Читать книгу Игроки с Титана (сборник) - Филип К. Дик - Страница 7

Телефонный звонок Рэя Калвина озадачил Уиндема-Мэтсона. Он ничего толком не понял – отчасти из-за быстрой и отрывистой речи Калвина, отчасти потому, что тот позвонил в полдвенадцатого ночи, когда Уиндем-Мэтсон развлекался с гостьей в своем номере отеля «Муромати».

– Вот что, приятель, – сказал Калвин, – мы возвращаем последнюю партию. Вернули бы и остальную дрянь, если бы уже за нее не заплатили.

Естественно, Уиндему-Мэтсону захотелось узнать, в чем дело.

– В том, что весь ваш товар – туфта.

Уиндем-Мэтсон оторопел.

– Но ведь вы знали, Рэй, вы всегда были в курсе! – Он оглянулся. Девицы поблизости не было, наверное, ушла в ванную.

– Да, я знал, что вы штампуете подделки, – сказал Калвин. – Но речь о другом. О паршивом качестве последней партии товара. Короче, мне наплевать, стреляли из револьвера, который вы нам подсунули, в Гражданскую войну или нет. Для меня важно, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что это «кольт» сорок четвертого калибра, такой-то номер по каталогу. Он должен отвечать стандартам, ясно? Вы знаете Роберта Чилдена?

– Да. – Фамилия была знакомой, хотя в эту минуту Уиндем-Мэтсон не мог вспомнить человека, которому она принадлежит. Какой-то сошке не из самых мелких.

– Сегодня Чилден был здесь, у меня в офисе. Он только что ушел, я звоню из конторы, не из дома. Вломился и давай буянить. Он вне себя от злости. Будто бы некий важный посетитель – джаповский адмирал, ни больше ни меньше – то ли приходил к нему, то ли присылал своего холуя. Чилден говорил о сделке на двадцать тысяч. Тут он, конечно, приврал, но в остальном я верю: к нему приходил япошка, хотел что-то купить, одним глазком взглянул на ваш «кольт-арми», назвал его липой, убрал деньги в карман и был таков. Что вы на это скажете?

Сказать Уиндему-Мэтсону было нечего, но он сразу подумал о Фрэнке и Маккарти. Они обещали кое-что предпринять – вот оно, это «кое-что».

Но зачем им понадобилось пугать Чилдена? Его охватил чуть ли не суеверный страх. Как они пронюхали, куда ушел револьвер, сработанный еще в феврале? Можно было ожидать от них обращения в полицию, или в газеты, или даже в муниципалитет Сакраменто, к буратинам; но по всем этим направлениям он бы смог нанести эффективные контрудары. Просто мистика какая-то! Он не знал, как ответить Калвину, – долго бормотал оправдания, пока наконец не сумел закруглить беседу.

Положив трубку, Уиндем-Мэтсон осознал, что Рита давно вышла из спальни и слышала весь разговор. Она нетерпеливо расхаживала по комнате в комбинации из черного шелка. По плечам в редких крапинках веснушек рассыпались светлые волосы.

– Позвони в полицию, – предложила она.

«А может, дешевле обойдется, если я предложу им тысячу-другую отступных? – подумал он. – Они не откажутся. Наверное, как раз этого и добиваются. У такой мелочи и запросы невелики, две тысячи кажутся им громадными деньгами. Ну да, вложат их в свое дело, через месяц прогорят, и опять в кармане ни гроша».

– Нет, – ответил он.

– Почему? Шантаж – это преступление.

«Ей трудно понять», – подумал Уиндем-Мэтсон. Он привык платить, привык нести производственные расходы. Хочешь стоять над другими – не жалей денег. Да и сумма на сей раз смешная. Но в чем-то она права.

«Я заплачу им две тысячи, – решил Уиндем-Мэтсон. – А еще свяжусь со знакомым полицейским, инспектором из городской администрации. Пусть посмотрят, нет ли у них чего-нибудь на Фрэнка и Маккарти. На тот случай, если они снова придут вымогать».

«Кто-то мне говорил, что Фрэнк – жид, изменивший форму носа и фамилию, – вспомнил он. – Тем лучше, надо только известить германское консульство. Чего проще. Консул потребует у япошек выдачи Фрэнка, и, как только этот педрила окажется за демаркационной линией, его засунут в газовую камеру. Вроде у них в Нью-Йорке есть такой лагерь, – подумал он. – С печами».

– Удивляюсь, – сказала Рита, пристально глядя на него, – как можно безнаказанно шантажировать парня с твоим-то положением.

– А я объясню, – рассеянно ответил Уиндем-Мэтсон. – Дело в том, что весь этот бизнес, связанный с историей, – сущая чепуха. Просто япошки – олухи. Сейчас докажу. – Он быстро прошел в свой кабинет, вернулся с двумя зажигалками и положил их на кофейный столик – Вот, глянь. На вид не отличить. Но историческую ценность имеет только одна. – Он ухмыльнулся. – Возьми. Пойдем дальше. На рынке одна из них стоит тысяч сорок-пятьдесят.

Рита робко взяла зажигалки и поднесла к глазам.

– Ну? – подзадорил ее Уиндем-Мэтсон. – Чувствуешь историчность?

– Что еще за «историчность»?

– Так говорят о вещах, содержащих в себе историю. Слушай дальше. Одна из этих «Зиппо» лежала в кармане Франклина Рузвельта в момент его убийства. А другая – нет. Одна имеет историческую ценность, да еще какую. Другая выеденного яйца не стоит. Ну, ты чувствуешь? – допытывался он. – Ничего ты не чувствуешь. Нет тут ни «мистической тонкой материи», ни «ауры».

– Ух ты! – благоговейно воскликнула Рита. – Правда, что ли, одна из них была у Рузвельта?

– Да. И я знаю которая. Понимаешь теперь? Все это большое надувательство, люди сами себя обманывают. Скажем, твой пистолет побывал в какой-нибудь знаменитой битве, например в Маас-Аргоннской операции,[50] но если ты об этом не знаешь, то и пистолет кажется тебе самым обыкновенным. Все это вот здесь! – Он постучал себя по лбу. – В уме, а не в пистолете. Я тоже был коллекционером. В сущности, поэтому и занялся нынешним бизнесом. Собирал ранние марки британских колоний.

Сложив руки на груди, Рита стояла у окна и смотрела на огни центра Сан-Франциско.

– Не погибни он, мы бы выиграли войну, – задумчиво произнесла она. – Так говорили мои родители.

– Так вот, – продолжал Уиндем-Мэтсон, – представь, что в прошлом году кто-нибудь – неважно кто, хотя бы правительство Канады – обнаружил клише старинных марок. И не только клише, но и краску. И запас…

– Я не верю, что одна из этих зажигалок принадлежала Франклину Рузвельту, – перебила его Рита.

Уиндем-Мэтсон хихикнул.

– В том-то и дело! Мне придется доказать это с помощью документа. Понимаешь? Вещь не говорит сама за себя, ее ценность должна подтверждаться бумагой. А следовательно, вся возня с историческими редкостями не имеет смысла. Это массовый самообман.

– Покажи бумагу!

– Пожалуйста.

Он снова прошел в кабинет и снял со стены листок в рамке – сертификат Смитсоновского института.[51] Зажигалки и сертификат стоили целого состояния, но Уиндем-Мэтсон не жалел – они позволяли ему доказать свою правоту, доказать, что слово «подделка» – пустой звук, поскольку слово «оригинал» тоже ничего не значит.

– «Кольт сорок четыре» – это «кольт сорок четыре», – провозгласил он, возвратясь в гостиную. – Важны система и калибр, а не год изготовления. Поскольку значение имеет лишь то…

Рита протянула руку. Он отдал сертификат.

– Значит, одна из них все-таки подлинная, – сказала она наконец.

– Да. Вот эта. – Он подал ей зажигалку с длинной царапиной на боку.

– Пожалуй, мне пора, – сказала Рита. – Как-нибудь вечерком еще увидимся.

Она вернула сертификат и зажигалку и направилась в спальню, где осталась ее одежда.

– Почему?! – раздраженно крикнул он, идя следом. – Чего бояться? Нам никто не помешает, жена в клинике, приедет через несколько недель… Я же тебе объяснил ситуацию. Отслоение сетчатки…

– Дело не в этом.

– А в чем?

– Будь любезен, вызови велотакси, пока я одеваюсь, – попросила Рита.

– Я сам тебя отвезу, – буркнул Уиндем-Мэтсон.

Она оделась. Вернувшись из прихожей с ее пальто, Уиндем-Мэтсон застал Риту в кабинете, погруженную в раздумья. Казалось, ее что-то гнетет.

«Прошлое, – понял он. – Оно навевает грусть на многих. И я-то хорош, что завел этот разговор! – упрекнул он себя. – Но ведь она такая молоденькая – я думал, она и не слышала о Рузвельте ничего».

Рита опустилась на колени возле книжного стеллажа и взяла с нижней полки книгу.

– Ты читал?

Он напряг близорукие глаза. Яркая обложка. Роман.

– Нет, – ответил он. – Это жена купила. Она много читает.

– Тебе бы следовало прочесть.

Уиндем-Мэтсон неохотно взял книгу.

– «И наестся саранча», – прочитал он вслух. – Это не из тех ли книг, что запрещены в Бостоне?

– Не только в Бостоне, но и во всех Соединенных Штатах. Ну и в Европе, разумеется. – Рита вышла в прихожую и остановилась у двери.

– Слыхал я об этом Готорне Эбендсене.

На самом деле Уиндем-Мэтсон ничего о нем не слышал. И о романе знал только то, что он очень популярен. Еще одна причуда, еще одно массовое безумие. Он наклонился и воткнул книгу обратно.

«Некогда мне глотать модную беллетристику. Дел по горло. Конечно, секретарши любят читать всякую дрянь, – сердито подумал он. – Дома, в постели перед сном. Их это возбуждает. Нет бы все делать по-настоящему, но настоящего они боятся. И хочется и колется…»

– Любовная история? – проворчал он, отворяя входную дверь.

– Нет. Роман о войне.

На пути к лифту она добавила:

– Он пишет то же самое, что говорили мои родители.

– Кто? Этот Эбботсон?

– Да. Предлагает гипотезу: если бы Джо Зангара промахнулся,[52] Рузвельт вытащил бы Америку из Депрессии и вооружил ее так, что… – Рита умолкла – они подошли к лифту, где в ожидании стояли люди.

Позже, когда «Мерседес-Бенц» Уиндема-Мэтсона катил по ночной улице, она снова заговорила о книге:

– Идея Эбендсена в том, что Рузвельт был очень сильным президентом, не слабее Линкольна. Фантастическая гипотеза изложена в форме романа. Рузвельт не гибнет в Майами, а живет дальше и переизбирается на второй срок в тридцать шестом, и вплоть до сорокового он все еще президент. Понимаешь теперь? Когда Германия нападает на Англию, Францию и Польшу, Рузвельт у власти. И он все понимает и принимает меры. При нем Америка становится сильной державой. Гарнер[53] вообще-то был никчемным президентом. Наделал уйму ошибок. А так в сороковом вместо Брикера[54] избрали бы демократа…

– Это по мнению твоего Эдельсона. – Уиндем-Мэтсон холодно взглянул на нее.

«Боже, – подумал он, – прочтут какую-то книжонку и разглагольствуют, словно…»

– Так вот, вместо изоляциониста Брикера в сороковом президентом становится Рексфорд Тагуэлл.[55] – Ее гладкая кожа блестела в свете уличных фонарей, глаза широко распахнулись. Рита возбужденно жестикулировала. – Он оказался активным приверженцем антифашистской политики Рузвельта. Поэтому в сорок первом Германия побоялась прийти на помощь Японии. Не выполнила своих обязательств. Соображаешь? – Она повернулась к Уиндему-Мэтсону и вцепилась в его плечо. – И в результате Германия и Япония проиграли войну!

Он засмеялся.

Спутница не сводила с Уиндема-Мэтсона глаз, словно пыталась отыскать что-то в его лице. Он не мог понять что, к тому же надо было следить за дорогой.

– Это не смешно, – холодно произнесла Рита. – Такое вполне могло случиться. Штаты побили бы японцев, и…

– Как? – заинтересовался Уиндем-Мэтсон.

– Как раз об этом и он пишет. – Она помолчала секунду и добавила: – В форме романа. В книге много художественного вымысла, для занимательности. Его герои – двое влюбленных, как раз то, что нужно читателю. Парень служит в американской армии, а девушка… Впрочем, неважно. Так вот, президент Тагуэлл – далеко не дурак и прекрасно понимает, что затеяли японцы. Ничего, – поспешила добавить она, – об этом можно говорить, в ТША «Саранча» не запрещена. Я слышала, она очень популярна среди япошек, даже на Родных островах. Нашумевшая книга.

– Слушай, а как насчет Пёрл-Харбора? – спросил Уиндем-Мэтсон.

– Президент Тагуэлл заранее увел все корабли в море, и флот США не погиб.

– Ну конечно…

– Так что Пёрл-Харбора, можно сказать, не было. Японцы напали, но смогли потопить лишь несколько небольших кораблей.

– Как, ты говоришь, он назвал книгу? «Саранча»?..

– «И наестся саранча». Это из Библии.[56]

– Значит, япошки проиграли, потому что не было Пёрл-Харбора? Послушай, что я тебе скажу. Япония победила бы в любом случае.

– В книге флот США не дает им захватить Филиппины и Австралию.

– Так то в книге. А на деле их флот был не чета нашему. Я хорошо знаю джапов, они бы из кожи вон вылезли, но завладели Тихим океаном. А Штаты после Первой мировой переживали упадок. В той войне пострадали все страны.

Рита упрямо возразила:

– Если бы немцы не захватили Мальту, Черчилль остался бы у власти и привел Англию к победе.

– Да неужели?

– В конце концов он бы разгромил Роммеля в Северной Африке.

Уиндем-Мэтсон ответил на это грубым хохотом.

– А победив Роммеля, англичане могли двинуться через Турцию на соединение с остатками русских армий. В книге они останавливают рвущихся в глубь России немцев у одного города на Волге. Этот город никому не известен, но он существует, я нашла его в старом атласе.

– Как он называется?

– Сталинград. Там британцы добились перелома в войне. А Роммелю так и не удалось прорваться к отступающим из России армиям, которыми командовал фон Паулюс. Помнишь его? И немцы не сумели выйти ни на Ближний Восток – к нефти, ни в Индию – на соединение с японцами. И…

– Ни один военачальник не смог бы победить Эрвина Роммеля, – возразил Уиндем-Мэтсон. – И не могло быть событий, примерещившихся твоему писаке. Как бы ни защищали англичане русский город с геройским названием Сталинград, большего, чем недолгой отсрочки своей гибели, они бы не добились. Да будет тебе известно, я встречался с генералом Роммелем. В сорок восьмом, будучи по делам в Нью-Йорке. (На самом деле он лишь издали видел военного губернатора США на приеме в Белом доме.) Вот это человек! Какое достоинство, какая стать! В общем, я знаю, о чем говорю.

– Да, ужасно было, когда генерала Роммеля отозвали и на его место прислали это чудовище Ламмерса.[57] До него не было ни казней, ни концлагерей.

– При Роммеле лагеря были.

– Но… – Рита запнулась. – Неофициально. Возможно, подлецы из СС и творили мерзости, но… Роммель был не такой, как другие. Он походил на старых пруссаков – суровый…

– Хочешь знать, кому США обязаны своим возрождением? – спросил Уиндем-Мэтсон. – Кто не пожалел труда для воссоздания американской экономики? Альберт Шпеер.[58] Не Роммель и не Организация Тодта.[59] Шпеер оказался самым полезным из тех, кого Партай послала в Северную Америку. При нем снова заработали заводы, корпорации – вся промышленность, и неплохо заработали. Хотел бы я, чтобы и у нас было то же самое. А то какую отрасль ни возьми, везде конкурируют не меньше пяти компаний, неся ужасающие убытки. Ничего глупее, чем соперничество в экономике, не придумаешь.

– Моя подруга жила в трудовых лагерях и рабочих поселках, что построили на Востоке, – сказала Рита. – Я бы на ее месте не выдержала. Представляешь, там вскрывают почту. Она ни о чем не могла рассказать мне, пока не вернулась сюда. Их будили оркестром в полседьмого…

– Ничего, привыкла бы. Тебе бы обеспечили чистое жилье, сносное питание, медицинское обслуживание и условия для отдыха. Чего еще требовать, яйца в пиво?[60]

Большой немецкий автомобиль бесшумно пронизывал холодный ночной туман Сан-Франциско.

* * *

Господин Нобусукэ Тагоми сидел на полу, подобрав под себя ноги, и дул в пиалу с китайским чаем, с улыбкой поглядывая на Бэйнса.

– А вы здесь неплохо устроились, – нарушил молчание Бэйнс. – И вообще, на Тихоокеанском побережье очень спокойно. Совсем не так, как… там. – Он не стал уточнять.

– «Гром приходит, и оживаешь. Если он подтолкнет тебя к действиям, будешь свободен от неудач».[61]

– Простите?

– Это оракул. Один из его афоризмов. Я, как здесь говорят, парю в небесах…

«Витаю в облаках, – мысленно поправил Бэйнс и усмехнулся. – Да, верно, именно этим они тут и занимаются».

– Мы выглядим нелепыми, поскольку живем по книге, которой пять тысяч лет. Задаем ей вопросы так, будто она живая. А она действительно живая, как Библия христиан. На свете много живых книг. Это не метафора: книга обладает душой. Вы понимаете? – Тагоми внимательно следил за лицом Бэйнса.

Тщательно подбирая слова, Бэйнс ответил:

– Знаете, я не силен в религиях. Это не моя специальность. Предпочитаю обсуждать темы, в которых я худо-бедно разбираюсь.

Действительно, он почти не понимал господина Тагоми.

«Наверное, я устал, – решил Бэйнс. – С той минуты, как я здесь оказался, все как будто приобрело карликовые размеры. Все кажется мелким, незначительным… нелепым, что ли. При чем тут книга, которой пять тысяч лет, при чем тут часы “Микки-Маус”, при чем тут Тагоми, при чем тут хрупкая чашка в его руке… и огромная, уродливая голова бизона, злобно глядящая на меня со стены?»

– Что символизирует эта голова? – спросил он вдруг.

– Ничего, – ответил Тагоми. – Просто зверь, один из тех, что в былые времена помогали выживать аборигенам.

– Ясно.

– Показать вам охоту на бизонов? – Тагоми опустил пиалу на столик и встал. Дома по вечерам он носил шелковый халат, белый пояс и шлепанцы. – Это целое искусство. Вот я еду на «железном коне». – Он опустился на корточки. – На коленях – верный винчестер шестьдесят шестого года из моей коллекции. – Он вопросительно посмотрел на Бэйнса. – Вы, наверное, устали с дороги, сэр?

– Боюсь, что да, – ответил Бэйнс. – Слишком много впечатлений. Да и дела висят тяжким грузом…

«И кое-что еще, – добавил он мысленно. У него раскалывалась голова. – Интересно, можно ли здесь раздобыть обезболивающие таблетки фирмы “ИГ Фарбен”?»

Он привык к ним с тех пор, как приобрел хронический фронтит.

– Все мы должны во что-то верить, – сказал Тагоми. – Нам не дано заглянуть в будущее. Мы не знаем ответов.

Бэйнс кивнул.

– Моя жена найдет какое-нибудь лекарство от головной боли, – пообещал Тагоми, видя, что гость снял очки и трет лоб. – Это у вас от напряжения глазных мускулов. Извините. – Он поклонился и вышел из комнаты.

«Что действительно нужно, так это выспаться, – подумал Бэйнс. – Всего-навсего провести ночь в постели. А может, мне просто не по плечу дело, за которое я взялся? Инстинктивно хочется спрятать голову в песок».

Когда Тагоми вернулся с таблеткой и стаканом воды, Бэйнс произнес:

– Видимо, мне действительно придется пожелать вам спокойной ночи и отправиться в гостиницу. Мы могли бы встретиться завтра и решить все вопросы. Сейчас я должен лишь кое-что уточнить. Вам не говорили о третьем лице, которое примет участие в наших беседах?

Мелькнувшее на лице Тагоми удивление тут же сменилось напускной беззаботностью.

– Мне об этом ничего не известно. Было бы интересно узнать.

– Это человек с Родных островов.

– Вот как? – На сей раз Тагоми не выдал удивления. Он вполне владел собой.

– Бизнесмен в летах, отошедший от дел, – пояснил Бэйнс. – Путешествует морем и уже две недели в пути. У него предубеждение к полетам.

– Видимо, в больших летах, – заметил Тагоми.

– Он по-прежнему в курсе всего, что касается экономики Родных островов, и может предоставить нам необходимую информацию. Сан-Франциско он выбрал для отдыха. Наверное, мы могли бы обойтись и без его услуг, но при его участии наша беседа окажется более плодотворной.

– Да, – кивнул Тагоми, – скорее всего, его помощь будет не лишней. Я два года не был на Родных островах и плохо представляю, как обстоят дела с рынком сбыта.

– Вы хотели дать мне таблетку.

Спохватившись, Тагоми опустил глаза и увидел, что таблетка и стакан все еще у него в руках.

– Простите. Это очень сильное средство, заракаин. Его выпускает фармацевтическая фирма в Китайском регионе. – Протягивая руку ладонью вверх, он добавил: – Не вызывает привыкания.

– Возможно, этот пожилой господин напрямую свяжется с вашей Торговой миссией. Чтобы ему не отказали в приеме, я на всякий случай напишу его имя. Мне не доводилось с ним встречаться, но, по моим сведениям, он глуховат и эксцентричен. Я бы хотел быть уверен, что с ним обойдутся вежливо. – Казалось, Тагоми понял, что Бэйнс имеет в виду. – Он любит рододендроны и будет просто счастлив, если кто-нибудь из ваших помощников в течение получаса, пока мы готовимся к беседе, поговорит с ним о рододендронах.

Бэйнс проглотил таблетку, запил водой и достал авторучку и блокнот.

– Господин Синхиро Ятабэ, – прочитал Тагоми и бережно положил записку в бумажник.

– И еще одно.

Господин Тагоми замер с пиалой у рта.

– Деликатный нюанс. Видите ли, этот господин… несколько стеснен в средствах. Ему под восемьдесят. В конце карьеры некоторые из затеянных им предприятий оказались не слишком удачными. Вы понимаете?

– То есть теперь он небогат, – сказал Тагоми, – вероятно, даже живет на пенсию.

– Именно. И пенсия плачевно мала. Поэтому ему приходится немного… подрабатывать.

– Нарушая некоторые мелочные постановления, – подхватил Тагоми. – Ох уж это мне Родное правительство и его чиновники-бюрократы. Я понял вас. Пожилой господин получает за консультации гонорар и не отчитывается перед Пенсионным фондом. А для этого нужно, чтобы мы никого не ставили в известность о цели его визита. Пусть считают, что эта цель – всего лишь отдых.

– Вы проницательны, – улыбнулся Бэйнс.

– Я сталкивался с подобной ситуацией. К сожалению, наше общество не решило проблему стариков. А их число растет по мере совершенствования медицины. У китайцев мы научились чтить и ценить старость. В этом отношении немцы вызывают у нас неприятие, близкое к возмущению… Я слышал, стариков они уничтожают.

– Немцы… – промямлил Бэйнс и снова потер лоб. Подействовало ли лекарство? Он пока чувствовал лишь легкую сонливость.

– Вы родом из Скандинавии и, несомненно, часто бываете в Festung Europa. Даже сюда прилетели из Темпельхофа. Там к ним такое же отношение? Что вы, нейтрал, об этом думаете?

– Простите, я не понял, – пробормотал Бэйнс. – Какое отношение? К кому?

– К старым, больным, немощным, умственно неполноценным и так далее. «А какая польза от новорожденного младенца?» – спросил когда-то известный англосаксонский философ.[62] Я запомнил этот вопрос и многократно задумывался над ним. В общем-то, никакой пользы, сэр.

Бэйнс что-то невнятно пробормотал. Очевидно, это было проявлением уклончивой вежливости.

– Должен ли человек служить орудием для удовлетворения нужд ближнего? – спросил японец и наклонился к мистеру Бэйнсу. – А какова точка зрения нейтрала?

– Не знаю, – сказал мистер Бэйнс.

– Во время войны я служил в Шанхае, занимал незначительный пост в Китайском регионе, – сообщил господин Тагоми. – Там, в квартале Хоньоо, поселили евреев, интернированных Имперским правительством. Они жили на средства «Джойнта».[63] Советник нацистского посольства в Шанхае потребовал, чтобы мы их уничтожили. Помню ответ моего начальника: «Это противоречит нашим представлениям о человечности». Требование посла было отвергнуто как варварское. На меня это произвело впечатление.

– Понимаю, – пробормотал Бэйнс.

«Прощупывает», – подумал он и насторожился.

Ему стало легче, голова уже не болела, мысли перестали путаться.

– Нацисты всегда считали евреев небелыми, азиатами. Но никто из высокопоставленных японцев, даже членов Военного кабинета, не разделял этого мнения. Я никогда не беседовал на эту тему с гражданами рейха, с которыми мне доводилось…

– Простите, но я не немец, – перебил его мистер Бэйнс, – и вряд ли могу говорить за них.

Он встал и направился к выходу. Задержавшись в дверях, произнес:

– Завтра мы продолжим нашу беседу. А сейчас прошу меня простить. Что-то голова плохо соображает. – На самом деле голова соображала прекрасно.

«Надо убираться отсюда, – решил он. – Этот человек слишком круто за меня взялся».

– Простите меня за глупый фанатизм, – произнес Тагоми, спеша распахнуть перед Бэйнсом дверь. – Увлекшись философскими рассуждениями, я забыл об элементарной вежливости. Прошу сюда.

Он выкрикнул что-то по-японски, и внизу отворилась парадная дверь. Появился юный азиат, слегка поклонился, глядя на мистера Бэйнса.

«Шофер», – предположил тот.

«Наверное, мои донкихотские разглагольствования в ракете “Люфтганзы” каким-то путем дошли до японцев, – подумал он вдруг. – Зря я разболтался с этим, как его… Лотце. Зря. Но сейчас поздно жалеть.

Напрасно я ввязался в это дело. Не подхожу я для него. Вообще ни для чего подобного не гожусь».

Но тут пришли другие мысли, успокаивающие:

«Швед вполне мог разговаривать с Лотце в таком духе. Все в порядке. Я не допустил промашки. Пожалуй, я излишне осторожничаю. Не могу избавиться от привычек, выработанных в прежней ситуации. Здесь о многом можно говорить открыто. К этому еще надо привыкнуть».

Но этому противилось все его естество. Кровь в венах, кости, мышцы.

«Открой рот, – твердил он себе. – Скажи что-нибудь. Любой пустяк. Выскажи свое мнение. Не молчи, если не хочешь уйти ни с чем…»

– Возможно, ими движет некий мощный подсознательный архетип, по Юнгу.

Тагоми кивнул:

– Понимаю вас. Юнга я читал.

Они пожали друг другу руки.

– Завтра утром я вам позвоню, – пообещал мистер Бэйнс. – Доброй ночи, сэр.

Они раскланялись.

Молодой японец улыбнулся, прошел вперед и произнес несколько слов.

– Что? – переспросил Бэйнс, сняв с вешалки пальто и выходя на крыльцо.

– Он обратился к вам по-шведски, сэр, – пояснил Тагоми. – Он изучал историю Тридцатилетней войны в Токийском университете и восхищен вашим героем Густавом Адольфом.[64] – Тагоми сочувственно улыбнулся. – Но очевидно, что его попытки овладеть столь чуждым для японского уха языком оказались безуспешными. Наверное, пользовался грампластинками. Он ведь студент, а среди студентов, благодаря дешевизне, грампластинки весьма популярны.

Похоже, молодой японец не понимал по-английски. Он с улыбкой поклонился.

– Ясно, – пробормотал Бэйнс. – Ну что ж, пожелаю ему удачи.

«Боже мой! – подумал он. – Никаких сомнений – этот юнец всю дорогу будет приставать ко мне с вопросами на шведском».

Бэйнс с трудом понимал этот язык, и то лишь когда слова произносились правильно и внятно. А тут – японец, кое-как изучивший шведский по грампластинкам!

«Ничего у нас с ним не получится, – подумал Бэйнс. – Но он от меня не отстанет, пока не довезет до гостиницы, – ведь ему, быть может, никогда в жизни не доведется встретить другого шведа. – Бэйнс мысленно застонал. – Какие муки нас ждут!»