Читать книгу Наблюдатель. Женщина-Vamp: вампирская трилогия - Евгения Микулина - Страница 8

***

Я всегда был романтиком. Можно, наверное, сказать даже, что я сентиментален. Не думаю, что многие знающие меня согласятся с такой характеристикой – возможно, они решат, что я хочу казаться лучше, чем я есть, пытаюсь претендовать на чувства, которыми не обладаю. Уверен, что со стороны я выгляжу… Не жестоким, нет – хотя кто-то, наверное, и жестоким готов меня назвать. Видит бог, в моей жизни бывали моменты и даже периоды, когда я вел себя… жестоко, верно – нет другого слова. Жестоко. Но ведь это не потому, что я наслаждался этим – я не был жесток ради самой жестокости. У меня просто не было выхода, или он был, но я не видел его. Мне было больно. Я ненавидел себя и мир вокруг себя. И тогда мне помогало только одно: презрение ко всему. Я уничтожал все, что мне не нравилось или мешало, – все, что стояло на моем пути к тому, что было мне желанно.

Проблема всегда была в том, что я ничего особенно сильно не желал. И поэтому, наверное, моя решимость добиться того, что мне в сущности было не нужно, и казалась жестокостью. Ненужной жестокостью. И меня за нее осуждали – очень многие.

Больше всех – она. Она никогда не могла понять, что мною движет. Может быть, не хотела. Да и с чего ей было хотеть? Я никогда не давал себе труда остановиться и постараться показать ей, что чувствую. Возможно, я сам тогда не сознавал, что со мной происходит, и потому не видел необходимости объяснять. Как я мог объяснить ей то, чего сам не понимал? Я двигался по инерции, я потакал своим желаниям и был мимолетно счастлив – как счастлив человек, дорвавшийся после долгого перерыва до еды. Он не разбирает вкуса того, что торопливо надкусывает и глотает, – его радует само чувство насыщения. Горечь от того, что ты не распробовал яства, и значит, зря потратил их, приходит потом.

Ко мне горечь пришла, когда я потерял ее. Не просто потерял, а понял, что она не желает меня видеть. Что я ничто для нее. Ее гнев, ее презрение, даже ее ненависть я мог бы понять – это все-таки сильные чувства, и мне казалось, что я могу вызвать в ней сильные чувства. Но она не хотела чувствовать ко мне ничего.

Ее равнодушие ранило – ранило очень сильно, сильнее всего, что я испытал в жизни. И я извлек из него урок – я решил не потакать больше своим желаниям, по крайней мере не делать это бездумно. И от этого я впал в другую крайность. Никаких больше жестокостей – мое поведение в последние годы было, можно сказать, безупречным. Но зато я стал равнодушным. Я так тщательно обдумывал каждое желание, что в конце концов убеждал себя – мне и не нужно вовсе то, что мне было померещилось. Не стоит труда. Не стоит борьбы. Я шел по жизни бесстрастно.

Еще и поэтому немногие согласятся с тем, что в глубине души я романтик.

Но это в самом деле так. И дело не только в том, что я всегда любил соответствующие книги (о, как глубоко пронял меня в свое время «Великий Гэтсби» – мне казалось, что каждое слово в этой истории о невозможности любви написано обо мне!), и что я всегда любил оперу, и «Призрака Оперы» смотрел, наверное, сотню раз… Эти вещи в наше время не доказывают романтичность – они только заставляют людей сделать вывод о твоей приверженности содомскому греху, но это, при избранной мною профессии, и так никого бы не удивило… Нет, дело не в моих вкусах – они лишь отражение того, что всегда творилось в моей душе. Я всегда верил в нечто БОЛЬШЕЕ, чем я сам. В Великую Цель – ради нее я пошел на свою первую войну и потом на другие войны. В Великую Любовь – и я ведь нашел такую любовь, нашел, когда встретил Ее. В Великую Вину – и как мне было не верить, если я виноват перед Ней?

Я не верю только в искупление – не вижу пути, которым его можно достичь. Но я верю в ожидание. В верность, если хотите. Я верю – верил – что если я буду долго ждать и буду терпелив, то она простит меня. Что она оценит, как сильно я люблю ее. Поймет, что мной двигало и движет, несмотря на все мое показное равнодушие.

Каким же ударом для меня был момент, когда она встретила этого мальчишку и полюбила его! Она сразу, не рассуждая, подарила ему все то, чего я так от нее и не дождался. Понимание. Сочувствие. Чуткость… О, как она была настроена на все мельчайшие перемены в его настроении! Какими глазами смотрела на него. Какие глубины в нем видела… Я не знаю, есть ли они в нем, эти глубины, – мне все равно, даже если его душа глубока, как Марианская впадина, и в ней сокрыты великие богатства. Мне все равно – мальчишка не интересует меня. Меня ранило и ранит то, что она сразу отдала ему свое сердце – этот бесценный, бесценный дар. Сразу решила, что он достоин ее. Достоин ее любви.

Я спрашиваю себя иногда, почему я не убил его сразу – тогда же, когда он только возник у нее на пути? Думаю, я знаю ответ. Меня остановило любопытство. Я хотел понять, что ее зацепило в нем. Что в этом юноше такого, что она видит в нем то, чего не желала замечать во мне.

Любопытство – и мучительная зависть. Я хотел рассмотреть его получше. Хотел понять, чем же он так отличается от меня. Чем он настолько ЛУЧШЕ меня, что она сразу его оценила. И не надо говорить мне о вине перед ней, о вездесущая совесть! Она отвергла меня еще до того, как я в чем-либо провинился перед ней. Она просто сразу меня невзлюбила. А его, этого мальчишку, сразу полюбила.

Это ошеломляюще несправедливо на самом деле. Это заставляет меня вспоминать фразу, вычитанную мной когда-то у самого неожиданного автора – у Карла Маркса. Он сказал буквально следующее: «Если ты любишь, не вызывая взаимности, т.е. если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она – несчастье». Изложено суховато, что неудивительно для экономиста, но очень верно. Я могу подтвердить каждое слово.

Моя любовь бессильна, и она – несчастье.

И это тоже очень романтично, не правда ли?

То, что я сижу здесь, в своем кабинете, один и методично извожу великолепный Martell на то, чтобы забыться, и пишу свои мысли в тетрадку, как нервный подросток, – тоже глупо. И романтично, не правда ли?

То, что я извожу себя, наблюдая за их счастьем, – это тоже романтично. Пуччини написал бы мне прекрасную арию по этому поводу.

Это самоистязание – наблюдать за ними – вошло у меня в привычку. Я даже свои деловые поездки планирую таким образом, чтобы оказываться рядом с ними как можно чаще. Когда она переехала в Москву, решила вернуться на родину после стольких лет, я последовал за ней. Открыл магазин совсем рядом с ее офисом – благо на углу Петровки и бульваров всегда было полно местечек, подходящих для небольшой антикварной лавки. Покупателей у меня, конечно, там было немного, но я не ради прибыли его открывал. Я сделал это, чтобы быть поблизости – чтобы видеть ее чаще и оставаться незаметным для нее. Я ведь не хочу нарушить ее покой. Это ведь тоже романтично – обожать ее издали, не вмешиваясь ни во что…

Но однажды мне представилась возможность вмешаться, и какое же странное чувство я испытал! Это было незадолго до Нового года – первого Нового года, который они собрались встречать вместе, она и ее мальчишка. Был серый, пасмурный московский день, идеальный день для того, чтобы молчать и думать. Я смотрел в окно своего магазина, равнодушно скользя взглядом по копошащейся на улице людской массе – они шли по неровному обледенелому тротуару, поскальзываясь и ругаясь. И вдруг увидел его – мальчишку, которого она любит. Он шел, как обычно, без шапки, зябко сутулясь в своей черной кожаной куртке, и на его рыжеватых вихрах оседали снежинки. Он притормозил возле моей двери и с секунду смотрел на нее, будто что-то обдумывая, а потом вдруг вошел внутрь. Колокольчик, который я установил на двери, тихонько звякнул. Я затаил дыхание, глядя на него – на соперника, который неосторожно оказался в моей власти.

Несколько секунд он стоял, медленно оглядывая захламленную антикварным мусором комнату, – его глаза привыкали к полумраку.

Я мог убить его тогда.

Почему я его не убил?

Вместо этого я вышел вперед из-за прилавка и спросил его, могу ли я чем-то ему помочь. Он покраснел – я заметил, что он часто краснеет, – и пробормотал, что ищет подарок для своей девушки. Он запнулся немного перед словом «девушка», и я понимаю его – как-то странно называть ее этим банальным словом. Запнулся, все-таки сказал его, а потом поправился и употребил выражение более торжественное – «возлюбленная».

Я не мог не улыбнуться этой поправке. И за это – за то, что он понимает, какая ценность ему досталась, – я тоже не убил его.

Я подозвал его к прилавку с ювелирными украшениями. Там было много всего – безделушки, мелочи, медальоны со старыми эмалями, серьги со стразами и кольца с полудрагоценными камнями. Он некоторое время склонялся над этой россыпью на бледной подушке из розового бархата, задумчиво касаясь пальцем то одной, то другой блестящей штучки. А потом – безошибочно, точно, взглядом художника, а этого я не могу отнять у него – он и в самом деле художник… Потом безошибочно извлек на поверхность то, что на самом деле подходило ей. Цепочку из тусклого старого золота с гранатовой подвеской на ней. Несколько секунд он держал вишнево-красный камень на ладони, а потом сказал, подняв на меня взгляд: «Вот это. Я возьму вот это». Он сделал паузу и добавил – похоже, сам не зная, зачем: «Это подходит к ее глазам».

Я кивнул, упаковал выбранное им украшение и отпустил его. Я не убил его – в тот момент. Потому что увидел в его взгляде… нечто особенное.

Когда он говорил о ее глазах, я ощутил вдруг: он смотрит на нее так же, как я. Он видит в ней то же, что вижу я. Она значит для него так же много.

В эту секунду он был не соперником мне. Он был такой же, как я, жертвой любви, которая БОЛЬШЕ человека. Великой Любви.

Я видел потом этот кулон у нее на шее. Она носит его с гордостью – потому что это его подарок, и он угодил ей этим подарком.

Мне болезненно-приятно сознавать, что она носит на шее – с гордостью – МОЙ подарок. Она счастлива МОИМ подарком.

Я не хочу думать о том, что, знай она об этом, она, вероятно, сорвала бы цепочку со своей шеи с отвращением и презрением.

Я жалок. Я радуюсь своей тайной причастности к их счастливой жизни. Я веду себя как какой-то Квазимодо, наблюдающий с колокольни за танцующей Эсмеральдой и ее козочкой. Козликом, в нашем случае.

Это ли не романтично?!!

Сегодня – первый день нового этапа моей жизни. Вчера вечером я наблюдал за тем, как они помирились после своей недолгой разлуки – под дождливым небом Лондона, в ее машине. Я смотрел на них и принимал решение о том, что я не убью мальчишку. В этом – новый этап моей жизни. Раньше я думал, что убью его рано или поздно, что просто откладываю это. Теперь я решил: он будет жить. Я выбрал это. Выбор принес мне успокоение. Временное, возможно. Но все же это некоторое облегчение – после всех волнений, что я испытывал раньше, глядя на их счастье.

Сегодня я видел их снова. Лондонское небо не было благосклонно к влюбленным – вместо того чтобы продолжить поливать их дождем и дать возможность спокойно гулять по городу, погода «порадовала» солнцем. Они все равно вышли на улицу – бог весть зачем, может быть, она захотела купить себе или ему что-нибудь. Наверное, так, иначе – почему они оказались на Нью-Бонд, улице бутиков, ювелирных и антикварных лавок? Почему в два пополудни проходили мимо моих окон? Не для того же, чтобы помучить меня зрелищем своего счастья. Они ведь не знали, что я увижу их – что я все время наблюдаю за ними.

Они шли по улице, взявшись за руки. Она оделась так, чтобы получше защититься от солнца – в темных очках, в плаще с поднятым воротником, в перчатках. Но все равно ей приходилось держаться в тени. Так они и шли – она по узкой полоске тени вплотную к стенам зданий, а он – на солнце, и граница света и тени проходила по их сомкнутым ладоням. Это было очень символично. Она, такая бледная и хрупкая в своем полумраке. Он, такой живой и теплый, с солнцем в волосах.

Свет и тень разделяли их, но они были вместе. Они улыбались. Болтали.

Я знаю, что нет. Но я так хочу хотя бы на мгновение забыть о том, как сильно она меня ненавидит.

Я не хотел прислушиваться. Я просто смотрел на них через стекло, из сумрака своего магазина. Из сумрака своей жизни.

На секунду, когда она повернулась чуть энергичнее, что-то говоря ему, воротник плаща распахнулся, и я увидел мельком ее шею. На ней была та самая цепочка с гранатом – та, что он подарил ей на Новый год. Моя цепочка.

Я думаю иногда, как символичен подарок, выбранный ее мальчиком едва ли не случайно. Камень гранат ведь назван так потому, что похож на зерна граната – плода, выросшего из капли крови Диониса. Гранат – символ бессмертия. Символ нерасторжимого брака: Аид заставил свою похищенную невесту Персефону съесть гарантовые зерна, и она была обречена всегда возвращаться к нему в царство мертвых. Я тоже похитил себе когда-то невесту, и она всеми силами стремилась сбежать: все в моем мире ей претило. У меня не было зерен граната, и я не мог удержать ее, привязать к себе неразрывно и навсегда, как привязан к ней я. А теперь она носит на шее их каменное подобие, и получила этот дар от меня. Но вернет ли это мне мою Персефону?

Я знаю, что нет. Но я так хочу хотя бы на мгновение забыть о том, как сильно она меня ненавидит.

Как бы я хотел быть с ней рядом – вот так же, как он, держать ее за руку и видеть ее улыбку, обращенную ко мне. Это, собственно, все, чего я хочу, – чтобы она улыбнулась мне. Без горечи. Без презрения. Я понимаю, что она никогда не посмотрит на меня с любовью – никогда не вернется ко мне, как бы долго я ни ждал. Я уже перестал надеяться на это.

Но я хотел бы увидеть хотя бы раз в жизни, что она улыбается мне.