Читать книгу В родных Калачиках. Воспоминания о советском детстве - Галина Вервейко - Страница 5

Ну, а теперь я в своём повествовании перейду к родственникам отца.

В нашей семье все любили читать. Выписывались разные газеты и журналы, но больше всего запомнились «Огонёк», «Работница», «Крестьянка», «Правда», «Известия», «Омская правда» и калачинский «Сибиряк». В редакции этой газеты работал мой дед – отец папы – Вервейко Антон Евдокимович.

У него была большая семья: с бабушкой Марией Алексеевной Вервейко (в девичестве – Безродных), они воспитали восемь детей и девятого племянника – Виктора Безродных (сына бабушкиной сестры Прасковьи, жившей вместе с ними). Бабушка рассказывала, что когда-то с ними жила ещё одна её сестра Ксения, но она умерла до моего рождения.

Я была второй по возрасту внучкой в семье Вервейко. Первой была дочь самой старшей дочери Ольги – Валентина, её все звали «Валечка». Их семья жила на Кубани (фамилия – Дейнега). А я была дочерью четвёртого ребёнка семейства Вервейко и самая старшая «сибирская» внучка. Через три года после моего рождения на свет появился мой двоюродный брат Женя Вервейко – сын дяди Бори – старшего из братьев (после сестёр Ольги и Нели). Кстати, дедушка как-то мне рассказал, что вторую свою дочь Нинель они с бабушкой назвали в честь Ленина (если прочесть её имя обратно). Так хотелось увековечить имя всеми любимого тогда вождя! Обычно же её все звали коротко – «Неля».

Так вот, с Женей мы вместе росли, так как его родители – дядя Боря и тётя Лида Вервейко – частенько привозили его из Омска, где они жили, погостить в Калачинск. С ним мы обследовали дедушкин огород: ели паслён около забора, пробовали первые овощи или ягоды.

Рядом с домом деда был палисадник со стороны улицы (дом и сейчас стоит по улице Вокзальной, 46), недалеко от старого элеватора. В палисаднике росли цветы: астры, ноготки, анютины глазки. А над окнами обвивались вокруг нитей до крыши хмель и вьюн. В жаркие летние дни на широких досках пола, покрашенных яркой жёлтой краской, расстилались матрацы, на которых мы любили поспать в часы самой жары в июльские деньки после вкусного обеда, наевшись щей или борща. Ставни в зале днём закрывали, и было так прохладненько, хорошо после невыносимой уличной жары.

Во дворе дома мы играли на ярко-зелёной травке-муравке, любили заглядывать в курятник, где сидели куры на нашесте или высиживали в тёплом местечке яйца, а петух важно вышагивал, хлопая крыльями и кукарекая. В сарае лежало свежее сено, а рядом стояла будка, в которой жил белый пёс с чёрными пятнами по бокам, его звали Полкан. А слева от сарая находился хлев, где жили корова и свинья (за загородкой). Иногда около свинки хрюкали маленькие поросята. Коричневую корову, с белыми пятнами, звали Зорькой. Её рано утром выгоняли пастись в общее стадо, которое обычно пастух уводил в поле за железную дорогу. Мы днём пили парное молоко (хоть не очень-то его в детстве любили!), так как нас бабушка с дедушкой уверяли, что оно очень полезно для здоровья детей. Бабушка ходила в полдень с ведром к стаду, где хозяйки доили на полянке коров. Вечером ходили с ней в хлев и смотрели, как бабушка доит молоко в ведро, сидя на маленьком стульчике возле коровы, а потом сбивает из сливок сметану в сенках.

Бабу Марусю мы очень боялись. Мария Алексеевна (так её часто величали даже собственные дети) была строгой, частенько на нас кричала, а иногда, показав на прутики, висевшие всегда на видном месте – на стене в кухне, попугивала нас, приговаривая: «Вот возьму – орясину!» И когда мы не слушались, и вправду, брала и бегала за нами по двору. Жиденькие прутики обжигали тело, когда она случайно попадала в нас, озорников.

Мы притихали на какое-то время, а потом незаметно исчезали в огород. И старались там компенсировать за полученное наказание свои животики, уплетая, например, сладкие спелые тёмно-красные ягоды малины с кустов. Искали поспевшие огурчики в грядках с навозом и хрустели сочными зелёными плодами. Обычно они не были горькими, так как дедушка нас учил, что огурцы очень любят поливку, а если их редко поливать, то шкурка у них становится горькой. И он не жалел воды на огуречные грядки. Позже, в августе, поспевали красные и жёлтые помидоры, которые мы ели с сахаром. Особенно я любила продолговатые маленькие «дамские пальчики» со сладковатым привкусом. Вместе с дедушкой по вечерам мы поливали огород из небольших леек, купленных специально для нас, или – из шланга. Когда было жарко, то дедушка обливал и нас, чтобы освежить, а мы смеялись!

Обычно во дворе, у огорода, сооружался душ, сколоченный из свежих деревянных досок моим отцом – Анатолием Антоновичем Вервейко. На крыше стояла большая железная бочка с водой, которая за день нагревалась на сильном солнце. И было так хорошо и приятно стоять вечерком под тёплыми струйками воды!

Вечером все собирались в доме – на кухне. А в большой комнате было открыто окно в палисадник, занавеска красиво развевалась на ветру. Из палисадника доносился запах цветов. И я любила сидеть там одна и о чём-нибудь мечтать. Потом дедушка начинал нам всем что-нибудь читать вслух (после семейного ужина с жареной картошкой и салатом из овощей со сметаной) или рассказывать о своей жизни, усадив нас вокруг стола на кухне. У левой стены стоял буфет с посудой, а у двери, справа, стояла русская печь, на которую мы иногда забирались. На ней по ночам спала баба Паша – сестра бабы Маруси.

Бабу Пашу, Прасковью Алексеевну Безродных, маленькую и худенькую (племянники её частенько поднимали на руки при встрече!), очень все любили в семье, она была безобидная, добрая. Любила петь за столом. Единственное, что не всем нравилось: она курила. Но и на это все как-то смотрели с улыбкой, снисходительно. Позже она уехала к своему сыну Виктору Михайловичу Безродных в Новосибирск, где он окончил два института, став инженером. Однажды он ездил со своей матерью в Москву, решив показать ей, неграмотной сибирской пожилой женщине, столицу. Дядя Витя прислал оттуда своим родственникам качественную чёрно-белую фотографию на Красной площади, где он стоит со своей мамой.

Днём дедушка обычно ходил по магазинам, закупая провизию, или работал за столом: писал что-то в свои тоненькие тетрадки. Заметки и статьи в газеты, мемуары о своей жизни. И мне всё это было очень интересно: что же это он там пишет? Иногда он читал написанное вслух бабушке. Сама она при мне никогда не читала и не писала, видимо, была не совсем грамотной. Но руки её никогда не знали покоя. Всегда, сидя за столом и слушая деда, она то пряла пряжу на прялке, то вязала, то что-то строчила на своей старенькой, но верной «зингеровской» швейной машинке. А по выходным, с раннего утра, любила ходить на базар и продавать сшитые и связанные детские вещички, которые перешивались и перевязывались – из больших.

В зале (всё в той же большой комнате) стояла печь, две большие железные кровати с перинами и подушками, кружевами по низу покрывал, круглый стол (он раздвигался по праздникам на – длинный продолговатый) – и комод с шифоньером, покрытые светлой полировкой. Мебель делал своими руками старший сын Борис Антонович, мой дядя, живший в Омске. На стене, над кроватью четы Вервейко, висели портреты дедушки и бабушки в молодости. Они умели создать в своей семье культ родителей, безмерно уважая друг друга, и этим вызывая уважение у своих детей и внуков. Бабушка (при всём её суровом характере!) называла мужа «Антоша», а он звал её «Марусей». Между собой они почти никогда не ссорились, если иногда бабушка и начинала шуметь, то дед всегда в это время молчал и никогда не продолжал ссору. Никогда из его уст я не слышала грубого слова. Он был во всём интеллигентом: и в своей работе, и в семейной жизни.

Над кроватью, что стояла у печки, висели балалайка в футляре и вышитый серо-чёрными нитками на голубом фоне портрет писателя Максима Горького. Это были «атрибуты» самой младшей их дочери – Надежды. Она училась в музыкальной школе и занималась вышиванием. Надя мне запомнилась, как неутомимая рассказчица, которая всё воспринимала с юмором, обращала внимание на такие детали в жизни, которые для многих остаются незамеченными.

Самым большим украшением зала была большая вышитая картина, где преобладали сиренево-фиолетовые цвета ниток – танцующая балерина. Её вышивала средняя дочь семейства – Зинаида. Она в это время училась в Омском педагогическом институте на историко-филологическом факультете, и позже стала учителем истории в калачинской средней школе №4, выйдя замуж за спортсмена – Геннадия Шананина, который был чемпионом России по мотокроссу. В нашем городе даже проводились всероссийские соревнования по этому виду спорта, так как у нас в Калачинске жили чемпионы – Бугаенко, Жеребятьев и Шананин, и все жители города активно приходили «болеть» за них.

На кроватях лежали «думочки» – маленькие подушки с вышитыми крестом яркими цветами на чёрном фоне материала, на столе и комоде – кружевные салфетки, вышитые и связанные молодыми дочерьми – Зиной, Валей и Надей.

Иногда мне вспоминаются «семейные баталии» на кухне. Когда мы оставались в доме одни: дед с бабой уходили в гости или уезжали к другим детям, то две самых младших сестры – Валя и Надя, начинали друг с другом спорить и «делить территорию». В эти мгновения они брали нас с Женей каждого на свою сторону: Валентина – меня, а Надежда – Женю. Кухня перегораживалась табуретками, и мы начинали либо метать подушки друг в друга, либо кричать (чаще это делали наши молоденькие тётушки-школьницы), не пуская на свою территорию «противника».

У тёти Вали в школе был очень дружный класс, а она была в нём комсоргом (училась она в средней школе№2, за линией железной дороги). У неё было очень симпатичное голубое школьное платье из шерстяной ткани, которое она сшила сама, так как умела прекрасно шить, получив аттестат портнихи в школе, после окончания 11-ти классов (тогда в школе получали и профессию, а не только теоретические научные знания). На этом платье очень красиво смотрелся красный комсомольский значок. Весь их класс очень любил свою классную руководительницу. По какой-то причине она уехала жить в Омск, не доучив их до конца учебного года в выпускном классе. Им хотели поставить другого классного руководителя, но комсомольцы на собрании постановили, что его им не нужно, они будут жить с самоуправлением. Педсовет разрешил им самим проводить классные часы, ставить оценки по дисциплине. И выпускники справились с этим. А после окончания школы через каждые пять лет собирались в Омске, в доме своей любимой учительницы. Иногда они, учась ещё в школе, в Калачинске, устраивали у кого-нибудь из одноклассников на дому свои классные вечеринки, и тётя Валя брала меня с собой, хоть я была ещё совсем маленькой, дошкольницей. Они пели свои любимые комсомольские песни, танцевали модные танцы – 60-х годов ХХ-го века. И мне это очень нравилось. Хотелось скорее вырасти, чтобы также собираться со своими школьными друзьями, а главное – хотелось быстрее вступить в комсомол!

Фотографии в нашем семейном альбоме напоминают об одной свадьбе – младшего из братьев в семье Вервейко – Геннадия (пятого ребёнка в семье). Было это в 1961 году. На отдельном фото – очень счастливая, смеющаяся пара молодожёнов – Гена и Нина Вервейко. А рядом, на другой фотографии, изображено всё большое счастливое семейство за свадебным столом. И что самое смешное – мы с Женей (мне – 5 лет, а ему – 2 года) сидим в центре стола, как жених и невеста, на руках у дедушки с бабушкой. А жених с невестой – «сбоку-припёку» – с правого края стола. Причём, жених сидит, а невеста – стоит! Вот как всё смешно получилось в весёлой свадебной кутерьме! Дядя Гена с тётей Ниной вместе учились в железнодорожном техникуме, после его окончания они работали на станции «Калачинская», получив за линией, почти рядом с железной дорогой, квартиру. Когда мы приходили к ним в гости, то меня очень удивляла дребезжавшая от проходивших мимо поездов посуда в шкафах. Дядя Гена был всегда очень похож на деда, и внешне, и по характеру – добрый, рассудительный, обычно – с улыбкой на лице. (Вообще-то, все три брата были почти «близнецами» по своей внешности, и их можно было спутать, когда они были по одному). Тётя Нина была красивой, с толстыми тёмно-русыми косами, весёлой, доброй, но всегда принципиальной и очень справедливой. Всю жизнь старалась помогать многочисленным родственникам, как своим, так и со стороны мужа. В молодости она активно участвовала, как актриса, в спектаклях народного театра, который занимался в стенах клуба железнодорожников. В начале 60-х годов у них с дядей Геной родились две дочки – сначала Иринка. а позже и младшая – Людмилка. Позднее они уехали всей семьёй жить и работать в Кемеровскую область. Жили очень дружно, а летом всегда куда-нибудь ездили всей семьёй отдыхать – по путёвкам или к родственникам (у тёти Нины они жили на западе России), так как у железнодорожников были льготные бесплатные билеты в поездах на всю семью. Моя мама всю жизнь дружила с тётей Ниной, они переписывались и встречались. А при встрече вели душевные разговоры. Тётю Нину все любили и уважали в семье Вервейко, она пользовалась непререкаемым авторитетом, так как во всём старалась быть справедливой и честной.

Все дети большой семьи Вервейко на свадебном фото 1961 года – молодые, красивые, дружные, счастливые… Отец семейства их всегда настраивал на то, что нужно обязательно учиться, чтобы получить высшее образование. Своим примером работы в редакции он показывал, как важно быть грамотным человеком, чтобы тебя уважали в обществе. И позднее все дети Антона Евдокимовича получили профессии, полезные обществу. Ольга Антоновна Дейнега работала в потребкооперации в городе Славянске-на-Кубани. Нинель Антоновна Вервейко – инженером (она окончила Омский автодорожный институт) в городе Темрюке Краснодарского края. Борис Антонович Вервейко стал строителем, начальником цеха на заводе ЖБИ в Омске, затем – директором омского отделения фирмы ПанСиб. Анатолий Антонович Вервейко – получил профессию экономиста в Омском сельскохозяйственном институте (работал начальником инспекции Госстраха в Калачинске, заведующим райфинотдела в Исилькуле и зам. председателя райисполкома в Кемеровской области – г. Мариинске). Геннадий Антонович Вервейко перед уходом на пенсию был начальником по гражданскому строительству на Кемеровской железной дороге. Зинаида Антоновна Шананина – педагогом в Калачинске (была учителем истории в средней школе №4). Валентина Антоновна Прокофьева участвовала в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС в Красноярском крае после окончания Омского автодорожного института. Надежда Антоновна Вервейко стала ревизором Омского областного РУ. А племянник Виктор Михайлович Безродных работал в Новосибирске в конструкторском бюро НИИЖТа, был автором проекта железнодорожного вокзала в Калачинске, а позже – в 90-е годы, руководил крупной строительной фирмой ПанСиб, живя в Новосибирске и в Москве.

Антон Евдокимович и Мария Алексеевна Вервейко были почётными родителями: они участвовали в работе родительских комитетов школ, где учились их дети, выступали перед общественностью, делились секретами своего воспитания. А бабушка хоть всю жизнь почти и была домохозяйкой, но любила заниматься общественной работой – была квартальной на своей улице. А в свои молодые годы, ещё до замужества, живя в Иркутской области – городе Тулуне, она была и воспитателем в детском саду, и нянечкой, и техничкой, потом – пионервожатой в школе. В начале 20-х годов была активисткой в борьбе с беспризорностью: снимали беспризорных ребят с поездов и определяли их к месту. Иногда Маруся брала их на воспитание в свой пионерский отряд. Пыталась отучить их от воровства (они даже простыни с кроватей, на которых спали, воровали и продавали!). И всё-таки её отряд в школе стал лучшим, за это их наградили поездкой в Москву на встречу с Надеждой Константиновной Крупской.

Главной традицией в семье Вервейко были праздничные застолья в дни рождения и юбилеи всех членов семейства. Пища на них была простой, главное было – общение. Дедом составлялись списки именин на весь год, чтобы никого не забыть поздравить (в том числе и новых родственников, которые прибавлялись после свадеб). Глава семейства – Антон Евдокимович, готовил к каждому дню рождения (и всем женщинам семейства – на 8 Марта) поздравительную открытку и новую книгу в подарок с собственноручной подписью, выполняя на деле лозунг того времени: «Книга – лучший подарок». Да и на самом деле тогда считалось, что книги – самое ценное, что есть в доме. Дед любил художественную литературу и книги о жизни революционеров, В. И. Ленина. Они стояли в зале на этажерке с салфетками, а в углу, рядом с ней лежали кипы газет. Дедушка целый год хранил свою подписку, строго-настрого предупреждая семейство, ничего не трогать из бумаг без его ведома. Однажды дед показал мне старенький «Боевой листок», заголовок которого был отпечатан в типографии. Его он выпустил ещё в военный год, к 15-летию дочери Нели, где семья поздравляла её с юбилеем. Так же в нём выражалась благодарность сыновьям за то, что они собирали уголь между путей на железной дороге, чтобы им топить печь в доме (ведь с топливом в войну было очень трудно).

Мой дед очень ценил семейные отношения ещё и потому, что в 30-е годы (или в годы Великой Отечественной войны), потерял своих родственников на долгие 30 лет. Потом всё-таки отыскал их на станции Зима Иркутской области, куда съездил с Марией Алексеевной в гости уже пожилым человеком, будучи на пенсии.

А вообще-то оба моих деда были выходцами с Украины – Пономаренко и Вервейко. Второй был родом из Винницы. Разговаривал он всегда на русском языке (хотя, конечно, умел и по-своему), а вот писал иногда и по-украински. Я, став школьницей, иногда пыталась «расшифровать» эти его записи. Он приехал в Сибирь вместе с родителями. Отец его искал лучшей доли в Сибири на «больших землях» незадолго до революции, но так и не нашёл здесь счастья: сначала умерла жена, а потом и он сам. И в 15 лет дед мой остался полным сиротой. В 20-30-е годы был комсомольцем, а потом вступил в партию. Работал журналистом сначала в Иркутской области – городах Тулун и Зима, потом в Красноярском крае – Минусинске (там, кстати, родился мой отец в 1936 году, 16 марта), жил Антон Евдокимович со своей семьёй и в Ачинске. Во время войны он получил бронь, так как его работа в редакции очень ценилась: печатное слово поднимало дух людям, организуя их на борьбу с фашизмом. В тылу в войну всех призывали работать для армии. А после войны они с бабушкой и семью детьми – старшими дочерьми Ольгой и Нинель, сыновьями Борисом, Анатолием и Геннадием и младшими дочерьми Зинаидой и Валентиной – приехали в Калачинск, получив там дом недалеко от станции – бывший райсобес, в 1946 году. В этом же году в семье родился восьмой ребёнок – дочь Надежда. Здесь, в Омской области, Антон Евдокимович – глава большого семейства – надеялся спасти семью от голода, прочитав в газете, что колхозники не успели убрать урожай, и он остался под снегом. «Значит, там много хлеба, – решил Антон Евдокимович и поехал «на разведку» со старшими детьми. И, действительно, отоварил все свои карточки в Омске, приехав домой с мешками провизии. Это было неслыханным счастьем в те времена.

Дед родился в 1905 году, а жена его была чуть младше – с 1907-го. Бабушка была родом из семьи забайкальских казаков. Говорят, что у неё был очень строгий отец, который сильно бил своих детей. Может, потому у неё и были характер и нрав не из лёгких. Подчиняясь идеям своего времени, они с дедом были атеистами, тем более, что он был коммунистом, поэтому детей своих не крестили, как это ещё по традиции делали другие люди, но Мария Алексеевна в тайне хранила в кладовке одну икону, которую нашли в кладовке её дети уже в последние годы жизни бабушки. Она владела некоторыми знахарскими знаниями, так как сама часто лечила своих детей, не всегда прибегая к помощи врачей.

Более 30-ти лет проработал Антон Евдокимович в печати, последние 12 лет перед пенсией – в калачинской районной газете. Сначала он работал в Калачинске как корреспондент областной газеты «Омская правда», а затем был переведён на должность ответственного секретаря калачинской «Колхозной жизни», где в основном сообщалось о текущих сельскохозяйственных работах. С 1951 по 1952 год работал в ней редактором. С 1 апреля 1953 года газета стала называться «Калачинской правдой». В неё направили из Омского обкома КПСС нового редактора, а А. Е. Вервейко работал позже его заместителем, ответственным секретарём и зав. отделом писем. Позднее, в 1962 году, газету переименовали в «Сибиряк», а когда она только появилась на свет – 7 Ноября 1922 года, то называлась «Красные огни».

Дедушка очень любил собирать архивы, чем заразил в последствии и меня. В кладовке дома, дверь которой выходила в сени, у него был своеобразный «музей». И он частенько доставал оттуда таинственные для меня вещи. Так однажды Антон Евдокимович нашёл там свой дневник 1924 года. В нём он описывал свои чувства в день смерти В. И. Ленина, которую он очень глубоко переживал в свои юношеские 16 лет, как, впрочем, и большинство людей в нашей стране. Все они горячо верили, что этот человек ведёт их к светлой справедливой жизни. И траур был поистине всенародным. Поэтому описание этого дня было обведено в чёрную рамку.

Дед собирал интересные для него старые газеты, журналы и школьные тетради своих детей, поэтому я знала все почерки своих дядюшек и тётушек, и была в курсе их школьных успехов, которые, надо сказать, были у всех приличные. И в дальнейшем все дети Антона Евдокимовича стремились стать хорошими специалистами, окончив институты и техникумы. Это, конечно, было примером для меня, когда я стала школьницей. Я была просто уверена в том, что в нашей семье учиться плохо нельзя.

Для деда я была «особым» ребёнком, так как родилась в «святой» для него день — 5 мая – советский День печати. Он говорил, что это – символично, и «Галя должна обязательно пойти по моим стопам». С детства дедушка приучал меня к журналистскому делу. Едва я научилась писать, как мы с ним стали сочинять заметки в «Пионерскую правду» и местные газеты Омска и Калачинска. С большой радостью я получала из издательств ответы на фирменных бланках с отпечатанным на машинке текстом, где мне давали советы в начинающейся литературной деятельности.

Как-то, помню, Антон Евдокимович отыскал журнал «Огонёк», выпущенный в мае 1945 года и посвящённый Победе в Великой Отечественной войне. В нём было много портретов военачальников разных размеров, и среди них, к моему удивлению – самый маленький, скромный, в верхнем правом углу на одной из страниц – портрет И.В.Сталина. Видимо, он сам «удостоил себя» такого места в истории войны, так как никто бы из журналистов не осмелился отвести такое, почти незаметное, место для Главнокомандующего Верховной Ставки.

Антон Евдокимович показывал мне, внучке, этот портрет и говорил:

– Вот смотри: такой маленький портретик. А теперь посмотри на нынешние газеты.

Во всех газетах 60-х годов крупным планом на первой странице печатались фотографии тогдашнего руководителя страны – Н. С. Хрущёва. Дед продолжал:

– Он развенчал культ личности Сталина. А что тогда это? Не культ?

Нет, сталинистом Антон Евдокимович вовсе не был. Он всё воспринимал в жизни с юмором. И любил рассказывать такую историю. В годы Великой Отечественной войны один редактор районной газеты случайно пропустил ошибку, которую сделали наборщики в типографии: была пропущена буква «л» в слове «главнокомандующий», а дальше шло имя – И.В.Сталин, что совершенно меняло смысл его должности, вызывая у людей смех. За это редактора тут же сняли с работы, а все газеты были срочно изъяты из продажи. Вряд ли об этом узнал «вождь народа», иначе оказалось бы немало репрессированных из-за этой несчастной, выпавшей буковки.

Страх быть посаженным в тюрьму вынуждал людей идти на крайние меры находчивости. Однажды одного руководителя пекарни (тоже в сталинские времена) вызвали в райком партии по поводу разборки насчёт запечённого в хлебе таракана. Он внимательно посмотрел на него, ковырнул, положив в рот, и удивлённо произнёс: «Какой же это таракан? Это же – изюминка!» И с видимым удовольствием разжевал его, таким образом, уничтожив «вещественное доказательство». Это тоже был рассказ из «репертуара» моего деда.

Антон Евдокимович показывал мне и их с бабушкой награды: Мария Алексеевна имела орден «Материнской славы» за воспитание своих детей, а он в 1957 году был удостоен вместе с другими сотрудниками калачинской редакции медали «За освоение целинных и залежных земель», так как газета проводила большую работу по мобилизации людей на освоение целины.

Кстати сказать, этой же медалью была награждена и моя бабушка Рублевская Прасковья Андреевна за работу в райкоме партии в этом направлении. А мои молодые родители, Вервейко Анатолий и Ольга, когда мне исполнилось чуть больше года, (до того, как отец служил в армии), оставив меня на попечение бабы Паны, уехали в экспедицию на Алтай всё теми же целинниками. Правда, вскоре им пришлось вернуться, так как я сильно заболела. Была осень, бабушка делала ремонт в своей комнате – белила и красила, и жили мы с ней в сарае. Ночью было прохладно, я простыла и заболела воспалением лёгких. К моему плачевному состоянию добавилось и то, что медики ставили уколы, видимо, не совсем стерильными иголками. И на месте уколов образовался большой нарыв – с яйцо. Я очень тяжело дышала, все родственники уже плакали и думали, что дни мои сочтены. Тогда моя бабушка, Мария Алексеевна, у которой был опыт лечения своих восьми детей, пошла на крайнюю меру, сделав собственноручно «операцию», вырвав этот нарыв. Вскоре я уснула… и пошла на выздоровление. Эта же бабушка дала мне имя при рождении, так как меня долго называли «девочкой». Она, посмотрев на мою огненно-рыжую головку, сказала: «Да пусть будет Галькой!» И так меня стали называть, в соответствии с этим, кто – Галочкой, кто – Галчонком, а баба Пана с отцом чаще называли Галинкой.

Надо сказать, что бабушка, давшая мне имя и вторую жизнь, в детстве не очень любила меня, так как я рано родилась у моих родителей, которые «ещё не нагулялись». И даже не совсем верила, что я для них – родная внучка, так как я родилась «огненной», и она говорила, что «рыжих в их родне ещё не было». (Правда, позднее, в семье дяди Бори родился ещё один «солнечный» ребёнок – мой двоюродный брат Вовочка). Говорят, за эти слова отец даже, в сердцах, чуть не разбил табуретку, ударив её о пол, нисколько не сомневаясь в моём происхождении, да и по фотографиям можно явно определить моё сходство со всеми братьями и сёстрами моего отца. А люди все говорили по-разному: кто называл меня «папиной дочкой», кто говорил, что я – «вся в мать». Но, в общем-то, и родители мои были очень похожи между собой. И даже имена у них были созвучны: Толя и Оля. И вот я, чувствуя негативное отношение ко мне бабушки, частенько не хотела идти к ним в дом, хотя деда своего я очень любила и скучала по нему.