили, что не остановите ее.

ЭЙХМАН. Если это так – я принимаю сейчас, что я так говорил, – то, значит, инстанция, которая дала согласие на это дело, отдала и соответствующий приказ.

ЛЕСС. Я читаю вам, что пишет д-р Кастнер в другом месте: «Эйхман вернулся к себе на службу в одиннадцать часов. Я сразу же попросил доложить обо мне. Через полчаса он велел меня позвать. Позади него стоят – это его ближайшие сотрудники, его штаб – Крумей, Вислицени, Хунше и Новак. Эйхман начинает орать. Я молчу. Нужно, чтобы сначала прошел припадок бешенства. Понятно, что стоит теперь на кону. Дело уже не в спасении нескольких сот евреев из провинции. Если теперь, прямо сейчас, не удастся уговорить Эйхмана уступить, то «Ваада», наша тайная сионистская организация, окажется точно в таком же дурацком положении, как многие до нас в оккупированной Европе, кто поставил в этой рулетке жизнь людей на немецкую карту. Уплаченные миллионы окажутся пшиком. А проигравшего назовут еще и предателем. «Чего вы, собственно, хотите?» – спрашивает наконец-то Эйхман. Цитирую Кастнера: «Я должен настаивать на том, чтобы наши договоренности соблюдались. Вы согласны привезти в Будапешт из провинции предложенных нами людей?» Я цитирую Эйхмана: «Если я сказал «нет», значит, нет!» Цитирую Кастнера: «Тогда для нашей стороны нет смысла вести переговоры дальше». Я делаю вид, будто хочу уйти. Цитирую Эйхмана: «Ваши нервы сдают, Кастнер. Я вас пошлю в Терезиенштадт, чтобы вы отдохнули. Или вы предпочитаете Освенцим? Поймите же меня. Я должен убрать это еврейское дерьмо из провинции. Тут не помогут никакие доводы и рыдания». Цитирую Кастнера: «Тогда наши доводы не помогут и Бранду на его переговорах в Стамбуле». Цитирую Эйхмана: «Чего же вы от этой пары евреев хотите?» Цитирую Кастнера: «Дело не только в них. Дела в Стамбуле плохи, потому что вы форсируете депортацию. Вы же должны подтвердить серьезность ваших предложений!» Цитирую Эйхмана: «Но поймите же, я не могу отвечать за это перед венгерским правительством. Я обещал Ласло Эндре, что ни один еврей не вернется живым»…

ЭЙХМАН. Это очень театрально, очень театрально описано. Я должен… я опять должен сказать. Здесь есть зерно правды, но с очень многими… много приписано, приукрашено. Очень многое добавлено и приукрашено. Эти крепкие выражения – я их вряд ли употреблял. А о конкретном содержании я, конечно, ничего не знаю. Предлагал я ему отправляться в Терезиенштадт или нет? Я этого не знаю.

ЛЕСС. Я еще раз цитирую д-ра Кастнера; должно быть, это примерно в июне 1944 г., о чем он пишет: «Я обратил внимание Эйхмана на то, что уничтожение депортированных евреев в Освенциме поставило нас, «Вааду», в ужасное, невыносимое положение по отношению к зарубежным еврейским организациям и к союзникам. «Наш моральный кредит подорван. За границей никто больше не верит, что план спасения принимался когда-либо всерьез германской стороной». – «Как вы это себе представляете? – рычал Эйхман. – Может, вы думаете, что у рейха столько продовольствия, чтобы месяцами кормить сто тысяч венгерских евреев? Медицинский персонал и врачи, чтобы лечить ваших больных?». Я спросил (цитирую Кастнера): «Что произойдет, если не сегодня-завтра в Стамбуле будет заключено соглашение? Ведь если вы пошлете венгерских евреев в газовые камеры, чем вы будете расплачиваться за грузовики?» Цитирую Эйхмана: «Можете не беспокоиться! Там есть дети от двенадцати до четырнадцати лет. Через год-два они сгодятся для работы. Но я могу отдать и польских евреев или из Терезиенштадта. Так что за меня можете не беспокоиться». Цитирую Кастнера: «Я убежден в том, – сказал я, – что этим вы не принудите заграницу к соглашению. Вы вообще заинтересованы во всем этом деле? Вы должны представить доказательства вашей доброй воли. Я делаю вам предложение: мы требуем безопасности для ста тысяч венгерских евреев, включая малолетних детей, стариков и больных. В подтверждение нашей готовности идти на жертвы, мы предлагаем за это примерно пять миллионов швейцарских франков в виде драгоценностей, иностранной валюты и венгерских пенго. Ценности передаем постепенно, по мере ответных действий». Помните такое?

ЭЙХМАН. No! Может быть, он мне и делал такое предложение. Я не хочу отрицать, потому что я этого не помню. Но ведь у меня был в конечном счете приказ: 10.000 грузовых автомашин = один миллион евреев. И это дело было для меня, я бы сказал… это же был приказ! Больше я об этом ничего сказать не могу.

ЛЕСС. А другие сделки?

ЭЙХМАН. Бехер договаривался с д-ром Кастнером о каких-то поставках, и за это Бехер обещал ему определить контингент, который сможет эмигрировать в Палестину. Кастнера интересовали только молодые евреи из восточных областей Венгрии. Эти группы надо было пропустить нелегально и без ведома венгерского правительства через румынскую границу. Кажется, однажды д-р Кастнер пришел с чемоданом иностранной валюты. Но тут про эти дела узнала венгерская тайная полиция, как раз про чемодан с деньгами. В то время сотрудничество с венгерской полицией делалось особенно затруднительным.

ЛЕСС. Что же тогда сделали с деньгами?

ЭЙХМАН. Я этого не знаю, господин капитан. Это шло через управление командующего полицией безопасности и СД в Будапеште.

ЛЕСС. Вы угрожали еврейским функционерам в Будапеште, что, если Бранд вернется ни с чем, вы снова запустите «мельницу» в Освенциме на полный ход?

ЭЙХМАН. Я никогда не угрожал ни одному еврейскому деятелю. Ни в Венгрии, ни в какой другой стране. А «мельницу в Освенциме» – это выражение я услышал в первый раз, когда в тысяча девятьсот… наверное, в 1947-м… в немецком городке в Люнебургской пустоши шел фильм, который так назывался: «Освенцимская мельница». Так что если кто-то мне приписывал, будто я грозил «мельницей в Освенциме», то я… мне уже ясно, что это неправда.» [3]

Еще одним особым эпизодом торговли «кровь на деньги» стала деятельность в Венгрии штандартенфюрера СС Курта Бехера, занимавшего в штабе германского начальника СС и полиции хозяйственными делами. Еще в мае 1944г. он отличился в Венгрии «ариизацией» машиностроительных заводов «Манфред Вайс» на острове Чепель между Будой и Пештом. Бехер вначале имел задание закупить лошадей для воинских частей СС. Один из его венгерских партнеров попросил его оказать помощь евреям, членам семьи умершего основателя венгерского концерна Манфреда Вайса, которые боялись проводимой Эйхманом депортации. С другой стороны, Гиммлер желал сколотить эсэсовский промышленный концерн, прибыль от которого дала бы возможность сделать военные формирования СС материально независимыми. По договору, заключенному в середине мая, наследники Вайса уступали хозяйственным предприятиям СС более половины акционерного капитала. За это 48 членов семьи получили 600 тыс. долларов и были доставлены двумя немецкими самолетами в Португалию (все же трех оставили в Вене в заложниках, чтобы освобожденные не смогли участвовать в каких-либо враждебных акциях против Германии). Эйхман видел в Бехере врага, злоупотребляющего полученными от рейхсфюрера СС полномочиями с целью спасти от истребления слой самых авторитетных, самых богатых и поэтому, согласно нацистской идеологии, самых опасных евреев [3].

Позиция советской стороны относительно торговли «кровь на деньги» нашла большое место в первом (и единственном до появления данной книги) оригинальном исследовании о Рауле Валленберге на русском языке [10].

«Знало ли советское правительство об особом месте, которое занимало уничтожение еврейского народа в планах, к осуществлению которых приступил Гитлер и его режим с момента развязывания Второй мировой войны? Если послушать некоторых интерпретаторов этой войны – включая Великую Отечественную войну советского народа 1941 – 1945 годов, – то нет. А если и знало, то не придавало им особого значения. Ну, а ежели послушать антисемитов из Агитпропа ЦК КПСС, то на оккупированных территориях СССР евреев специально не уничтожали, а казнили лишь «мирных граждан» неопределенной национальности; в Освенциме же уничтожали «мирных граждан Европы» (так гласили составленные в конце войны акты)…

Но в начале войны – в дни великих испытаний всего советского многонационального народа – непреложным законом было народное единство. Тогда антисемиты помалкивали – они правили не в московских партийных канцеляриях, а в геббельсовских ведомствах. Советский народ жил по законам интернационализма.

О том, что для советского политического руководства было ясным, какой размах и смысл приобретало истребление евреев, свидетельствует документ, который появился на свет в конце декабря 1942 года под названием «Осуществление гитлеровскими властями плана уничтожения еврейского населения Европы». Этот документ был опубликован в советской печати 19 декабря 1942 года. Но менее известна подоплека его создания.