Читать книгу Понкайо. Книга 2 - Евгения Минчер - Страница 11

Сдавленный кашель раздирал сердце и барабанные перепонки, кровь разбрызгивалась по лицу, капала на песок и съеживалась, как от страха. Филипп из последних сил противостоял смерти, уже протянувшей к нему свою костлявую длань, захлебывался кровью, хрипел и кашлял. Он мысленно взывал к Инге, в агонии скреб пальцами по песку и все силился что-то сказать, но слова не могли протиснуться через сдавленное удушьем горло. Он умер, так и не ощутив напоследок тепло ее пальцев, не услышав любимый голос…

Инга всхлипнула и разлепила влажные глаза.

– С возвращением на бренную землю.

Захар сидел рядом на кровати, улыбаясь лукавой улыбкой, как чародей, во власти которого не только стихии природы и плодородие чужих земель, но и жизнь человека, его здоровье и рассудок, его желания и возможности.

Господи, у нее не получилось… Инга вспомнила, какой испытала душевный подъем, обнаружив под кроватью уродливый стеклянный клык от разбитой колбы светильника. Захар, по всей видимости, накануне вынул фонарь из комода и как обычно поставил на свое место, но Инга спала и ничего не слышала. Она даже не удивилась, когда увидела светильник на тумбочке, прежде чем запустила им в палача. Все это время ключ к свободе был под рукой, а она упорно отрицала его существование, ненавидела всеми фибрами души, закидывала в комод и старалась забыть. Эта мысль била по вискам. Инга могла избавиться от страданий еще два с половиной месяца назад, сразу после заселения в каморку… Да нет же, еще раньше, в самой первой хижине! Все это время орудие было рядом, все это время рядом… Достаточно было протянуть руку. Инга отказывалась верить, что целые недели терзалась и ревела бок о бок с возможностью все закончить.

Первые недели Захар каждый вечер вынимал светильник и ставил на место, но потом ему надоело и он стал делать это через день или два, по настроению. Даже отсутствие лампы на прикроватной тумбочке замечал не сразу. Но девушка продолжала закидывать ее обратно с тем же рьяным негодованием, что и прежде. Сейчас в этом виделся некий зловещий подтекст, словно палач заранее все просчитал, но устал ждать, когда же до нее наконец дойдет. Как еще объяснить его внезапное появление вчера ночью? Он ждал ее выпад, он чувствовал, что рано или поздно ее озарит.

Неясные очертания вогнутого осколка Инга заприметила за секунду до появления пиратов с матрасами, но что именно увидела, поняла уже после того, как закончилось действие препарата и мысли прояснились. Это была брошенная судьбой милость. Инга взывала к ней с таким отчаянием, без конца обвиняла и упрекала, и вот строптивица сжалилась над глупой наперсницей и ткнула пальцем в открытую дверь. Но даже после этого Инга не смогла выйти. Тщетность усилий избавиться от навязанного бремени и завершить историю на своих условиях говорила сейчас за себя колюще-тянущей болью в туго перебинтованном запястье. Инге некого было винить, кроме себя. Слишком долго она соображала, за это время мучитель успел хорошенько ее изучить, и теперь считывал с ее лица все помыслы и чувства.

– Прости, нам пришлось вернуть тебя обратно. Досадно, не спорю, но, как говорится, все относительно.

Бодрый голос выводил из себя, хотелось ударить пирата, заткнуть, а лучше и вовсе убить. Нет больше сил терпеть эту всезнающую улыбку, видеть это постылое шакалье лыко, давно уже опротивели эти серо-зеленые глаза, по ту сторону которых таилась на глубине прожорливая химера.

Инга с поджатыми губами отвернулась к окну, где серебрилась ливневая завеса. Крупные капли шлепали по пальмовым веерам, стегали густые лиановые косы и непрерывно стучали по карнизу, перебивая неумолчный ропот разгулявшейся стихии.

Не поднимая руки с кровати, узница незаметно коснулась безымянного пальца большим и почувствовала бинт. В груди вспыхнул крошечный огонек. Инга торопливо потянулась к нему, чтобы согреться, и ощутила рядом с ним надежду и покой. Она это сделала. Она перенесла отметину из души. Теперь как бы изувер ни пыжился и ни старался подчинить ее разум, ничего не выйдет. Рано или поздно Инга высвободится из его цепей, высвободится во что бы то ни стало, пусть даже придется затратить месяцы на усыпление бдительности, прежде чем удастся повторить попытку.

– Представляю, как тебе сейчас паршиво. И могу только посочувствовать. Но как ты однажды меня спросила: зачем все это? Если наложишь на себя руки, вместе вам не быть. Ты понимаешь? Судя по всему, твой муж был неплохим человеком, раз ты так отчаянно к нему рвешься, и наверняка попал на небеса. Но разве тебе не известно, какими последствиями чреват для души такой противоестественный акт вроде самоубийства? Сейчас у тебя пока еще есть возможность когда-нибудь воссоединиться с благоверным, если как следует попросишь создателя. Но стоит переступить черту – и привилегиям конец. Хочешь навеки разлучиться с возлюбленным? Да еще и этот порез на пальце… Инга, зачем? Ты могла повредить сустав и лишить палец нормальной подвижности. Ты, наверно, хотела насолить мне, намекнуть, что я твоему благоверному и в подметки не гожусь? – Захар тихонько рассмеялся, как от старой доброй шутки, которая никогда не надоест. – Если ты не против, от участия в этой игре я, пожалуй, воздержусь. Детские забавы не по мне. Тягаться с мертвым куском плоти? Неужели ты сама не слышишь, как глупо это звучит? Он давно гниет на дне океана, среди камней и водорослей. Никто и никогда не узнает, как он умер и где покоится. Морские клопы обглодают его останки, а его кости станут домом для мелких трусливых рыбешек. И не будет ни мягкой колыбельки на дорожку, ни цветочков на могилку. Жалкая смерть безвестного маменькиного откормка, возомнившего себя моряком.

Повисло молчание, но узница не стала его заполнять. Кровопивец, душегуб, мерзавец! Инга думала, что слезам уже неоткуда взяться, но после слов пирата глаза наполнились обжигающей влагой. В голове замелькали обрывки самых страшных минут в ее жизни. Филипп задыхается от кровавого кашля, в предсмертной агонии глядит на нее, силится что-то сказать, но не может… Скребет пальцами по песку, ищет ее руку и не находит… Жизнь ускользает медленно, ее никак не удержать, веки замирают в неестественном положении, наполовину прикрыв глаза… Шакал жадно хватает безжизненную руку, ножом срезает с запястья часы, затем стягивает с пальца обручальное кольцо, выкручивает его, пыхтит… По руке стекают тягучие капли остывающей темно-вишневой крови… Если после смерти мозг еще некоторое время способен воспринимать боль, Филипп ощутил этот порез.

Инга судорожно вдохнула и сжала руки в кулаки, но пронзившая иглами боль заставила ее разжать пальцы. Как эти дьявольские отродья попали на землю? Кто их выпустил, как загнать их обратно? Есть ли хоть один способ их одолеть? Инга сглотнула комок рыданий и приказала себе не поддаваться. Ты сделала очень важный шаг, сумела обойти Захара, перенесла отметину из души. Он знает, как пронять тебя. Не слушай его. Он видит в человеке слабое место и давит, давит и терзает, пока не получит глубокую незаживающую рану, которую подлечивает и растравляет, в зависимости от своих потребностей. Твое слабое место слишком очевидно. Скрой его, запечатай в душе, оставь воспоминания только для себя – и станешь неуязвимой. Не позволяй им пробиваться наружу. Не надо больше срываться, твои жалкие потуги одержать верх только забавляют его. Ты никогда не одолеешь его в прямом и честном бою, да этого и не требуется. Однажды ты добьешься желаемого и освободишься. Против посягательств на твою волю, на твой рассудок ты защищена. Путь намечен, тернистый и долгий, очень долгий, но ничто не заставит тебя сбиться, ничто не отвратит от цели. Пусть говорит что угодно, ты можешь противостоять его нападкам, если прекратишь пропускать все его слова через сердце. Нарасти броню. Не сдавайся.

– Не хотелось бы расстраивать тебя, Инга, радость моя, но я не намерен сидеть сложа руки и ждать, пока ты закончишь начатое. Ты достаточно умна, чтобы не повторять ошибок, да и терпения тебе, я уверен, хватит с лихвой, чтобы добиться желаемого. Но мне это не по нраву. Может, мысль о сестре вернет желание жить?

Кровь отлила от лица, бледные губы задрожали, остекленевшие глаза широко распахнулись, обнажая зеркало, по ту сторону которого от смертельного попадания мастерски выбранного оружия корчилась в агонии исстрадавшаяся душа.

Инга посмотрела на пирата сквозь поволоку жгучих слез. Он взял ее руку с перебинтованным безымянным пальцем и поднес к губам. Девушка задохнулась от ненависти, выдернула руку и беззвучно охнула от боли.

– Зачем ты делаешь такие резкие движения? – заботливо спросил палач, заметив, как дрогнули мускулы у нее на лице.

– Она переезжает с места на место, вам ее не достать… – сипло промолвила Инга, превозмогая ужас в своей единственной попытке защититься от последнего гвоздя, нацеленного на ее свободу.

Захар отреагировал на это со всей снисходительностью, на какую был способен, и подарил Инге нежную улыбку. Загорелое лицо, продубленное солнцем и ветром, словно бы сшитое из лоскутов животной шкуры, не выражало самодовольства или превосходства. Ничего не выражало, как и всегда.

– У нее постоянное место жительства и в гнезде очаровательная дочка и сын. Ты знала, что она стала мамой второй раз? Или ни сном ни духом, ни открытки, ни звонка? Инга, ну как не стыдно? За морскими приключениями со своим ненаглядным совсем забыла о родственных узах? Но, надеюсь, не настолько, чтобы оставить племянников без матери? Все же сестренке пришлось немало повертеться после кончины вашего отца, чтобы закончить твое воспитание и поставить тебя на ноги. Вернешь этот долг?

Захар помолчал, давая Инге возможность вникнуть в смысл его слов, и вполголоса закончил:

– Сделаешь что-нибудь с собой – и я отправлю ее следом.

Инга никак не могла вдохнуть. До этой минуты она была уверена, что когда-нибудь вырвется из-под гнета палача, сама допишет последние страницы своей жизни, но один, всего один взмах повелевающей руки отнял данное от рождения право на смерть и вдребезги разбил надежду, что весь этот кошмар не вечен.

Перед неистовым напором кипящего гнева голос разума оказался бессилен. Сердце билось в конвульсиях, как пациент во время электрошоковой терапии. С языка рвались проклятья. Изувер, душитель, живодер! Нет, тот осколок надо было всадить в тебя! Распороть шею до сонной артерии, чтобы ты захлебнулся кровью! Считать гаснущие одну за другой жизненные искры в твоих глазах, считать с упоением и с нетерпением ждать твоей смерти! Подонок! Убийца! Убийца!

Инга кусала губы, заставляя себя молчать, чтобы сохранить жалкие крохи достоинства. Она больше не хотела снабжать изувера поводами для издевательств и лукавых улыбок. Все слова он обернет против нее, все выпады направит ей обратно в сердце. Надо крепиться… держаться… молчать… Но как же хочется расцарапать это лоскутное лицо, вырвать из глубины прожорливую химеру и задушить! Навсегда погасить ухмылку бессменного победителя!

Щеки саднило от слез. Инга яростно осушила их и попыталась сесть, но свежие раны полоснуло болью, локти непроизвольно согнулись, девушка едва не завалилась назад и не ударилась головой о спинку кровати, но Захар придержал ее. Руки обожгло прикосновением жестких пальцев, тех самых пальцев, которые стянули с нее обручальное кольцо и чуть ранее, оценивающе взвесив на ладони, бросили в шкатулку для трофеев кольцо Филиппа, его часы и цепочку, принесенные услужливым стервятником. Инга вспыхнула и с отвращением оттолкнула пирата.

– Не прикасайся ко мне!

Захар нахмурился, но руки убрал.

– С таким же настроением собираешься мне через три дня подарок отдавать?

Инга заплакала.

– Вот опять… – вздохнул пират. – Ну сколько можно?

Слезы текли и текли, и ненавистное шакалье лыко расплывалось и гримасничало, как в комнате смеха. Я не должна была выжить, я не должна была выжить… Это какой-то сбой мироздания, ошибка в еженедельнике Смерти…

– Почему ты не можешь просто дать мне умереть?.. – прошептала Инга.

– Радость моя, ну не могу я, – ласково прожурчал Захар, утирая ей слезы. – А почему ты не можешь принять меня? Зачем себя изводишь? Убиваешься по мертвецу, а ему до тебя уже и дела нет. Ну согласись, все к лучшему, разве нет? Ты жива, у тебя есть крыша над головой, ты под моим крылышком… А если прекратишь себя вымарывать, станешь такой же здоровой, как раньше, и даже лучше. Так чего же ты маешься? Прими меня – и все встанет на свои места. Прими, иначе я буду вынужден и дальше приручать тебя насильно, а это очень неприятно и тяжело, ты и сама уже поняла. Не мучай себя, радость моя, не надо.

Инга облизнула губы, чувствуя, какие они соленые и потрескавшиеся. Порезы на руках тянуло и подергивало и в то же время странным образом обволакивало теплом, как при погружении в горячий песок. Инга приказывала себе собраться, но сил не осталось, ни на что не осталось… Если бы Захар сейчас велел ей встать с кровати, она бы тотчас упала как сноп.

Вешатель. Кровопийца. Живорез. Прежде чем кто-то сделает шаг, он уже знает, в какую сторону и зачем. Прежде чем кто-то промолвит слово, он уже знает, как обернуть это в свою пользу. Он зажал ее в кулак и забавляется, пока не наскучит и он не швырнет ее стае или не сбагрит на черный рынок. Но пусть сбросить это ярмо ей не удастся и свободы теперь не видать, пусть последние страницы ее жизни он допишет сам, закрепив победу несмываемыми чернилами, никогда ему не завладеть ее воспоминаниями. Все дорогое сердцу и памяти останется в ней, останется при ней, надежно укрытое в самом дальнем уголке души, в том месте, куда ни за что не проникнет его извращенный ум. Теперь она не забудет. Филипп не оставил ее тогда – и она не оставит его сейчас. Не оставит никогда.

– Как ты узнал? – прошептала Инга.

– О твоей сестре?

– О том, что я сделаю… Зачем пришел ночью?..

Девушка не глядела на изувера, но постылая улыбка, прозвучав в голосе, тотчас возникла перед глазами.

– Разве я могу сказать? Считай это моей магической силой. У меня сильно развито чутье.

Звериное, подумала Инга. Звериное чутье. Он пришел на запах крови.

– Радость моя, не надо так огорчаться. Ты сама виновата, что заставила меня прибегнуть к таким мерам, – донеслось до нее, как через толщу воды. Утопиться. Надо было утопиться, когда Филипп умер. Просто броситься вперед, прямо в сверкающие на солнце буруны. Соленая влага в легких или очередь в спину – и то, и другое многим лучше такой жизни.

Захар коснулся ее щеки, повернул голову к себе. Грубые пальцы с кожей как наждачная бумага провели по мокрому лицу, по бескровным губам в трещинках, забрались в спутанные волосы, отвели пряди назад, закрепляя право собственности.

– Если бы ты знала, какой силой я могу тебя одарить, ты бы сразу перестала мне противиться. По твоему согласию или нет, но я это сделаю. Смирись, радость моя. Ты никуда отсюда не денешься.

Он погладил ее по щеке, затем вынул из кармана крокодиловый браслет с маленькими желтоватыми резцами в петельках, расправил новые завязки из джутового жгута, которыми заменил обрывки старых бечевок, срезанных Ингой перед тем, как пустить осколок в ход, и улыбнулся.

– Хорошо, что ты не выкинула его, а только сняла. Значит, хоть немного, но тебе понравился мой подарок? Я был уверен! – Он засмеялся, довольный, и потрепал ее по волосам. – Жду не дождусь своего подарка. Эти три дня, как назло, будут тянуться целую вечность.