Читать книгу Таймер - Федор Михайлович Шилов - Страница 13

Оказывается, мороженое может согревать! Главное, есть его в подходящей компании.

Таня и Арсений сидели рядом за столиком ресторанной зоны торгового комплекса. Они купили новые босоножки. Старые, хоть и невероятно удобные, до неприличия истрепались.

Сейчас Арсенька уплетал гамбургер невообразимых размеров, время от времени прихлёбывая апельсиновую газировку из стакана-исполина. Таня ограничилась порцией мороженого: три шарика, разных на вкус, но все ядовито-нереалистичных цветов. На дне креманки подтаявшее мороженое смешалось, и Таня продолжала закручивать разноцветные завитки пластиковой ложечкой. Интересно, есть ли в мире что-нибудь вкуснее мороженого, оставшегося на донышке?

Арсений ел, хотя всё больше ему хотелось отложить гамбургер и понаблюдать: если не за Таней (это было бы удобнее, окажись они напротив, а не рядом), но хотя бы за её руками, смешивающими фантастические краски в вазочке с мороженым, словно для задуманной сюрреалистической картины.

А Таня грелась. Мороженым. Вот уж глупость! Мороженым не греются. Оно холодное. А ей, Тане, именно сейчас наконец-то стало тепло – впервые со дня захвата. Слово-то какое: «захват». Кто-нибудь мог бы подумать, что было масштабное нападение, толпы вооружённых террористов, штурм и люди в масках. Ничего этого не было. Может, это и не захват вовсе? Ерунда какая, медсестру пациент в чулане ножом удерживал.

Таня вздрогнула и положила в рот ложечку спасительного мороженого. И, будто невзначай, коснулась под столом ноги Арсения. Не в мороженом дело. Не греются мороженым, нечего придумывать! А вот Арсенька… Арсенька греет.

Девушка отметила, что после событий минувшего четверга он стал смотреть на неё по-новому. Серьёзно. Вдумчиво, что ли? Взросло? Раньше интересовался ею бегло, выхватывал только самые интересные строчки, а теперь вычитывает её, Таню, с карандашом, как текст, в котором стоит разобраться получше. И, кажется, он сравнивает ту Таню, что была до четверга, и нынешнюю, воскресную. Может, стоит попробовать дружбу с расширенными функциями перевести в нечто большее? Во что-то серьёзное? Не просто возиться с фотографиями и ложиться из интереса в постель?

Таня одёрнула себя. Ни к чему хорошему это не приведёт. Странное противоречие жило в ней: безгранично верить в него, в Арсения, и столь же отчаянно ему, Арсению, не доверять. Он способный, он необычный, при желании может свернуть горы, но…

Мама его защищала. Она сказала Тане:

– Я плохо знаю этого юношу, доченька, и основываюсь только на твоих рассказах, но хочу поделиться с тобой следующими соображениями: категоричный человек, Танюш, лишает себя оттенков жизни. Арсений не категоричный, он любит жизнь, хочет попробовать и «да», и «нет», и «наверное», и в силу молодости получать всё это одновременно. В конце концов, жажда знать как можно больше о жизни и делает человека глубже, опытнее, духовнее. Движение к одной-единственной цели в жизни – скучно и однообразно. Нужно успевать оглядываться по сторонам, замечать окружающие пейзажи, останавливаться для перекусов и бесцельного созерцания. Скажем, ты пришла в парк аттракционов и решила покататься на конкретной американской горке, а она – самая популярная в парке, к ней, разумеется, огромная очередь. Ты отстоишь в очереди, прокатишься, не факт, что получишь то удовольствие, которого ожидала, а после будешь рассказывать: ужасный парк, скучный, огромные очереди, аттракционы не оправдывают надежд. А найдётся кто-то, кто возразит: правда? А мне там очень понравилось, я занял очередь и, пока она ползла, покатался на десятке других каруселей, выпил газировки, съел хот-дог и сладкую вату. Чувствуешь разницу? Вот Арсений из второй группы. Прости ему кажущуюся инфантильность, никто не впитывает знания с таким же удовольствием и столь же глубоко, как дети. Ты у меня взрослая за двоих, так что этого ребёнка ты способна воспитать сама.

Таня снова перемешала многоцветный коктейль в креманке. Мороженым это точно уже не назовёшь. Попробовала на вкус.

«Может, ну её? – подумала Таня.– Эту веру в него, и веру – ему. Достаточно теперь одной-единственной веры – в нас?»

Арсений смял и бросил обёртку от «многоэтажного» бутерброда на поднос. Вытер губы и пальцы салфеткой. Его разбирало прежнее любопытство, хотелось задать Тане много вопросов о событиях четверга, но он не позволял этому прежнему любопытству управлять собой. Таня не захочет говорить о случившемся, Арсений не сомневался. Если она не хочет, значит не надо. Когда он только успел стать настолько чутким?

«У неё опасная работа,– думал Арсений,– опасная и неблагодарная. Что вообще может заставлять так любить других людей, чтобы становиться медиком? А если бы старикану пришло в голову убить Таню из зависти к её молодости и здоровью, от злости, что ей жить да жить, а он – дряхлый, смрадный и неопрятный – вот-вот испустит дух? Почему-то совсем не жаль было его, когда он умер. Это нормально? Наверное, в кино (да что ж я всё время про кино в последнее время?) налетела бы бригада реаниматологов или как их там. Начался бы план-перехват смерти. Крики, суета, всякие: «Мы его теряем!» Лучше бы уж врачам говорить: «Мы его ищем». Ищем в этом мире, но больше не находим. А теряет себя человек сам. Человек – сам себе исчезающий этаж. Всю жизнь человек делает что-то, чтобы однажды над ним прозвучала известная фраза: «Мы его теряем». И разве кто-то из медиков виноват, что его уже невозможно найти? Разве кто-то вокруг виноват, что старику приходится выпрашивать последнее желание столь изощрённым способом? И встреча с родными происходит в экстремальных условиях, а не в мягких подушках? Возможно, он сам всю жизнь на перекрёстках выбирал не ту дорогу, потому и пришёл не к семейному уюту, а к унылой больничной койке? Не к искреннему теплу родных и близких, а к профессиональной вежливости окружающего персонала? Может быть, не стоит терять себя в личной биографии, чтобы потом тебя не теряли на операционном столе? Работа медика – как ходьба по канату, только без перша в руках, зато с пациентами на закорках! Канат пружинит, вибрирует от каждого шага. И слышен откуда-то гул наблюдателей, шум толпы. И вокруг летает невидимый дух, который однажды вдруг заставляет седока расцепить руки и упасть. И медик зашатается, но Невидимка поддержит под локоть и тихо шепнёт: «Стой, держись. Тебе ещё не единожды необходимо проделать этот путь и пронести над пропастью тех, кого ещё можно спасти». А толпа уже трясёт канат, мечтает, чтобы медик свалился следом… Опасная у Тани работа. Опасная, но любимая. И дело, наверное, не в людях. Ни за что не поверю, что людей можно настолько полюбить. Дело в адреналине, в вибрациях каната, в зловещей непредсказуемости: донесёшь – не донесёшь? Дело в эмоциях. Здесь весь спектр от сумасшедше-радостного усталого «ура, я сделал это» до безысходно-тяжёлого «не смог, уронил».

Арсений повернул голову, Таня тоже оторвалась от импрессионизма в креманке.

– Что? – она держала его взгляд своим. Ей казалось, что эти два взгляда медленно связываются в неразрывный узел.

– Ничего,– Арсению не мерещились узлы, но он знал, что не хочет сейчас отводить глаза.

«Плевать на Веру,– подумал Арсений.– На её разговоры о кулинарии, вязаных медведей и попытки испытать судьбу с помощью исчезающего этажа. Остаться с Таней? Но теперь нельзя. Теперь Вера – спасительница, помощница. Она оказала услугу, её нельзя так просто бросить».

Нет, третью, заключительную попытку он использует, несмотря на то, что быть с Таней – легче, что быть хочется именно с Таней, а не с Верой. Прав Миша, ох, прав: в соседке из 96-й квартиры его, Арсения, интересовала только загадочность! Неприступность. Что было бы предложи ему Вера секс так же просто, как Таня? Ещё одна ночь с посторонней – только и всего. Но шанс использовать надо, хотя бы для того, чтобы ещё разок поискать мимические изъяны…

В эту секунду Таня уловила в глазах Арсения прежнее выражение: озорство, любопытство, желание влезть, куда не следовало бы. Что он там прожевал в мыслях? А что-то ведь прожевал, проглотил и начал переваривать! Всё-таки Таня ему не доверяет…

– Тань…

Я пялился в ноутбук, дорвавшись впервые за месяц до любимой сетевой игры.

Сонная нотка в голосе заставила меня повернуть голову от экрана и устыдиться:

– Разбудил, что ли?

Таня свернулась калачиком под одеялом. На тумбочке – дамский роман, раскрытый на нужной странице и уложенный пёстрой обложкой вверх. Свет от ночника стекал на красочную картинку мягкой тягучей каплей цвета оливкового масла. Под книгой, словно под крышей маленького уютного домика, скрылись наши мобильные телефоны.

Пару минут назад Таня ещё совмещала болтовню со мной и чтение. Когда успела задремать?

– Я хочу яблоко. Тебе принести?

– Принеси,– мурлыкнула она.

В холодильнике у Тани был порядок. Овощи-фрукты в поддоне, яйца в специальном отсеке, соусы типа кетчупа, майонеза, хрена, горчицы и прочего – на дверце, кастрюля с супом, сковорода с котлетами – на полках, рядом упаковки йогуртов, палка колбасы, треугольник сыра, паштет в жестяной баночке.

Я честно выдвинул ящик с яблоками. Посмотрел на розовато-зелёные глянцевые бока, и вернул поддон на место. Моё внимание привлекла{ }сковорода. Я залез под прозрачную крышку рукой, схватил котлетину и с удовольствием откусил. Что мне какие-то яблоки?

Крышка-предательница после моего вторжения легла не так плотно, как прежде и, не успел я закрыть холодильник, как она съехала набок, поползла и вот уже с грохотом приземлилась на пол.

– Эй,– донеслось из комнаты,– если ты не знаешь, как выглядят яблоки, вернись в комнату, я найду тебе картинку в Интернете. Самой мне к тебе идти лень. А котлеты оставь на завтра!

–Уже почти завтра,– ответил я.– На часах без трёх минут полночь!

Теперь уже не вороватым, а самым хозяйским жестом, я достал сковороду и соорудил бутерброды для двоих, щедро обмазав каждый всем набором соусов, обнаруженных в холодильнике.

Наверное, таков девиз нашего нынешнего дня: сиди рядом и жуй. Мы сели и стали жевать. Таня свесила ноги с кровати, набросила на них одеяло, поворчала на обилие майонеза и кетчупа, стряхнула половину на тарелку, но всё же не без аппетита перекусила.

Мы жевали, и это было не по-киношному — обычно, по-человечески. К тому же мы один раз сегодня уже ели, вряд ли режиссёрам пришло бы в голову нас накормить ещё раз. Только в жизни люди, вернувшись из кафе, могут соблазниться содержимым домашнего холодильника. А для кино это – фи, бытовуха.

По-киношному всегда было с Верой. Сплошной арт-хаус. С ней бытовуха не прокатит.

Я откусил от бутерброда, измазавшись соусом, тут же вытер губы широким движением руки. Нагоняй от Тани не заставил себя ждать.

– Арсенька, салфетки же есть. Принеси.

– Да ну, лень,– отмахнулся я,– да и салфетки эти – девчоночьи примочки.

– Знаешь, Арсенька, некоторые вещи совершенно не умаляют вашего мужицкого супергеройства. Вот, как салфетки. Или прихватки. Ну зачем мучиться, тащить горячий противень голыми руками? Чтобы потом геройствовать в ожоговом центре? Это всё равно, что я стану кичиться перед начальством умением ставить клизмы без перчаток!

Я на миг перестал жевать. «Клизмы без перчаток» не добавили аппетита. Но за салфетками всё-таки не пойду.

–Тогда не забудь вымыть руки, прежде чем ляжешь в постель. Предплечье в кетчупе не относится к числу моих любимых блюд.

Слово «блюдо» напомнило о странноватой соседке с исчезающего этажа. Может, предложить Тане игру: раскладывать на ингредиенты всяких родных и приятелей? Кого угодно: дядю и тётю моих, например, или учительницу геометрии, скажем. Какие они блюда? Наверное, интереснее было бы обсуждать общих знакомых, а таких у нас с Таней маловато.

– Тань…

– Что, хочешь предложить мне ещё одно яблоко? Не стоит, опять ведь обманешь!

– Я о другом хотел поговорить. О Вере…

– О религии?

– Нет, о Вере Выгодской, о девушке из 96-й квартиры.

– О твоей девушке? – Таня жевала котлету.

– Она не моя девушка. Но может ею стать,– я хватанул кусок бутерброда, особенно щедро сдобренный горчицей. Прослезился и часто задышал, стараясь унять огненную горечь во рту.

– Благословения моего ждёшь? Очень трогательно. Слёзы, одышка! Я оценила твоё доверие.

– Ты не против? – я продышался и отёр слёзы.

– Чего? Ваших отношений? Нет, не против. Я ведь тоже не твоя девушка, Арсенька. Эх, горчица и правда ядрёная.

«Хорошо, что есть горчица,– подумала Таня,– она позволяет мне не вымучивать улыбку, которая однозначно не получилась бы искренней».

Таня представила себе, как улыбается в несколько этапов: сначала это была бы гримаса, потом кое-как губы свезло бы наискось, выгнуло неестественной волной, и только тогда Таня старательно, по воспоминаниям, как выглядит её настоящая улыбка, попыталась бы вылепить на лице что-то хоть отдалённо похожее. Мастерство скульптора сейчас наверняка изменило бы: ни красивых изгибов, ни правдоподобной естественности. Поэтому просто счастье, что Арсений затеял разговор о сопернице под аккомпанемент горчичных жгучих нот.

– Не против, если она будет в нашей жизни?

– В нашей жизни, Арсенька? В нашей жизни ей взяться неоткуда и делать ей там нечего. Она всегда будет только в твоей жизни. Даже, если ты будешь со мной.

– Я подумал…

– Что будешь встречаться с Верой, а ко мне по-прежнему заглядывать на дружеский секс? Хрен тебе со свёклой, Арсенька,– усмехнулась Таня,– не надо путать лёгкость в отношениях с беспринципностью и бесхребетностью. Лёгкие люди остаются лёгкими, потому что умело избавляются от всего утяжеляющего, от лишних мыслей и обид, они не удерживают до бесконечности и не вертят в голове неудачно сказанные фразы и поступки, которые выставили их в нелепом свете и точно так же выбрасывают из головы ненужные размышления о других людях. Это вовсе не значит, что их всепрощение и всепонимание безграничны, просто у них особенный инстинкт самосохранения, а в остальном они совершенно обычные. Я спокойно говорю с тобой о сопернице, не возражаю против твоего права на выбор и никоим образом на тебя не собираюсь давить. Я пускаю тебя в свой дом и в свою постель только потому, что я появилась раньше. За четверг – спасибо Вере огромное, но о тебе мы с ней переговоров вести не станем. Всё, что ты решишь, будет твоим личным выбором, но, запомни, выбором окончательным и бесповоротным. Если ты откажешься от меня в её пользу, я приму, пойму и уступлю, но не жди, что я буду ждать тебя с распростёртыми объятиями, когда ты наиграешься там и решишь поиграть в другой песочнице.

– Сама-то больно взрослая,– огрызнулся я. Меня задела фраза про игры и песочницу.– Привела меня в больницу, разрешила делать больным уколы. Очень по-взрослому. Уж и не говорю о том, что ты первому встречному секс предложила, как будто так и надо.

– Ты не первый встречный,– спокойно отозвалась она,– а вообще, некрасиво попрекать тем, что раньше тебе казалось приемлемым.

– И сейчас кажется,– я улыбнулся,– прости, это я зря с попрёками. Но подожди. Ты сказала: не первый встречный? Значит, ты и раньше про меня откуда-то знала?

– Нет, просто понравился сразу.

– Мой сосед говорит, что любовь с первого взгляда – чушь, что есть мимические изъяны, которые отвращают от лица при повторном взгляде и всё такое прочее.

– Арсенька, сейчас любовь рассматривают с точки зрения квантовой физики, а ты всё ещё веришь соседям? А насчёт расширенных функций,– она вернулась к прежней теме,– то я прекращу их выполнять, едва ты определишься с выбором. И прекращу не из уважения к сопернице и не из женской солидарности, а только потому, что однажды я сама могу найти человека, от которого мне не захочется уходить к тебе. И я не обязана буду тебе объяснять, почему халява кончилась, верно? Поэтому лучше уж и не начинать.

– А ты ещё не встретила такого человека?

– Какого?

– От которого тебе не хочется уходить ко мне?

– Нет.

– Это плохо.

– Плохо?

– Ну да,– я вздохнул,– я думал, если ты уйдёшь первая, мне будет легче определиться.

–Хитренький. Нет уж, разбирайся, пожалуйста, сам. Давай договоримся: как только ты всё для себя решишь, ты меня оповестишь. Ни на что претендовать в этой гонке я не намерена, но помни: ты мне не безразличен. Клясться в верности на этот срок я не стану, появится претендент – уйду к нему, но пока никого на горизонте нет, и я согласна ждать.

– Без ревности согласна делить меня с соперницей?

– Нет, делить я тебя не намерена. Я согласна ждать, сказала же. Некоторое время. Не всю жизнь. И что вообще за слово такое – «делить»? Вере твоей вершки, а мне корешки? И слово «ревность» мне не нравится. Ревность – это посягательство на то, что тебе не принадлежит. Из всех человеческих глупостей ревность – самая преступная. Хуже воровства, вроде как воруешь у человека его самого, его свободу, его интересы, не считаясь с ними, не уважая их, не позволяя партнёру быть собой. Другой человек – не наша собственность. Ты не мой, я не твоя. Ты не принадлежишь Вере, и сам тоже присвоить её не можешь. Поэтому и делить, передавать, как почётный кубок, дарить, отписывать по завещанию никого нельзя. Можно быть вместе. Без принуждения. Можно захотеть стать чьим-то, принадлежать кому-то. Это должно быть добровольно – и хорошо, когда это обоюдно. Но ревности при таком раскладе взяться неоткуда. Я не хочу навязываться тебе, Арсенька. Ну скажу я, что ты мне нужен, ты останешься, а потом будешь меня ненавидеть за то, что я повлияла на твой выбор.

Я не удержался и чмокнул её в нос. Тарелка в моих руках наклонилась, остатки булки и котлет, перемазанных соусами, вывалились на пододеяльник.

– Балда. Теперь придётся стирать.

– Стирка будет позже.

Котлеты потерялись в складках чумазого одеяла, словно оказались им проглочены. Мы тем временем наслаждались расширенными функциями дружбы.

«Людей я ем,– вспомнилось мне некстати,– добавляю в них недостающие ингредиенты…»

Губы… Соус… Котлеты… Танька… Какие ещё нужны ингредиенты? Это блюдо совершенно. Танька – совершенна. Без соуса и котлет. Губы пусть остаются.

Уставшие от секса, мы нашли в складках одеяла остатки еды и набросились на неё с утроенной силой.

– Тащи сковородку,– велела Танька,– доедим всё, что там осталось.

Под дамским романом заворчал мой мобильник.

Мишка.

Мы перекинулись парой слов, я положил трубку и расхохотался.

– Представляешь, этот олух сломал дверной замок! Всё не верил, что дверь можно открыть в любое время, и этаж не исчезнет. Вот и додёргался. Утром поеду к нему.

– Возьми ему что-нибудь поесть. У тебя, небось, в холодильнике шаром покати.

– У тебя скоро тоже станет пусто! – пошутил я, но Таня вдруг посерьёзнела и посмотрела на меня сурово:

– Ты бы прекращал эксперименты с этими людьми, Арсенька. Это живые люди, а не герои компьютерной игры. Ты наверное думаешь: жизнь подкинула тебе крутой квест. Никто в таком ещё не участвовал! Классная игрушка! Необычное лето! Это цинично, Арсенька. Неправильно это.

Губы… Соусы… Котлеты… Танька… А вот взрослость её тут на фиг не нужна! Может, права Вера, людей надо готовить по кулинарным книгам? Что-то добавить, что-то убрать.

Ничего не хочу убирать. Разве что одеяло с Тани (она уже снова успела в него завернуться, в чумазое). И ещё разок сексом заняться…

Сказано – сделано.

Секс – идеальное блюдо с Танькиным участием. В нём взрослости самое место.