Читать книгу Педагогический декамерон - Евгений Ямбург - Страница 14

Хочу коснуться крайне болезненной и неприятной темы. Она постоянно присутствует в нашей педагогической жизни, но ее предпочитают стыдливо обходить стороной, а если и учитывают, то, что называется, по умолчанию. У любого, даже самого блистательного учителя – свои провалы. От них не застрахован ни один педагог. Имеются в виду не обычные педагогические коллизии: неудачный урок, сорванный классный час, детская драка и т. п. Речь совсем о другом. Бывает так, что никакие педагогические усилия не дают желаемого результата. В работе с подростком педагог натыкается на глухую стену, преодолеть которую не представляется возможным. Уже упомянутые медики, предвидя летальный исход и извещая об этом родственников, говорят вполне определенно: наука бессильна. Вот так: наука, разработанная гораздо в большей степени, чем педагогика, оснащенная современной диагностической аппаратурой, обладающая огромным спектром методов воздействия на пациента (медикоментозных, хирургических, радиоактивных и т. п.), в определенных случаях честно признает свое бессилие. А мы, чьим инструментом является только наблюдение, а методом воздействия всего лишь слово, почему-то стесняемся вслух произнести эти жестокие по сути, но верно отражающие действительность слова. В итоге, вынуждаемые обстоятельствами, краснея и переминаясь с ноги на ногу, мы все-таки вымучиваем из себя тяжелое признание, после чего не спим ночами, терзаемые укорами совести.

В какой мере справедливы наши претензии к самим себе? Вопрос отнюдь не праздный. Для холодного ремесленника или просто уставшего от жизни учителя он, разумеется, не актуален. В самом деле, нельзя же обостренно реагировать на все. В большом потоке детей, с которым имеет дело учитель в массовой школе, при работе с кем-то из них получается больше, с кем-то меньше, а с некоторыми не получается ровным счетом ничего. Так стоит ли надрывать свою душу в бессмысленном самокопании? Если даже мудрый Я. Корчак, врач и педагог, трезво признавал ограниченность своих возможностей: «Я не знаю, какие гробы шевелятся за этим ребенком». Он имел в виду испорченную генетику, влияние которой на судьбу ребенка, как врач, не преуменьшал. Старый доктор знал, о чем говорил. Он не только понимал значение этого вопроса, но буквально выстрадал его собственной судьбой. В его роду были душевнобольные, поэтому Я. Корчак не мог позволить себе жениться и иметь детей. Возможно, в силу этой, глубоко личной, причины его любовь пролилась на детей чужих, которым он остался верен до последнего вздоха в газовой камере.

Помимо генетики, существует еще среда, которая способна искалечить ребенка на всю оставшуюся жизнь. Все эти очевидные факторы, влияющие на развитие ребенка, разумеется, не новость в науке. Проблема в другом: какой из факторов (воспитание, среда или генетика) перевесит, станет определяющим в судьбе растущего человека? Ответа не знает никто. Отсюда – тягостные раздумья, бесконечные сомнения, больная совесть неравнодушного педагога.

С ним долгие годы мучилась вся школа, начиная с классного руководителя, кончая директором. Парень был запущен едва ли не с рождения. Классическая картина: пьющая мать, сидящий в тюрьме отец, сомнительные компании. Словом, дитя улицы. Глядя на него, на память немедленно приходил комический персонаж Аркадия Райкина, который глубокомысленно изрекает: «Вот говорят: дитя улицы, дитя улицы. Но что поделать, если кругом одни улицы?» Что только мы с ним не делали, чем только не помогали, входя в его бедственное положение. Классный руководитель одевала в вещи подросшего старшего сына. Завуч школы кормила в столовой за свой счет и приносила деликатесы из дома. Парень вечно был голоден. Он был абсолютно лишен артистических способностей, но я, всеми правдами и неправдами, включал его в спектакли хотя бы в массовке. Лишь бы как можно дольше был на глазах, а не на улице. Организатор внеклассной работы лично раз в три дня мыла ему голову специальным мылом, безуспешно борясь с его педикулезом. А когда в год всемирной олимпиады от греха подальше мы вывезли его в лагерь труда и отдыха, она откачивала его, перепившего, за палаткой и стирала запачканную после рвоты одежду. Родная мать не сделала бы большего. Тем более такая, какая была у него. Между тем мать он любил до самозабвения. Бывало, поднимет ее из грязи, пьяную, и ведет, не вяжущую лыка, до дома, приговаривая: «Мамочка, мамочка…» Нестерпимо было наблюдать эту душераздирающую картину, и мы отворачивались. Подойти и помочь довести до дома пьяную женщину – значило бы еще больше унизить парня своим сочувствием. Да он и без нас справлялся со своей задачей. Нес свой крест молча.

О лишении родительских прав при такой любви не могло быть и речи. Тем более что периодически она «завязывала» и тогда бежала в школу и со слезами на глазах каялась, но затем опять срывалась. Нет, он не был монстром, просто от рождения ему не повезло с родителями. Входя в его тяжелейшее положение, мы окончили за него девятый класс и выдали свидетельство, намереваясь устроить юношу в училище, где бы он смог приобрести профессию. Ничто не помогло. После девятого класса он сел в тюрьму за ограбление, и его следы затерялись.

Когда в кабинет вошел высоченный, под два метра, красавец в кожаном пальто, я не сразу и с большим трудом разглядел в нем черты нашего давнего подопечного.

– Вы меня помните, Евгений Александрович?

– Еще бы, такое не забывается.

– Я, в общем, того, отсидел, взялся за ум. И теперь у меня все в порядке. Нормально, одним словом.

Таков был его краткий отчет о проделанном после окончания девятого класса жизненном пути. Но он и в детстве не отличался многословием.

– Я тут вот, принес… (Он показал на большой прозрачный пакет, из которого просвечивали бутылки с шампанским и огромный торт.) Хочу отметить с завучем и классным руководителем. Можно?

– Давай, они у себя.

– А вы подниметесь?

– Не откажусь, раз предоставляется такая редкая возможность выпить за счет своего непутевого ученика.

– Да вы не сомневайтесь, у меня все путем.

У меня нет избыточных иллюзий по поводу роли школы в его дальнейшей судьбе. Бог ведает, кто сыграл в его жизни ключевую роль: школа, тюрьма, а быть может, криминальные авторитеты. Как выяснилось, он содержит магазин. На какие средства? Где, когда, при каких обстоятельствах он их заработал? Не мне судить. С тех пор, как мы расстались, прошла целая вечность. Не только он изменился, страна стала другой. Но одно то, что человек помнит добро и не забывает о своих хлебнувших с ним лиха наставниках… Согласитесь, не так мало для характеристики его личности. Следовательно, какой-то скромный кирпичик в ее фундамент заложили и мы. И потом, кто сказал, что созревание личности происходит в строго очерченные временными рамками школы сроки? Один становится зрелой личностью уже в десятом классе, а другой не успокоится до тех пор, пока родную мать не загонит в гроб. Об этом читаем в прекрасной, забытой ныне повести И. Грековой «Вдовий пароход». А еще через год он забежал в школу показать свадебные фотографии. На них изумительно красивая пара.

Его привел в школу старший брат, солидный человек, успешный бизнесмен. Разница в возрасте между братьями была такова, что с некоторой натяжкой старшего брата можно было счесть за отца младшего. Да так оно и было. По сути дела, старший брат добровольно взвалил на свои плечи отцовские обязанности, чем сразу же вызвал мою симпатию.

Век нынешний…

…и век минувший

– Понимаете, он у нас в семье поздний ребенок. Вскоре после его рождения отец скончался, и мальчик рос только с моей уже немолодой мамой, – пояснил посетитель обстоятельства, которые привели его ко мне. – Сами понимаете, я здесь, в Москве, а они там (он назвал один из южнорусских городов). Парень совсем отбился от рук, и я, чтобы облегчить жизнь матери, решил забрать его к себе. Буду делать из него человека здесь. Поможете?

– А можно чуть более обстоятельно рассказать о проблемах ребенка? Как и при каких обстоятельствах он отбился от рук?

– Понимаете (гость замялся и с тревогой посмотрел на меня, боясь потерять союзника)… он свихнулся на национальной почве.

Я вздрогнул, вспомнив, что у меня в школе уже был один такой, сын активного члена патриотического общества «Память», наделавшего много шума в самом начале перестройки. Его отец, очень приличный телережиссер, был моим давним приятелем. Человек, влюбленный в российскую историю, горячий защитник памятников старины, которые подвергались систематическому уничтожению в годы советской власти, он с началом перестройки перешел на позиции православного фундаментализма. Поэтому я несколько удивился, когда он привел сына в нашу школу.

– Может быть, с учетом твоих новых взглядов, отдать сына в православную гимназию? – засомневался я.

– А у тебя учат лучше.

Его ответ меня позабавил. Оказывается, когда речь идет о собственном ребенке, идеология уходит на второй план.

Многое в нашей школе раздражало юношу, рождая острый идеологический протест. Почему в кабинете директора висит портрет еврея Я. Корчака, а, к примеру, не Дмитрия Донского и т. п. Я дал установку педагогам, в первую очередь учителям истории и литературы, «не поддаваться на провокации». Иными словами, терпеливо относиться к его «детской болезни правизны», постепенно снимая агрессию и переводя его в режим спокойного диалога. В результате стиль и уклад жизни школы незаметно сделали свое дело. Парень отогрелся, стал участвовать в дальних историко-краеведческих экспедициях, во время которых наши учащиеся, помимо прочего, устанавливали православные кресты на месте разрушенных храмов. Одно дело – нарочито декларировать свою любовь к отечеству и вере и совсем другое – в течение года под руководством специалиста, в соответствии со старинными канонами, изготовить четырехметровый крест, доставить его на берег Волги и установить так, чтобы он был виден во всей округе.

Суровая идеология уже не мешала ему принимать участие в веселых школьных капустниках и театральных постановках. После окончания школы он поступил в МГУ и стал профессиональным историком. Уже будучи взрослым человеком, пришел извиняться за свое неадекватное поведение в молодости. Мы посмеялись, вспоминая его, говоря образно, закрытую боксерскую стойку тех лет. Передо мной сидел абсолютно спокойный, вменяемый, не замученный болезненной подозрительностью человек.

Вся эта история мгновенно пронеслась в мозгу, пока посетитель рассказывал о «подвигах» своего младшего брата. Тот уже успел вступить в скинхеды и поучаствовать в акциях устрашения людей с иным цветом кожи и разрезом глаз, которые «понаехали тут». Дело зашло так далеко, что местные органы правопорядка настоятельно порекомендовали старшему брату кардинально решить проблему и сменить обстановку: попросту говоря, убрать парня из города. Что он и сделал. Прослушав эту одиссею, я пригласил юного экстремиста в кабинет. Его первый вопрос меня не удивил, а, памятуя рассказанную выше историю, даже вызвал улыбку: «А кто это у вас на портрете?» Рассказав о жизни и трагической гибели старого доктора, я не прочитал в его глазах ничего, кроме холодного презрения: иметь возможность спастись и добровольно пойти с детьми в газовую камеру – неслыханная глупость.

С приходом этого парня на стенах школы стали появляться свастики. Никакие беседы и наши педагогические ухищрения не помогали. «Свинья грязь всегда найдет». Грешно применять эту пословицу по отношению к молодому человеку, но она соответствовала ситуации. Не находя поддержки и отклика среди сверстников в школе, он пустился во все тяжкие за ее пределами. Неоднократно задерживался милицией за участие в беспорядках, в том числе и на Манежной площади после поражения нашей футбольной команды.

Я долго думал, почему в том, первом случае мы справились с ушибленным идеологией парнем, а здесь терпим полное фиаско. Болезнь-то ведь одна, и, следовательно, способы лечения должны быть примерно одинаковы. Болезнь-то одна, да пациенты разные. Даже элементарную простуду люди переносят по-разному, в соответствии с особенностями своего организма. Один легко и на ногах, а для другого она кончается летальным исходом.

В первом случае мы имели дело с горем от ума. Молодой человек искренне пытался разобраться в драматических коллизиях отечественной истории и современности, самоопределиться в том хаосе мнений и оценок, который возник на закате советской империи. Благодаря хорошему интеллекту, скептическому складу ума, обращаясь к добротной исторической литературе и первоисточникам, с нашей помощью он вышел из шовинистического стопора.

Во втором случае мы имели дело с глубокими ментальными эмоциями. Первобытные пещерные инстинкты, страхи и фобии на фоне среднего интеллекта оставляли его глухим к любым доводам разума. Вдобавок парень получил опыт «упоения в бою», хмелящего возбуждения от предстоящей расправы и консолидированной силы толпы.

В день всех влюбленных, когда в школе работает специальная почта, разносящая признания в любви, среди прочих посланий я получил письмо, содержание которого меня нисколько не удивило, хотя оно было омерзительным. Оно не было подписано, но авторство не вызывало сомнений. Еще бы, и Валентин не наш святой, и дети, наряженные чертиками, разносящие по школе «валентинки». Одним словом, сплошной подрыв национального самосознания, вызывающий ненависть и презрение у патриотически «мыслящих» шизофреников. Я показал это адресованное мне послание, где грязная ругань соседствовала с антисемитскими пассажами в стиле доктора Геббельса, старшему брату и развел руками. Тот все правильно понял и на следующий день забрал родственника из школы. Мы ничем не смогли ему помочь.

Меня всегда удивлял знаменитый эпиграф повести В. Каверина «Два капитана»: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Звучит красиво, но странно. Коли ты уже нашел, то о сдаче не может быть и речи; радуйся себе на здоровье, празднуя победу. Лишь позже я узнал, что фразу эту В. Каверин заимствовал у Ромена Роллана, но существенно ее переиначил. У французского писателя она звучит по-другому, гораздо более драматично: «Бороться и искать, не найти и не сдаваться». По-моему, и в человеческом, и в педагогическом плане это единственно возможная взрослая, трезвая и мужественная позиция.