Читать книгу Понкайо. Книга 2 - Евгения Минчер - Страница 2

Перед глазами мелькали неясные силуэты и мельтешили огни фонарей. В нос ударил отвратительный химический запах, но вскоре ослабел, а потом и вовсе исчез. Крупные листья мазали по лицу и оставляли на нем прохладные капли. Девушка смутно понимала, что ее куда-то ведут. Когда она в следующий раз вынырнула из трясины умертвляющего забытья, то обнаружила себя сидящей на кровати со сложенными на коленях руками. Ноги холодило в мокрых мокасинах, в упавшей на глаза пряди блестела роса. Девушка чувствовала себя, как после умывания, но разве она умывалась? На столике рядом горел светодиодный фонарь, сделанный из старой керосиновой лампы «летучая мышь». Мертвенно-белый свет напоминал ровное сияние луны и нещадно бил по глазам, но девушка все равно продолжала всматриваться в него застывшим взглядом, точно в судьбоносный хрустальный шар.

Пахло сладкой листвой и свежестью прошедшего ливня. В голове вспыхивали замутненные, будто через грязное стекло, непонятные фрагменты, какие-то совсем темные, другие размытые из-за бьющего в глаза света. Все это было наяву или ей привиделось? На левой руке чуть выше локтя саднило и жгло, как после растирания грубой мочалкой. Это ощущение убедило ее, что происходящее не было сном, но не помогло вспомнить все до конца: куда ее водили, зачем, что говорили и что с ней делали.

Девушка моргнула и обвела комнату рассеянным взглядом. В шаговой близости, параллельно ее кровати, – деревянный каркас второго спального места со свернутым ватным матрасом в изголовье. Двухстворчатые шкафы вдоль стены слева, между ними стол. На окнах деревянные решетки, на полу линолеум. В призрачно-белом свете лампы все плыло перед глазами, как в тумане. Узница с трудом различила впереди дверь. Несколько минут она тупо разглядывала ее, точно пытаясь вспомнить, что это такое и для чего, затем поднялась и потащилась к свободе, двигаясь подобно заведенной кукле на слабых батарейках.

Окружающие предметы и мебель раскачивались, как на бурунах, девушку относило то вправо, то влево, дверь отъезжала от нее все дальше, но узница упрямо брела вперед, пошатываясь и спотыкаясь. Едва не потеряв по пути равновесие, она все же добралась до выхода, но, как бы ни толкала и ни тянула дверь, крепкая преграда не пожелала сдвинуться с места. Узница постояла немного и поплелась обратно.

Натянув дрожащими руками джинсовую куртку, она застегнулась на все пуговицы и с ногами заползла на кровать. Куртка была сырая, и девушка сразу продрогла. Свободно гуляющий меж окон ветерок свежими струями обволакивал ослабленное тело, скользил по обнаженным ногам, забирался в рукава. Девушка сворачивалась все в более тугой комок, тщетно пытаясь согреться в холодной джинсовой куртке, но даже не подумала о том, что лежит на одеяле и может укрыться. От подушки несло сыростью. Девушка отодвинула ее, уткнулась в грубый ворот и крепче обхватила себя за плечи. Ее било мелкой дрожью, холод проник в организм и теперь стремительно распространялся, сковывая льдом клетку за клеткой, остужая кровь до тягучего состояния мороженой патоки.

Тяжелое забытье прерывалось всякий раз, когда по телу прокатывался озноб. Сознание раскачивалось меж двух миров, как на пружинистых нитях гамака, девушка видела себя на свободе рядом с мужем, но в следующее мгновение взгляд упирался в мертвенно-белый хрустальный шар. Измотанный организм настойчиво пытался отключиться, ему нужно было восполнить душевные и физические силы, но холод мешал заснуть. Зацикленное состояние продолжалось до тех пор, пока неожиданный хлесткий стук не выдернул девушку из околомиров и не заставил открыть глаза.

С вихрем свежего ночного воздуха в комнату вошел угрожающего вида человек. Высоченный, здоровый, небритый… Черная футболка обтягивала плечи и распиралась на руках с тугими бечевками вен. Темно-зеленые камуфляжные штаны заправлены в военные ботинки и перехвачены на поясе черным ремнем с массивной пряжкой, которой запросто можно разбить голову. Шея бычья, лицо до того обветренное и огрубелое, что на вид будто сшитое из лоскутов животной шкуры. Темная наждачка обритых машинкой волос неразрывно переходила в щетину на лице. Надбровные дуги нависали низко и бросали тень на глаза с опущенными вниз уголками. Глаза добрых людей, как всегда полагала девушка. На его появление она никак не отреагировала. У нее было время закрыть глаза и притвориться спящей, но смысла тому она не видела.

В руках незнакомец держал деревянный поднос. Он аккуратно поставил его на прикроватный столик и опустился перед узницей на корточки.

– Надеюсь, не разбудил? – Он старался говорить мягко и тихо, но глубокий бас не помещался в горле, на пониженных тонах загустел и подмял все вокруг себя, как далекий громовой раскат, и от этого напряжения натягивалась кожа и ходили ходуном сухожилия на шее, сводя на нет все попытки незнакомца казаться приветливым, неопасным.

Однажды услышав этот голос, его невозможно было забыть. Девушка точно знала, что слышала его прежде, но где и когда? Среди тех, кто напал на них, этого человека не было. Кто он? Узница молча смотрела незнакомцу в глаза, но ничего не чувствовала: ни страха, ни беспокойства, ни желания заплакать.

– Может, хочешь на воздух? Духота прошла, распогодилось – на улице настоящее блаженство. Дышится легко-легко.

Ответа не последовало. Где-то на задворках сознания забрезжила мысль, что было бы неплохо молчанием довести шакалов до белого каления и заставить их убить ее.

– Ну, как знаешь… Мое имя Захар. Здесь меня еще называют Шкипером. Это что-то вроде местной должности. Я не пытаюсь рисоваться перед тобой, но ты должна знать, с кем говоришь. Это мой лагерь.

На лице девушки не отразилось ни единой эмоции. Она словно не понимала, на каком языке он толкует.

– Я заглянул в твой паспорт. Узнал твое необычайно красивое имя. – И нараспев произнес: – Инга…

Сухие губы дрогнули, девушка отвела полуприкрытые глаза, бессильная против осквернения единственного, чего не могли у нее отнять, устами этого душегуба.

Захар выпрямился и вытащил из кармана затрепанную пачку сигарет.

– Куришь?

Не дождавшись ответа, он со вздохом постучал мятой пачкой по тыльной стороне ладони.

– Понимаю, почему ты не хочешь говорить. Я и не надеялся на диалог. И ни к чему не принуждаю. По правде говоря, с моей стороны не очень-то красиво допекать тебя сейчас, когда ты в таком состоянии. Я вполне мог бы подождать до утра, но, уверен, тебе не терпится узнать, что будет дальше.

Тяжелые военные ботинки загрохотали по полу. Изувер отошел к окну напротив и чиркнул зажигалкой. Инге никак не удавалось справиться с ознобом, она продолжала трястись от холода и чувствовала себя усталой и разбитой. Не было сил пошевельнуться, не было сил думать. Даже ненавидеть в эту минуту она не могла.

– Не знаю, много ли ты запомнила сегодня. Ты явно была в прострации, но не бойся, ничего не случилось. Тебя никто не тронул, да ты и сама должна это чувствовать. Мы собирались задать тебе несколько вопросов и записать ответы на видео. Ничего особенного, стандартная процедура перед продажей. Безусловно, на черном рынке ты не задержишься. Дальнейшая твоя судьба будет зависеть от того, кто тебя купит. Притону ты не по карману, так что попадешь в личное пользование – и скорее всего надолго. Но едва наскучишь, тебя сбагрят другому частнику, и чем дальше, тем ниже будет твоя цена и хуже условия. Если не закончишь свою жизнь в чьем-нибудь подвале, будешь влачить жалкое существование в притоне, пока не умрешь от передоза.

Он замолчал и некоторое время молча курил, глядя в темноту. Чувство реальности окончательно покинуло девушку. Ей казалось, она спит и видит одного из тех людей, которые, промелькнув на улице, оставляют отпечаток в памяти, но не фиксируются сознанием, и теперь она не может понять, почему он снится ей, ведь она его не знает и никогда не встречала.

Палач затушил сигарету и протопал к кровати.

– В моей власти уберечь тебя от этого. У тебя не было возможности заметить, но ты приглянулась мне. Я решил тебя оставить. Не волнуйся, никто из моих людей тебя не тронет, мое слово здесь закон. Не смотри на меня побитой собакой, Инга. Поверь, все не так мрачно, как может показаться. Подумай сама, что предпочтительней: остаться здесь, под моей защитой, или переходить из рук в руки, терпеть побои и унижения, чтобы в конце концов умереть в притоне. Выбор очевиден, согласись.

Парализованная горем, Инга осталась апатичной к его словам. Палач закашлялся тяжелым хриплым кашлем курильщика с многолетним стажем, прочистил заложенное горло и присел рядом с девушкой. Взял ее безвольную руку в свою твердокаменную ладонь и медленно стянул с безымянного пальца простое, без камней, обручальное кольцо, не переставая при этом говорить размеренно и спокойно:

– Ты напрасно убиваешься по нему. Поверь, это хорошо, что он погиб вот так, защищая тебя. Это делает ему честь. Останься он в живых, вас бы все равно разлучили. Так не лучше ли смерть за любимую женщину, чем такой конец? Ты это переживешь, у тебя будет время. – Он поцеловал ее холодную руку и положил обратно на одеяло. Кольцо осталось зажатым в его пудовом кулаке. – Тебе лучше принять меня – лучше для самой себя. Вариантов здесь нет, и ответов я не жду. С моим решением тебе придется смириться, и думать тут явно не над чем. Разве что подумать над своим поведением. Я надеюсь на твое благоразумие, Инга. Поиграть я люблю, но всему есть предел. Начнешь закатывать истерики, я ни минуты не буду колебаться, тут же распрощаюсь с тобой. Надеюсь, мысль свою донес.

Захар поднялся.

– Сегодня и завтра побудешь здесь, пока мы не подготовим все для заселения в бунгало. У тебя будет свой личный уголок. Познакомишься с другими девушками, заведешь подруг… Все они здесь по своей воле и умело разбавляют компанию моих ребят, так что бояться нечего. Ты, верно, проголодалась? Я принес тебе вареного картофеля с жареной рыбой и напиток из кэроба. Это порошок из бобов рожкового дерева. Мы сами добываем, высушиваем и обжариваем. Пробовала когда-нибудь? Похож на какао, но слаще и с легкой шоколадной кислинкой. Очень вкусно, обязательно попробуй, я пью его целыми чашками: помогает от кашля. Подкрепись, ложись в кровать и постарайся заснуть. Сон для тебя сейчас лучшее лекарство. Можешь оставить лампу включенной, если хочешь, только мокасины снять не забудь. У нас не спят в обуви. Доброй ночи.

Он поцеловал девушку в лоб и ушел.

На пальце осталась бледная полоска от кольца. Подступающие слезы собрались в переносице, и хотя девушка их не сдерживала, они как будто не могли пройти дальше, теснились все плотнее, отяжеляя голову, сдавливая лоб и виски.

В ушах отчетливо прогремел выстрел. Оглушающий, пронзительный, страшный, всего один выстрел – и оборванная на ее глазах жизнь с треском разломила душу пополам. Его больше нет. Она осталась одна. Ему выстрелили в грудь из пистолета. Он был жив еще несколько минут, но в горле бурлила кровь, он не мог вымолвить ни слова. Он пытался вдохнуть, но давился и кашлял. Все это время Инга в оцепенении сидела на коленях рядом, охваченная ужасом и неверием, не в силах пошевелиться или закричать, не в силах отвести от него застывшего взгляда, сделать что-нибудь, протянуть руку… Только сейчас Инга поняла: она даже не коснулась его на прощание. Он умирал рядом, но ее как будто не было, она не сумела справиться с собой, чтобы хоть как-нибудь облегчить его страдания, ничего не сказала, ни слезинки не уронила… Он умер, глядя на нее, глядя со страхом и болью за нее.

Случившееся больше не казалось сном. Инга судорожно задышала, чувствуя, как горячий воздух обжигает легкие и сдавливает грудь, словно при смертельной агонии. Глаза наполнились слезами – и горечь утраты хлынула на свободу, прокладывая дорогу через проломленную плотину оглушения, открывая рану, которой не суждено зарубцеваться. Девушка уткнулась лицом в одеяло, неосознанно, конвульсивно обхватила себя за плечи и забилась в отчаянных рыданиях, дрожа от холода и несчастья. Кровь из агонизирующей раны вливалась в вены и неслась к сердцу, распирала его и сочилась сквозь стенки, не позволяя сделать и вздоха без боли.

Почему я осталась жива?..