Читать книгу Как Шагал в нарисованном Витебске шагал - Галина Дербина - Страница 11

Часть 1. 1973 год
Глава 9. Полет Шагала на волшебном петухе

Оглавление

Петух выглядел очень живописно. Прежде всего, он был синего цвета с огромным, как у павлина, изумрудным хвостом. Окончания перьев хвоста заканчивались фиолетовыми пятнами с лиловыми обрамлениями. Петушиные глазки приветливо взирали на окружающих. На груди красовались все те же стрелки, что и на часах. Как выяснилось впоследствии, стрелки выполняли роль пропеллера. Крылья у петуха были не очень большие, зато сразу по два с каждой стороны. Когда он летел вперед, использовал первую пару крыльев, а если надо было дать задний ход, вторую. На одном из крыльев висела серебряная сабелька. Тело петушка опиралось на две тонкие желтые ноги, обутые в красные ботфорты с серебряными шпорами. Он встрепенулся, кукарекнул и произнес:

– Здравствуйте, дорогие господа художники, уважаемые маэстры и прекрасные кобылы! Меня зовут Петр Петрович.

– Очень приятно познакомиться, – сказал Шагал, слегка поклонился и представил присутствующих.

– Я так понимаю, что вы собрались в далекое путешествие, а если ко-ко-конкретно, в Витебск? – спросил петух, потрясывая головой и повернувшись к Шагалу правой стороной. Разговаривая, ему приходилось все время вертеть ею, так как петушиные глазки располагались по бокам головы, царственно украшенной алым гребешком.

– Да, я мечтаю об этом, – молвил художник.

– Что ж, я не против отвезти вас туда, но прежде давайте отобедаем, путь нам предстоит не близкий.

– Я сыт, – проинформировал Марк Захарович петуха и осведомился у друзей, кто и чем хотел бы закусить.

– Я вообще никогда не голоден, меня музыка питает. Как только захочу есть, поиграю на скрипке – и пожалуйста: сыт, пьян и нос в табаке, – весело сообщил Скрипач.

Озорница ответила не сразу, вначале она кокетливо передернула туфлями-копытами, потом повертелась, оправляя платье и фартук, встряхнула головой так, что волосы разлетелись по плечам непослушной гривой, и только после этого, скромно опустив глаза, тихо произнесла:

– А я… Ах, мне неловко признаться. Извините меня, достопочтенные мужчины и благородный господин петух, но я всегда хочу есть. Это моя особенность, уж очень я люблю на досуге пожевать ржаного хлебушка с солью, а когда я занята работой, то тем более не прочь закусить. Как говорила моя любимая бабушка, если во рту что-то вкусненькое, то любая, даже самая тяжелая работа спорится лучше. Так что я с удовольствием отобедаю. Предлагаю поступить так: давайте вначале съедим ваше, а потом каждый полакомится тем, что у него имеется в запасе.

Услышав в свой адрес «благородный господин», Петр Петрович удовлетворенно кукарекнул, повернулся к кобылке бочком, подмигнул левым глазом и по секрету прошептал ей на ухо:

– Уважаемая красавица, советую вам всегда и при всех обстоятельствах, отвечая на вопрос «не голодны ли вы?», держаться именно этой версии. Тогда мы с вами не пропадем, – и он весело кукарекнул. Затем петух, нарочито выпячивая грудь и подкручивая стрелки, словно усы, подошел к хозяину дома. Выразительно взглянув на него сначала одним глазом, потом другим, сообщил: – В обычные дни я на обед употребляю стеклярус, в крайнем случае, бисер, но сегодня мне надо заправиться более калорийным питанием, а если ко-ко-конкретно, жемчужин двадцать пять до полета и хотя бы десять – в конце путешествия. После дальних перелетов я обязательно должен подкрепиться жемчугом, иначе нежданно-негаданно могу опять превратиться в часы.

Возникла пауза. На лбу Шагала появилась испарина, он отер ее тыльной стороной ладони и задумался. Художник не представлял, где срочно купить или добыть иным способом жемчуг. Настроение его сникло, а тут еще петух строго прибавил:

– И запомните, для дальних полетов я употребляю только натуральный жемчуг, на искусственном мы с вами далеко не долетим. Если только до Ниццы.

Тут Шагал совсем скис, но ему подсказал Скрипач:

– Может, у вашей жены есть нитка жемчуга?

– Есть! И не одна! Как я мог забыть?! – и художник бросился вон из мастерской.

Вернулся он быстро, неся в руках длинную нитку крупного белого жемчуга и огромный кусок черного хлеба, натертого солью. Собственно, это был не кусок, а полбуханки.

Хлеб вручил Озорнице, жемчуг – Петру Петровичу. Петух пересчитал жемчужины. Их оказалось семьдесят четыре. Он разорвал нитку сабелькой и одну за другой принялся склевывать бусины. Клевал так быстро, что лошадь не успевала считать, сколько он проглотил. Следить за этим мешал хлеб, который она почти целиком запихнула в рот, и, наслаждаясь вкусом, увлеченно пыталась счесть склевываемые жемчужины. Лошадке все казалось, что петушок по ошибке проглотит больше, чем необходимо для полета. Как использовать остальные бусины, Озорница моментально сообразила, решив, что будет вполне уместно вплести оставшиеся жемчужины в ее гриву.

Когда петушок закончил свой обед, художник спрятал оставшиеся бусины в боковой карман жилетки. Озорница контролировала его действия, чтобы он случайно не обронил ни одной жемчужины. Положив оставшийся жемчуг в карман, он похлопал по нему ладонью и спросил петушка:

– Ну что теперь, вы готовы к полету?

– Не совсем. Осталось небольшое дельце. Где василек? – Шагал протянул ему цветок. – Так, друзья, все встаньте в ряд передо мной, как лист перед травой, – скомандовал он.

Художник и его спутники выполнили приказ. Петр Петрович, позвякивая шпорами, прошелся вдоль строя и глубокомысленно произнес:

– Как говорил любимый сын несправедливо убитого отца: будь или не будь? – немного подумав, петушок встрепенулся и сам себе ответил: – Будь! Подходя к каждому, он дотрагивался васильком и, как бы читая заклинание, курлыкал: – Был большой, стань маленьким.

Тут же тот, кого касался цветок, моментально уменьшался в размере. Когда все приобрели размер мальчика-с-пальчика, петух прокукарекал:

– А теперь полезайте в мой хвост и устраивайтесь между перьев.

Все устремились куда указано и расположились там не хуже, чем в бизнес-классе самолета.

– Вам ко-кок-комфортно? – спросил Петр Петрович.

– Очень, – ответили они хором.

– К полету готовы?

– Готовы! – заверещали маленькие Шагал, Озорница и Скрипач. Высунувшись из петушиного хвоста, как блошки из спины котенка, они стали махать ручками, посылая прощальные приветы героям картин, висевших на стене мастерской. Громче и активнее всех был художник, он размахивал васильком и пищал:

– До свидания, мастерская, до свидания, друзья.

Что тут началось! Холсты ожили, и все, что на них нарисовано, задвигалось, запрыгало и засвиристело на разные голоса. Так нарисованные жители провожали в дальнюю дорогу своего создателя.

Петух оттолкнулся сабелькой от пола, с места запрыгнул на подоконник, оттуда слетел на землю и двинулся по дороге к крепостной стене Сен-Поля. Добежав, потоптался немного на месте, поприседал и, четко выговаривая слова, прокричал:

– Держитесь крепче, я приступаю к взлету!

Как по взлетной полосе, он со всех ног побежал вдоль сен-польской стены, широко расставляя длинные ноги, все сильнее и сильнее ускоряясь. Наконец, Петр Петрович оттолкнулся серебряной сабелькой от земли, взмахнул всеми четырьмя крыльями и взлетел. Сабля сама собой спряталась в перьях хвоста, а его длинные ноги вытянулись вдоль туловища, как у журавля во время полета. Постепенно набирая высоту, он полетел в сторону моря. Вскоре, медленно приближаясь к горизонту, он стал почти незаметным, только гребешок торчал как красный факел, да на серебряных шпорах играло лучами солнышко.

Шагал посмотрел вниз и увидел синюю гладь и горное побережье. Море с заметной скоростью удалялось, горы становились все меньше. Наконец земля пропала, и вокруг раскинулось пространство из белых облаков. Петушок спокойно летел над бесконечной молочной гладью. От ровного полета и тихих урчащих звуков, похожих на движение шаров в боулинге до того, как они собьют кеглю, Шагал невольно задремал. Перед тем как заснуть, подумал: «Этот рокот прекрасно успокаивает. Вероятно, это катаются жемчужины в желудке Петра Петровича».

Сколько проспал, он не знал. Его разбудила пылкая мелодия. Она напомнила ему детство, когда во времена хасидских праздников к ним в дом приходили родственники и все вместе они плясали и пели. Он выглянул из петушиных перьев и увидел, как, стоя на хвосте петуха, Скрипач темпераментно выводит старинную Hava Nagila – знаменитую на весь мир песню. Ветер трепал его бороду, а он знай с жаром наяривал. Его воодушевление передалось Шагалу, и, присоединившись к музыканту, художник страстно запел:

– Давайте радоваться.

Давайте радоваться и веселиться.

Давайте петь.

Давайте петь и веселиться.

Пробудитесь, пробудитесь, братья!

Проснитесь, братья, с веселым сердцем!

Проснитесь, братья, пробудитесь, братья!

С весельем в сердце!

Услышав песню, Озорница, примостившаяся в конце хвоста, вылезла на самое широкое перо и задала такого залихватского трепака, какого на земле никто не видывал. В такт мелодии она отбивала каблуками и высоко подпрыгивала, а дочурка, настежь открыв окошко, звонко присвистывала матери. Их дуэт выглядел столь задорно, что заставил Шагала запеть еще громче. Правда, он не на шутку побаивался, что лошадка потеряет равновесие и ненароком соскользнет с неустойчивой площадки. Однако мадам Госпожа-Графиня-Баронесса, несмотря на свой почтенный возраст, оказалась ловкой танцовщицей. Как олимпийская гимнастка, выступающая на бревне, она великолепно удерживала баланс и улыбалась встречному ветру.

Так весело летели они, распространяя окрест радостное настроение. Долго ли, коротко ли продолжался их полет, об этом не стоит задумываться. Вот вдалеке показался нарисованный Витебск. Он был похож на фиолетовый шар, плывущий в голубом мерцающем пространстве. При приближении Петра Петровича к нарисованному Витебску им стали встречаться странные облака, очень похожие на героев картин Шагала. Вот мимо проплыл крылатый ангел, его сменил рогатый козлик, за ним старик в обнимку с толстой книгой, а после прямо перед глазами художника стала парить пара влюбленных, двигаясь параллельно их курсу. Марк Захарович вздрогнул, узнав в них себя и свою первую жену – прекрасную Беллу.

«Белла, сердце мое, моя любимая девочка, как мне не хватает тебя», – подумал он и невольно протянул к облачной красавице руки. Ему вспомнилось, что именно с Беллой он часто чувствовал себя, как в полете, а бывало, даже в невесомости. Когда-то давно это ощущение придавало ему ни с чем не сравнимое чувство свободы, и он творил, отпуская свои мысли и кисти в привольный полет. Во времена молодости это никогда не удивляло его, он воспринимал воздушную легкость художественного полета как обыкновенную данность. Сейчас осознал: в том, что многие герои его картин летают по небу, явное влияние особенной души любимой Беллы. Это была его последняя мысль перед тем, как петушок опустился на землю у высоченного, словно гора, забора, стоявшего на Покровской улице нарисованного Витебска.

Как Шагал в нарисованном Витебске шагал

Подняться наверх