Читать книгу Геха - Геннадий Дмитриевич Сердитов - Страница 3

Мама Тоня в спешке схватила два чемодана, побросала туда кое-какие вещи из одежды, не трогая зимних, думая, что до зимы они вернутся. На Московском вокзале они сидели на чемоданах в большой толпе, когда к ним пробился папа Митя в синем морском кителе с блестящими пуговицами и в фуражке с крабом. Он расцеловал их всех и исчез. Больше Геха его никогда не видел.

Их эшелон состоял из товарных вагонов, так называемых теплушек. В их теплушку матросы занесли высокий мешок с флотскими сухарями и эшелон тронулся. По словам мамы Тони их несколько раз бомбили, особенно сильный налёт был в районе Волховстроя, но всё обошлось. На очередной остановке Геха видел, как мимо их вагона матросы провели человека с заложенными за спину руками. Мама Тоня говорила, что это был начальник эшелона, арестованый за остановку поезда на мосту под бомбёжкой, якобы его там же и расстреляли. А что, вполне могли без суда и следствия. Война.

На каком-то полустанке их высадили без вещей, якобы, эшелон понадобился для переброски войск. Старинный пакгауз из красного кирпича уже был забит людьми: до них тут высадили москвичей. Ленинградцев «разместили» в болоте за железнодорожными путями. Это их и спасло.

Мама Тоня расстелила какую-то тряпицу, они на неё легли втроём и Гехе было велено поджать ноги, чтобы не мочить их в холодной воде. Мама достала из сумочки и выложила на кочку перед нами бинты и йод. На всякий случай. Над ними шёл воздушный бой, но Геха ничего не видел, кроме белых облаков в голубом небе. Мамин младший брат Витя, Гехин дядька, в это время учился где-то в лётной школе, поэтому мама воспринимала все самолёты с красными звёздами как Витин. Когда же один из них загорелся и рухнул, она заплакала: «Витеньку сбили!»

Ещё Гехе запомнилось, как на соседней кочке какого-то малыша заворачивают в полотенце, а на этом полотенце в районе живота проступает большое кровавое пятно. Сестра Галя с чайником побежала на станцию за кипятком, и тут начался очередной налёт. Какие-то люди, стоявшие под навесом пакгауза, схватили её за руку и поставили рядом с собой. Геха помнит, как мама, стоя на коленях, надрывно кричит: «Галя, беги сюда, умирать будем вместе!»

Геху эти слова очень удивили потому, что он воспринимал всё происходящее как игру и не хотел, чтобы кто-то из них умирал. Сестра прибежала к ним, и в это время в злосчастный пакгауз угодила бомба. Потом они куда-то побежали в орущей толпе, Геха сидел на маминых руках и слышал, как поют птички. Он поделился этим открытием с мамой, она поддакнула – да, сынок, это птички поют. На самом деле это их расстреливали самолёты, и так «весело чирикали» пули, врезаясь в насыпь. Ещё его удивило, что сбоку от насыпи горела трава, и какая-то женщина бросила туда ребёнка. Вот тут-то он и испугался – уж очень не хотелось, чтобы его бросили в огонь. Много позже мама сказала, что та женщина сошла с ума. И ещё мама говорила, что, когда их вернули в теплушки, некоторых их вещей там не оказалось. Геха много позже жалел, что при жизни мамы не спросил, как назывался тот полустанок, какого числа они покинули Ленинград. Судя по всему, это было в начале сентября 1941 года, за несколько дней (или часов) до смыкания блокадного кольца. Оно сомкнулось буквально за их спинами. А они проскочили. Хотя и не все.

Маме Тоне тогда было двадцать восемь, сестре Гале девять, а Гехе почти четыре. Оставшемуся в Ленинграде папе Мите было почти тридцать пять.

Неизвестно, куда шёл их эшелон, да они и не собирались ехать в нём до конца. Отец велел им пробиваться к его родне в Коми. Геха помнит ночной автобус, голос, сказавший: «Мураши», раскисшую дорогу, ночную деревню и людей с фонарями.

Жизнь в деревне он не помнит, разве что кадку с оленьей кровью у входа, большую, в пол-избы, печь да горячие шаньги – такие чёрные ватрушки с картошкой. И фразу на коми «Вай менем нянь» – дай мне хлеба. В деревне они не задержались. Маме Тоне нужна была работа, а сестре Гале школа. Они отправились в Сыктывкар.