Читать книгу Дни крутых. Серия «Время тлеть и время цвести» - Галина Тер-Микаэлян - Страница 3

Воспоминания о том апрельском дне – самом страшном и самом счастливом в ее жизни – рождали в душе Насти множество разнообразных чувств: ужас, отчаяние, и одновременно ощущение небывалого, ни с чем несравнимого счастья. На следующее утро, очнувшись от сна, скорее похожего на забытье после тяжелого нервного потрясения, она почувствовала, что почти разучилась говорить. Инга была в панике и пыталась выяснить, почему ее любимое дитя вернулось домой в чужой куртке, с исцарапанными в кровь руками и грязными джинсами, но на все вопросы матери дочь лишь односложно отвечала:

– Машину помогала чинить.

Больше от нее Инга ничего не смогла добиться, а муж, к которому она обратилась за помощью, лишь махнул рукой.

– Не волнуйся, родная, мало ли, что бывает! Девочка жива и здорова, а все остальное образуется.

Андрею Пантелеймоновичу и впрямь было не до Насти – в воскресенье в одиннадцать утра ему позвонил их общий с Арсеном Илларионовым знакомый, полковник МВД Чеботарев, сообщил о гибели Лады Илларионовой и попросил:

– Андрей Пантелеймонович, дорогой, я хотел бы вместе с вами сообщить об этом Марии Борисовне. Вы лучше меня сумеете найти слова, а я… Поверьте, я сам такого шока давно не испытывал.

У Воскобейникова затряслись руки, и первым его порывом было отказаться, он даже начал что-то говорить, но потом сумел овладеть собой.

– Боже мой – сначала муж, потом сноха. Самое страшное, что там остались дети. Господи, конечно же, я… я поеду с вами.

Впрочем, чуть позже он настолько овладел собой, что начал воспринимать происходящее спокойно и по-деловому – как бы со стороны. Позаботился о том, чтобы вместе с ним к Марии Борисовне приехал доктор, и, сообщая оцепеневшей от ужаса вдове Илларионова страшную новость, дружески сжимал и ласково гладил ее похолодевшие руки. Однако говорить с сыновьями Лады у Андрея Пантелеймоновича мужества все же не хватило – оставив находившуюся в шоке Марию Борисовну на руках приехавшего с ним врача, он уехал, попросив Чеботарева сообщить мальчикам о трагедии на Снежной.

В течение последующей недели Воскобейников был очень занят – у него началась предвыборная кампания, он занимался организацией похорон Лады Илларионовой, и, естественно ему было не до треволнений Инги, которая не могла понять, что творится с дочерью.

В понедельник утром, когда Настя вошла в класс, она обнаружила, что на ее месте рядом с Гошей сидит Лера Легостаева и что-то оживленно ему говорит. Лера сделала вид, что не заметила появления Насти, а Гоша смущенно отвел глаза – ему было стыдно за устроенный в субботу дебош и мучило воспоминание об обнимавшем Настю Галицком. Постояв немного, Настя равнодушно повернулась и села на ближайшее свободное место. Лиза Трухина хотела что-то сказать, но, увидев выражение лица подруги, почему-то промолчала.

На уроке математики Ирина Владиславовна вызвала Настю к доске.

– Воскобейникова, реши-ка мне уравнение, которое было на контрольной, а мы пока разберем другие ошибки.

Писать на доске – пожалуйста, это не объяснять и не говорить. Настя отчертила себе мелом часть доски и быстро написала решение, не забыв правильно поставить знаки.

Математичка, поглядев на доску, удовлетворенно кивнула:

– Видишь, а в работе напутала – бог знает, что написала. Все потому, что отвлекаешься на уроке и не хочешь сосредоточиться. Хорошо, я поставлю тебе пять, но помни, что при поступлении в институт экзаменаторы не будут такими добрыми, им и дела не будет до того, в каком сегодня настроении находится Настя Воскобейникова – поставят «два», и вся тебе будет радость.

– Экзаменаторам будет дело до того, что у Воскобейниковой папа – депутат, – ехидно заметил Петя Соколов.

– Подобные вещи будут иметь значение в том ВУЗе, куда устроят тебя, Соколов, – отпарировала Ирина Владиславовна, – но Воскобейникова с ее способностями, надеюсь, пройдет на мехмат МГУ. Садись, Настя.

Вытерев о джинсы испачканную мелом руку, Настя села на место. Вид у нее был совершенно потухший, и она никак не отреагировала, когда на перемене Соколов ехидно заметил:

– Это тебя Ирина полюбила за то, что ты заявление против нее отказалась подписать.

– И козел же ты, Соколов, – сердито фыркнула Лиза, – Ирина что, не понимает, кто соображает, а кто – пень пнем? Настя умная.

– Очень умная, ум через нос лезет, – зло бросила Лера Легостаева, которая даже на перемене продолжала сидеть рядом с Гошей – возможно, она опасалась, что Настя захочет вернуться на свое прежнее место.

Гоша вспыхнул, но отвел глаза и ничего не сказал.

– А ты, Лерка, что тут уселась? – добродушно сказала Лиза. – Не хочешь ли ты сделать «брысь отсюда»? Молча и без скандала, как английская леди.

Только тогда Настя впервые разлепила губы:

– Не надо, пусть сидит.

– Правильно, пошли они в задницу, – Лиза окинула смущенного Гошу презрительным взглядом и отошла.

После четвертого урока, когда лицо Насти немного ожило, ее верная подруга не выдержала и приступила к тактичным расспросам:

– У тебя как в субботу – дома все нормально прошло? Я, блин, потом только поняла, что ты смылась – думала, ты где-то с Галицким окопалась. Потом Лерка сказала, что он сразу ушел – после того, как они с Гошкой из-за тебя телевизор разнесли. Боялся, наверное, что платить заставят. А я слышу, мобильник у тебя в куртке трезвонит. Достаю его, отвечаю, чтобы тетю Ингу успокоить, уж и не знаю, что сказать. С тобой-то как? Имею в виду – нормально прошлась?

Была перемена, они стояли вдвоем в туалете на третьем этаже и смотрели в окно на копошившихся на спортивной площадке пятиклассников – те готовились к уроку физкультуры.

– Нормально, – Настя вдруг вспомнила, как они с Алешей ели беляши и целовались у метро. Ей захотелось смеяться, и она расхохоталась во весь голос, а по щекам неожиданно потекли слезы. Лиза испугалась.

– Ты что, что с тобой было? Слушай, а где ты так изодралась вся?

Настя, которая была намного выше Лизы, присела на подоконник и прижалась лбом к плечу подруги.

– Лиза, послушай, я тебе расскажу, но только ты…

– Ясно – могила, – Лиза тоже крепко прижалась щекой к пушистой голове Насти, как бы подтверждая надежность своих слов.

– Слушай, я встретила парня…

– Во, дает! И молчит, главное! Говори, а то я тебя отсюда не выпущу.

Прозвенел звонок, но Лиза положила руки на плечи Насти и была полна решимости удерживать подругу на месте, пока та не выложит все подробности. И плевать ей было на то, что они обе наглым и совершенно беспардонным образом в этот момент прогуливали урок экономической географии! Какая география – май, учебный год кончается!

Описав свою встречу с Алешей, Настя, однако, не стала упоминать ни о трагедии на Снежной, ни о погоне в лесу. Не из скрытности – она не в силах была рассказывать о пережитом ужасе. Лиза горячо расцеловала ее в обе щеки.

– Слушай, ты молодец, я тебя поздравляю и люблю. Но где вы теперь будете встречаться?

– Ой, Лиза, я вообще ничего не знаю, у меня голова сейчас, как идеальный газ – при постоянном объеме давление возрастает пропорционально температуре. Я вот-вот взорвусь. И еще мама….

– Бедная ты моя, – Лиза нежно чмокнула Настю в нос и тряхнула темной головкой, – конечно, с тетей Ингой тебе нелегко. Ладно, слушай, я тебе что скажу: встречайтесь у меня! Легко! Леше своему дашь мой адрес – пусть приезжает, как к себе домой.

– Меня сейчас, наверное, больше никуда не отпустят, – уныло вздохнула Настя.

Лиза немного подумала, потерла висок и подергала себя за ухо.

– Готово! Можешь потерять парочку конспектов? И всего-то дел! Ты плачешь, горюешь, тебе надо заниматься, экзамены на носу, а конспекта нет. У меня конспект есть, но ведь мне тоже нужно заниматься. Стало быть, что нам с тобой остается? А вот что: дядя Петя тебя привозит ко мне, и мы готовимся к экзаменам – час, два, три. Наука – дело серьезное, тут уж ничего не поделаешь, против природы и школьной программы не попрешь. Пять часов в вашем с Лешей распоряжении – круто, а? Сечешь?

– Я не знаю, удобно ли, – Настя немного смутилась, – ведь твоя тетя…

– Да ей по фигу, ее-то какое дело! Она и так балдеет, что они с Мишкой в нашей квартире живут, а я что хочу, то и делаю, – и она гордо вскинула свой очаровательный носик.

Настя с восхищением посмотрела на подругу – она отдала бы все на свете, чтобы вершить свои дела с такой же независимостью. Все же ей было неловко.

– Ладно, если он захочет…

– Ох, горе ты мое луковое, да что ж ты так всего боишься!

– Побыла б в моей шкуре, – из груди Насти вырвался горький вздох, и добрая душа Лизы тотчас же наполнилась сочувствием.

– Это точно, я бы в таких условиях сразу лапки откинула. Ты же знаешь, у меня наследственная тяга к свободе, – Лиза гордо вскинула кверху свой очаровательный носик.

Настя с завистью вздохнула – она всегда восхищалась независимостью подруги, которую та по ее собственному утверждению унаследовала от предков с отцовской стороны – коренных уроженцев африканской республики Ньясаленд.

…Прадед Лизы, Лоренс Тэкеле, верный соратник зверски убитого религиозного проповедника Джона Чилембве, погиб вместе с ним, когда восстание 1915 года было подавлено колонизаторами. Его сын Теодор Тэкеле в 1944 принимал участие в создании первой политической организации Восточной Африки – Африканского национального конгресса (АНК).

В 1959 году, когда АНК был объявлен вне закона, Теодора арестовали и выслали в Южную Родезию, но он и там продолжал борьбу, приобретя большой политический авторитет среди единомышленников. Это позволило ему отправить учиться в Советский Союз одного из своих многочисленных сыновей – Лоренса. Об этом историческом факте африканские школьники читали в учебниках точно так же, как в России молодое поколение читает о событиях времен перестройки. Все, что после этого происходило с молодым Тэкеле в Москве, остается делом семейным и вряд ли когда-нибудь попадет в учебные пособия.

Хорошо известно только, что Лоренс, носивший имя своего легендарного деда, в отличие от него больше был озабочен насущными проблемами, чем нуждами своего угнетенного народа. Попав в Москву и став одним из первых студентов учрежденного в 1960 году Университета Дружбы Народов, он очень скоро решил, что без женской ласки и тепла ему, родившемуся на склонах африканской горы Зомба, в морозной советской столице будет зябко и тоскливо.

Не прошло и двух месяцев, как стройный двадцатилетний африканец пленил сердце прелестной блондинки – тридцатишестилетней Веры Николаевной Трухиной, преподававшей в его группе, – и практически полностью перешел на ее иждивение.

Они недолго скрывали свою связь – довольно скоро талия незамужней преподавательницы выразительно округлилась, Вера Николаевна махнула на все рукой, и Лоренс открыто переехал к ней из студенческого общежития. Разумеется, ректорат и партийная организация Университета выказали свое негативное отношение к связи сотрудницы Трухиной с иностранным студентом, но особо серьезных последствий это для нее не имело – во-первых, она не была членом партии, а во-вторых, квалифицированных специалистов, в совершенстве владеющих несколькими языками, в то время было не так уж много.

Трухины занимали две комнаты в шестикомнатной коммуналке, расположенной недалеко от станции метро «Кировская». Вера жила вдвоем с матерью Натальей Павловной, которая, скрепя сердцем, смирилась с выбором дочери. Другое дело соседи – лишний жилец в квартире, где на пять семей приходится один туалет, всегда вызывает недовольство. Тем не менее, вскоре они прониклись симпатией к молодому иностранцу – он был такой милый со своей белозубой улыбкой на черном лице, так смешно коверкал русские слова! Даже ворчливая старушка баба Дося, умиляясь, постоянно угощала Лоренса квашеной капустой и малосольными огурчиками собственного засола.

Маленький Тедди родился в 1961 году, а через три года в далекой Африке его дед Теодор Тэкеле с соратниками добились-таки независимости – 6 июля 1964 Ньясаленд под названием Малави обрел статус независимого государства. Вернувшись из Южной Родезии, которая к тому времени стала республикой Зимбабве, Тэкеле-старший стал видным человеком в стране. Он с нетерпением ждал, когда его сын в далекой Москве получит диплом врача и вернется на родину.

Однако сам Лоренс не очень стремился домой – после нескольких лет спокойной московской жизни его ничуть не привлекала работа в стране, где восемьдесят пять процентов населения безграмотно, а люди мрут, как мухи, от оспы, туберкулеза, лихорадки и проказы. Он учился через пень-колоду, жил припеваючи на всем готовом, окруженный заботами Веры Трухиной и ее матушки, возился с сынишкой и откладывал стипендию – заботами папы Тэкеле ему из нескольких фондов ежемесячно начислялись приличные суммы.

Вера тоже не представляла себе разлуки с любимым. Когда Лоренс получил диплом, она надеялась, что он останется еще на три года в аспирантуре, но мечты ее рассыпались прахом, и виной тому были опять же события в далекой Африке.

К тому времени в бывшем Ньясаленде, ныне Малави, укрепилась личная власть лидера правящей партии Херберта Банды, а его верный соратник Теодор Тэкеле получил портфель министра и велел любимому сыну возвращаться домой, заявив, что если тот захочет, то сможет совершенствовать свое образование в ЮАР или даже США.

Лоренс колебался недолго, да и колебаться было, собственно, ни к чему – он был уже не тем наивным деревенским мальчиком, который шесть лет назад с изумлением и даже страхом взирал на чудеса цивилизации. Что могло ожидать его в Москве после окончания аспирантуры? Никаких перспектив, кроме скучной преподавательской работы и жизни в московской коммуналке. В независимом же Малави вновь испеченного врача ждали власть, богатство и почет – не только из-за влияния папы, но и потому что дипломированных специалистов в стране можно было пересчитать по пальцам.

Помимо этого, затянувшаяся связь с женщиной на шестнадцать лет его старше начала приедаться – Лоренса все сильнее тянуло к молодому женскому телу, а Вера ревниво следила за каждым его шагом. Отец в письме намекал на молодую особу Денизу Челембве – дочь дипломата, родственника Херберта Банды. Дениза, как особо подчеркнул Теодор в своем письме, получила прекрасное образование и исповедует католическую веру, в то время как семья Тэкеле – мусульмане сунниты. Брак с девушкой иного вероисповедания подчеркнет единство всех граждан, проповедуемое правящей партией, а молодой муж при этом сохранит даруемое исламом право на многоженство.

Считая дни до отъезда, Лоренс представлял себе будущих жен – совсем юных, с упругой грудью и кожей черного цвета. Они подарят ему настоящих – черных – сыновей. Что же касается маленького Тедди, то он к великой досаде своего молодого отца оказался слишком светлым для сына благородного малавийца. После рождения мальчика Лоренс около года ждал, что кожа его потемнеет, но потом с грустью понял, что никогда не сможет представить родственникам московского первенца.

Прощание было трогательным, но после отъезда Лоренса Трухины, несмотря на все его клятвы и обещания, не получила ни одного письма. Через полгода, за месяц до того, как Тедди пошел в школу, Вера Николаевна похоронила мать. На судьбу свою она никогда не жаловалась, о Лоренсе плохо не вспоминала, а наоборот, говорила:

– У меня было несколько лет счастья, у меня остался сын, а у других и того не было.

Маленький Тедди не доставлял матери лишних хлопот – озорником он не был ни в детстве, ни в трудном подростковом возрасте, в школе учился хорошо и без особых проблем поступил в институт, но тут все завертелось кувырком. В первый же месяц учебы он сошелся с хорошенькой толстушкой Полиной Кукуевой из Воронежа, которая сразу же забеременела, но обнаружила это только тогда, когда все сроки были пропущены. Таким образом, в семнадцать лет юный Теодор Трухин стал папой, а в их коммунальной квартире появились два новых жильца – его молодая жена Поля и их сын Геннадий.

Полина оказалась веселой и энергичной девочкой, а те, кто предсказывал скоропалительному браку молодых недолгую жизнь, ошибались – Поля с Тедди на удивление всем хорошо ладили друг с другом, неплохо учились и еще до окончания института успели подарить малышу Генке сестренку Лизу.

Естественно, что заботу о материальном благосостоянии семьи Вере Николаевне пришлось взять на себя. Продолжая преподавать в университете, она неплохо зарабатывала дополнительной работой, поскольку была опытным переводчиком. Юная невестка испытывала к Вере Николаевне если не любовь, то благодарность – ведь мало какая мать позволила бы семнадцатилетнему сыну жениться, не говоря уж о том, что не всякая свекровь согласилась бы прописать к себе иногороднюю невестку, да еще при этом содержать не только самих молодых, но и внуков.

– Мама такая молодчина, – рассказывала Полина друзьям, – даже зимой ходит в бассейн «Москва»! И по два сеанса плавает, представляете? В открытом бассейне, в любой мороз! Я поначалу Тедди говорила: ей все-таки за шестьдесят, не опасно? А он хохочет: у мамы сердце здоровей, чем у всех молодых.

Сама Вера Николаевна относилась к своему здоровью очень серьезно:

– Мне нужно за собой следить, как дети справятся, случись со мной что? – говорила она удивлявшимся ее энергии подругам-ровесницам. – Я ведь после тридцати пяти и не надеялась, не думала, что у меня когда-нибудь будет семья – мужчины и в молодости моей были нарасхват, а к сорока-то годам свободных вообще не остается. Судьба подарила мне Теддика, я счастлива и внукам радуюсь. Сколько смогу – должна им помогать. Для кого же мне еще жить?

По окончании института Тедди и Полина устроились на работу в престижное конструкторское бюро, и теперь насущной задачей семьи стало получение квартиры – не жить же до конца дней своих в разваливающейся коммуналке. Перспектив не было никаких – общая площадь двух комнат, которые они занимали впятером, превышала сорок квадратных метров. Сорок делить на пять будет восемь, а в Москве, чтобы встать на жилищную очередь, требовалось иметь не больше семи метров на человека. Вера Николаевна, правда, стояла на очереди у себя в институте, и ей уже дважды предлагали однокомнатные квартиры в районах новостроек, но она отказывалась – не хотелось жить одной, да еще забираться в глушь, где нет метро, а до ближайшей автобусной остановки топать не меньше двадцати минут.

Наконец в профкоме университета Вере Николаевне предложили квартиру в строящемся доме, рядом с метро «Профсоюзная». Семья Трухиных немедленно начала строить планы – если доплатить, то однокомнатную в таком районе плюс их две комнаты в коммуналке вполне можно обменять на трехкомнатную где-нибудь на Первомайской.

Комиссия приняла у строителей многоэтажное здание, Вера Николаевна вместе с другими счастливцами сходила посмотреть свою будущую квартиру, а через день оказалось, что в списках на получение ордеров ее имени нет. Как объяснили Вере Николаевне в месткоме, по решению руководства университета ордер на заветную однокомнатную был выдан вне очереди крупному специалисту с периферии.

Она не выдержала удара – ее сердце, здоровьем которого она всегда так гордилась, остановилось прямо в приемной председателя профсоюзного комитета. Руководство университета взяло на себя организацию похорон, коллеги почтили память старейшей сотрудницы. Когда горе улеглось, Тедди и Полина осознали, что остались в коммуналке, не имея в ближайшем будущем никаких перспектив получить отдельную квартиру. Что ж, они продолжали жить и работать – оба были молоды и надеялись на лучшее.

До конца восьмидесятых семья жила неплохо – Тедди зарекомендовал себя, как талантливый молодой инженер, и его дважды посылали в Финляндию для участия в разработке проекта строительства атомной электростанции. Когда в стране началась эпоха всеобщего дефицита, Трухины особо не страдали – сотрудников их конструкторского бюро вдоволь обеспечивали сахаром, маслом, мясом и прочими жизненно важными продуктами питания. Однако сразу же после развала Союза стали задерживать выплату зарплаты, начались сокращения. Бюро разваливалось, специалисты-конструкторы шли торговать на рынок, чтобы не умереть с голоду, и Трухины поняли, что нужно что-то решать и решать кардинально.

Однажды теплым майским вечером девяносто второго, когда Гена и Лиза делали уроки у себя в комнате, а их родители строили и обсуждали планы на ближайшее будущее, в дверь постучали. В ответ на громкое «да», в комнату заглянула рыжеволосая девичья голова и внучка покойной бабы Доси – той самой, что когда-то закармливала молодого Тэкеле малосольными огурчиками, – интригующим голосом сообщила:

– К вам тут какой-то – в наш звонок позвонил.

После этого голова фыркнула и исчезла, а на пороге появился чернокожий мужчина, при виде которого в душе Тедди что-то дрогнуло – перед ним стоял его давно забытый родитель Лоренс Тэкеле.

Встреча отца и сына произошла на удивление просто и обыденно – словно не лежала между ними разлука длиной в четверть века. Уже через полчаса африканский джентльмен расслабился за рюмкой водки и откровенно объяснил, что заставило его вспомнить о существовании давно забытого первенца.

Тут было много чего – и обида на непочтительных чернокожих отпрысков, и дух демократии, проникший не только в Россию, но и на африканский континент, и ностальгия, часто поражающая джентльменов после пятидесяти независимо от цвета их кожи.

Смысл всего, что сказал в тот вечер Тэкеле, сводился к следующему: в конце концов, белый человек – тоже человек, и если черный сын непочтителен к отцу, то отец имеет право передать наследство белому сыну.

Наследство это, как оказалось, было весьма значительным. Уже через год после возвращения на родину Лоренс Тэкеле, понял, что медицина – не его призвание. Он начисто забыл все, чему его учили в Университете Дружбы Народов, и занялся скупкой земель, принадлежавших частным лицам европейского происхождения. На спекулятивных операциях Лоренсу удалось сколотить огромное состояние, и теперь он предлагал своему сыну Теодору возглавить европейское отделение семейной фирмы. Правда, пока лишь в качестве управляющего – африканский джентльмен был весьма осторожен в делах и ничего конкретного не обещал, хотя сказал много теплых слов и даже прослезился, вспоминая юность, проведенную Москве, Веру Николаевну и малосольные огурчики бабы Доси.

После визита африканского родственника-миллионера, Теодор Трухин с женой обсудили полученное предложение.

– Бизнесом ни ты, ни я никогда не занимались, – задумчиво сказал жене Теодор, – но с нашим образованием мы это как-нибудь уж освоим. Плохо то, что нам придется надолго, может, навсегда спрятать под сукно наши дипломы инженеров-конструкторов. Признаюсь, еще года два назад я послал бы старика подальше с его предложением, но теперь…. Короче, вопрос поставлен ребром: начать нам жизнь сначала или терпеть и ждать, пока в России вновь будут востребованы специалисты нашей квалификации.

– Если мы и доживем до тех пор, – возразила Полина, – то квалификацию наверняка утратим. Ты прав, мы с тобой не дураки, разберемся в бизнесе не хуже других. Так что начнем сначала.

В последующие годы ни они, ни старик Тэкеле не имели причин сожалеть о заключенном между ними союзе. Большую часть времени супруги проводили в Германии – там находился головной офис европейского филиала фирмы Тэкеле. Дети – Лиза и Гена – оставались в Москве с приехавшей из Воронежа бабушкой, матерью Полины.

За время, проведенное в Германии, Трухины существенно улучшили свое материальное положение. Желая сделать подарок сыну, Лоренс Тэкеле финансировал расселение их соседей и евроремонт в огромной квартире, которая теперь полностью принадлежала их семье.

В девяносто пятом Гена окончил школу, а меньше, чем через год, родителям пришлось забрать его в Германию. Родственникам и знакомым сообщили, что он изучает менеджмент в соответствии с требованиями европейских образовательных стандартов. В действительности, причина была гораздо прозаичней – старший сын Трухиных отличался патологической ленью, в школе учился через пень-колоду и в институт поступать не собирался. Останься он в России, его неминуемо ждала бы армия – в июле девяносто шестого Геннадию исполнялось восемнадцать.

Как раз в это время скоропостижно скончалась мать Полины, и перед супругами встала новая проблема – с кем оставить Лизу. После долгих колебаний они решили пригласить в Москву старшую сестру Полины – Таисию Сергеевну Кукуеву.

Отношения между сестрами всегда были сложными. Когда родилась Поля, Тае было почти семнадцать. Появление в семье нового человека, на котором теперь сосредоточилось все внимание родителей, несколько выбило ее из колеи. Поступить в ВУЗ ей не удалось, и она укоряла в этом маленькую Полинку – та, дескать, появилась на свет как раз тогда, когда старшей сестре нужно было изо всех сил готовиться к вступительным экзаменам.

После школы Тая устроилась работать на завод и поступила на вечернее отделение института, но учение давалось ей с трудом, и дальше второго курса продвинуться не удалось. В тот год, когда ее отчислили за неуспеваемость, их с Полиной отец Сергей Кукуев, погиб в автокатастрофе, маленькой Полинке тогда едва исполнилось семь. После этого Тая постоянно жаловалась знакомым, что пришлось уйти из института, потому что нужно работать и содержать семью. Такие разговоры она любила вести при Поле и при слове «семья» обычно многозначительно поглядывала на младшую сестру, так что та привыкла чувствовать себя виноватой перед старшей.

Еще более виноватой почувствовала себя Поля, когда у Таисии не сложились отношения с молодым специалистом из экспериментального отдела – тот оставил ее с носом, ловко ускользнув из расставленных брачных сетей, и удрал из Воронежа куда-то в Сибирь. Таисия после долгих колебаний решила все же рожать, и через семь месяцев произвела на свет сына Мишку. Окружающим она со скорбным видом сообщила, что семейная жизнь у нее не сложилась из-за сестры – совесть не позволила ей взвалить такую обузу на чужого человека, и теперь ее бедный мальчик растет без отца. Как ни странно, Таисии удалось убедить в этом даже мать, которая с этих пор периодически напоминала Поле, что та находится в вечном долгу перед старшей сестрой.

Когда Полина, едва поступив в институт, выскочила замуж, старшая сестра немедленно предрекла ей все самые жуткие последствия столь опрометчивого поступка. В дальнейшем эти прогнозы не оправдались, поэтому Таисия почувствовала себя глубоко оскорбленной в лучших своих чувствах и заявила во всеуслышание, что «прерывает все отношения с этой легкомысленной девчонкой до тех пор, пока та не одумается».

Уезжая в Германию, Полина просила мать пожить в Москве и присмотреть за детьми. Тая, теперь уже Таисия Сергеевна, и ее сын Миша были этому рады – присутствие старушки мешало личной жизни взрослого молодого человека, из-за чего в доме постоянно случались скандалы. Однако все вокруг немедленно узнали, что «Полина мало того, что с самого детства высасывала из семьи все соки, так теперь еще решила мать на старости лет поэксплуатировать».

На похоронах матери старшая сестра всем своим скорбным видом и отдельно брошенными фразами изо всех сил давала понять окружающим, что вина за эту смерть лежит на Полине, а Мишка печально поддакивал и нарочито отворачивался от тетки. Полина, давно привыкшая к укоряющим намекам сестры, не обращала на них никакого внимания – у нее и без того было достаточно дел и забот.

На следующий день они с мужем поговорили и решили предложить Таисии Сергеевне, которая попала под сокращение и уже полгода не работала, переехать к ним – присматривать за Лизой.

– Единственно боюсь, – заметил Теодор Трухин, – как бы Мишка у нас не накуролесил, он же наверняка будет приезжать к матери.

Полина подумала и решила:

– Запрем комнаты, где лежит все самое ценное.

В ответ на предложение сестры, Таисия Сергеевна поджала губы, чтобы скрыть свою радость – жить в Москве, в огромной квартире сестры и на всем готовом! Тем не менее, она дала согласие с таким видом, словно делала Трухиным одолжение.

– Что ж, в данный момент я располагаю свободным временем и не могу отказать тебе в помощи. Ты ведь знаешь, Поля, что для тебя я всегда жертвовала всем в своей жизни.

Полина поцеловала сестру в щеку, а на ее прочувственную тираду никак не отреагировала. Спустя неделю Таисия Сергеевна с тремя чемоданами переселилась в московскую квартиру сестры, а после отъезда Трухиных в Германию туда же нагрянул и Мишка.

Впоследствии оказалось, что принятое супругами решение запереть две комнаты было в высшей степени наивным – для Михаила, мастера на все руки, отомкнуть замки было легче легкого. Этот способный и целеустремленный юноша желал в жизни лишь одного – денег, денег и еще раз денег. В институт он поступил легко – в отличие от матери – и окончил его без особого напряжения. Прекрасно освоил компьютерные технологии, но официально нигде не работал, однако неплохо зарабатывал монтажом порносайтов и мелким хакерством.

Лиза довольно быстро раскусила характер тетки и узнала ее слабости. Когда она поняла, что кузен Миша очень ловко отомкнул замок на двери кабинета отца и вовсю использует компьютер родителей, между ней и Таисией Сергеевной установилось молчаливое соглашение – тетка позволяет племяннице вести тот образ жизни, какой ей по нраву, а Лиза, в свою очередь, закрывает глаза на проделки Мишеньки.

Теодор и Полина вернулись домой лишь летом девяносто седьмого и остались довольны тем, как Таисия Сергеевна ведет дом – все было чисто и прибрано, Лиза ходила в наглаженном платьице с красиво подстриженными кудряшками и выглядела вполне благонравной девочкой. Мишку они не застали – за день до их приезда он благоразумно ретировался.

За время отсутствия родителей Лиза выросла и развилась, голова у нее была забита мыслями о мальчиках, но Таисия Сергеевна, не желая портить сложившихся между ними добрых отношений, не стала докладывать Полине, что у пятнадцатилетней племянницы частенько до утра засиживаются гости, да и сама она порою не ночует дома. Лиза же в благодарность помалкивала о Мише, хотя неизвестно, как бы она поступила, знай о том, чем занимался в их квартире ее двоюродный братец.

Не ведала Лиза, что в двух комнатах, где обычно собирались ее гости, Миша установил скрытые камеры и за короткое время отснял множество вполне пикантных сюжетов «в натуре». За полгода он смонтировал и продал немало короткометражных порнофильмов, где главные роли исполнялись друзьями его опрометчивой двоюродной сестренки – теми, кому негде было заняться любовью, и которых она по доброте душевной великодушно приглашала в свою многокомнатную квартиру. Сами актеры о своем участии в съемках, естественно, не знали, поэтому весь барыш достался автору проекта.

Зимой девяносто девятого Михаил полностью переселился в Москву и чувствовал себя у Трухиных чуть ли не хозяином. Лиза осаживала его, когда он зарывался и пробовал говорить с ней «начальническим» тоном, но, в общем-то, считала добрым и компанейским парнем. Они друг другу не мешали – места в квартире было предостаточно. Присутствие Миши имело даже свои плюсы – ради обожаемого сына Таисия Сергеевна вела себя с племянницей тише воды и ниже травы….

Разумеется, Инга Воскобейникова даже предположить не могла, что творится в доме ближайшей подруги ее дочери. Ей известно было лишь, что родители хорошенькой черноглазой Лизы – серьезные коммерсанты, оставившие дочь и квартиру на попечение почтенной пожилой родственницы. С Таисией Сергеевной они часто встречались на родительских собраниях, друг другу симпатизировали, и все же Инга не то, чтобы недолюбливала Лизу – скорее инстинктивно ее побаивалась. Она мирилась с дружбой девочек, но предпочитала, чтобы они встречались в доме Воскобейниковых. Тем не менее, сидя теперь на окошке школьного туалета, Настя решила, что подруга права – в случае крайней необходимости мать ее отпустит. Правда, что-то во всей этой ситуации вызывало у нее ощущение неловкости. Вздохнув, она слегка отстранилась от Лизы и сказала:

– Вдруг он больше не захочет встречаться? Он ведь ничего не сказал. Если захочет, то напишет, но я… я не знаю – ведь залететь можно. Ты же сама говоришь, нельзя… ну… просто так.

– Не тяни, балда, – посоветовала Лиза, искренне желая подруге добра, – сама напиши, не пускай на самотек. Если парень тебе всерьез нравится, то держи коготки в боевой готовности. А насчет таблеток не бери в голову – я тебя обеспечу.

– А они… не вредные? – в голосе лишь теоретически знавшей о подобных делах Насти звучала нерешительность. – Я читала, от них рак может быть.

Лиза снисходительно фыркнула:

– Бэби ты наша, я их в Германии покупала, немцы о своих дамах заботятся, это у нас в аптеках дерьмо на дерьме продается.

– Ладно, я тебе скажу, если…

– Не «если», а их нужно пить регулярно, я тебе объясню.

– А вдруг… – Настя даже похолодела, – вдруг я ему не понравилась, и он больше…

– Ладно тебе, меньше рассуждай! Сама проявляй активность, они это любят. Знаешь, какое сейчас у мужиков больное место? «А вдруг я ее не удовлетворил – показал себя слабаком?!» – она скорчила страшную гримасу. – Век пениса, что ты хочешь!

– Ладно, нам, наверное, пора, – Настя взглянула на часы, – пол-урока уже прогуляли.

Девочки без особого желания спустились по лестнице и постучались в дверь класса. Лиза, как всегда, взяла на себя наиболее трудную роль.

– Извините, пожалуйста, Насте стало немного нехорошо – голова закружилась, и я должна была ей помочь, – ее взгляд сиял ангельской чистотой, лицо выражало искреннее огорчение. Настя стояла сзади, понурившись, и думала:

«Если он мне до завтра ничего не пришлет, я напишу ему сама. Только что написать?»

– Садитесь, – хмуро сказала учительница и отвернулась, чтобы не видеть столь неприкрытого вранья.

А что ей было делать? Что-нибудь скажешь этим девчонкам – себе дороже обойдется. Директриса непременно начнет выступать: у девочек, мол, переходный возраст и все такое. Естественно – у Воскобейниковой папа в депутатских кругах вращается, у Трухиной родители бизнесмены и недавно кинокамеру для школы купили и прислали из Германии. Вот Ирина Владиславовна поставила Соколову «три» – сколько разговоров.

– У Воскобейниковой критические дни, – громко сказал Соколов, и все зашевелились, а Лера Легостаева ехидно спросила:

– Воскобейникова, тебе одолжить прокладки «олвиз»?

– Легостаева! – побагровев, гневно сказала учительница, подходя к Лере, – ты понимаешь, что ты срываешь мне урок? Дай мне немедленно дневник!

– Я его дома забыла, – Лера нагловатым взглядом разглядывала учительницу.

– Тогда я пишу докладную, что урок сорван по твоей вине, пусть директор с тобой разбирается!

Сев за стол, учительница начала писать докладную записку. Постепенно она успокаивалась, к ней возвращалось чувство собственного достоинства, крепла убежденность в собственной правоте – действительно, нужно же когда-то начинать, и пусть, наконец, администрация школы займется этим распустившимся десятым классом. Тем более, что у Легостаевой мать не спонсор и не бизнесвумен, а простой врач.