Читать книгу Фазиль. Опыт художественной биографии - Евгений Попов - Страница 5

Всё, что было до этого, – нечто вроде предисловия к началу «эпохи Сандро».

Вплоть до революции 1917 года общественное устройство Абхазии смело можно назвать общинным. То была своего рода средневековая идиллия, в основе которой лежало молочное родство («аталычество»). Княжеских и дворянских детей отдавали на воспитание в крестьянские семьи, и те становились родственниками князя. А между родственниками – какие сословные противоречия?!

Никакого принуждения к оседлости не было. Если, как пишут⁴ абхазские историки Олег Бгажба и Станислав Лакоба, отношения крестьянина с общиной разладились (кровная месть, например, – средневековье так средневековье!), он мог без помех перейти в другую общину и даже сохранить за собой прежний земельный надел. Надел оставался его собственностью – а вот пастбища и леса были общими для всех. Видимо, поэтому среди абхазов, чем они гордятся до сих пор, не было ни одного нищего.

Само хозяйство носило натурально-потребительский характер. Абхазы занимались обработкой металлов, кожи, дерева, гончарным и шорным делом, ткачеством, приготовлением пороха. Причем всё это не продавалось, а обменивалось! И вообще, по свидетельству тех же историков, «абхазы испытывали неприязнь к любым проявлениям товарно-денежных отношений». Торговать они не хотели решительно. Персонаж Искандера Миха, который «разбогател на свиньях», вызывал непонимание и недовольство односельчан не столько с позиций мусульманства («Я сам не ем! Я только нечестивцам продаю!» – всё время повторяет Миха), сколько с позиций общины и народной этики. «Выламываться» из «народа», тем более заниматься торгашеством, – «неправильно». А ведь речь идет уже о годах гражданской войны! В конце позапрошлого века понятия «общинность», «землячество» были нерушимы. Реформы начала двадцатого века (административная, земельная) шли в Абхазии с большим трудом и, по сути, завершены не были.

Поэтому торговлей в Сухуме, Гудауте, Очамчире и других окрестных городах занимались пришлые турки, греки, армяне, мегрелы, персы. Именно их мы видим среди героев «Сандро из Чегема» в ролях лавочников и торговцев, например в главе «Игроки», где табачник грек Коля Зархиди проигрывает в нарды всё свое состояние эндурскому скотопромышленнику. Наконец, предки самого Фазиля Искандера по отцовской линии прибыли в Абхазию из Персии именно для того, чтобы торговать.

Надо сказать, что Российская империя поощряла перемещение людей внутри своей территории, не возражала и против «трудовых мигрантов» – может быть, опасаясь скопления «одноплеменных» подданных (что чревато восстаниями именно по национальному признаку). Но что интересно, зарождение абхазской национальной интеллигенции, как частенько бывает, шло на основаниях жесткого разделения «своего, родного», лучшего и «чуждого, пришлого», то есть дурного и опасного. Об этом писал, например, один из представителей так называемого «возрождения абхазов» Михаил Тарнава уже в годы Первой мировой войны, когда «пришлых», естественно, стало больше за счет эвакуации с мест сражений.

Как бы то ни было, новые люди на практически закрытой территории и правда стали серьезным вызовом традиционному укладу. Вместе с новыми людьми и установлением подлинной, а не номинальной власти Российской империи Абхазия менялась самым коренным образом.

А вот теперь вопрос: знаете ли вы, что действие повести Чехова «Дуэль» происходит именно в Сухуми? Повесть опубликована в 1891 году. Для ее героев – думаем, и для автора, – город был крайней точкой империи, местом полудобровольной ссылки с весьма неприглядными бытовыми и климатическими условиями. Чехову было нужно именно такое место, чтобы заострить конфликт и вывести героев на противостояние.

Мы узнаём, что в городе нет ни одной приличной гостиницы. Что выехать и приехать сюда можно только по морю (если нет шторма). Что здесь пыльно, а в сезон дождей влажность просто невыносима, кипарисы высажены недавно, пальмы худосочные и не скоро еще вырастут и будут давать тень, – очевидно, город не до конца восстановлен после турецкого вторжения конца семидесятых. (Кстати, рожденная как СУХУМ, столица Абхазии с 1936 года именовалось СУХУМИ, и лишь в 1992-м вернула свое древнее название, но многие, в том числе и мы, говорим то Сухум, то СухумИ.)

Природа вокруг, впрочем, хороша, но хороша именно своей дикостью и буйством, чудовищными перепадами высот и прекрасными видами на море. А в целом вот что такое Абхазия для Чехова: «Пустынный берег моря, неутолимый зной и однообразие дымчатых лиловатых гор, вечно одинаковых и молчаливых, вечно одиноких…»

Но уже в девяностых годах позапрошлого века всё стало меняться. Было построено первое шоссе Новороссийск – Сухум – Батум. Если до этого монокультурой, по сути, была кукуруза (и у Чехова упоминаются бесконечные кукурузные поля), то теперь главным стало табаководство. Поэтому в мире «Сандро из Чегема» крестьяне работают и «на кукурузе», и «на табаке», а богатеют владельцы табачных плантаций (конечно, пришлые).

Ну и самое главное – приморская Абхазия становится большим курортом. В 1898 году Всероссийский конгресс врачей в Москве признал Сухум одной из лучших климатических здравниц для «слабогрудных» – туберкулезников. В 1902 году в Сухуме открылась первая больница на 35 коек. В городе и его окрестностях строятся санатории. Бурно развивается санаторно-курортное хозяйство и в Гагре, основанное принцем Ольденбургским.

Александр Петрович Ольденбургский, представитель младшей ветви родственной Романовым династии Гольштейн-Готторп, и правда очень много сделал для процветания абхазского побережья с его ужасным (вспомним Бестужева-Марлинского) климатом.

Впервые принц прибыл в Гагру в 1901 году, после отправился в Новый Афон и Сухум. Сухумские сады и дендрарий восхитили принца, радовала глаз прекрасная дикая природа. Он убедил Николая II, что, несмотря на малярийные болота, это место будто создано для роскошного курорта, русского Монте-Карло, и из казны на строительство Гагрской климатической станции было выделено 100 тысяч рублей золотом. Огромная сумма!

Как тут не вспомнить и не процитировать то место в «Сандро из Чегема», где говорится об этом энтузиасте:

«И вот выросли на диком побережье дворцы и виллы, на месте болота разбит огромный “парк с насаждениями”, как он именовался, порт, электростанция, больница, гостиницы и, наконец, гордость принца, рабочая столовая с двумя отделениями: для мусульманских и христианских рабочих. В обоих отделениях столовой кухня была отделена от общего зала стеклянной перегородкой, чтобы неряхи-повара всё время были на виду у рабочих».

Искандер пишет о принце с иронией, но и с симпатией. Взять хотя бы историю с пропавшим черным лебедем, за находку которого дядя Сандро получил в подарок бинокль.

Кстати, то, что принц Ольденбургский любил принимать разного рода диковинки от местных жителей и беседовать с ними, вполне соответствует действительности. Так, некий Топаз Инал-ипа преподнес в дар Александру Петровичу двух огромных лососей, пойманных в реке Бзыбь. Принц встретил гостя попросту, угостил и в ответ подарил немецкий дилижанс с парой лошадей.

Вслед за принцем Ольденбургским и тогдашний бизнес увидел для себя перспективы. За два с небольшим года Гагра превратилась в курорт, не уступающий лучшим европейским.

В общем, всё бы ничего, – но грянула революция. На Кавказе вообще и в Абхазии в частности она шла особенно бурно. Было и восстановление государственности. Были и попытки Турции под шумок приобрести право влиять на Абхазию – вплоть до протектората. Была и оккупация Сухума германскими отрядами. Особенно остры в этот период были отношения между грузинским и абхазским правительствами – последнее прямо обвиняло Грузию в захвате исконно абхазских земель. Следов этого противостояния в «Сандро из Чегема» множество, вспомним хотя бы главу «Битва при Кодоре, или Деревянный броневик имени Ноя Жордания».

Абхазцы обращались за помощью и к генералу Деникину, и к британскому правительству. Собственно, и большевики, как считают историки, смогли одержать решительную победу только тогда, когда в 1921 году заявили об учреждении Абхазской Социалистической Советской Республики.

Тем не менее, советское время Абхазия провела в составе Грузинской ССР как автономия. В конце восьмидесятых годов эта ситуация взорвется, что приведет к кровавому конфликту. Но вот в самом начале двадцатых Абхазия вдруг оказалась островком спокойствия в не до конца успокоившемся взбаламученном море великой российской смуты. Именно такой республику застал Константин Паустовский, сумевший нелегально высадиться в Сухуми. Почему нелегально? Потому что Абхазия никого не впускала! Отделилась от всего мира – и благоденствовала.

«Маленькая страна, тесно зажатая с трех сторон областями, где люди умирали от сыпняка, решила спастись самым доступным и нехитрым способом – отрезать себя от остального мира и следить, чтобы ни одна мышь не перебежала границу.

Сделать это было сравнительно легко.

С севера Абхазию отгораживал Главный хребет. Единственный Клухорский перевал в то время был непроходим – вьючная тропа в нескольких местах обрушилась. Днем и ночью без устали сползали и дымили по обрывам лавины.

С севера, со стороны Сочи, и с юга, со стороны Аджарии, шоссе и мосты были взорваны во время гражданской войны и загромождены множеством осыпей и обвалов.

Оставался единственный путь – море. Но на море не было пароходов, если не считать “Пестеля”.

Всего легче было объявить карантин против сыпняка и никого не пускать с парохода на берег. Так местные власти и поступили.

А между тем по всему Черноморью и соседним землям ширился слух о существовании на кавказском берегу маленького рая с фантастическим изобилием продуктов и волшебным климатом. Все рвались в этот рай, но он был наглухо закрыт.

Этот рай назывался Абхазией».⁵

Конечно, по свидетельству того же Паустовского, сведения о райском блаженстве оказались сильно преувеличены. Однако и то, что он увидел в Сухуме, и его поездки вглубь страны убедили будущего автора «Золотой розы», что Абхазия жила по своему вековому укладу и бури Гражданской войны затронули ее в куда меньшей степени, чем большинство других территорий бывшей империи. Вот как увидел Паустовский абхазцев:

«Большей частью это были люди сухощавые и клекочущие, как орлы. Они почти не слезали с седел. Кони, такие же сухощавые, как и люди, несли их, перебирая тонкими ногами.

Почти у всех абхазцев были профили, достойные, чтобы их отлить из бронзы».⁶

Красного террора первых лет революции здесь не было. Не было (в тотальном масштабе) и коллективизации. Особая роль в смягчении режима (конечно, только в сравнении со всей остальной страной) историками отводится легендарному Нестору Лакобе, главе Абхазии в 1922–1936 годах. Как народный герой показан он и в «Сандро». Большой террор развернулся после его загадочной смерти. Но это уже другая история, и ее мы коснемся. Сейчас же доведем наш исторический очерк до 1929 года, года рождения Фазиля Искандера.

В первое послереволюционное десятилетие Абхазия менялась стремительно, и менялась к лучшему.

Община не была полностью разрушена, но приняла формы товариществ по общественной обработке земли и артелей. Причем, по мнению экономистов, эти товарищества работали во благо: такая «мягкая коллективизация» даже способствовала традиционным отраслям сельского хозяйства – табаководству, кукурузоводству, виноградарству; более того, внедрялись новые культуры: чай и цитрусовые. Теперь даже странно представить, что до революции в серьезных масштабах эти культуры не выращивались!

Бурное развитие абхазских курортов давало рабочие места, росла слава Абхазии как маленького земного рая.

К тридцатым годам осуществлено всеобщее начальное образование, выросло число неполных средних и средних национальных школ, техникумов и училищ. Наконец, созданы педагогический и сельскохозяйственный (субтропический) институты. Чуть позже, в тридцатых, знаменитыми на весь СССР становятся Сухумский ботанический сад и обезьяний питомник.

И конечно, национальное книжное издательство, газеты, выходящие огромными (по нынешним меркам) тиражами на абхазском и русском, абхазские журналисты и литераторы – всё это появилось лишь после революции. Наконец, в 1929-м, как раз в год рождения Искандера, был создан профессиональный абхазский театр.

Да и рождение самого писателя для абхазской культуры и для Абхазии в целом было не менее значимым. Именно Искандеру предстояло познакомить читателей разных стран со своей родиной. То есть – сделать свою древнюю землю частью современного мира.