Читать книгу Правила обманутой жены - Евгения Халь - Страница 4

Он так и не завел в доме охрану. Хотя многие говорили ему, что это опасно. Дома в поселке далеко разбросаны друг от друга. Между ними лес. Камеры на фасаде коттеджа можно легко вырубить. Охраны на въезде в поселок нет. Жильцы на нее не полагались, предпочитая нанимать личную охрану для каждого коттеджа.

Платон даже пару раз звонил в охранное агентство, но так и не решился никого нанять. Мысль о том, что какой-то амбал будет мозолить глаза, приводила его в ярость. Платон не терпел чужих людей в доме. И даже домработница приходила убирать раз в неделю, да и то, когда он был на работе.

Сейчас охрана бы пригодилась, чтобы не впускать его делового партнера.

– Почему без звонка? – Платон распахнул дверь и загородил собой дверной проем.

– Вай-вай-вай! Чего нервный такой? – Мамикон шутливо пригнулся, изображая испуг, и закрыл лицо рукой. – А где здрасьте?

– Там же, где твоя вежливость, – огрызнулся Платон. – Час поздний. Вламываться без звонка невежливо.

– И так ты разговариваешь с другом? – покачал головой Мамикон.

Несмотря на высокий рост и широкие плечи, он с лёгкостью просочился в дом мимо Платона, прошел в гостиную и сел в кресло.

– Как знал, что кофея от тебя не дождешься. С собой все привёз. Вносите! – он щелкнул пальцами.

Два молчаливых кавказца, которые до этого маячили за его спиной, а теперь топтались у входа, мягко, но настойчиво оттёрли Платона от двери и зашли в гостиную. Быстро расставили на журнальном столике два картонных стакана с кофе, несколько шоколадок и пирожные.

– Садись, дорогой! Дядя Мамикон когда приглашает, ему точно не отказывают.

Платон понял, что спорить бесполезно. Мамикон был цыганским табором в одном лице: заходил, располагался, разрешения не спрашивал. О себе всегда говорил в третьем лице и звал себя дядей Мамиконом. Хотя и был старше Платона всего на пять лет. Платону исполнилось тридцать пять. Мамикону было сорок. Но у кавказцев другой отсчет времени. Они раньше взрослеют и раньше стареют. У них в сорок лет уже внуки.

Хотя выглядел Мамикон хорошо. Высокий, худой, черно-седая грива зачесана назад, огромные глаза на поллица, как на старинных иконах. Женщины млели от него, потому что внешне он был похож на итальянского певца Тото Кутуньо. Мамикон это знал. И очень ловко пользовался внешним сходством со звездой. Он вообще обладал уникальной способность любую ситуацию обращать в свою выгоду. Благодаря этому в свои сорок лет уже сколотил состояние и владел разными бизнесами. Не всегда легальными. Поэтому самой большой его проблемой было отмывание денег. Для этого ему и нужен был Платон.

– Зачем ты приехал домой? Для бизнеса есть галерея, – Платон опустился в широкое кресло напротив Мамикона.

– Я хотел посидеть тихо и по-семейному – улыбнулся Мамикон. – Пей кофе, пей. Он хороший. Шоколадки вон бери.

– Подсластить горькую пилюлю пытаешься?

– А что делать, дорогой? Мысли-то у меня горькие. Чуйка моя шепчет в последнее время, что ты хочешь соскочить, Платон.

– Этот бизнес стал опасен, – Платон отхлебнул кофе. – Слишком многие знают о схемах. Слышал о скандале с картиной Марка Ротко? Коллекционер, которому арт-дилер впарил этот шедевр, устроил дикий скандал. Начались суды, разбирательства, расследования, в том числе и через Интерпол. А причиной послужили СМИ. Коллекционер где-то в интернете вычитал о наших схемах, понял, что его накололи, как тысячи других, и закатил истерику.

– Вах, лучше мне не говори! – Мамикон схватился за сердце. – Я чуть не помер от смеха. Коллекционер? Да это лох какой-то! Ему впарили картину слоновьих размеров, величиной с полстены, на которой намалеваны три разноцветные полоски: желтая, красная и оранжевая. Почти восемьдесят семь лямов в долларах! У меня как-то любовница залетела. Пришлось откупаться за две полоски. Так эти две полоски не потянули столько, сколько три у этого Ротко-Шмортко.

– Но раньше это всем сходило с рук, – Платон поставил стакан с кофе на журнальный столик. – С сороковых годов публике толкают эту мазню взбесившегоя маляра. Достаточно было придумать дурацкие предлоги: художник так видит, его работы – часть эпохи, и так далее. Потому что схемы знали только арт-дилеры той старой школы. И они умели хранить секреты. А теперь все болтают обо всём. И схемы из секретных стали общедоступными. Этот бизнес умирает. Пора соскакивать.

– Ой, только не рассказывай мне сказки! – Мамикон развернул шоколадку и откусил сразу половину. – Как продавали ослиный моча под видом произведений искусства, так и сейчас продают. Соскочишь, когда я скажу. А пока свяжись с арт-дилерами в Европе. Мне нужно отстирать большой куш. Так что приготовь картинку. Только я тебя умоляю: не какие-то полоски, как у этого Ротко-Шмортко. Тьфу на него! Я его маму в лаваше с люля вертел. Пусть хотя бы баба там будет нарисована. Такая, с глазами… – Мамикон выставил вперед обе руки вперед, показывая размер «глаз». – Если на картине телка, то хотя бы можно сказать, что художник так видит. Сразу одной проблемой меньше и кипеша тоже меньше. Ладно, дорогой. Не буду тебя утомлять. Дядю Мамикона ждут красивые девочки, не намалеванные, а настоящие, – он встал и пошел к двери.

Глядя вслед Мамикону, Платон твердо решил, что с этими аферами нужно завязывать. И начать, наконец, заниматься тем, чем хочется: продавать настоящие произведения искусства за адекватные деньги. Искать нормальных художников, а не дельцов. Возможно, если уйти от всей этой шелухи, то он сам снова начнет рисовать? Серьёзно работать, если не для денег, то хотя бы для души. Потому что душа его давно уже не просила в взять в руки кисть или карандаш. Исчез этот кайф от того, что на чистом холсте появляется придуманная им самим жизнь. Исчез зуд в пальцах. Ушли навсегда эти ночи, когда образы в голове толпились, не давая спать. И тогда Платон вскакивал с постели и рисовал часами без продыху. Осталась только бесконечная усталость и желание просто прожить еще один день.

Ему нужен план. Платон встал и взволнованно заходил по гостиной, сжимая в руке стакан с кофе. Вернее, нужны два плана. Первый, чтобы сорвать большой куш и завязать. Второй, чтобы вернуть бывшую жену. И тогда к нему вернется вдохновение.

Очень захотелось услышать Адель немедленно. Он пошарил в кармане, ища телефон. Но карман был пуст.

– Что за черт? – Платон остановился напротив окна и вдруг вспомнил, что на нервяке и впопыхах сунул телефон в карман пальто, а пальто…

– Идиот! – взвыл он и так сжал в руке стакан с кофе, что тот лопнул.

Вязкая коричневая жижа пролилась на светлый ковер. Платон подбежал к двери, схватил с вешалки куртку и бросился к машине. Эта клуша, что следила за своим мужем, так задурила ему голову и взбесила одним своим присутствием, что он забыл обо всем, и сам же и выбросил телефон в мусорку вместе с пальто.

Метель разбушевалась. Дворники едва справлялись со снегопадом. Серебристый «Порше» Платона осторожно двигался по пустынной загородной трассе, заметенной снегом. Платон нетерпеливо сжимал зубы. Пижон! Нужно было «Джип Гелендваген» брать, а не эту игрушку. Немецкому танку никакая метель не страшна. Уже давно был бы на месте. Платон с досадой хлопнул по рулю, остановившись на светофоре.

Патрики даже глубокой ночью бурлили жизнью. Витрина ресторана Адели призывно светилась неброскими элегантными огнями. Платон выскочил из машины и бросился к мусорному баку. Рядом с ним медленно прошли две девушки. Их лица вытянулись от удивления. И было от чего. Импозантный респектабельный мужик в ботинках, которые стоили как зарплата кассирши из супермаркета за полгода, рылся в мусорном баке. Одна из девушек вытащила из кармана телефон. Платон представил заголовки видео на ютьубе: «На Патриках бомжи одеты в люкс».

– Даже не думай! – зарычал Платон и погрозил девушке пальцем.

Обе девчонки быстро юркнули в подворотню. Бак был почти пуст. Его содержимое валялось на асфальте. Но пальто не было. Неужели бомжи сперли? Так их в ночное время здесь нет. Они уже давно закинулись всем, чем можно, и дрыхнут. Платон посмотрел в витрину ресторана. Адель в зале не было. Платон зашел внутрь и обратился к худому рыжему официанту.

– Адель здесь?

– Ее нет, она давно ушла, – официант опустил глаза и принялся собирать посуду со стола.

– Одна? – Платон взял с тарелки большую маслину и закинул в рот.

Официант не ответил, продолжая аккуратно расставлять тарелки на подносе.

– Любезнейший, прошу минуту вашего драгоценного внимания! – Платон щёлкнул пальцами и достал из кармана пятитысячную купюру.

Официант ловко сунул ее в карман жилета и охотно доложил:

– С крепким таким мужиком ушла, здоровым. По дороге обнимались.

– С тем гопником, что возле нее отирался? – в глубине души затеплилась надежда на отрицательный ответ.

Но официант быстро убил надежду:

– Ага! С гопником. Он ничего не ел, физиономию от всего воротил, только минералку хлестал. Я ему предложил устриц. Так у него морда красными пятнами пошла, явно блевануть потянуло, и он меня послал. Сказал: «Сбрызни, мелкий, в… устрицу! Гондурасам-лизунам такое будешь предлагать». Его, кстати, Димоном зовут. Слышал, как Адель его звала.

– Прямо так и сказала: Димон? – переспросил Платон.

Да что с ней? У нее, как у Горького, хождения в народ? Неужели она так изменилась? Его жена просто не могла произнести так имя Дима. Так говорят мужики и дешевые девицы вроде Ивлеевой.

– Да, так и сказала: Димон, душа моя, пойди-ка сюда.

Платон сжал зубы от бешенства. Когда он с ней познакомился, она еще была Клавой из крошечного городка. И всячески пыталась уйти от нищего детства и пролетарского происхождения. В богему рвалась. А теперь почувствовала себя московской барыней и завела себе Димона. Устала от сложных натур. Сейчас хочет гопника. Материально она больше не нуждается в поддержке. Хотя питекантроп явно не беден. Вряд ли Адель позарилась бы на нищеброда. Она считала, что настоящий мужик должен уметь зарабатывать деньги. Пару раз Платон замечал, с каким брезгливым презрением она смотрела на спившихся от безнадеги нищих художников, у которых Платон покупал работы. Ему было жаль этих людей. И он мягко делал жене замечание:

– Не осуждай их. Талант иногда бывает не благословением, а проклятием. Они просто не справились с реальностью. Не смогли распорядиться искрой божьей. Они не виноваты.

– Они виноваты в том, что не смогли быть мужиками.

– Какая связь? – не понимал Платон.

– А такая, – объясняла она. – Мужик должен зарабатывать. Все равно как. Не можешь продать свою мазню – иди на завод, а по ночам малюй картинки. А не обвиняй весь мир в том, что никто не понимает твою нежную натуру.

– Какая ты жестокая и бескомпромиссная, – улыбался Патон, прижимая ее к себе. – Ты мой жестокий, но безумно красивый критик! Что ты понимаешь в мужских характерах?

– А что ты понимаешь в колбасных обрезках, избалованный московский мальчик? – якобы шутя парировала она.

Перед глазами встала картинка, как этот пещерный человек лапает его утонченную Адель, гнусно ухмыляясь. Он-то точно понимал в колбасных обрезках. Без сомнения!

В голове полыхнуло. Руки зачесались от острого желания разнести весь ресторан. Как гопник. А что? Если Адели это нравится, то, возможно, ему, Платону стоит сменить имидж? Мир – хижинам, война – дворцам? В глубине души Адель осталась Клавой. Платон взялся за спинку стула, задумчиво подвинул его, борясь с желанием запустить в витрину, но тут же оставил эту затею. У него все равно не получится так, как у Димона. Генетику не обмануть.

– Телефон дай, – приказал Платон официанту.

Парень с готовностью протянул ему дешёвенький «Самсунг». Платон набрал своей номер.

– Абонент находится вне зоны доступа. – любезно сообщил приятный женский голос.

– Черт! Без телефона, как без рук! – скривился Платон, возвращая официанту «Самсунг».