Читать книгу Ухмылка статуи свободы – 2 - Фил Ахмад - Страница 4

Я буквально прилип к окну и во все глаза таращился на окружающий мир. Это был New York City. Большое Яблоко. Бурлящий Вавилон. Калейдоскоп ярких абстрактных пятен за окном автомобиля полностью поглотил мое внимание. Я бессознательно всматривался в жизнь, ничего не осмысливая и не анализируя. Погрузился в новую реальность на уровне эмоций. Первые, глубоко прочувствованные, впечатления остаются в памяти надолго. Если не навсегда. Память чувств – самая сильная из всех видов памяти. Картинки из прошлого не померкли в моей памяти до сих пор. Как только я мысленно возвращаюсь в американскую жизнь, перед глазами встает гигантский искусственный муравейник, кишащий сумасшедшими человекоподобными существами. Городское пространство перечеркивают и ломают пыльные сплетения стритов и авеню. И сейчас, по прошествии десятков лет, память неожиданно извлекает из своих кладовых театральный район Манхэттена, Бродвей и огромные, во всю стену, афиши на фасаде знаменитого Мюзик-холла… Все бы хорошо, но мою познавательную обедню время от времени портил таксист. Нервозный, весь какой-то дерганый, он то и дело переспрашивал меня:

– Twenty dollars? Yes?

Поглощенный созерцанием мелькающих за окном городских картинок, я отвлекался, и недовольно кивая головой, каждый раз отвечал ему на неудобоваримой смеси двух языков:

– Yes, yes. Twenty, мудила ты грешный. Twenty real green american dollars.

Из произнесенной мной фразы его меркантильное ухо улавливало только ключевое слово «twenty», и чувак на некоторое время успокаивался. Надоедливые сомнения вывихнутого таксиста перешли в раздражение, и я вообще перестал реагировать на его дурацкие вопросы. Ничего личного – просто достал, утырок. По пути выяснилось, что занудливый бомбила города не знал вообще. Очевидно, за руль он сел недавно, не обладая практическим опытом работы в такси и даже не изучив, как следует, карту Нью-Йорка. Не говоря уже о наличии сертификата, подтверждающего обучение на специальных курсах муниципальных перевозчиков. Лицензии на пассажирские перевозки у него, разумеется, тоже не было. Taxi driver licence – удовольствие не дешевое. Вот и подался бедолага в дикий извоз под прикрытием местечковой мафиозной группировки. Рискованное предприятие, но иных вариантов выживания в джунглях «большого яблока» у него, видимо, не было. Законченый придурок, факт, но сейчас кроме него везти меня было некому. На перекрестках у каждого светофора этот мудила высовывался из окна и на ломаном английском спрашивал у остановившихся на «красном» других таксистов, как проехать в Qeence. Не получая от коллеги удовлетворительного ответа, закрывал окно и обрушивал на голову несчастного неиссякаемый поток fuck-ов, дополняя каждое ругательство характерными эпитетами. Один таксист, солидный индус в белой чалме, вместо ответа отрицательно покачал головой, и с извиняющимся видом развел руками – мол, не знаю, sorry, bro. Взамен несчастный сикх тут же получил от «коллеги» целую серию незаслуженных оскорблений типа «fucking Indus, bustard, asshole, motherfucker» и прочей физиологической нецензурности. Я лишь краем уха улавливал эти вербальные нечистоты, не обращая ни малейшего внимания на дегенеративную реакцию вывихнутого шоферюги. Я был полностью погружен в открывшийся передо мной во всем многообразии и контрастах мир Большого Яблока. Теперь это был МОЙ мир. Мир не уродов, но людей. Я так полагал. Или мне так казалось. Не знаю. Над этой проблемой я тогда не задумывался. Меркантильный возница не в счет – исключение лишь подтверждает общее правило. Клинический психотик. Деградант. Его спасение в принудительном лечении. С трудом выбравшись из городского водоворота, наша голубая акула, наконец, добралась до конечной точки поездки. Такси остановилось напротив громадного красновато-серого домины с башенками, по форме напоминающего средневековую крепость. входа на прилегающую территорию разместилась округлая пристройка под зеленой крышей – видимо, караульное помещение для секьюрити. Огромность жилища моих друзей впечатляла. По размерам и площади здание занимало пространство, равное, по меньшей мере, трем панельным «хрущевкам». Не жилой дом – настоящий укрепленный бастион. Я рассчитался с таксистом, протянув ему обещанную «двадцатку». Не скрывая радости, он, словно малое дитя новую игрушку, тут же спрятал вожделенную купюру в бумажник. Я заметил, что объемистый лопатник водилы был совершенно пуст – очевидно, я был первым клиентом городского извозчика. Возможно, это вообще была его первая поездка в качестве таксиста. Он даже помог мне дотащить вещи до входа в подъезд. Молодец чувачок, хваткий, хоть и блошник. Бог с ним, доставил до нужного места и ладно. Пожелав парню good luck, я со своей объемной поклажей протиснулся в дверной проем и очутился на лестничной площадке. Стены коммунального предбанника были выкрашены в темно-зеленый цвет, что придавало помещению оттенок нежилой казенщины. В некоторых местах стен проступали застарелые, плохо окрашенные пятна, поверх которых неровными пастозными мазками был наложен очередной слой свежей краски. Мрачноватая косметика. Явно уступает интерьерам советских «хрущоб», не говоря уже о «музейной» эстетике парадных в исторических кварталах Питера. По всей вероятности, доходный дом был выстроен еще в давние времена, когда подобные архитектурные идеи жилищного строительства приходили в голову только авангардистам. Старый, но еще довольно крепкий, домина был построен на века. Он, словно хозяин района, прочно занимал свое место, возвышаясь непоколебимой глыбой над соседствующими неподалеку низкорослыми строениями. Дом, как и человек, необходим, пока полезен обществу, пока приносит доход. Владельцы постройки всячески её поддерживали, пока там можно было жить. Хоть как-то. Когда в каменном теле истощались все жизненные ресурсы, коматозное здание отключали от систем жизнеобеспечения и просто бросали на произвол судьбы – умирать. На окраинах американских городов существуют целые заброшенные кварталы, когда-то населенные людьми. Инфернальное царство мертвых домов с зияющими глазницами разбитых окон. Могильники с брошенными, проржавевшими от времени, автомобилями, разбросанной по пустым улицам домашней утварью и всяким ненужным хламом. Вокруг – мертвящая тишина, изредка прерываемая птичьими криками. Зона отчуждения. Но и в этом куске преисподней можно заметить отдельные признаки присутствия жизни. Всякое подобное место на карте великой страны – прибежище для тех пасынков судьбы, кто опустился на самое дно жизни. Обиталище маргиналов, беглых каторжников и всякого криминального сброда. Помойка для отходов цивилизации. Свалка живого человеческого мусора. Дикое, заброшенное поле, редко поросшее сорняками человечины… Лифт болотного цвета с облезлой зарешёченной дверью также не отличался привлекательностью. Нажал на клавишу вызова. Небольшая узкая кабина, вероятно, из соображений экономии, рассчитанная только на полтора человека, со скрежетом спустилась ко мне. Я втиснулся внутрь со своим барахлом и, отыскав на пульте нужный этаж, нажал кнопку. Подъёмник испуганно вздрогнул, и лифт медленно пополз вверх. На лестничной площадке выдохнул набежавшее волнение и, пробежав глазами по номерам квартир, робко постучал в дверь моих знакомцев. Дверь открыл Аркадий и, словно старому приятелю, доброжелательно мне улыбнулся:

– Привет, путешественник. Проходи.

В прихожей появилась Светлана, невысокая хрупкая молодая женщина, одетая по-домашнему, но элегантно.

– Hi Fil, welcome. Располагайся. Аркадий, покажи ему комнату. И давайте пить кофе, мальчики.

Я немного смущался непривычной ситуации и незнакомых людей. Но ребята были искренне приветливы и вели себя настолько естественно, что стеснение быстро прошло. Все произошло органично, словно это была встреча старых друзей, давно не видевших друг друга. Я занес вещи в отведенную мне комнату, достал и из пакета приготовленные сувениры и вернулся в гостиную, держа в руках бутылку «столичной» и темно-коричневый кругляш ржаного хлеба. Приложив буханку лицу, Света закрыла глаза и глубоко с наслаждением вдохнула:

– O, my God, какой запах! М-м-м… Аромат детства…

Раздался звонок в дверь – это были близкие приятели Аркадия и Светы, молодая пара из Ленинграда, такие же эмигранты первой волны. Борис, так звали гостя, и Аркадий были знакомы еще со школьной скамьи. В Ленинграде Борис занимал должность директора одной из центральных аптек. В советское время это было доходное место. «Сидеть» на дефиците, от которого зависит здоровье, а часто и человеческая жизнь – прибыльное предприятие. Беспроигрышный вариант, если не перебарщивать с дозой наживы. Недугам подвержены все люди, и контролирующие органы в том числе. Здоровым людям хочется всегда оставаться здоровыми, больным – исцеленными. Директор умело и разумно пользовался служебным положением и жил далеко не бедно: кооперативная хата, новая тачка, дача в Репино. Но ненасытная утроба требовала большего и лучшего, чем хорошее настоящее. И еще хотелось свободы. Наработанные связи позволили ему быстро оформить выездные документы, и преуспевающий зав. аптекой успешно эмигрировал в США. Поначалу, как и всем переселенцам, Борису было трудно приспособиться к новой жизни. Здесь в аптечной сети вообще не существовало такого понятия как «дефицит». Но суровая жизнь заставила изменить привычные взгляды, и Борис обрел себя в другой области. В еврейских семьях детям с младых ногтей прививается любовь к искусству. Будущих паганини, мендельсонов, рубенсов и рафаэлей традиционно обучают игре на скрипке или рисованию. В раннем детстве родители определили Борю в художественный кружок, где пытливый мальчуган страстно увлекся мозаикой. Он мог часами просиживать за составлением картинок из кусочков цветного стекла. Родители не препятствовали странному хобби, но считали это пустяшным увлечением, ребячеством, присущим юному возрасту. Типа «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы по улице не шлялось». Стандартная родительская реакция в подобных случаях. В сфере искусства успешного будущего для мальчика они не видели, и после окончания школы определили сына в институт учиться на фармацевта. И даже место работы загодя присмотрели. Чтобы после окончания института освободить синекуру для своего отпрыска. И все у Бори складывалось как нельзя лучше. Хорошая жена, хороший дом, что еще надо советскому еврею, чтобы встретить старость? Живи и радуйся! Но все случилось ровно наоборот – жизнь внесла свои коррективы в судьбу аптекаря. В один прекрасный день Боря просто свалил в Америку. Полученные в детстве навыки очень пригодились ему в новой жизни. Увлеченность мозаичным искусством не прошла даром и стала источником дохода. В создавшихся обстоятельствах невинное детское хобби оформилось в серьезный взрослый бизнес. Серьезный – в данном случае значит приносящий деньги. Помыкавшись по разным стройкам и ремонтам, Боря решил самостоятельно поработать с мозаичной плиткой. Первый опыт укладки мозаичного пола оказался на редкость удачным. Он выложил шикарное панно из цветной мозаики в одном из домов на Беверли. Заказчику работа русского мастера понравилась настолько, что, расщедрившись от восторга, он выложил за нее гонорар, равный полугодовому бориному заработку. Перспективное начало. Вслед за успешным художественным дебютом пошли многочисленные заказы. Даже образовалась очередь из желающих иметь в своих домах необычный красивый пол. Бизнес бывшего совкового фармацевта пошел в гору. Теперь популярный мозаичный мастер сам назначал цену за свое ремесло. Америка покорилась таланту маленького человека. Поле чудес. Только сумей умей его правильно засеять, и тогда соберешь богатый урожай… Обошлись без церемоний: я ограничился неловкой улыбкой, гости – приветственными кивками. Вся честная компания расселась за журнальным столиком в небольшой гостиной. Аркадий откупорил бутылку моей водки, наполнил рюмки и, подняв свою, с пафосом провозгласил тост:

– Ну, с приездом тебя. Добро пожаловать… э-э-э… welcome на свободную американскую землю.

К тосту я присоединился, но пить не стал – слегка пригубил, оставив на губах только обжигающее спиртовое послевкусие. Как в лучших традициях пития страны восходящего солнца – надо почувствовать только вкус сакэ. Скромное застолье, организованное в честь заморского гостя, протекало с домашней теплотой. Хозяева и гости с большим удовольствием дегустировали «столичную», и, отламывая от буханки кусочки, закусывали ржаным хлебом. Я налегал на круасаны, запивая лакомство крепким ароматным кофе. Французский продукт в американском исполнении оказался невероятно вкусным. Долго общались, главным образом на тему жизни в Союзе. В основном говорил я – остальные внимательно слушали. Моих собеседников интересовало все, что сейчас происходит в стране. Доходившие до Америки слухи о начале перестройки в СССР были весьма противоречивы. Всем хотелось из первых рук получить достоверную, не искаженную ангажированной прессой, информацию о происходящем. В неофициальной обстановке услышать из уст непосредственного участника событий правду о реальной ситуации. Я сейчас являлся единственным рупором истины для несведущих, сомневающихся и заблуждающихся. Отвечая на нескончаемые вопросы, я неожиданно уловил в словах бывших соотечественников легкие, едва уловимые, ностальгические нотки. Глубоко сокрытое в недрах бессознательного, неясное ощущение тоски о прошлом возникало спонтанно. Это происходило, несмотря на то, что люди прожили вдали от родных берегов уже более десятка лет. Невозможно безвозвратно вычеркнуть из памяти целые пласты жизни. Тоскующая часть души всегда будет прорываться наружу. Даже если удалить часть мозга, которая отвечает за воспоминания, осколки реминисценций изредка, но будут всплывать на поверхности сознания. Нейронный механизм остаточных явлений памяти до конца не изучен. Наука еще только в начале пути. А пока, как шутят нейрофизиологи, «мозг нам не по мозгам». Наверное, чтобы навсегда избавиться от следов прошлого, надо родиться в этой стране. Начать жизнь с чистого листа с незамутненным сознанием. С младых ногтей каждой фиброй души, каждой клеточкой тела впитывать молекулы нового мышления, и таким образом приспосабливаться к среде существования. Только так возможно прийти в равновесие с окружающим миром. Только в этом случае рецепторы восприятия действительности начнут работать правильно.

К моему удивлению посиделки закончились довольно скоро. В Америке не принято подолгу засиживаться в гостях. Свободное от деятельности личное время, как гостей, так и хозяев, ценится дорого. Особенно это ощущается, когда ты всю неделю пашешь как вол по 12 часов в сутки. Твой дом – твоя тихая гавань. Место комфорта и отдохновения от повседневных забот. Это личное пространство, персональная крепость, в стенах которой ты чувствуешь себя в относительной безопасности. Крепкий кофе не помог полностью снять утомление от перелета – лишь ненадолго взбодрил силы. Усталость брала свое. Расслабившись в теплой радушной атмосфере, я стал клевать носом. Заметив это, Света сказала:

– Фил, вижу, ты уже совсем спишь. Давай-ка ты иди отдыхать, дружок. Я тебе постелила.

Аркадий философически добавил:

– Набирайся сил, дружище. В Америке они тебе еще пригодятся.

Поблагодарив ребят за понимание, я поднялся из-за стола и со слипающимися глазами направился в свою комнату. Закрыв за собой дверь, не раздеваясь, рухнул поверх одеяла на кровать и провалился в глубокий умиротворенный сон. Счастливый сон счастливого человека. Продрых я до полудня следующего дня. Поднявшись с кровати, снял с себя помятую во сне одежду и прислушался. В квартире стояла тишина. Я достал из дорожной сумки чистое белье, туалетные принадлежности, бритвенный прибор и отправился на поиски ванной комнаты. В небольшом помещении ванна была совмещена с туалетом. В остальном – ничего особенного. Все, как у нас дома, – скромно и практично. Неспеша привел себя в порядок. Тщательно побрился и щедро обрызгал себя дефицитным одеколоном «хатрик». Густой аромат распространился на всю квартиру. Несмотря на резковатый запах, тогда это был самый приличный и довольно дорогой мужской парфюм, импортируемый из братской Венгрии. В качестве альтернативы можно было выбрать отечественные аналоги типа «ландыша» или «тройного». Но из-за высокого процента содержания спирта наши продукты годились более для употребления внутрь, нежели для косметических целей. Знакомые продавщицы из парфюмерного отдела Гостиного двора рассказывали, что план товарооборота выполняется в основном за счет «синяков», среди которых дешевые одеколоны и лосьоны пользуются постоянным и устойчивым спросом. В рамках очередной компании по борьбе с алкоголизмом, власти запретили продавать спиртосодержащую парфюмерию лицам с характерными внешними признаками клинического алкоголизма. Но охота пуще неволи. Голь на выдумки хитра. Чтобы не выглядеть в глазах продавщиц вконец опустившимися отбросами общества, «синяки» были вынуждены придавать своему облику некое подобие внешнего приличия. Тщательно выбритые, одетые не по росту, но в самое лучшее из своего, подобранного на помойке, скудного гардероба, в неумело повязанных вокруг шеи ярких клоунских галстуках они отправлялись на охоту за жидким кайфом. Продавщицы хорошо знали своих постоянных покупателей, и радикальное преображение представителей бомжатника в цивильных граждан поначалу вызывало у них только смех. Но торговый план надо было выполнять – от этого зависел размер премиальных. И девочки охотно и без зазрения совести отпускали уже «приличным гражданам» вожделенные фунфырики. Все довольны, все смеются. И овцы целы, и волки сыты. И глаз залит, и в сердце кайф. Жилище моих друзей не отличалось изысканностью. Это был стандартный two-bedroom apartment с набором необходимых коммунальных приложений: кондиционер, холодильник, кухонная плита микроволновая печь, телефон и обязательный атрибут каждой американской семьи – телевизор, круглосуточно транслирующий десятки платных и бесплатных каналов на любой вкус. На столике в прихожей стояла электронная пишущая машинка. Рядом лежали калькулятор и раскрытая папка с документами. Светлана вела бухгалтерию какой-то компании, это был ее самодеятельный домашний офис. Обстановка в квартире была предельно простенькая – жилое пространство было заполнено только необходимыми вещами. Впечатление от жилища среднестатистических американцев у меня осталось, мягко говоря, никакое. Обычная советская «трёшка» 137 серии, напичканная современными бытовыми приборами. Но главное отличие и безусловное преимущество заморского жилья заключалось в том, что эта «обычная» квартирка находилась в очень необычном местечке с названием Нью-Йорк Сити. Этот факт сглаживал все недостатки скромного обиталища моих новых друзей. Планов на грядущий день у меня не было. Единственное, что надо было сделать, – это уведомить Луиса о моем прибытии и сообщить свои точные координаты, чтобы он смог прислать авиабилет в Лос-Анджелес на адрес моего пребывания. Самостоятельно телефонировать я ему не стал, поскольку не имел представления о том, сколько может стоить в Америке междугородный звонок. Это было бы невежливо с моей стороны. К тому же я не знал элементарной бытовой вещи: как в этой стране вообще осуществляется процесс телефонной связи с абонентом, проживающим в другом штате. Решил дождаться вечера и спросить разрешения и помощи у хозяев. Времени у меня был вагон и маленькая тележка. Чтобы не расходовать понапрасну драгоценные минуты, надо было просто расслабиться и наслаждаться удачным стартом в американскую жизнь. Я удобно расположился на диване и включил телевизор. Лениво пощелкал пультом переключения телевизионных каналов – меня поразило изобилие и тематическое разнообразие программ и передач. Невольно констатировал горький факт, что телепередачи по интересам были вообще недоступны советскому зрителю из-за отсутствия выбора. Второй телевизионный канал появился в стране советов только после распада Союза, потеснив монополию первого, единственного. При отсутствии альтернативных источников информации власти было значительно проще вешать на уши «ватникам» идеологическую лапшу из кремлевской кухни. Влияние на умы при помощи «главной кнопки» страны позволяло манипулировать сознанием людей и держать в повиновении и рабской покорности огромную человеческую массу – 250 миллионов человек, обитателей утопической страны СовДепия.

дайте мне средства массовой информации,

и я из любого народа сделаю стадо свиней…

Йозеф Геббельс. Однако…

Ради любопытства я решил посчитать количество транслируемых каналов, но до конца не добрался – не хватило терпения. Остановился на близком мне по духу музыкальном «rockabilly». На цветном экране зажигали четыре волосатых лабуха в ковбойских шляпах, самозабвенно наяривая на электрогитарах мой любимый рок-н-ролл. Ништяковый музон бодрил и поднимал настроение. Немного портили телекайф рекламные ролики, повторяющиеся через определенные промежутки времени. Поначалу, как и все новое, мне это было интересно. Ярко, красочно, забавно. Потом навязчивость и однообразие кричащих картинок стала раздражать. Когда по телеку начинали крутить рекламу, мы с ребятами обычно уходили на кухню пить кофе. Иногда продолжительности рекламной паузы хватало даже для того, чтобы спокойно поужинать. Эфирное время на телевидении стоит очень дорого и продается буквально «по минутам». Реклама – один из основных источников дохода медиамагнатов. Поэтому телекомпании предоставляют рекламодателям карт-бланш в выборе условий для популяризации товаров и услуг. Чем выше оценивается рейтинг телеканала, тем дороже обходится транслируемая реклама. Правила размещения рекламы не изменились и по сей день. Как говорят англичане, «с помощью рекламы можно продать и дохлую кошку». Все верно… Деньги не пахнут… если их правильно отмыть… Вскоре вернулся Аркадий. Он служил агентом по недвижимости в небольшой компании, основанной румынскими эмигрантами. У себя на родине глава этой фирмы занимался политикой и входил в число главных оппозиционеров к существующему тираническому режиму. Чтобы не попасть в жернова репрессий, он был вынужден тайно бежать из Румынии во времена авторитарного правления диктатора Чаушеску. На родине у него остались жена и двое детей. Воссоединиться с семьей он смог лишь после шести лет вынужденной эмиграции. В деловой среде считается, что самые тяжелые и малодоходные бизнесы – это продажа недвижимости и торговля пылесосами. Но, несмотря на это ироническое утверждение, в Америке благополучно сосуществуют крупные и мелкие фирмы, специализирующиеся именно на этих неприбыльных сферах деятельности. Бизнес – живая, постоянно изменяющаяся субстанция, и это всегда риск. С математической точностью предсказать банкротство или преуспеяние той или иной структуры невозможно. Разнополярность актуальных состояний бизнесов, их движение по деловой синусоиде зависят от множества факторов. В деловом мире ежедневно рушатся и одновременно возникают мелкие, средние и крупные бизнесы. Вне зависимости от масштаба и вида деятельности все деловые структуры объединяет одна святая цель – получение прибыли. Без прибыли ты – банкрот. Значит, не вписался в рынок. Тогда сворачивай свое безнадежное дело, иди на улицу и торгуй хот-догами за 50 баксов в день. Или засунь гордыню в задницу и полируй башмаки «белым воротничкам» на Wall street за те же вонючие $50. Жить нельзя, но выжить можно. В этой стране голодных нет даже среди нищих. Человек – сам кузнец своего счастья. Ты свободен. Хочешь щастья – иди накуй. Это Америка, детка. Аркадий включил кофемашину, смолол зерна и заварил кофе. В Америке я впервые увидел этот универсальный кухонный комбайн, состоящий из кофемолки и собственно заварочного аппарата с прозрачной стеклянной колбой. До нас, детей советского общепита, многие индивидуальные кухонные технологии еще не добрались. Заядлые кофеманы мололи кофейные зерна вручную, используя для этого специальные кофемолки. Получив нужный помол, спецы со знанием дела заваривали кофе на плите в простеньких алюминиевых джезвах. При этом внимательно следили за тем, чтобы кофе не «убежал». Как только на поверхности заварки образовывались бурлящие пенистые пузырьки, турку немедленно снимали с огня. Кофе считался готовым. Гурманы пили чистый, обжигающий, горьковатый, неслащеный, чтобы сполна ощутить аромат и вкус экзотического напитка. Большинство же советских граждан особо не мудрствовало над кулинарными рецептами и правилами заваривания кофе. Не привык еще народ к барскому напитку. Многие просто заливали покупной молотый кофе сомнительного качества и неизвестного происхождения крутым кипятком, добавляли в чашку молоко, сахар и тщательно перемешивали эту смесь – «заваривали». После чего лакали теплую коричневую жидкость, причмокивая от удовольствия. Как же: «кофий пью, енто вам не чаи гонять с баранками». В этой связи нельзя не упомянуть об отечественном, страшно дефицитном, растворимом кофе в безликих железных банках, который был доступен простому населению только по большим праздникам. Причем продавался он только в наборе с продуктами пониженного спроса: килькой в томате, баклажанной икрой и прочей, не востребованной годами, пищевой дрянью, которую, во избежание отравления, большинство разумных граждан сразу после покупки отправляли в мусорное ведро. Эту безвкусную порошковую муть под названием «кофе растворимый без осадка», похожую на коричневатую марсианскую пыль, можно было лакать литрами без всякого эффекта, кроме мочегонного. Из каких отходов, с какими вредоносными вкусовыми добавками этот продукт производился на советских пищевых комбинатах – неизвестно. С целью защиты от промышленного шпионажа технология изготовления кофейного порошка была строго засекречена. Это – государственная тайна, покрытая мраком. Не «кофе» – оружие массового поражения. Мощный удар по печени. Канцероген. Тайное оружие масонов. Обладает колоссальной разрушительной силой. Удобно расположившись на диване, мы с удовольствием попивали свежий кофеёк и общались на разные темы. Как подавляющее большинство трезвых мужиков, заговорили о политике. Затрагивали многое из происходящих в мире событий. Обсуждали жизнь в Союзе, в Америке. Мы не сравнивали и не критиковали эти страны, нет. В этом глобальном вопросе каждый из нас уже занимал определенную нравственную позицию. Приоритеты были определены давно: у Аркадия – задолго до эмиграции, у меня – с детства. У нас была единая политическая и моральная платформа, поэтому мы ловили мысли друг друга с полуфразы, с полуслова понимали смысл сказанного. Мы просто констатировали факты и озвучивали реальные моменты жизни, в очередной раз убеждая себя в правоте собственных мыслей. Фактология – вещь упрямая. Факт почти не требует доказательств. Все очевидное, открыто лежащее на поверхности, позволяет объективно оценить противоположные уклады жизни и дать каждому из них личную оценку. Но как говорится, «думай глобально, действуй локально», и я попросил Аркадия помочь мне позвонить в Лос-Анджелес. Он кивнул – ok, и набрал номер. На калифорнийском конце провода трубку поднял Луис. Услышав знакомый голос, я ответил и, сконфузившись, передал трубку Аркадию, чтобы тот корректно продиктовал Луису свой адрес. Я бы мог сделать это и сам, но не был до конца уверен в своем английском и боялся ошибиться в диктовке. Дело было сделано. Теперь мне оставалось только дождаться от Луиса письма с авиабилетом. Аркадий объяснил, что почтовая пересылка займет дня три. В Союзе доставка заказного письма на такое расстояние заняла бы как минимум месяц. Значит, на несколько дней я был предоставлен самому себе и открыт нью-йоркской жизни. Пару дней я безвылазно сидел дома и, машинально щелкая пультом, равнодушно таращился в экран телеящика. Когда нескончаемая пробежка по телеканалам утомляла, перелистывал странички записной книжки, в который раз перечитывая знакомые разговорные английские фразы. Я никак не мог заставить себя выйти на улицу. Появилось непонятное и совершенно мне не свойственное чувство скованности. Я словно прилип к этому дурацкому месту, не в силах оторвать задницу от мягкого дивана. Я не мог понять, откуда возникла странная боязнь чужеродного пространства и необъяснимый приступ агорафобии. Вытащить себя из неприятного удручающего состояния мне поспособствовал Аркадий. В один из таких тягучих дней он вернулся из офиса ранее, чем обычно. Я как обычно, валялся на диване со скучающей физиономией бездельника и тупо перелистывал каналы телеящика. Вид у меня был удрученный. Правильней сказать – никакой. На кухне зажужжала кофемашина, послышался знакомый густой аромат кофе…

Coffee

Кофе – это не только национальный напиток Америки, но еще и распространенное средство коммуникации. Наряду с обычной системой кровообращения у «american homo sapiens», как эволюционного вида, вероятно, существует некая параллельная подсистема кофеобращения. Сегодня эта революционная версия является лишь умозрительным намеком и смутным предположением физиологов. Доказательств этой гипотезе нет, но и опровержения тоже отсутствуют. Налицо лишь очевидный и неоспоримый факт немыслимого объема гекалитров этого напитка, безудержно поглощаемых американцами. В Америке кофе пьют везде: дома, на работе, в офисах, в метро, на улицах, в транспорте, на ходу и на бегу, сидя и лежа. На светских приемах, на торжествах и на похоронах. Потому что вездесущая реклама «напитка богов» призывает, убеждает и зомбирует:

тот, кто кофе утром пьет,

никогда не устает…

Меня всегда поражало субъективное, неоправданно переполненное негативом, огульное мнение советских журналистов, побывавших в Америке, относительно этого популярного экзотического напитка. В течение недели восторженных олухов ежедневно поили коричневой бурдой из кофейных автоматов, установленных в каждом приличном офисе. Сотрудникам компании эта услуга предоставлялась бесплатно. «На халяву и уксус сладкий» – и делегаты от советской прессы ежедневно, до отрыжки, опивались дармовой американской бодягой. На более качественный продукт у них просто не было денег. Небольшая чашечка настоящего бразильского кофе, от которого взрывается мозг, энергия которого в течение нескольких часов подпитывает каждую клетку тела, обходится минимум в пять долларов – цена пачки сигарет «Marlboro». Такого расточительства советские командированные себе позволить не могли. Да и откуда у нищих людей такие деньги? Чтобы сэкономить лишний цент, в заграничную поездку тащили целый продуктовый набор: консервы, сахар, чай, сухари и неизменный гостиничный атрибут советского командировочного или туриста – электрокипятильник. При помощи незамысловатой спирали можно было вскипятить в стакане воду, сварить яйца в биде, разогреть банку тушенки в раковине. Этот, небольшой по размеру, прибор, made in USSR, потреблял невероятное количество электроэнергии. Когда советская делегация или туристическая группа одновременно включала кипятильники в розетки, от перегруза сети гаснул свет, и здание отеля погружалось в темноту. Подобные аварийные ситуации случаются крайне редко. Только во время землетрясений. При нормальных погодных условиях неожиданный сбой в электропитании означал, что в гостиницу заселились русские. После чего из каждого утюга и пылесоса звучало грозное предостережение: «Achtung! Русские идут!». До тех пор, пока последний советский турист не покинет гостиницу, администрация отеля должна была держать ситуацию под неусыпным контролем. Постине саранчовая вакханалия обрушивалась на отели со шведскими столами. В течение нескольких минут сжиралось, слизывалось, выпивалось все подчистую. До последней крошки. До капли. До дна. Замешкавшиеся и проспавшие постояльцы грозно наезжали на персонал. Недовольные, они орали как резаные, взывали к совести, хватали за грудки поваров и требовали добавки жратвы. После нашествия русских варваров в опустевших номерах не оставалось ничего, кроме мебели и сантехники. Отъезжающие туристы беззастенчиво тащили все, что можно было уворовать у проклятых капиталистов. Вору все в пору, подлецу все к лицу. В ход шло всё, что не прибито и не приклеено намертво. Одноразовая посуда, салфетки, полотенца, мыло, шампунь, зубная паста, туалетная бумага, даже использованные зубочистки – все сметалось могучим ураганом homo soveticus. По сути – несчастного и обделенного племени дикарей, изголодавшихся по нормальной человеческой жизни. Стадо на диком выпасе… Жуть… На чрезмерное и ненасытное потребление кофеподобной муры аскетический организм советского журналиста реагировал тошнотворной реакцией на клеточном уровне. От этого в кишечнике постоянно возникало психосоматическое брожение, оказывающее непосредственное влияние на работу головного мозга. Забродившая масса поднималась вверх и заполняла мозговые извилины. Умственная тошнота полностью захватывала процесс создания мыслеобразов и преобразования их в словесные формы. Вербальный блёв, порожденный отравленными мозгами, журналюги с омерзительной вонью выплескивали в лживых статейках, бичующих нравы капиталистического общества. Искореженное сознание порождало обличительные высеры типа: «…даже хваленый американский кофе там безвкусный и пресный… в погоне за прибылью эксплуататоры трудового народа разбавляют его водой… акулы капитализма безжалостно травят людей… это геноцид… мы негодуем… всеобщее презрение и позор… скажем наше решительное „нет“ угнетателям… не допустим… свободу индейцам резерваций… равные права неграм… пролетарии всех стран…» И так далее по тексту согласно кремлевской методичке в том же идеологически убогом, тошнотном духе активного конформизма. В узконаправленной окололитературной деятельности достаточно образованной братии, огульно стряпающей «заказуху», ничего особенного не было – продажные писаки находились на службе у правящего режима. В эпоху мракобесия позиция «политического подкаблучника» была свойственна большинству интеллектуальных холуев. Литература тогда переживала тусклые времена господства воинствующей цензуры. Задолго до публикации все написанное и сочиненное подчищалось, обрезалось, сглаживалось, нивелировалось, подгонялось под общий идеологический шаблон. Не имело значения, талант или бездарность – вся когорта не обласканных властью пишущих авторов попадала под остро заточенный нож натасканных на крамолу редакторов. Это была разноплановая команда низовых чистильщиков. После идеологической, политической и культурологической экспертиз Главному Цензору оставалось только поставить на эпикризе произведения судьбоносную резолюцию: «пущать» или «не пущать». При этом в предъявленный текст можно было и не заглядывать. Равнодушный чиновничий акт был пустой формальностью, служившей исключительно для отработки официальным лицом высокого жалования и отчета о проделанной работе. Такое было время. На всех уровнях власти восседало торжествующее безграмотное быдло, способное только устанавливать непреодолимые барьеры для истинно талантливых людей.

Поэтом можешь ты не быть, но конформистом быть обязан. Шаг в сторону от принципа партийности советской журналистики – и тебя по звонку «сверху» «замолчат» навсегда. Тогда вместо загранхалявы будешь кропать тухлые статейки об ударниках производства шнурков в заводской многотиражке. Это в лучшем случае. В худшем – сопьёшься от неприкаянности и скатишься на обочину жизни, где и закончишь свои последние дни. Сгинешь в пустоте, никому не надобный, всеми позабытый, навсегда вычеркнутый из жизни. Лучших и гениальных нещадно гнобили и выдавливали из страны. На чужбине изгнанники обретали заслуженное признание и мировую славу. В отличие от низкопробной лжи, истинная правда обходится очень дорого. Персональный выбор политических шлюх – лицемерить, лгать и существовать во лжи… Пожизненно… Смердит… После кофе-брейка Аркадий пригласил меня прогуляться с ним до ближайшего магазина. Тоскливая самоизоляция в четырех стенах и единственное общение с «голубым глазом» изрядно меня утомили, и я с радостью согласился с его предложением. Продуктовую лавчонку, куда меня привел Аркадий, держали русскоязычные хозяева. Называлась она соответственно – «гастроном», о чем свидетельствовала вывеска на русском языке. Небольшое помещение магазина ничем особо не отличалось от торговых точек совка. Привычный глазу интерьер, полукруглые стеклянные витрины-холодильники, ассортимент товара и продавщица за прилавком в стандартной униформе с белым колпаком на голове – все здесь было так похоже на один из множества обычных советских продуктовых магазинчиков. Что сразу впечатляло и разительно отличало этот grocery store от схожих предприятий советской торговли – так это невероятное обилие товаров. Что характерно, это были хорошо знакомые с детства виды и торговые марки советской пищевой продукции. Даже названия на ценниках и наклейках были те же, что и в рашке. Судя по всему, деятельность магазина была ориентирована главным образом на русскоязычных жителей этой части Квинса. Внутри лавочки толпился народ. Аркадий и продавщица тепло обменялись приветствиями как старые знакомые. Видимо, Аркадий просто хотел похвастаться передо мной сказочным эльдорадо в отдельно взятой частной лавке процветающей Америки. Но меня, бывшего директора вагона-ресторана, было трудно удивить продуктовым изобилием. В моих трудовых руках всегда были недосягаемые простолюдинам дефициты, не говоря уже о заурядных, повседневных продуктах питания. Семья ни в чем не нуждалась даже в голодные, провальные для страны, чумные перестроечные годы. Всего было в достатке. Нам повезло – мы выжили в это непростое время. Многих судьба обошла стороной. А то и вовсе стерла с лица земли. Тяжелое время – тяжкое бремя. Даже вспоминать не хочется…

не дай бог родиться и жить во время перемен…

Я с интересом наблюдал, как Аркадий, наигранно демонстрируя передо мной свое клиентское превосходство, покупает продукты. Разыгрывая передо мной свое маленькое шоу, он немного переигрывал, но продавщица, чутко улавливая фальшь в его словах, умело подыгрывала незадачливому актеру. Натянув на лицо маску сосредоточенной серьезности, хитрая женщина с артистической послушностью исполняла все требовательные просьбы постоянного покупателя. Выбрав нужный товар, Аркадий указывал на него пальцем и, как настоящий босс, не просил, но как бы приказывал:

– А подай мне 150 граммов вот этой колбаски. И еще 200 граммов сырка. Костромского. А окорок свежий? Отрежь тогда кусочек попостнее, грамм на 170. И пачку сигарет, ты знаешь каких. Да, и еще бутылку колы. Ты запиши все на меня. Как обычно. Спасибо, Цыля, Привет Семену. Have a nice day. Bye.

Процесс отоваривания, неторопливый, дружелюбный, перемежающийся взаимными расспросами о делах, здоровье и обменом последними новостями из личной жизни друзей и знакомых, продолжался более получаса. Остальные покупатели терпеливо ждали окончания диалога. Никто из очереди не возмущался. Напротив, люди с любопытством прислушивались к разговору – чужие сплетни и слухи всегда вызывают неподдельный интерес. К тому же все понимали – это реальная игра в бизнес, в которой всегда побеждает и прав тот, кто платит. Покупать в долг? В Америке? Как в каком-нибудь захолустном деревенском сельмаге? Поначалу мне это показалось довольно странным. И только ближе познакомившись с эмигрантской жизнью Нью-Йорка, понял, что жизненные устои еврейской общины и в Америке не растеряли прежней местечковой своеобычности. Нравы, привычки, правила поведения и нормы человеческих взаимоотношений благополучно эмигрировали за океан с различных территорий Советского Союза вместе с их обладателями. Короче – собралась межпуха на все времена. Ой-вей… После демонстрационного шопинга Аркадий отправился домой, а я, чуть обнюхавшись среди чужих людей, решил немного прогуляться. Захотелось подышать воздухом нью-йоркской жизни. Долго бродил по близлежащим улочкам, заполненным обычной людской толчеёй. С праздным туристическим любопытством осматривал местные достопримечательности: разнообразные магазины и лавчонки, рестораны и кафешки, припаркованные автолавки, мобильные лотки уличных торговцев «горячими собаками», самодеятельные прилавки из картонных коробок, на которые чернокожие и бездомные выкладывали незатейливую мелочевку в надежде заработать несколько монет. Поверх всей этой нескончаемой «суеты сует» на мощных клепаных металлических опорах возвышалась эстакада открытого путепровода метрополитена, ведущего в такие же человеческие муравейники, мало чем отличающиеся друг от друга. Мне было интересно все, на чем останавливался взгляд. Окружающее пространство было пропитано энергетикой бизнеса. Каждый дюйм улицы был заполнен активной деятельностью и движением. Повсюду царил незримый дух денег. В атмосфере всеобщей деловитости невольно рождалось желание двигаться, стремиться, действовать. Возникало удивительное и незнакомое, чувство непоколебимой уверенности в собственных силах. Скованность и внутренняя зажатость постепенно растворялись, и я решил применить полученные знания в реальной жизни. Возникло желание ощутить себя органической частичкой людской массы. Просто поговорить с кем-нибудь. Неважно о чем. Чтобы в диалоге услышать себя и мысленно объединиться с другим человеческим существом. Я долго выбирал объект для общения. Не решался нарушить чей-нибудь ритм жизни, опасался отказа. Наконец, в толпе мелькнула забавная детская физиономия – как раз то, что мне и нужно. С детьми проще найти общий язык – их непосредственность мгновенно разрушает границы между людьми. Мальчуган этот – типичный мультяшный персонаж – сразу вызывал добрую улыбку. Курносый, ушастый, смешной, он добродушно лыбился во весь свой широченный рот с таким видом, словно выиграл миллион долларов. Детское личико светилось неподдельной радостью. Просто так, без всякой на то причины. Так сияют лица всех счастливых детей. Парнишка этот был невероятно забавный. Как домашний щенок. Как сошедший с экрана персонаж из детского фильма. Характерный типаж американского школяра. На вид ушастому щену было лет восемь-десять. Крупную голову украшала ярко рыжая курчавая шевелюра. Розовощекое лицо было сплошь усыпано веснушками. Большие круглые очки висели на самом кончике носа мальчугана. Я подошел и, куртуазно играя интонацией, обратился к юному визави:

– Sorry for the concern sir. I’m sorry for my bad English. I’m in America recently, I don’t have enough language practice.

Вскинув голову, рыжеволосый внимательно, но без особой заинтересованности, взглянул на меня снизу вверх. Поправив пальцем сползающие с носа очки, пацаненок с серьезным видом заметил:

– Don’t worry about it. Everyone here is talking about mistakes.

И в заключение, совсем «по-взрослому», философски добавил:

– Аll people are wrong sir.

Пока я в мозгах переводил и переваривал услышанное, юный учитель жизни растворился в толпе. Вот так, прямо на улице, меня уел обычный американский мальчуган. Малое дитя, само того не подозревая, преподало взрослому дяде полезный урок. Поистине,

os parvulis veritatis.

Незатейливые слова мальчишки избавили меня от страха оказаться непонятым, вложили в руки ключ, открывший доступ в мир живого, непосредственного человеческого общения.

простые истины часто лежат на поверхности жизни.

главное – вовремя их заметить…

Ритм моего сердца совпал с пульсом этой страны.

Brighton Beach

На следующий день я намеревался посетить легендарный Брайтон-Бич, о котором был наслышан еще в Союзе. Brighton Beach или Little Odessa – район Нью-Йорка, исторически оккупированный и навечно обжитой русскоязычными эмигрантами. По характерным внешним признакам это место являло собой карикатурную копию совковой жизни. Из метро я вышел прямиком на центральную улицу Брайтона и сразу окунулся в бурлящий людской водоворот. Здесь, как и в оживленном центре любого большого города, царила всё та же уличная толчея и сутолока. На каждом шагу передо мной возникали знакомые с детства «гастрономы», «столовые», «закусочные», «пирожковые». Общепитовские заведения и продуктовую линию торговли сменяли «парикмахерская», «прачечная», «фотография». Чуть дальше – «театральная касса» и «книжная лавка». На стенах домов беспорядочно, часто одно на другое, были расклеены рукописные объявления о продаже, покупке, обмене и прочих мелких услугах. В нескончаемой череде мелких и средних общепитовских забегаловок сочным богатым пятном выделялся ресторан. Взглянув на знакомую вывеску «Метрополь», я подошел к витрине кабака и заглянул внутрь. Посетителей в ресторане не было – разгар рабочего дня. Не до развлечений – в это время американский народ пашет на бескрайних пажитях, куёт баксы в жарких кузницах. Каждый возделывает свою деляну. Каждый молотит по своей наковальне. В пустом зале ресторана одинокий официант сервировал «поляну». Знакомая картинка. Моя тема, профессиональная. Невольно обрадовавшись, я решил пообщаться с коллегой и постучал в витринное стекло, чтобы привлечь его внимание. Заметив меня, энергично и красноречиво жестикулирующего, халдей указал рукой на вход. Входная дверь была отворена, и я вошел в вестибюль. Навстречу мне вышел невысокий парень в белоснежной рубашке и темно-сером переднике почти до пят. Его причудливый видок меня чуточку рассмешил – мужик в длинном бабском кухонном переднике выглядел довольно забавно. В прошлом тоже халдей, я, к стыду своему, даже не знал, что передник – это обязательный элемент традиционной униформы официантов и подавальщиков мужского пола. Классика стиля всех приличных западных ресторанов. Угрюмо пробормотав «sorry», парень ткнул пальцем в циферблат наручных часов и предупредил, что у него есть всего пять минут на разговор со мной. Заметив на моем лице явное недоумение, пояснил, что общение с посторонними людьми на темы, не связанные с работой, официантам запрещено. За соблюдением этого драконовского правила в ресторане следит специальный человек – supervisor. За нарушение – штраф, повторно – увольнение. Типа «не нравятся порядки – скатертью дорога. На твое место – очередь в шляпах». Одно неловкое движение – и ты на улице… Я его услышал… Паренек был родом из Москвы. Уже год как в Нью-Йорке. На мои вопросы отвечал неохотно и скупо. Ничего интересного и утешительного он мне не поведал. Вместо дельных советов – сплошное нытье. Пашет как галерный раб – это все, что я уяснил из его слов. Считает, что ему еще повезло. Многие из его знакомых пребывают в гораздо худшем положении. Заметив в зале надсмотрщика, бедняга нервно задергался и, скомканно попрощавшись, привычной халдейской рысцой потрусил в свое ресторанное стойло. Плантация, а не кабак, короче… А я думал – свобода… Обломался… Что меня еще удивило на Брайтоне – вывески, надписи, указатели, объявления – вся эта зазывная рекламная канитель была сработана исключительно на русском языке. Вроде бы Америка, но ни словечка на английском. Здесь повсюду сквозит дух совка и слышится русская речь, преимущественно с еврейским акцентом. Те же манеры, реплики, замечания прохожих. Местечковый говор «бывших» перемежается незатейливой матерщинкой, употребляемой, как говорится, для связи слов в предложении. Ну, или чтобы не запамятовать родной язык. Но здесь, на Брайтоне, даже неотесанный русский мат звучит по-особенному. Незлобиво, мягко, песенно, даже забавно. В отличие от «американизированных» районов Нью-Йорка, где члены русскоязычной диаспоры предпочитают избегать случайных встреч с бывшими соотечественниками, на Брайтоне царит неиссякаемый дух дружелюбия и добрососедства. Окунувшись в атмосферу этого островка прошлого, начисто забываешь, что ты на чужбине, настолько специфична его обособленная жизнь. Как охарактеризовал этот район один пожилой эмигрант, «Брайтон – это огрызок СССР, летящий в бесконечность». Точнее не скажешь. Ни убавить. Ни прибавить… Город Нью-Йорк жил своей обычной жизнью. Я, как и положено незнакомцу, приветствовал его своим вниманием. Он, в свою очередь, как гостеприимный хозяин, посвящал меня в свое бытие. Thank you, Big Apple, «столица мира». Ты мне нравишься… Я возвратился домой под сильным и глубоким впечатлением от близкого знакомства с нью-йоркской жизнью. Уставший, но ужасно довольный прогулкой. Аркадий деловым тоном с кем-то разговаривал по телефону. Стояла жара. Хотелось пить. Я прошел на кухню и привычно набрал холодной воды из-под крана. Как дома. Полный стакан. Увидев, что я собираюсь все это выпить, Аркадий ужаснулся:

– Ты что делаешь, Фил! Отравишься! Мы не пьем сырую воду. Даже кипяченую. Это же очень вредно. Вон там, в углу, стоит баллон с питьевой водой. Пей на здоровье. Вот это да! Оказывается, мы в течение всей жизни утоляли жажду неправильной водой из-под крана, даже не подозревая, что это вредно для здоровья. Как после этого остались живы, одному богу известно. К тому же кроме ограниченного набора безалкогольных напитков и минералки торговля ничего не предлагала. В сознании советского человека вообще не укладывалась мысль о том, что за обычную питьевую воду надо платить деньги. Открыл кран – и лей, сколько хочешь. Все для блага народа. Слова Аркадия меня рассмешили. В ответ я лишь усмехнулся и залпом опрокинул в себя «вредоносную» жидкость. Вода из нью-йоркского водопровода заметно отличалась от «жесткой» питерской воды с хлорным привкусом. Она была мягкая и чистая. По вкусу напоминала колодезную или родниковую. Я с обескураженным видом повертел в руках пустой стакан:

– Да ничего. Нормальная водичка. Вкусная…

Моя реплика повисла в воздухе. Аркадий был деликатным человеком, поэтому вслух произносить ничего не стал. Он просто очень выразительно на меня посмотрел, и фраза «Ты что, ненормальный?» отчетливо прозвучала у меня в голове. Потом неодобрительно вздохнул и с укоризненной улыбкой покачал головой: «Oh these Russians!» Вернулась с работы Светлана. Войдя в гостиную, поморщилась и со свойственной ей детской непосредственностью выпалила:

– Чем это здесь так воняет? Ну и запашок. Как в общественном туалете. Фу…

На этой минорной ноте короткий, но очень эмоциональный, монолог закончился. Аркадий тактично промолчал. А я виновато опустил глаза – это был убийственный аромат моего «хатрика», распространившийся по всему апартаменту. Вечером я решил исправить утреннюю оплошность и решительно отправил флакон с венгерским парфюмом в мусорное ведро. Мелочь, конечно, но неприятно. И даже немного жалко – дефицит все-таки, да и привык к этому домашнему запаху. Но ситуация требовала от меня не ударить лицом в грязь и сохранить реноме. Точка. Прощай, «венгрия». Наутро в ванной комнате на полочке рядом с моими умывальными и бритвенными принадлежностями я обнаружил два изящных флакончика с логотипом «Christian Dior». На одном из них красовалась надпись «after shave», на другом – «eau de toilette for men». Я все понял. Мусорный контейнер был пуст. Пока я спал, Светлана, заметив в мусорке пузырек с «хатриком», решила компенсировать мне вынужденную утрату. А заодно и преподать урок эстетического вкуса русскому варвару. Тронуло. Откупорил один флакончик – повеяло невероятной свежестью и какой-то воздушной морской легкостью. Несмотря на тонкость полутонов, изысканный аромат французского парфюма звучал исключительно мужскими нотками с неуловимыми оттенками брутальности. Да уж, «Christian Dior» – это вам не «тройной» одеколон или какой-нибудь вонючий «хатрик». Одно слово – France… Фирма веников не вяжет… Вечером, после ужина, в благодарное «отмщение» за набор мужской парфюмерии, я преподнес Светлане свой подарочек – духи «for women» из той же Франции, стоически выстраданные моей благоверной в Ленинграде. Лицо Светы осветила искренняя радость. В Америке цена крохотного флакона духов этой марки равнялась ее недельной зарплате. Не каждая американка могла себе позволить подобное роскошество. Я тоже был рад, что сумел угодить людям, которые без лишних слов мне доверились, приняли и предоставили совершенно незнакомому человеку, стол и кров в чужой стране. Утром ребята отправлялись на работу, и я до вечера был предоставлен самому себе. В один из таких одиноких дней я решил развеяться и совершить пробежку. Привычной трусцой, как дома по парку. Облачившись в спортивный костюм, я вышел на улицу. Огляделся, выбирая в какую сторону направиться. В обозримом пространстве не заметил ничего похожего на зеленую зону. Повсюду, до самого горизонта, – сплошной серый асфальт и камень. И машины, машины, машины, бесконечными рядами припаркованные «бампер-к-бамперу» вдоль всего тротуара по обеим сторонам улицы. Для того, чтобы освободиться из парковочного капкана и выехать на проезжую часть, зажатый с обеих сторон водитель просто расталкивал подпирающие его автомобили мощными буферами своего авто. В подобной ситуации каждый поступал аналогичным образом. Это было в порядке вещей. Можно было оставлять машину в специально оборудованном паркинге, но аренда парковочного места обходилась недешево. Да и до самого паркинга надо было добираться на транспорте. А это – дополнительные расходы для бюджета обычной американской семьи. Чтобы зря не тратить лишние деньги, (а лишних денег, как известно, не бывает), большинство автовладельцев предпочитало пользоваться доступными возможностями уличной парковки. Оценив ситуацию, я решил просто бежать вдоль по улице куда глаза глядят. В критических опусах, публикуемых в советских газетах и журналах, ангажированные рыцари пера описывали Нью-Йорк как опасное и непригодное для проживания место на земле. Иных мнений, касающихся «врага номер один», в совковой прессе быть не должно – «не положено». Чтобы задушить свободомыслие, для журналистов была составлена специальная методичка – идеологический шаблон для написания подобных измышлений. Авторы лживых заказных статеек в описываемых ими местах никогда не бывали, но, брызгая злобной слюной, в один голос утверждали, что Нью-Йорк – это не город, но страшный монстр. Адово место. Над ним постоянно висит облако вредоносного смога, неуклонно убивающее все живое. Вдыхая злотворные миазмы, обитатели этого вместилища зла мрут как мухи прямо на улицах. Страшное дело! Я неспешно трусил по городским улочкам, вдыхал полной грудью ядовитый нью-йоркский смог и ни в коей мере не ощущал скорое приближение своей кончины. Напротив – воздух в городе был на удивление чист, несмотря на плотный, нескончаемый поток автомобилей. Это никак не укладывалось в моем сознании, долгие годы подвергавшемуся бомбардирове ложью и воздействию пропаганды. Но это был факт, очевидность которого не вызывала сомнений. Я даже специально принюхивался к выхлопным газам проносящихся мимо автомобилей, но вместо удушающей волны ядовитого газа ощущал лишь легкий запашок выхлопа переработанного топлива. Меня это несколько удивило. Позже Аркадий объяснил мне причину чистоты городского воздуха. Чтобы не разрушать экологическую систему и предотвратить выбросы ядовитых газов в атмосферу, в Америке владельцы автотранспорта обязаны устанавливать очищающие фильтры на выпускной коллектор своих авто. Нарушители порядка подвергаются штрафу, в разы превышающему стоимость установки защитного оборудования. За соблюдением этого закона следит специальная экологическая служба. «Капитализм тоже постоянно развивается», – добавил он. Вопросов нет. Факт налицо… Домашние вечера мы обычно проводили в задушевных беседах. И Света, и Аркадий не сомневались в том, что я выбрался из Союза с твердым намерением навсегда остаться в Америке. Поэтому направленность наших разговоров главным образом сводилась к тому, чтобы морально поддержать заблудшую овцу, направить неофита на «путь истинный», помочь новообращенному интегрироваться в новое сообщество. Вопреки уверенности моих друзей я не был готов сделать этот решительный шаг и радикально поменять свою жизнь. Возможно, неопределенность и отсутствие конкретики в выборе дальнейшего жизненного пути на переломном этапе бытия были моей ошибкой. А может быть, напротив – отсрочка в принятии решения помогла избежать многих неприятностей. Неизвестно еще, как сложилась бы моя дальнейшая жизнь, если бы я тогда решил остаться в штатах. Кто знает. Человек предполагает – бог располагает. Мы все – игралища в руках судьбы. Светлана даже пыталась сосватать мне потенциальную невесту – одинокую американку, коллегу по работе. Простодушная женщина искренне хотела помочь мне пустить корни в новой земле, любой ценой зацепиться за новую жизнь. Мне как эмигранту брак с гражданкой США принес бы кучу социальных бонусов: вид на жительство, разрешение на работу и в обозримом будущем самое главное – паспорт гражданина США. Оптимальный вариант для одинокого мужчины, свободного от брачных уз. В большинстве случаев американская семья представляет собой экономическое социальное образование. Это особенно заметно на примере эмигрантских сообществ. Люди создают семейный союз не по велению чувств, а для того, чтобы облегчить жизнь. В напряженном мире совместно выживать проще, и главное – дешевле. Я же никоим образом не вписывался в этот привлекательный сценарий. Поддаться импульсивному порыву, бросить на произвол жену, детей, предать их веру в тебя ради призрачной «красивой» жизни – подобное мог совершить только безнравственный и беспринципный эгоцентрик. Я не упоминаю о внезапной вспышке любовной страсти к женщине – это иное, возвышенное состояние души. Находясь в плену сладострастия, безумцы не только перечеркивают свое прошлое, но и сводят счеты с жизнью. Это – другое. Сейчас не об этом. У каждого человека в жизни есть якоря, которые удерживают его в прошлом. У меня в жизни был такой якорь, тяжеловесный и бесценный – моя семья. Кровная частичка моего организма. Сорваться с нравственной цепи, навсегда оставить в прошлом корневое и важнейшее – это было равносильно святотатству. И что потом? Вечный дрейф в житейском море в ожидании ветра. Случайные попутчики и попутчицы. Бесплодные поиски родственной души. Тоска и сожаления об утраченном. Несмотря на глубокое уважение, испытываемое к этой стране, у меня не было ни малейшего желании возлагать на алтарь вящей славы Америки покой и благоденствие родных людей. Слишком велика жертва даже ради персонального будущего. Чаша весов судьбы безоговорочно склонилась в сторону семьи. Sorry America… В жизни есть вещи, которые нельзя предавать… Ребята были по-доброму откровенны и на многое открыли мне глаза. Прежде, чем стать 100% американцами, они прошли нелегкий путь. После эмиграции надо было выживать. Начало было трудным. Помощи ждать было неоткуда. Добрый дядя Сэм оказался химерой. Поначалу Аркадий нанялся грузчиком в русский магазин, работал на стройке, по ночам разгружал товарные вагоны. Брался за любое дело, чтобы заработать на жизнь. Света занималась уборкой квартир и стиркой белья в домах богатых эмигрантов. Согревала и помогала пережить тяжелые времена только надежда на лучшее. До получения официального статуса ты – человек третьего сорта. Бесправное существо. Ноль без палочки. Piece of shit. Скверное ощущение, словно шоколадку дерьмом намазали. Не жизнь – существование. Сплошная борьба за выживание. Минули долгие годы мытарств и страданий прежде, чем жизнь наладилась. Они описывали американскую действительность без прикрас, ничего от меня не утаивая. Передо мной открывалась иная сторона жизни, весьма далекая от идеалистических представлений об этой стране. Иллюзорные картинки в розовом цвете, некогда запечатленные в голове наивного мечтателя, затушевывались грубыми мазками банальной житейской обыденщины. На поверку жизненная палитра эмигрантского сообщества оказалась весьма бедна и скупа на оттенки, придающие жизни особый колорит и неповторимый вкус. На бытовом полотне русскоязычной эмиграции преобладали исключительно серые тона с редкими промельками ярких пятен. Бледная мазня. Бесвкусица. Никакого разнообразия. Рутинное существование с притязаниями на исключительность. Хрень короче, если вдуматься… С глаз начала спадать романтическая пелена… Странно и немного печально… Все так хорошо начиналось… Отношение укоренившегося местного населения к новоприбывшим за американской мечтой исходило из принципа: понаехавшая в Америку «зелень» должна помучиться, как и все. Если «зеленый» не обладает выдающимися способностями или не имеет хорошо продающихся идей, патентов или капитала, то ему придется туго. Это значит «help yourself!» В США можно высоко подняться, но гораздо проще пасть на самое дно. Это крайне неприятный и болезненный процесс. Чем выше ты вскарабкался на вершину успеха, тем драматичнее будет падение.

В финале – шах и мат… Сегодня – ты босс в золотой карете и одеваешься во фрак. Завтра – нищий в грязном рубище среди бездомных клошаров на обочине судьбы. Со значительной частью русских эмигрантов именно так и происходило. Упёртым, настойчивым и наглым везло в этой жестокой игре на выживание – и счастливцы обретали выстраданную свободу. Нестойкие и слабосильные с треском проигрывали партию, теряя последнюю опору – надежду на свет в конце туннеля. Капитализм – это не поле чудес, это жизнь по закону джунглей – выживает сильнейший. В этой среде обитания работает негласное правило Ч. Ч. В. – «человек человеку волк», неумело завуалированное гуманистической фальшью человеколюбия. Никто из эмигрантов честно и открыто не признается в том, что на деле новая жизнь в Америке оказалась не настолько привлекательной и сладкой, каковой представлялась ранее. И мечтания не сбылись, и планы не осуществились. Полеты в облаках закончились, суровая реальность грубо приземлила. Чтобы заглушить ноющее чувство разочарования и скрыть собственную несостоятельность, человек будет с пеной у рта доказывать вам преимущества и преподносить все прелести болота, в котором он вынужден обитать. Причем, по собственной воле. Возможно, решение эмигрировать было поспешным и опрометчивым шагом, но признать собственные ошибки очень нелегко. Не говоря уже о том, чтобы возвратиться обратно без гроша в кармане. Даже раскаявшиеся «предатели» родины-мамы непременно вызовут презрение всего советского народа, и будут покрыты позором до конца дней своих. Решающим аргументом в самооправдании неприглядного существования служит твердое убеждение в том, что все тяготы и лишения заморской жизни – это самопожертвование во имя будущего своих отпрысков. Трудно возразить против столь высокодуховной мотивации. Дети – это святое. Все лучшее – детям. Что может быть благороднее, чем своими страданиями унавоживать почву для взращивания будущих поколений? Старо как мир: «мы не жили, пусть хоть дети поживут». И как печать заклятия – вымученная улыбочка поверх нарочито довольной физиономии – «i’m fine – у меня лучше, чем у других… завидуйте». Американская мечта – не национальный миф. Мечта сакральна. В Америке культ успеха возведен в абсолют. Люди здесь живут по принципу: «сегодня лучше, чем вчера, завтра лучше, чем сегодня». Здесь никто глубоко не копает. Не заглядывает в душу. Никто не задумывается над тем, что паспорт USA – это узаконенное экономическое крепостное право. В стране равных возможностей существует единственная идея равенства – количество долларов и coca-cola…