Читать книгу Наблюдатель. Женщина-Vamp: вампирская трилогия - Евгения Микулина - Страница 7

Средь шумного бала, случайно, люблю я, усталый, прилечь.

Простите мой французский, у меня сейчас не очень хорошо с изложением мыслей – многовато шампанского. И какого черта я его столько выпил? Потому что чувствовал себя неловко, видимо. Собственно, это я и пытаюсь сформулировать, и в переводе с французского на нижегородский я имею в виду в общем совсем простую мысль. А именно: мне неуютно на парадных сборищах, я чувствую себя дураком и никогда не знаю, что сказать. В результате, когда в разговоре с очередным ужасно культурным собеседником возникает пауза, я хмыкаю, и крякаю, и осушаю бокал, за который все это время судорожно, как за соломинку, хватался. И мне, конечно, приходится брать следующий.

И бокалов оказывается слишком много.

Везет мне, что я арт-директор – человек типа по определению творческий, непредсказуемый и почти официально чуток «не в себе». Для творческой личности забиться в угол с корытцем выпивки и молчать, с непроницаемым выражением обводя взором зал, вроде как в порядке вещей.

Вот этим я, собственно, нынче и занят – стою, обвожу, и в бокале моем не переводится жидкость с пузырьками. Один из официантов взял надо мной шефство – каждые примерно десять минут он будто бы невзначай проплывает мимо меня и «освежает», как он в манере трактирного подавальщика это называет, мой Moët & Chandon. Последние три раза он уже даже не спрашивает, хочу ли я этого, – он просто ловит мой вроде как непроницаемый взгляд и подходит с бутылкой.

Господа присяжные, я взываю к вашему сочувствию и молю о снисхождении! У меня есть смягчающие обстоятельства. За годы верной службы миру глянца я, кажется, еще никогда не был в таком странном месте – и в таком странном обществе.

Место действия, которое меня так ошеломило – парадный зал в неприметном с виду здании, соединяющем основной корпус Большого театра, тот, что на реставрации, с новым, тем, где в зале на потолке росписи кисти Зураба Церетели (и очень даже неплохие, между прочим). Здание это многоэтажное и светло-зеленое в белую горизонтальную полоску и выглядит снаружи обычным доходным домом конца XIX века. На деле же оно принадлежит театру. Не знаю (и знать не хочу), что у него на верхних этажах, но на первом, как я сегодня выяснил, имеется парадный зал. Причем не просто вам зал какой-то, а застекленный атриум: оказывается, зеленое в полосочку это только «лицо», за которым прячется квартал зданий с дыркой-двором посередине. И в этом удушающего уродства помещении с полированным до пугающего блеска полом и обилием как бы восстановленных колонн и прочего и происходит нынешний прием. Этого чудорашного и заполненного зеленоватым, как в аквариуме или в Изумрудном городе, светом пространства мне и так бы хватило для утраты душевного равновесия. Но тут еще и люди собрались в высшей степени загадочные. Никакому Гоголю с его Коробочками и Ноздревыми не снилась эта гремучая смесь. Толстые чиновники в скверных костюмах. Лысеющие спонсоры в хороших, но скверно сидящих костюмах. Энергичные женщины лет сорока ростом метр сорок, все с длинными носами, в очках и крупных бусах, все работают музыкальными критиками в газетах типа «Вестник кулис» и все лучше Плисецкой знают, в каком году она что танцевала. Балетные деятели неопределенного пола, подтянутые и все время странно откидывающие голову, словно они замерли на авансцене после серии этих, как их, батманов (НЕ Бэтменов!) и им надо сверкнуть белками глаз до самой галерки. Ну как Андрей Миронов в «Бриллиантовой руке», когда его Гена Козодоев одновременно смотрел на часы, откидывал челку и стукался башкой о стену. А еще есть старушки – настоящие, натуральные пенсионерки с торжественными укладками (где, интересно, те парикмахерские, где эти укладки до сих пор умеют делать?), и по ним не поймешь, они чей-то «обожаемый педагог» или «незаменимый концертмейстер» или просто администраторши тире билетерши, которых тоже пустили праздновать «с господами».

Ну и еще здесь есть я, который неизвестно зачем сюда пришел, и пара-тройка вампиров – Марина, Стас Чепраков и Серхио. Эти выглядят весьма довольными собой, будто подобные сборища – самое нормальное дело. Бог его знает, может, так и есть – наверное, они за свои сотни лет видали сборища и постраннее.

Цель нашего присутствия здесь – отпраздновать официально заключенное соглашение о сотрудничестве журнала Alfa Male с организаторами постановки балета «Водоворот» на сцене Большого с последующим переносом в Гранд-опера. Ну то есть, конечно, вечеринка по поводу в принципе объявления о постановке, само по себе наше участие никто бы так бурно отмечать не стал, но мы приглашены именно потому, что обо всем договорились. Теперь мы тут, в этом странном мирке, свои. Поэтому мне так неловко, что моих способностей поддержать разговор о балете хватает только на короткую паузу между двумя глотками шампанского. Я отчетливо ощущаю, что просто примазался к чужому торжеству. Как сказал кто-то умный: «Я чужой на этом празднике жизни».

Две недели назад мы встречались с организаторами всего этого балетно-обменного процесса, директором театра и парой спонсоров, и надо сказать, что после встречи у меня существенно отлегло от сердца. Главным образом потому, что оказалось – у них все-таки есть настоящий художник-постановщик, известный театральный деятель Лева Тихомиров, и ОН будет заниматься действительно серьезными проблемами спектакля, а мне и Alfa Male отводится роль свадебного генерала. Что в данном случае вовсе не обидно – от этого реально легче: я искренне не представляю себе, какие, например, у балетов должны быть соотношения задников и боковых кулис, а Лева на этом собаку съел. Спрашивается, зачем им вообще понадобился кто-то посторонний ему в помощь? Ответ двояк. Во-первых, это Серхио и Марина намутили. Вампиры только в книжках умеют гипнотизировать, в жизни у них с этим напряженка, но они и без всякого гипноза умеют… ну убеждать. Каким-то образом благодаря их совместным речам у балетных людей возникло ощущение, что мы им делаем своим участием великую честь (а не что они нас милостиво допускают к серьезному проекту). Итак, благодаря моим вампирам спонсоры и прочие оказались убеждены, что я им жизненно необходим, а уж в каком качестве – им было все равно. Они даже припомнили, что вроде бы Лева говорил, что декорации он сделает, а вот с костюмами заморачиваться не будет. И я его в общем понимаю – с учетом того, что полное название балета должно звучать как «Водоворот (Событий? / Страстей? /???»), и сюжет его неведом даже автору, питерскому авангардисту Лаврентию Пятницкому, то придумывать для него что-либо – задача адская. Декорации Лева предполагал сделать абстрактные (вот сюрприз, кто бы мог подумать?!). Костюмы, соответственно, ему годились любые, и он от их придумывания отмахался, так что мы со своими консультациями и готовой кандидатурой Чепракова оказались очень кстати. К тому же – и это второе, что сыграло нам на руку, – Лева Тихомиров как раз об это время, недели две назад, куда-то подевался. Перестал приходить на совещания, перестал слать по мейлу эскизы декораций, перестал даже отвечать на телефонные звонки. Это было тревожно, но не слишком: Тихомиров человек богемный, с ним всякие загулы случаются. Но на фоне его исчезновения наши открытые честные лица показались организаторам особенно симпатичными и внушающими доверие. Мы с ними пожали друг другу руки, подписали какие-то бумажки о нашей роли в общем деле и о «степени репрезентации журнала-партнера в медиапрограмме проекта» (то есть о том, в каких местах и насколько крупно будет напечатан на приглашениях, программках и в пресс-релизах наш логотип), и теперь можем праздновать.

Мне, правда, для настоящей атмосферы праздника недостает все-таки Левы Тихомирова – мне с ним сотрудничать, неплохо было бы хоть познакомиться. Но Марина меня утешила: сказала, что знает этого Леву, пересекалась с ним раньше и даже, можно сказать, дружит и обещает – рано или поздно он появится, и когда это произойдет, работать с ним будет легко и весело.

Марине и Серхио хорошо – они в этом театральном мире уже раньше варились, много кого знают… Да и вообще – о чем я? В какой, интересно, обстановке этим-то ребятам может быть неловко? И даже если вдруг будет – с какой стати они вдруг это покажут? Нет, у них все хорошо, если не на самом деле, то на вид уж точно. Вон они, стоят чуть поодаль, оживленно беседуя с демонического вида типом высотой примерно метра три, худым, как макаронина, и согнутом едва ли не пополам. Черные сальные волосы падают на лоб, черные глаза смотрят исподлобья, нос крючком, уши торчком, длиннющие руки опущены по швам, словно он не решается ими лишний раз пошевелить из опасения зашибить кого-нибудь ненароком. Похож на профессора зельеварения Северуса Снейпа из «Гарри Поттера», но на самом деле это дирижер нашего балета, Алекс Пападакис, страшно модный в московских музыкальных кругах. Не знаю, хороший ли он дирижер, я в этом мало понимаю, но имя у него громкое и внешность харизматическая, а больше, собственно, для пиара ничего и не требуется. Марина строит ему глазки (я не ревную – знаю, все для общего дела), Серхио, засунув одну руку в карман и держа в другой бокал, стоит рядом, с ленивой грацией прислонившись к уродливой зеленой колонне, изредка кивает рыжей головой в ответ на какое-то дирижерское бурчание и время от времени снисходительно улыбается. Удивительный он все-таки тип. Неужели за столько лет вампирской жизни, постоянно наблюдая его заносчивое поведение, никто ему в челюсть не двинул? Ладно люди – у людей против него нет шансов. Но свои-то почему его терпят?

Я бы не стерпел. Хотя я «своим» в этой семье никогда не буду. У меня другая роль – я обожаемый смертный, которого им приходится терпеть ради Марины.

Мой друг-официант снова подплывает ко мне с бутылкой наперевес. Наверное, мне хватит пить – достаточно уже набрался. Но делать мне нечего, и о том, чтобы тихонько ускользнуть и поползти домой, и речи быть не может – Марина заметит и расстроится, она все еще нервничает, когда я подолгу оказываюсь вне поля ее зрения. Значит, надо терпеть. Я улыбаюсь официанту, и он услужливо подливает мне шампанского.

На той стороне толпы, далеко от меня, Серхио ловит мой уныло блуждающий взгляд и вопросительно приподнимает бровь. Я не знаю, о чем он меня так вопрошает, и пожимаю плечами. Он легко касается Марининого локтя и что-то говорит ей на ухо, а потом… Потом я и оглянуться не успеваю, как он оказывается рядом со мной – свежий и сияющий, будто и не пил все это время с такой же интенсивностью, как я. А я знаю ведь, что пил!

– Что ты тут киснешь? – вопрос звучит мягко, едва ли не ласково, и он вопросительно склоняет голову набок, внимательно меня разглядывая и без сомнения подмечая разные признаки неумеренных возлияний вроде покрасневших щек и несколько косящего взгляда. Хотя надо быть справедливым к самому себе – до косящих глаз дело еще не дошло.

Я снова пожимаю плечами:

– Ну как не киснуть? Место странное, люди странные, и я не понимаю, что тут вообще делаю.

Он улыбается:

– Добро пожаловать в волшебный мир музыкального театра. Ты думал, глянец – это странный бизнес? Ха, ха, ха и еще три раза ха. Эти господа дадут фору кому угодно. Они настолько же страннее людей глянца, насколько музыка как занятие старше книгопечатания. А это, как ты понимаешь, большая разница в возрасте.

– Тебе виднее. – Ему и правда виднее – он немногим моложе книгопечатания. Как бы я хотел не испытывать по отношению к нему зависти – просто не обращать внимания на то, как он уверен в себе, расслаблен и опытен. И просто забыть о том, что он знает Марину гораздо лучше, чем я, – понимает ее на каком-то глубинном физическом уровне. Так, как я никогда не смогу.

Серхио наклоняется ко мне и строит гримасу заговорщика:

– Ты не представляешь себе, Влад, как это забавно, если знать всю подноготную.

– Оно и без подноготной довольно забавно.

– Да, верно, но есть разные детали… – Он выпрямляется, и на его красивом лице вдруг появляется мечтательное – ностальгическое – выражение. – Я смотрю на все это, и знаешь, что я вспоминаю? Прагу времен Моцарта. Вот был змеюшник!

Я смотрю на него в ошеломлении:

– Ты мне что сейчас сказал – что знал Моцарта, да?

Он качает головой с притворной скромностью:

– Не слишком близко. Так, пересекались пару раз.

Терпеть его не могу!.. Самодовольная скотина.

Я не успеваю придумать никакого остроумного (да и вообще никакого) ответа на это сенсационное заявление, потому что, видимо, почувствовав, что он испытывает мое терпение, наш испанский гранд вдруг обращается ко мне своей дружелюбной, почти человеческой стороной и говорит нормальным компанейским голосом, по-свойски, как мужик мужику:

– Умираю – жутко хочу курить. Пойдем на крыльцо выйдем?

Я его понимаю отлично – мне самому очень хочется покурить. Но я все равно бросаю взгляд на светлое небо за перекрывающим двор стеклом:

– А как же солнце?

Он отмахивается:

– Ничего страшного – оно уже низко, найдется тенек. Дело-то к вечеру.

Он прав, конечно, – уже около пяти, начинает смеркаться. И ему, и Марине уже можно на улицу – солнце не причинит им вреда.

Мы протискиваемся сквозь толпу. Марина отрывается от сальноволосого дирижера и посылает нам вопросительный взгляд. Серхио безмолвно поднимает вверх руку с пачкой сигарет. Она понимающе кивает.

Мы выходим на крыльцо, под осуждающим взглядом охранника синхронно щелкаем зажигалками и с наслаждением затягиваемся. Рискуя нарушить мгновение мужской солидарности, я спрашиваю о том, что меня давно занимает:

– Серхио, а как ты вообще куришь? У вас же такие носы чувствительные.

Он стряхивает пепел на брусчатку и усмехается:

– А как мы вообще живем в современном мире, среди всего этого бензина и прочей вони? Приспосабливаемся. Ко всему можно приспособиться и даже полюбить. Ты не представляешь себе, какой раньше был воздух – как сильно вообще меняется жизнь…

На его лице снова появляется тень мечтательности, и я невольно отмечаю:

– Что-то ты сегодня какой-то… ностальгически настроенный.

Серхио заметно мрачнеет и с секунду смотрит на тлеющий кончик своей сигареты. А потом говорит негромко:

– Да так, мысли всякие навалились. Вспомнил кое-что…

Что именно, он мне, конечно, не скажет – он же вампир.

Да мне, наверное, лучше и не знать. Он же, как уже было сказано, вампир.

С минуту мы стоим молча – не сговариваясь, мы закурили еще по одной, словно никотином можно закинуться впрок.

Серхио поднимает голову и смотрит в полумрак – на гранитные ступеньки, которые спускаются от корпуса, в котором происходит прием, к площади Большого театра, все еще перегороженной строительными заборами. По ступенькам кто-то идет, и Серхио, естественно, уже услышал шаги.

Человека едва видно в сером вечернем свете – я, например, его лица различить не могу, отмечаю только, что он невысокий и мускулистый и двигается как-то странно – одновременно торопливо и неуверенно. Серхио, однако, при виде его улыбается:

– А вот и наш пропавший постановщик – Лева Тихомиров. Сейчас я вас познако… Madre di Dios!..

Человек подошел уже совсем близко, и можно разглядеть его черты. У него приятная смуглая еврейская физиономия: чуть вздернутый нос, эспаньолка, подвижные губы и печальные собачьи глаза с пушистыми ресницами. Я не понимаю, что в этом чуточку пижонистом, но безобидном человеке в черной майке и джинсах заставляет Серхио – всегда такого спокойного, невозмутимого и самоуверенного, – встрепенуться, вскинуть голову, как почуявшее опасность животное, и перейти для выражения озабоченности на свой родной испанский.

Тихомиров подходит к нам – он явно узнал Серхио и намеревается поздороваться. Он протягивает ему руку для пожатия – все с той же тенью неуверенности, которую я заметил в его походке.

– Серега, дружище! Какими ты тут судьбами?

Серхио тоже протягивает ему руку. У него настороженное лицо, ноздри подрагивают – он словно принюхивается, ожидая подтверждения какой-то догадки.

Их руки соприкасаются, и Тихомиров испуганно охает. А Серхио едва заметно кивает головой. Его догадка – о чем бы она ни была – только что подтвердилась.

Тихомиров напряженно смотрит ему в глаза:

– Ты?..

Серхио хмурится, призывая его молчать:

– Не здесь. Не сейчас. – Он с заметным усилием отвлекается на секунду и оборачивается ко мне. – Влад, позволь я вас познакомлю. Это Лева Тихомиров, постановщик «Водоворота». Лева, пока тебя не было, ты приобрел консультанта по костюмам – это Влад Потоцкий, арт-директор Alfa Male.

Тихомиров улыбается, хотя как-то кривовато, и протягивает руку и мне. Я отвечаю на рукопожатие.

Серхио смотрит на нас с непроницаемым выражением лица.

Рука у Тихомирова холодная, как лед.

И глаза – теперь, когда я вижу его вблизи, и могу рассмотреть их получше… Глаза у него не просто карие, как мне показалось.

Они отливают красным.

Он – вампир.

Это, конечно, шок. Но не это меня удивляет – в конце концов, в постановке этого «Водоворота» уже замешаны три вампира, почему ж не быть четвертому? Удивляет меня другое – то, как реагирует на ситуацию Серхио. Он ведет себя так, как будто искренне озадачен и обеспокоен. Как будто происходящее стало для него сюрпризом.

Меня осеняет, и я бросаю на Серхио быстрый взгляд. Если бы взгляды в самом деле могли что-то выражать, мой бы громко спрашивал: «Это что ли НОВЫЙ вампир? То есть раньше Лева Тихомиров вашим братом не был?»

Кажется, Серхио мой немой вопрос слышит. Он отвечает мне легким кивком. Нет никаких сомнений – вид у него встревоженный. Я понятия не имею, почему – остается только догадываться. Наверное, у них такие вещи не часто случаются – не часто тебе на голову сваливается старый знакомый, который оказывается новообращенным родственником. Не знаю, насколько это в порядке вещей – я вообще не знаю, насколько часто они… ну пополняют свои ряды.

Серхио пристально смотрит Тихомирову в глаза:

– Послушай меня, Лева. Нам явно нужно поговорить – есть о чем. Но мы не можем уйти отсюда прямо сейчас. Мне нужно… переговорить кое с кем. А ты, если уж дошел до сюда, должен появиться перед коллегами – пусть видят, что ты жив и здоров. Скажи, что у тебя был грипп и завалился за диван телефон… Придумай что-нибудь. Встретимся здесь же через четверть часа. И я умоляю тебя – держи себя в руках. Я знаю, ты нервничаешь. Но это не так трудно, как кажется: держать себя в руках.

Тихомиров послушно кивает, не оспаривая авторитета Серхио. Может, у них такая особенность видовая – беспрекословно подчиняться старшим?

Тихомиров молча заходит внутрь здания. Серхио несколько секунд смотрит в пространство, явно ничего перед собой не видя. А потом говорит тихонько:

– Черт!..

В его голосе в этот момент слышны прожитые им века опыта – века приключений и злоключений.

Он переводит взгляд на меня:

– Ты понял, в чем дело, да? Он новенький. Его кто-то обратил только что – видимо, за ту пару недель, пока никто не мог до него дозвониться. Черт, черт, черт… Это ужасно некстати, и это очень странно. – Он делает короткую паузу и разворачивается к дверям. – Нам нужно поговорить с Мариной. Надо быстрее увести его отсюда.

Мне нет нужды переспрашивать – почему. И так ясно, что молодой растерянный вампир в толпе людей – расклад не самый хороший.

Оказавшись в зале, Серхио моментально находит Марину – она как раз оставила полностью очарованного дирижера и подошла к фуршетному столу, чтобы взять бокал шампанского. Мне за Серхио не успеть, и поэтому я наблюдаю их разговор со стороны, как пантомиму. Я вижу, как Марина вскидывает на него взгляд и улыбается. Вижу, как он быстро шепчет ей на ухо, и на ее лице появляется шокированное – испуганное – выражение. Она обводит глазами зал, ища меня. Нет, ну она абсолютно предсказуема – любое событие первым делом вызывает у нее тревогу, «как бы чего не случилось с Владом». Серхио продолжает говорить, но она слушает вполуха. Я машу ей рукой. Она выдает мне слабую улыбку.

Наконец я до них добираюсь и слышу обрывок фразы Серхио:

– …Его надо расспросить. Нам нужно спокойное место.

Марина кивает:

– Никаких проблем – давайте пойдем ко мне.

– Ты считаешь, это разумная идея? У тебя там Влад. А он… Марина, он непредсказуем.

Я так понимаю, что речь не обо мне. И я хочу, конечно, со своей стандартной бравадой заявить, что за меня беспокоиться не стоит, но не успеваю.

Марина вскидывает голову, и глаза ее расширяются – она тревожно вслушивается во что-то далеко от себя. Серхио тоже замирает, глядя куда-то поверх толпы. Потом их взгляды встречаются, и Марина шепчет:

– Ты чувствуешь?

Он поджимает губы:

– О да. Проклятье!

Оба, не говоря больше ни слова, срываются с места и углубляются в дальний конец зала – туда, где расположен проход в служебные помещения, туалеты и спуск в длинный подземный переход, который соединяет старый корпус театра с новым, – по нему предполагается в будущем доставлять со склада декорации, как мне объяснили в дирекции.

Я спешу за ними. Может, и не надо – но они ведь не сказали мне оставаться на месте, верно?

Я едва поспеваю – оставив толпу позади, уверенные, что на них никто не смотрит, они стали двигаться со своей нормальной, молниеносной скоростью. Я вижу только их стремительные тени – размытые, как движущаяся фигура, пойманная на фотографию.

Они спускаются в темный, освещенный лишь синеватыми техническими лампами коридор – и замирают.

Я останавливаюсь за их спинами и завороженно смотрю на сцену, которая разыгрывается у дальней бетонной стены. Завороженно, да – потому что страшные вещи тоже завораживают.

Я знаю теперь, что они почувствовали в зале – что заставило их ринуться сюда.

Лева Тихомиров сидит на полу, скорчившись, обхватив руками колени. Рядом с ним лежит какая-то бесформенная груда белого с красными пятнами тряпья. И еще поднос с опрокинутыми, частично разбитыми грязными бокалами от шампанского. Осколки мертвенно поблескивают на бетонном полу.

Это не груда тряпья на самом деле.

Это белое форменное платье. Платье одной из официанток, работавших сегодня на приеме. Она, видимо, относила бокалы в подсобку.

И это не просто красные пятна.

Это кровь.

Лева Тихомиров ощущает наше присутствие – он слышал наши шаги. Он поднимает голову и поворачивает к нам лицо, которое прятал в коленях.

Он весь в крови, и в глазах у него растерянность и ужас.

Он смотрит на Серхио и шепчет, обращаясь к нему одному:

– Мне так жаль… Мне так ужасно, ужасно жаль..