Читать книгу Рассвет полуночи. Часть I - Евгения Егорова - Страница 7

Все тот же бетонный пол. Или это всего лишь сон? Сколько она пробыла в беспамятстве?

Невыносимой боли уже не было. А была некая эйфория, заставившая ее подумать об анестезии. Направив взгляд на стену, Сатин увидела сеть бугристых крупинок, которые слились в серый бетон с пугающей отчетливостью контуров.

Она снова закрыла глаза, заставляя себя думать, что все это один затянувшийся ночной кошмар.

За стенами также проносились машины, и гудел ветер. Но на этот раз звуки были пугающе громкими.

«Если я жива, то, скорее всего, представляю собой жалкий обрубок, которому осталось пролежать здесь считанные минуты. Сколько я еще буду терпеть это? Что ОН сделал со мной? Неужели ОН изъял из меня органы? Я донор?!» – она задавала эти бестелесные вопросы узорам из плесени на стене.

Она лежала, обнаженная, и боялась сделать какое-либо движение, чтобы не открылись раны.

Но боли не было. Как не было холода и жара.

И она решилась на первое движение.

Ее правая рука послушно подчинилась мысленным командам и была непривычно легкой (словно в вены закачали гелий). Неужели силы гравитации тоже играли с ней?

Все тело было словно ватным и текучим, как будто лишенным костей.

Она приподняла голову. Тяжесть, что была во всем ее теле (особенно ногах), ушла.

Посмотрев на свои неподвижные, бледные конечности, Сатин вспомнила того несчастного байкера и испугалась за себя. Но сделав мысленное усилие, ноги шевельнулись.

Она медленно поднялась и прижалась спиной к шершавой стене.

В дальнем углу лежала одежда, накиданная в кучу.

Но что с ее лицом? Она помнила, как руки убийцы заключили ее голову, словно в тиски, отчего ее мучила нестерпимая боль.

Поднеся онемевшую руку к лицу, Сатин провела кончиками пальцев ото лба до подбородка. Это прикосновение успокоило ее. Но опустив руку на грудь, она почувствовала впалость и содрогнулась от ужаса. Сквозь засохшую кровь проступал серпообразный шов, украшенный черными нитками, за которыми проступали следы от недавней операции. Ее подбородок дернулся. Издав судорожный всхлип, ей крайне хотелось разрыдаться. Но не получилось.

Значит, она была права. Из нее изъяли органы. Она донор.

Неужели столь перспективную дочь миллиардера ждет такая страшная смерть? Но если это так, то почему она все еще ощущает в себе силы? Почему нет боли? Или это действие обезболивающего или каких-то допингов?

«Боже! Почему это случилось со мной?! Почему я?! Почему?!» – она продолжала задавать эти вопросы серым стенам.

Она ощущала пустоты в своем теле. Эти области были наполнены болью и отчаянием. Страхом. И чем-то еще… Чем-то, что будоражило и с каждой минутой вытесняло собой содержимое этих темных пустот. Оно тоже хотело жить.

Оперевшись на стену, она приподнялась. Ее тело заваливалось то в одну, то в другую сторону, словно лишенное позвоночника. Ноги подкашивались и дрожали. Она выпрямилась в полный рост. Удерживая равновесие, она ощутила себя так, будто стоит на шатких ходулях. Руки болтались, словно плети.

Чувство онемения не покидало ее. Она смотрела на свои бледные кисти, отливающие синевой. Ее огрубевшие ногти потемнели (как и кожа) от земли, заострились и слегка загнулись наподобие когтей.

Она почувствовала себя, словно ребенок, который учится ходить.

Но тело быстро вспомнило все движения.

Сатин направилась к вещам.

Она надела кофту и штаны (которые были больше нужного размера, как минимум, на три), подвязав их рукавом от другой кофты.

После чего Сатин подошла к двери и села.

Чувство тревоги нависло над ней черной тучей.

Она притянула к себе колени и, обхватив ноги руками, невольно съежилась от страха. Она сидела в таком положении довольно долго и слегка покачивалась. Так она всегда успокаивалась, когда была маленькой.

Она всматривалась в шероховатости, трещины и неровности на стенах и потолке.

«Интересно, как долго страдала та девушка, носившая эту кофту с надписью „I LOVE NY“, что сейчас на мне?» – задумалась она. На одежде не было следов крови. Только следы потертости, пятна грязи, несколько светлых волос. На ворсистой ткани все еще оставался сладковатый запах туалетной воды, пота и сигаретного дыма.

Секунды сливались в минуты. Минуты – в часы.

Для нее все еще казался странным тот факт, что не было боли. И она снова подумала, что дело в наркозе. А, может, ее тело настолько привыкло к боли, что больше не в состоянии испытывать ее?

Дотронувшись до засохшей раны, она не ощутила жалости к собственному телу. Вернее, она почувствовала себя оскверненной, опустошенной, будто внутрь ее зашили нечто столь омерзительное и ужасное, отчего она перестала испытывать страх.

Зачем теперь бояться за это тело? Бояться за этот несчастный кусок мяса? И ей показалось, что внутри нее копошатся черви.

Она навряд ли когда-нибудь сможет прожить хотя бы день, чтобы не вспоминать об этом кошмаре, пока она жива. Этот ужас останется навсегда с ней. Даже те миллионы, которыми она владеет, не смогут вернуть прежнюю Сатин Харрис. Теперь она – инвалид. Инвалид физически и морально.

И это гложущее ее изнутри чувство тревоги становилось все невыносимее. С каждой минутой оно все ощутимее принимало форму наваждения. Нарастающая тревожность в считанные секунды переросла в одержимость. Отчего ей хотелось кричать.

Вдруг сильный спазм сдавил ее горло. Рот охватило нестерпимое жжение. Появившийся зуд она восприняла за игру нервов. Но чесалась не кожа, чесались внутренности, словно они покрывались колючими волосками. Она поняла, что испытывает жажду, что становилась гораздо сильнее и острее боли. С жаждой пришел голод, от которого еще сильнее обострились чувства.

Чтобы успокоиться, она начала мерить шагами комнату. Через пару минут она уже била ногами по стенам, полу, колотила ладонями что есть мочи.

Ее тело выгнулось дугой, словно требовало чего-то, что единственное на свете способно было его усмирить, избавить от этой лихорадки. И та сила, что наполняла ее тело, была настолько неподвластной, как неподвластна стихия перед мольбами людей.

Вдруг она услышала тихий звук шагов. Забыв о страхе, она поддела ногтями металлический край и потянула на себя дверь. Дверь со скрежетом открылась.

Ей в лицо ударил одурманивающий металлический запах, который разливался в воздухе и пропитал собой каждую частицу пространства.

В мгновение Сатин потеряла контроль над собственным телом и, забыв обо всем, поддалась непреодолимой силе. Ноги повели ее вперед, с каждым шагом все быстрее набирая темп. Ее зрение (с необыкновенной резкостью) было сфокусировано на байкере. Он лежал на том же самом месте и был без сознания.

Ее поступь стала более легкой. Она помнила о том, что у бедолаги был нож (возможно, и телефон, с которого она сможет вызвать помощь).

От обжигающего металлического запаха гудела голова, а рот с каждым шагом наполнялся слюной. Чем ближе она к нему приближалась, тем сильнее испытывала возбуждение, и тем сильнее звенел тревожный молоточек внутри нее.

Убийца был здесь недавно. Об этом говорили не успевшие засохнуть кровавые следы, которые исчезали за обшарпанной дверью.

Приблизившись к мужчине, она замерла, словно завороженная. Она склонила голову, как будто хотела лучше разглядеть несчастного. Но тут же неведомая сила притянула ее к бетонному полу и заставила открыть рот, из которого брызнула слюна. Она продолжала сопротивляться тому, что с ней происходит. Сопротивляться дьявольской незримой руке, что давит ей на затылок, пытаясь придавить ее лицо к алому пятну. Но сил бороться у Сатин уже не было. И она сдалась, припав синими губами к луже крови.

Сделав первый глоток, она ощутила в себе дикий голод, который велел ей вылизать все до капли. Получая невероятное наслаждение, она продолжала слизывать кровь.

Но что-то заставило ее остановиться. Это были удары сердца. Она приблизилась к байкеру.

От его кожи, покрытой выгоревшими волосками, исходило едва уловимое тепло.

Она уже смотрела на выпирающую вену. Не осознавая того, что она делает, Сатин припала губами к кисти и прикусила мягкую плоть. Ее язык свернулся в трубочку и, заполнившись слюной, стал работать подобно поршню, сжимаясь и разжимаясь, закачивая кровь. Теплая густая жидкость потекла в ее рот, обжигая горло, поступая в пищевод. Неведомое чувство стало разливаться по ее телу, разнося упоительное тепло до самых кончиков пальцев. Это чувство несло умиротворение и наполняло силой. Словно путник, припавший к чистейшей родниковой воде, она испытывала неземное удовольствие, запивая свою жажду. Закрыв от удовольствия глаза, она впивалась все сильнее и сильнее в безвольную кисть. С каждым глотком она все острее ощущала собственное тело.

Сатин продолжила бы отдаваться дикому порыву, но неожиданно источник потерял свою привлекательность. Она замерла, все еще удерживая зубы под кожей. Грудь мужчины больше не наполнялась воздухом. Сердце не билось.

Опомнившись, она столкнулась лицом к лицу с ужасной картиной и прижала ладони к окровавленному рту.

Ужас окатил ее ледяной водой, с которым также быстро пришло осознание страха и отвращения.

Ее воротило от содеянного как в день ее первого похмелья. Но тогда всему виной была юность и неопытность. Ее же подруге Пэм повезло меньше. Та пришла в себя после того, как какой-то прыщавый школьник достал из нее свой детородный орган. В тот день неожиданно нагрянул отец Пэм и отчитал дочь за потрепанный вид и исходивший перегар. Пэм не считала его отцом, так как в свое время он не отдал ей должной душевной теплоты по сравнению с тем вниманием, что проявлял отчим. Одновременно с этим событием в памяти Сатин всплыла старшая сестра Пэм, к которой родители демонстрировали куда большую любовь в силу более привлекательных природных данных, а бедняжку Пэм не стеснялись прилюдно называть дурнушкой. Ее сестра, кстати, так и не вышла замуж. Видимо боялась понапрасну растратить свою красоту.

«Боже, я, наверное, спятила», – думала Сатин, уставившись в пространство.

Теперь она ясно увидела картину происходящего. Байкер умер, держа в правой руке нож. Отчего она ощутила укол жалости.

Нож с черной потертой ручкой, на которой краснела звезда, уже был в ее руках. Телефона у байкера не оказалось.

Другая дверь была закрыта.

Какое-то время она стояла и смотрела на распростёртое тело. После чего вернулась в комнату своего заточения.

Она с тоской предалась воспоминаниям, о которых никогда не думала и считала неважными.

Сатин вспомнила своих родителей.

Миссис Харрис была всегда занята собой и большую часть времени тратила на спускание денег мистера Харриса, которые ненадолго притупляли ее боль, что вытекала из незаконной деятельности супруга и его похождений по другим женщинам, которые притупляли на время его боль. Джош Харрис мог пропадать на день, а то и неделю, а затем появлялся дома с отрешенным видом и прикладывался к алкоголю или засыпал с бутылкой виски на кожаном диване в своем кабинете. Холодным рассудком Сатин понимала ситуацию и не держала обиды на отца.

По аналогичной модели жили и родители миссис Харрис. Правда, дедушка не был затянут сетями теневой экономики. Тод Харрис просто был жадным и всегда ставил деньги на первый план, да и на второй тоже. В юные годы он много голодал и мог днями ничего не есть, так как у него не было денег, образования, нужных связей и влияния. Но у него была твердая вера и несгибаемая воля. И он направил две эти могучие нематериальные силы на построение отношений с нужными людьми, что сделало его одним из богатейших людей в Калифорнии в свое время. Он был сыт своей уверенностью в том, что его идеи непременно реализуются. Он четко знал, чего хочет. С детства он страстно желал богатой и относительно свободной жизни на более широкую ногу. Видимо, его страсть и голод передались на несколько поколений вперед. И Сатин вспомнила, как дедушка всегда твердил, что наши мысли материальны. И нам всегда необходимо пережить темную полосу, так как затем будет самое благодатное время. Главное – не сдаться раньше. Ведь возможность приходит к нам не всегда в образе счастливого случая. Она может явиться как несчастье или поражение. Но многие не умеют это распознавать. Дедушка умел. И в шаге от жестокого поражения обернул, казалось бы, безвыходную ситуацию в свою пользу, выручив пару тысяч долларов и вложив их в весьма выгодное дело. И он добился этого благодаря своему проворному языку, внимательности и смекалке. И тогда над Тодом Харрисом прорвался рог изобилия, и несметные богатства посыпались на него в неимоверных количествах. Отчего в его глазах вспыхнул огонь золотой лихорадки, не угасающий до конца его дней.

Поэтому, несмотря на внутренний протест, миссис Харрис принимала данную семейную модель, так как не любила напрягаться по жизни. Пусть даже в ее частенько раскрасневшихся и опухших глазах потрескивал сухой огонь негодования.

Где же была проведена черта, за которой заканчивается настоящее счастье? Эта наитончайшая линия проходила задолго до времени, когда миссис Харрис, пребывая мыслями в будущем, прокладывает в голове всевозможные маршруты, по которым она будет курсировать между бутиками, оставляя там же и свои мечты, и перед временем, когда мистер Харрис предается мыслям, где он достигает еще больших богатств и долгожданного покоя. Непонятно. Но эта черта явно была проведена после того, когда они отправились на совместный уикенд в Национальный парк Кейп-Бретон-Хайлендс, что находится в Новой Шотландии. Сатин было около 5 лет. Тот день выдался удивительно солнечным. Они тогда много смеялись и искренне радовались совместному времяпрепровождению. Глаза миссис Харрис искрились, как воды Атлантического океана, в которых отражался золотой закат. Тогда мистер Харрис тоже был очень счастлив. Источник счастья был доступен им обоим в одном и том же моменте. Где не было места будущему и прошлому.

Сатин вспомнила служанку Розу. Эта женщина вынесла бессчетное количество ее раскатистых истерик по поводу запаха горящего масла на кухне, невольных бормотаний и причитаний на испанском. Роза была очень доброй и услужливой. Всегда извинялась перед всеми даже непонятно за что. Она могла невзначай попросить прощения за свою работу, которую делала безупречно.

Мысли Сатин стали путаться. Она поймала себя на том, что уже думает о совпадении определенной комбинации цифр и предупреждающих знаков перед трагичным моментом. Что не состыковывалось с ее железным прагматичным умом.

Сатин всегда была озорным и непослушным ребенком. Даже когда ей грозило наказание за какой-то поступок, она с неуемным азартом шла на риск. Любопытная и смелая, она зачастую не была согласна со многими общепринятыми вещами. Она не желала быть во всем покорной. Не хотела быть в тени отца. И даже сейчас… она не была согласна умереть от еще одной пытки в этом подвале. Она отказывалась отсчитывать минуты в пугающей неизвестности. Она не была согласна с тем, что находится в ловушке. Возможно, поэтому она была все еще жива…

Но все же она мысленно возразила себе. Что-то было не так в ее жизни. Иначе, не случилось бы ужасное. Возможно, до этого момента она не видела и не чувствовала себя по-настоящему. Ведь Сатин всегда демонстрировала всем тот образ, который хотели видеть, и очень зависела от мнения окружающих и абсолютно не принимала никакой критики в свой адрес.

Она лелеяла тот внешний облик, который дарил ей временное ощущение безопасности. Ведь родители, со своими нарциссическими заскоками, воспринимали ее как некий придаток (что пьет их соки), а не как родное существо, что так сильно нуждается в их любви. Данную ситуацию сглаживали родственники, которым Сатин могла изредка показать свое настоящее лицо. Тогда ей не приходилось раздувать грандиозного самомнения, за которым пряталась детская боль и страх.

С детства Сатин была избалована вниманием взрослых и излишками богатой жизни. Она не была наделена от природы ярко выраженными талантами. Вернее, ее родители не отмечали ими свою единственную малышку. Миссис Харрис неоднократно говорила о везучести своей дочери, которая, скорее всего, действительно имела место быть, так как Сатин иногда удивлялась той легкости, с которой мир одаривает ее своими богатствами. Мистер Харрис говорил о стойкости ее духа и меркантильности во взглядах (как у своей жены). Как велика магическая сила родительских слов.

Сатин зачастую оказывалась в центре внимания. Ей нравилось быть объектом зависти и сплетен. С непередаваемым благоговением она принимала похвалу и не чуралась лишний раз выделить свою персону, где это имело место быть (да и не только), пытаясь откусить при возможности более крупный кусок от пирога жизни. Тогда все становилось идеальным, и не было необходимости показывать кому-то свое настоящее лицо. Тогда она была свободна (как ей казалось) и считала, что весь мир преклонил колено перед ее безудержными амбициями.

Убежденная в собственной исключительности, она старалась всегда окружать себя только людьми из привилегированного сословия с высокими связями, топовыми бизнесменами, миллиардерами, банкирами и воротилами предприятий, которых Сатин выбирала с той же расчетливостью, с которой акционеры приобретают ценные бумаги. Ведь она сама воспринимала мир как один большой рынок, где можно все купить, где каждый чего-то стоит, где у всего есть цена, и нет ничего, что невозможно уладить деньгами. Она всегда искала выгоду во всем, обыгрывая ситуации в свою пользу. Эта жилка передалась ей от отца.

Так сформировалось ее потребительское отношение и к людям. Она забирала от каждого то, что они могли ей дать. Затем переключалась на других, когда предыдущий источник был уже не так привлекателен для нее. Она знала, что каждое новое знакомство закончится обидой и завистью (как бывало в большинстве случаев). Но ее это не волновало. А то и вовсе вызывало пренебрежение. И она могла «выпить досуха» тех, кто ей недавно улыбался и был в чем-то полезен. С некоторыми она действовала крайне хладнокровно, пытаясь, в конечном счете, обесценить, а то и вовсе уничтожить.

Она спокойно забывала о договоренностях и обещаниях. Она не придерживала общественные двери, которые с размахом обрушивались на идущих позади нее людей. Сатин Харрис охотно демонстрировала надменное отношение, когда другие рассчитывали на нее в том или ином вопросе. Отчего клуб ее недоброжелателей рос как на дрожжах.

В близкий круг знакомых входили стойкие лицемерные подруги, нуждающиеся в постоянном доступе на светские вечеринки (где они могли без дополнительных трудностей самоутвердиться), и такие же расчетливые мужчины, предпочитающие в свободное от работы время налаживать свои финансовые и прочие дела. Что касалось разделения более высоких чувств, то она воспринимала за чудаков тех немногих, которые старались увидеть в ней нечто большее, чем внешний блеск ее дорогой скорлупы. Ведь она сама боялась заглянуть внутрь себя, не желая увидеть то, что скрывала ото всех, и, в первую очередь, от самой себя. Она жила, словно, с раздвоенной личностью.

Бывали случаи, когда Сатин пыталась полюбить кого-то своей неказистой частью, отсвечивающей фальшивым светом. Но она никогда не любила по-настоящему тех, кто был рядом.

Отсутствие эмоциональной близости приводило к одиночеству, что выливалось в периоды депрессии, тревожные состояния и способствовало прикладыванию к прочим веществам и лекарствам.

Сейчас за каменными стенами разрушался ее безупречный мир, возведенный на фундаменте обмана.

И она поняла, как во многом ошибалась…

Находясь в тесных объятиях мыслей, она с необычайной ясностью увидела свое прошлое, наполненное безумным бегом на опережение со стойким привкусом неудовлетворенности. Где не было места открытой сердечной любви, сочувствию, искренности, правде. Наверное, это всегда так. Толчок к «чему-то» более высокому пробуждает нас, когда уже невозможно что-то изменить. Неведомое щемящее чувство охватило ее с куда большей силой. Ей захотелось попросить прощения перед всеми, кому она когда-то причинила ту или иную боль. Но было уже поздно.

Сатин сожалела о времени, потраченное исключительно на приумножение капитала, пустое самолюбование и бессчётные попытки не опуститься ниже планки, за которым искусственным блеском переливалось светское общество. Кому и что она пыталась доказать? Она сожалела о глупых ссорах, надуманных обидах. Сколько же ошибок она совершила, не обдумав последствия, желая опередить время… Как же мы порой мы бываем слепы… Или мы уже рождаемся с этим изъяном? И потребность в том, чтобы быть обманутыми, свойственна нам априори?

Сатин лишилась не только приличных денежных счетов и всей той роскоши, что окружала ее с детства. Она лишилась и менее заметной стороны своей жизни, которая тоже имела место быть. И ею овладел жгучий стыд от осознания того, как мало времени она проводила в кругу близких сердцу людей и не до конца узнанных. С тоской в сердце она вспоминала тепло бархатных бабушкиных рук, редкий нежный взгляд маминых глаз (не зажженных очередным шопингом и прочей мишурой), заразительный смех отца, полные радости и искренности крики племянников, льющуюся живым фонтаном речь тети Анжелы. Неужели самые лучшие вещи – бесплатные? Те, что жизнь выдает нам в качестве аванса? Но мы, почему-то, не ценим даже те короткие моменты, которые у нас есть… Было особенно печально осознавать именно сейчас тот факт, что сама жизнь есть великая ценность. Под натиском воспоминаний за стыдом пришла досада. Ведь Сатин никогда не была счастлива по-настоящему. Отчего где-то близко и одновременно глубоко завыла боль.

«Я так и не искупалась в океане во время дождя, – неожиданно подумала она. – Как же хочется пить… Наверное, стоит прекратить держаться за эти воспоминая… Они причиняют не меньшую боль. От них становится еще хуже. И кто только навязывает эти уродские, „правильные“ модели, которые заставляют наши сердца навек умолкнуть? А ведь сердце должно жить! Должно биться! И стучать-стучать-стучать!»

Сколько же душевной сумятицы вносило сердце в жизнь Сатин… У него всегда была своя точка зрения. Сердце всегда знало ответ. А сейчас оно молчит.

«Мне нечего с собой унести в своем сердце за исключением тех редких моментов, о которых я только что вспомнила… Я жила чужой жизнью… Не своей… У меня даже не было настоящих друзей… Я была не с теми людьми… Я позволяла любить себя, но сама никогда никого не любила… Это неправильно…»

В мгновение занавес из воспоминаний рассыпался где-то за пределом ума… за пределом ее оголенной, обнаженной души.

Сатин держала в руках нож. Она рассматривала его, загипнотизированная блеском лезвия.

Вдруг яркая вспышка прочертила границу, надломив ее сознание. И она подумала о том, что самоубийство будет самым благоприятным выходом для нее в этой ситуации. Сейчас она уже в состоянии владеть своим телом. И у нее достаточно сил, чтобы поставить окончательную точку. Она знала, как сделать это правильно. Она была готова принять смерть. Мерзавец не получит больше удовольствия от этих издевательств.

Жаль, что столь насыщенная и полная перспектив жизнь прервется так рано. Убить это тело, которое вынесло столько боли и все еще держится за жизнь, было преступлением, но она все же решилась.

– Прости меня, Боже, – произнесла она и поднесла нож к руке.

И когда лезвие вошло на дюйм под кожу, и кровь потекла тонкой вязкой струйкой, боли не последовало. Она проделала то же самое со второй рукой. Нож издал тихий звон, выпав из ее руки. Закрыв глаза, она стала ожидать конца.

*

Во мраке раздавались тихие всхлипывания ребенка. Сатин приблизилась и узнала в маленькой девочке себя. И в ней взыграло сильное желание защитить ее.

*

Сатин открыла глаза. Все та же серая стена.

На руках зияли порезы, затянутые знакомой засохшей слизью. Судя по двум кровавым лужицам, она потеряла не так много крови. Странно, порезы были достаточно глубокими, чтобы унести ее в вечный сон. Неужели она все еще жива? Или это еще одно видение из череды повторяющихся кошмаров?

Она посмотрела на свое бедное тело. И в этот момент ее охватила волна ненависти. Ненависти к своему мучителю. Всем своим естеством она возненавидела убийцу. Где-то глубоко внутри вспыхнуло желание жить. Желание спасти это изувеченное, но все еще живое тело. И гнев придал ей храбрости.

Видимо, ее молитва, находящаяся в N-й очереди, дошла, наконец-то, до Бога. И Бог оставил ее в живых, вложив ей в руку ключ к спасению. Бросив взгляд на нож, она представила, как вонзает лезвие в мерзкое лицо. Да! Она сделает это.

Держа нож, она села возле металлической двери. По телу пробежала дрожь от одной только мысли о побеге. Она еще раз подумала о дороге, по которой проносились машины. Ей нужен шанс. Спасение так близко.

Просидев в ожидании несколько часов, ее еще сильнее охватило чувство тревоги. Она остро осознала свою беспомощность перед убийцей.

«Да, он выше… сильнее меня. Психи всегда сильнее нормальных людей. Их сила в безумии. Что ж… Я тоже частично уже обезумела. И готова на все, лишь бы только спастись».

Но сколько ей придется еще ждать? Выхода нет. Она будет ждать, пока он не вернется. Это ее единственный шанс.

Свет погас.

Пребывая в темноте, ее голову стали наполнять голоса, которые вскоре перешли в стоны, крики и дикий рокот. Она сдавила уши, поджав к себе колени.

И вскоре Сатин выпала из реальности. Ее вновь забрал туман.

*

Сатин охватила дрожь от болезненного послевкусия. Ненависть, подобно терновнику, разрасталась в ней. И уже ярость трепала тот комок напряжения внутри нее, подобно шквалистому ветру. И эта бушевавшая буря придавала ей сил.

«Я больше не боюсь! Я не боюсь ни смерти, ни, тем более, этого ублюдка! Я выберусь отсюда любой ценой! Даже ценой собственной жизни. Но не сгнию здесь, как этот труп. Я расквитаюсь с этим уродом и со всеми, кто причастен к гибели моего отца! Я не знаю, что он со мной сделал, но знаю точно одно – пусть убийцы приложат все свои силы, чтобы я не выбралась отсюда. Я уничтожу их всех! Пусть я и помешалась рассудком, раз набрасываюсь на трупы и пью их кровь. Скорее это от обезвоживания… Да и плевать! Сейчас на кону самое ценное – это моя жизнь. И я буду держаться за нее любой ценой!»

Устремив глаза к потолку, она произнесла:

– Боже, помоги мне… Спаси меня. Я знаю, ты слышишь меня… Я знаю, я была полной идиоткой. Но я прошу перед тобой прощения за все!

«Этот псих позаботился обо всем. Поэтому выход остается один. Эта железная дверь. Но как его одурачить? Притвориться мертвой? Тогда он ко мне подойдет, я вонжу в него этот нож. Затем побегу так быстро как смогу. Но он настолько силен и проворен, что, скорее всего, меня поймает, еще до того, как я успею добежать до выхода… Если он, конечно, не закроет дверь и не проглотит чертов ключ… А что если он не один?»

Она уперлась взглядом в серую стену и замерла. Она продолжала непрерывно смотреть вперед себя. Живот то и дело сжимался от спазмов, издавая жуткие звуки.

От трупа исходил резкий запах фекалий и мочи. Его кожа стала пурпурно-серого оттенка. Он умер с застывшей гримасой ужаса на лице.

Сатин стояла над мертвецом. Медлить нельзя! Она бросила нож на живот трупа, взяла его за ноги и потащила в комнату. На полу осталась кровавая линия. Она прикрыла дверь.

Расстояния между этими двумя дверьми сложилось в какие-то 17 шагов.

Оставив тело на том месте, где она пришла в сознание, Сатин не удержалась и написала кровью на стене «Born in HELL, BASTARD!». Бросив гордый взгляд на творение своей гениальной мысли, она еще раз осмотрелась и вышла.

«Он закрывал на ключ дверь в комнату. Но затем следовал звук от задвижки. Значит, другая дверь закрывается на щеколду с обратной стороны».

Упершись спиной и локтями в стену, Сатин вскарабкалась до потолка. Она застыла, словно паучиха, и принялась ожидать убийцу над единственным выходом.

Значит, (Боже, позволь мне спастись!) когда он зайдет в комнату, у нее будет несколько секунд, чтобы убежать. Если он, конечно, не закроет металлическую дверь. Поэтому надежда на спасение заглушала удушающее отчаяние.

В полной тишине раздавалось предательское урчание в ее животе. Она продолжала вслушиваться. Повисла напряженная тишина. Если эта тварь не промедлит, то не успеет обнаружить ее присутствия и пока будет заинтересована кровавой полосой, идущей в ту комнату, она успеет убежать.

Она надеялась на те спасительные секунды, за которые должна будет оказаться за этой дверью. Да и удастся ли ей закрыть ее? Она готова драться. Готова дать отпор. Она смотрела на нож. По телу разливалось онемение.

Выхода не было. Ей придется, во что бы то ни стало, придерживаться этого плана.

На нее то и дело налетал страх, лишая ее смелости.

– Я смогу… я могу… я могу… – твердила она.

Убийца не заставил себя долго ждать. В наступившей тишине ее слух различил приближающиеся шаги, и раздался заветный скрип затвора. Дверь распахнулась.

Она сжала челюсти, чтобы изо рта случайно не вырвался нервный всхлип. Ее охватила дрожь (до самых кончиков пальцев), с которой она была уже не в силах бороться. Она слышала его шаги.

– 2. 3. «Ни единого звука! Ни единого звука!» – твердила она себе.

Последовал скрип. Дверь открылась. Убийца вошел и направился по направлению красной линии.

4. 5. Сатин вдавилась в стену с такой силой, что, казалось, еще немного и раздаться какой-нибудь предательский хруст.

6. 7. 8. «Еще немного. Умоляю!»

9. 10. Тишина.

11. Убийца остановился.

Забыв о всяком движении и о собственном физическом существовании, Сатин замерла, боясь шелохнуться. Все закружилось перед глазами. Ее лицо дрожало.

Она спрыгнула. Нож издал пронзительный звон и отлетел к тому месту, где испустил дух его владелец.

Сатин бросилась вперед, успела схватить нож, как перед ней вырос убийца.

– Нет! – крикнула она и взмахнула ножом. Ей в лицо брызнула черная (немного теплая) кровь. Ледяной страх окатил ее с ног до головы, придав ей невиданную силу.

Быстрым рывком она оказалась за дверью и успела задвинуть засов.

Тварь ударилась о дверь и принялась скрести по ней своими острыми когтями. Она прорычала со страшной силой и продолжила от досады биться о разделяющую их железную преграду.

Упав на колени, Сатин тряслась от охватившего ее шока.

Последовала тишина.

– Получи! Ублюдок! – крикнула она, приподнимаясь словно на чужих ногах.

В узком темном коридоре раздавался слабый треск. Гудела коробка генератора.

Сатин обернулась и увидела в тусклом свете, что лился из приоткрытой двери, деревянные ящики. Один из них был открыт. Приблизившись к нему, она обнаружила землю. Землю, которой была перепачкана ее бледная кожа. И перед ее глазами пронеслись кошмары где, ее хоронят заживо, засыпая комьями земли.

«Больной псих. Наверное, он собирался порубить их тела на кусочки и раскидать останки по этим ящикам».

От мертвой тишины в ее сердце закрался страх. Она направилась к черной двери. Рядом была еще одна дверь. Стоял гнилостный запах сырой земли. Сатин дернула за ручку, но дверь не поддалась.

Она продолжала из последних сил бороться со своим страхом. Но выхода не оставалось. Ключ от черной двери был либо в соседней комнате, либо он остался за той металлической дверью. Но если и так, то мысль о том, что они сгниют вдвоем в этом бункере, больше утешала ее, чем расстраивала.

Толкнув дверь, Сатин увидела небольшую кровать. На длинных гвоздях рядом с дверью висела мужская одежда, под которой лежала куча поношенных ботинок. Рядом к стене были приставлены рулоны клеенки (не менее 5 футов в длину).

До ее ушей доносился дикий рев и скрежет. И хотя дверь была достаточно крепкой, Сатин испытывала еще больший ужас от яростных попыток убийцы сломать преграду.

Ключи оказались в кармане одной из курток. Ура!

Она замерла, подумав о том, как они быстро поменялись ролями.

Бросившись к черной двери, Сатин быстро с ней справилась и поспешила ее закрыть. Теперь ее с убийцей разделяли уже преграды.

Лестница, освещенная лунным светом, вела наверх.