Читать книгу Виселица для ослушников. Уральский криминальный роман - Геннадий Мурзин - Страница 16

Фомин стоял у окна, за которым выглянуло наконец-то солнце, снег, выпавший час назад, стал плавиться; из-под колес неуклюжего троллейбуса на газон с пожухлой травой полетели фонтаны грязной воды. Он неодобрительно подумал: «Русская грязь – спутница русской осени». И тут обратил внимание на то, что перед окном, в «карман» заскочила полицейская машина, и из нее по-молодецки выскочил сухощавый стройный мужчина. Узнал. С его-то остротой зрения да не узнать!

Фомин вышел в прихожую и встретил на пороге, радостно раскинув руки.

– Привет, дружище! Куртку – в шкаф и пошли в кабинет. – Оставив открытой дверь и усаживая поудобнее дорогого гостя, предложил. – Кофе? Чай? Или (у меня найдется) что-нибудь посущественнее, а?

– Прости, Александр Сергеевич, но… Не могу… Заскочил на пяток минут… Сам понимаешь…

Фомин качнул головой и пожал плечами.

– Понимаю…

Гостю послышалась в голосе наставника обида.

– В другой раз, Александр Сергеевич, хорошо? Посидим, пропустим по стопарю…

– Не раз слышал… Ладно, – он привычно потеребил мочку левого уха, – колись новостями, как в наших кругах говорят, «колись до пупа», – Фомин громко рассмеялся, что могло свидетельствовать об одном – обида на гостя оставлена позади.

– Нет-нет, так не пойдет!

Фомин смотрел в глаза гостю.

– Прости, это еще почему?

Полковник полиции Курбатов усмехнулся.

– Из источников, заслуживающих доверия, стало известно, что ты месяц валялся на Севастопольском пляже…

– М-да… «Источник» сей мне прекрасно известен; думаю, что за распускание языка заслуживает дисциплинарного взыскания.

– Александр Сергеевич, не уводи разговор в сторону… Рассказывай, как там? Обстановка, настроения и всё прочее.

– А что может случиться с Севастополем? С ним всё в порядке… Аналогично с Черным морем и его пляжами. Век бы лежал на них, и пузо грел под лучами щедрого солнца, да… Видишь ли, труба зовет.

– Как относятся к приезжим севастопольцы? Не кривят губы на россиян?

– Что в Севастополе, что у нас – народ одинаковый. Никто на приезжих не фыркает. Спросишь о чем-то, благожелательно ответят и даже, если надо, проводят. Одним словом, нисколько не почувствовал, что находился за пределами России. У себя был, на своей земле.

– Накоротке общался с аборигенами?

– Было дело… А как же

– Как они смотрят на воссоединение с Россией?

– Нормально, Алексей, смотрят. Не слышал, чтобы брюзжали даже коренные хохлы. Снимал у них комнату. И, понятно, за коньячком с ними сиживал. Но… Когда между собой они касались этой темы, то я, знаешь ли, старался не встревать в их разговор. Слушал и всё. Уважал их чувства.

– Они впервые участвовали в выборах нашего президента… И как?

– Точно также, как и в основной России. Правда, есть разница: многовато на улицах растяжек с портретами президента. Но, думаю, эйфория пройдет, трезвее будут смотреть на действительность и портретов поубавится.

Алексей недовольно покачал начавшей седеть головой.

– Особенно после глупостей, которые позволяют ближайшие соратники Президента.

Фомин рассмеялся.

– Догадываюсь, о чем ты.

– Трудно не догадаться, Александр Сергеевич. Вся Россия видела и слышала… В одном случае, встречаясь с крымчанами и выслушивая их недовольства, прозвучала фраза: «Денег нет, но вы держитесь». Через год, слушая жалобы крымских учительниц на низкие зарплаты, тот же господин выразился вообще беспардонно, посоветовав: «Выходите на большую дорогу и торгуйте тем, что имеете».

Фомин согласился.

– Неловко получилось… Пошленько… Слово-то не воробей…

– Привыкли не давать отчета своим словам. Брякнут все, что первым взбредет в голову, – и все. Россияне проглатывают.

– Ладно, Алексей, не будем про политику. Не ради нее приехал, ведь так?

Курбатов улыбнулся.

– Прозорлив до невозможности.

Фомин, притворившись скромным, притворившись, что не заметил иронии, сказал:

– Помогает знание людей, тем более тебя.

– Собственно, Александр Сергеевич, заехал, чтобы доложить…

Фомин поспешил поправить.

– Скорее, не «доложить», а поделиться с коллегой полученной информацией.

Курбатов кивнул.

– Пусть будет так.

– Итак, что за информацию имеешь?

– Счел своей обязанностью…

Фомин вновь прервал.

– Передо мной давно уже у тебя нет никаких «обязанностей».

– Не цепляйся к словам.

– Но, Алексей, как же не «цепляться», если выражаешься неточно?

Вопрос Курбатов проигнорировал, ибо он знал, что дискуссия, к которым тяготеет его наставник, может сильно затянуться.

– Я насчет скверной во всех отношениях семейной драмы, с которой у тебя был пацан…

Фомин насторожился.

– Так-так-так… Наплел парнишка с три короба, а на самом деле…

– Ничего он не «наплёл», Александр Сергеевич. Оказывается, всё правда. И даже больше. Уже первая информация, полученная от участкового, серьезно встревожила.

– Интересно… Рассказывай, Алексей, и подробнее. Внимательно слушаю.

История, которую поведал полковник Курбатов на данный момент выглядела так…

Семья Семенцовых (Георгий Владимирович, глава семейства, работает инженером; Серафима Олеговна, жена, работает учительницей начальных классов в одной из школ микрорайона; Тамара, дочь двенадцати лет; Вадим, сын четырнадцати лет) проживает в микрорайоне «Вторчермет», числится вполне благополучной, благополучной в том смысле, что на учете никто из членов семьи нигде не состоял. Соседи? Нет, они кое о чем догадывались (часто слышали детские вопли), но держались в стороне. Более того, находились и такие кумушки, которые, сидя на скамейке возле дома, часто одобрительно кивали, говоря, что нынешняя молодежь растет слишком вольной, что отец правильно делает, что держит детей в строгости; пара, другая затрещин, дескать, не повредит никому. А что Серафима Олеговна, жена и мать? Ничего. Если судить по рапорту участкового, боялась мужа-изверга, от которого и ей доставалось. Особенно опекал отец свою родную двенадцатилетнюю дочь. Следил, чтобы, идя из школы, нигде не задерживалась. Впервые отец изнасиловал Тамару, когда ей было десять лет, то есть два года назад. Потом насильственные действия сексуального характера стали регулярными. Когда же девочка оказывала сопротивление, то отец угрожал или задушить ее и закопать в лесу, или застрелить и сжечь на костре. Знала ли мать об изнасилованиях? Знала, ибо однажды дочь все рассказала, но та, то есть Серафима Олеговна, сначала не поверила дочери, а потом стала закрывать глаза на происходящее. Видел и знал четырнадцатилетний Вадим, сын. Однажды Вадим, случайно ставший очевидцем насилия, схватив нож со стола, кинулся на отца, но силы оказались неравными. Последствия? Вадим был избит отцом до полусмерти. Как отец объяснил соседям травмы у сына? Сказал, что тот связался с дурной компанией, что употребляет наркотики, что, не поделив дозу, компания между собой подралась. Вадима спрашивали. Он отрицал. Кому соседи верили? Конечно, строгому, но справедливому отцу.

Терпение парнишки кончилось, и пошел он искать защиты. Слышал, что есть детективы, которые могут помочь. Вот и пришел к Фомину. А Фомин в тот же день передал полученную информацию полковнику Курбатову.

Закончив рассказ, Курбатов надолго замолчал. Долго молчал и Фомин5.

– Не думал, что все так серьезно, – качая головой, наконец произнес тихо Фомин. – Не могу понять, Алексей… У меня дочь… И чтобы я, родной отец, и… Не представляю, кем надо быть…

– Однако находятся, – заметил Курбатов и добавил. – И не так уж редко… Сейчас идет многосерийное телевизионное шоу на одном из главных российских телеканалов…

– Ты про историю убийства тремя дочерьми родного отца, избивавшего и насиловавшего их?

– Да… Чудовищно то, что родственники убитого на стороне отца-насильника.

Фомин покачал головой.

– А еще утверждают, что на Кавказе семейные устои прочны и неколебимы. Вранье! У кавказцев, как и у русских, грязи хватает. Помню, в Екатеринбурге историю, не получившую известность. Тогда отец-мусульманин (акцентирую на религиозной принадлежности, потому что это обстоятельство считаю крайне важным) в пьяном угаре изнасиловал свою дочь, находящуюся в недееспособном состоянии; изнасиловал на глазах родственников того же вероисповедания, не сделавших и попытки помочь ребенку, более того, потом не явились в суд, чтобы дать свидетельские показания6.

Курбатов покачал головой.

– Неладно в российских семействах.

– Еще как «неладно»… Да… по истории принято ли процессуальное решение?

– Естественно.

– Не всегда, Алексей, не всегда.

– Докладываю, – на этот раз Фомин придираться к слову не стал. – После проведения всех необходимых доследственных мероприятий материалы были переданы по принадлежности, то есть в региональное Следственное управление, где идет работа.

– А изверг? Не на свободе ли? Он же опасен!

– Все нормально, Александр Сергеевич: детям он не представляет угрозы: был сначала задержан, а потом судом ему была избрана мера пресечения – содержание под стражей. Правда, адвокат просил о содержании под домашним арестом. Судья, встав на защиту интересов детей, отказал в ходатайстве.

– В курсе, как идет следствие?

– В общих чертах, Александр Сергеевич: уже собраны неопровержимые доказательства вины по всем статьям обвинения.

– Как ведет себя мать этих несчастных детей?

– Сначала, насколько мне известно, Серафима Олеговна всё отрицала.

– А что потом?

– После того, как муж был надежно упрятан в СИЗО, стала давать признательные показания. Да и соседи тоже вдруг прозрели.

– Вот и хорошо.

– Чтобы закончить свой доклад, обращу внимание на еще один чудовищный нюанс в этой истории. Нюанс, говорящий о нашем полном нравственном падении.

– Ты о чем?

– Александр Сергеевич, мать насильника поливает грязью свою родную внучку, утверждая, что та вела развратный образ жизни.

– Что у бабушки есть доказательства?

– Кроме грязной клеветы, нет в этом ни слова правды. К тому же следствие сейчас располагает несколькими экспертными медико-биологическими заключениями, доказывающими совершенно обратное.

– Верх цинизма. И, к сожалению, с ним сталкивался и продолжаю сталкиваться на каждом шагу.

– Будем, Александр Сергеевич, верить в то, что наше правосудие воздаст нашему насильнику и истязателю по заслугам.

– Будем!.. – Взбодрившись, ответил Фомин. А потом, опомнившись, сбавил градус настроения и пробурчал себе под нос. – Ничего другого не остается.