Читать книгу Разноцветье детства. Рассказы, сказки, очерки, новеллы - Геннадий Мурзин - Страница 19

Годы Олега Васильевича Карамышева, подбираясь к восьмидесяти, не щадят: ноги плохо слушаются, в висках постоянно какие-то молоточки стучат, одышка при ходьбе, откуда ни возьмись, объявилась. С глазами также не все ладно. Пару-тройку лет назад, кажется, еще был ничего: все ночное рождественское богослужение выдерживал, а сегодня…

– Господи! Прости меня, грешного.

Произнес он вслух и тяжело заворочался в постели. В изношенных суставах ног что-то захрустело. В спальной – полумрак. Значит, снова пасмурно. Без сверки с будильником. стоящим на тумбочке у изголовья, знает: не меньше, как десятый час. Встал бы, да слабость какая-то. К тому же мысли нехорошие, путаясь и цепляясь одна за другую, ворочаются в пустой (так он считает) голове.

Старик прикрыл было глаза, надеясь, что удастся еще чуть-чуть подремать, но услышал легкие стуки в дверь его спальной. И гадать ему не надо: это внучка со своим семейством с утра пожаловала. У семейства этого свои ключи, поэтому приходит как к себе. Впрочем, и уходит столь же неожиданно. Олег Васильевич, опершись на локоть, приподнялся.

– Входите же… Не сплю…

В ту же секунду дверь распахнулась и, подобно тайфуну, влетела девчушка, внучка восьми лет, точнее, правнучка, дочь внучки его, Настеньки.

– Здравствуй, дедуль! С православным Рождеством тебя!

Подскочив и обняв старика, девчушка поцеловала в обе щеки, пригладив на его голове седые сбившиеся пряди волос, присела на кровать.

– Здравствуй, голуба душа, здравствуй… И тебя с праздником. – Он погладил по голове девочку.

Наклонившись к его уху, та зашептала:

– Мама, знаешь, готовит праздничный стол. Вкусняшек будет много, но не скажу, что это за вкусняшки. Потому что мамин секрет.

Олег Васильевич притворно насупился.

– Маришка, а ты почему маме не помогаешь?

Девочка, отстранившись, замахала руками.

– Я долго-долго помогала… Знаешь, дедуль, всю твою посуду перемыла и насухо вытерла – вот!

– Неужели мои тарелки были такими грязными?

Маришка отрицательно замотала головой.

– Нет, но… На всякий случай… Чтобы микробов было поменьше… Ты же старенький и тебе трудно…

Старик еле-еле улыбнулся.

– С микробами воевать?

– Конечно…

– Но, Мариш, они же крохотулечки.

– Но такие противные… Везде лезут, – подумав секунду, добавила. – Учительница говорит.

– Кстати, какие успехи, внученька?

– В школе, что ли?

– Ну… хотя бы…

– Нормально, дедуль.

– А что это означает?

– Нормально, значит, нормально.

– Ну, да, – притворившись серьезным, стал возражать Олег Васильевич. – Есть такие, для которых перебиваться с двойки на тройку – это даже хорошо. Выходит, что ты…

– Вот еще! – Вновь тряхнув головой, отчего вверх взлетели две тяжелые косички с огромным розовым бантами, воскликнула девочка и добавила. – Полугодие без троек.

– Тоже не предмет гордости.

– Как это, дедуль?

– А так… Если бы…

– Но у меня всего одна четверка.

– И что тебе помешало получить и здесь пятерку, а?

– Не знаю, дедуль. – Помолчав и подумав пару секунд, серьезно добавила. – Поленилась чуть-чуть, дедуль…

– Это ты так считаешь?

– Не я… Мама говорит.

– Что-то отца не слышно… Здесь он?

– Папулька, конечно, с нами. Он молча…

– Молча? – Переспросил старик, притворившись, что не понимает.

– Молча режет овощи для салата. Он – не в меня…

– Да?

– Я – трещотка ужасная, а папулька – нет.

– Тебе повезло.

– Еще как, дедуль, повезло… Дедуль, – девочка сделала паузу, – праздничный стол – после…

– Жаль, что не сейчас, – усмехнулся старик.

– Да… Но мы скоро вернемся… Сбегаем только в церковь… Дедуль, пойдем с нами, а?

– С радостью бы, голуба душа, – старик тяжело вздохнул, – но… что-то не очень чувствую себя… Надеюсь, что Господь простит меня… Как считаешь, простит?

– Обязательно, дедуль… Потому что ты старенький и тебе тяжело.

– Дай-то Бог…

Девочка вскочила. Старик спросил:

– Мариш, ты куда?

– Я сейчас. – Она убежала и тут же, держа в руках электронный аппарат, вернулась. – Проверим, дедуль, давление.

– Может, мне сесть?

– Лежа – даже лучше, дедуль. Протяни вдоль тела левую руку… Так… – Девочка закрепила манжету. – Не туго, нет? – включила в сеть аппарат, нажала на одну из кнопок, прибор зажужжал, а потом замолк. Глядя на дисплей, закачала головой. – Сто сорок на девяносто…

– Как выражаются нынешние врачи, – старик усмехнулся, – в пределах возрастных изменений.

– Ага! А у меня, дедуль, почему-то никаких возрастных изменений.

– Откуда возьмутся?

– А как же! Я же тоже возрастно изменяюсь: было семь лет, сейчас восемь.

– Логично… Но тебе рано…

– А когда будет в самый раз?

– Проживешь с моё и…

– Долго ждать-то, сильно долго.

– Жизнь, голуба душа, проскакивает незаметно.

– Дедуль, а когда ты был маленьким…

– Давно это было, Маришка, очень давно…

– Все равно… Ты помнишь свое Рождество? Самое-самое первое, а?

– Помню, но… Тогда другое время было и… Не стоит вспоминать.

Маришка поцеловала деда.

– Расскажи, дедуль, ну, расскажи, пожалуйста.

– Это было семьдесят лет тому назад…

– Ни-че-го себе!

– Да… Три года, как закончилась большая война. Мы тогда жили в деревне Крутая Гора. Голодное время было, все еще тяжелое…

– Даже пирожных со сливками не было?

– Какие, голуба душа, пирожные, тем более, со сливками? Даже хлеба ржаного не всегда хватало… Впрочем, рассказ не об этом… Так вот… Седьмого января (воскресенье было) грянул хороший такой морозец. Одевшись потеплее, то есть натянув на себя все, что попало под руку, вышел во двор. Взяв за головку прислоненные к крыльцу деревянные салазки…

– А что такое, дедуль, «салазки»?

– Не знаю, как тебе объяснить… Ну, такие самодельные деревянные маленькие санки… Были большие сани, в которые лошадь запрягали, а были их маленькие копии… Мы из тогда называли не санками, а салазками. Мы на них хворост из леса возили, чтобы камин дома топить.

– Это, дедуль, как у Некрасова: лошадка, везущая хворосту воз. Так, да?

– С той лишь разницей, что у поэта на лошадке все-таки хворост возили, а мы сами, запрягшись, волокли. Под гору – ничего, а вот в гору… Тяжело… Семь потов сойдет.

– А мы, дедуль, на даче камин березовыми поленьями топим. И… у нас никакого хвороста нет.

– Сейчас – так, а в мое детство…

– Дедуль, разве хворост плоше дров?

– Нет слов…

– Дедуль, а из чего делался хворост?

– Хворост, голуба душа, это сучья от спиленного дерева.

– А-а-а… Почему сейчас нет хвороста?

– Его за ненадобностью сжигают прямо на лесной делянке.

– Просто так сжигают?

– Да. Чтобы делянку не засорять.

– А-а-а…

– Так вот… Взяв за головку прислоненные к крыльцу деревянные салазки, вышел на деревенскую улицу. Дома стояли только по одной стороне и домов этих было не больше пятидесяти. На другой стороне улицы начинался очень глубокий и крутой овраг, в самом низу его стояли вековые ели. Любимое детское занятие в Рождество, а других не было, – скатываться на салазках вниз. Так, бывало, мчишься, что дух захватывает.

– Круто! – Представив себе, восхищенно сказала девочка и тряхнула головой.

– Но страшно, а поэтому и нравились нам спуски: лихачили, друг перед другом бойчились. Кому захочется показаться трусом?

– Дедуль, знаешь… Я бы… ну… это…

Олег Васильевич понял внучку. Улыбнувшись, заметил:

– Вот визгу-то бы было.

– Дедуль, я чуть-чуть только трусиха.

Старик, притянув девочку, поцеловал:

– Чуть-чуть – это Маришенька, не считается.

– И я девочка…

– Тем более…

Маришка затормошила дедушку.

– Что дальше-то было, а?

– Стою, значит, на улице. Мороз цапает за нос, а мне ничего. Тут вижу: в мою сторону бежит дружок, одногодок Сережка, живущий за три дома от меня, и руками размахивает. Понятно: хочет присоседиться; у него-то нет салазок таких.

– Фи! Пошел бы и купил.

– Откуда деньги, голуба душа? У тогдашних колхозников сроду их не было.

– Как это, дедуль? Кто работает, тот денежку получает.

– Только не в колхозе… Работали за палочки, то есть за трудодни. Если в поле с утра до ночи, то бригадир начисляет полтрудодня; если на ферме, то целый трудодень, а то и полтора… Ладно, Мариш… Будет об этом… Вот… Санки-то небольшие… Вдвоем тесновато… Но ничего… Другу как отказать? Друг, значит, впереди, вплотную к головке салазок, а я за ним, за спиной Сережки. Из-за него впереди мне ничего не видно, поэтому рулит, то есть следит и направляет, Сережка. Один раз съехали, все нормально. Потом второй и третий раз. Весело нам. Хохочем.

Маринка спрашивает:

– Одни, что ли катались?

– Нет… Были и другие мальчишки. Для того и рулевой нужен был, чтобы не налететь, не сбить кого-нибудь. Выбравшись в очередной раз из оврага, решил, что пора домой. Сережка стал упрашивать: давай, мол, еще раз спустимся. Разохотился. Сдался, потому что и самому не хотелось особо-то домой. И вот летим. Сережка, как обычно, широко расшеперил, держа на весу, свои ноги. Я также держу на весу ноги, чтобы они не мешали набору скорости при спуске, но параллельно салазкам. Хорошо, как никогда, мчимся. И тут вдруг обе мои ноги со всего маху ударяются во что-то. В глазах – синенькие, зелененькие круги, туман. И страшная боль. Оказалось: Сережка прошляпил, не отворотил в сторону, и мы ударились в преогромный ствол ели. Сережке-то ничего: легким испугом отделался…

– А ты, дедуль?..

– Мне не повезло, голуба душа.

– Как это? Ты же сзади сидел.

– То-то и оно, что сзади! Салазки-то маленькие. Мои ноги находились впереди головки и удар пришелся по ним… Сгоряча попробовал встать, но не смог. С трудом наверх пополз, а Сережка потащил салазки. Кое-как вылез. Там снова попробовал встать. Не получилось. На ровном-то месте дружок смог меня до дома довезти. Там тихонько, чтобы мать не увидела, заполз в дом, превозмогая боль в ногах, кое-как взобрался сначала на печку, а потом и на полати.

Маринка, нахмурившись, спросила:

– Почему не в больницу?

– Ну, знаешь ли… Никакой больницы в деревне не было.

– Вообще?!

Олег Васильевич кивнул и тяжело вздохнул.

– Такое вот Рождество у меня случилось.

– А что, дедуль, потом было?

– Лежу, не шелохнувшись, на полатях час, другой, третий, а дикая боль в ногах не проходит. Вечер. С полатей вижу, что мама собирает ужин на стол. Мама зовет. Говорю, что не хочу есть. Мама отступает. Я облегченно вздыхаю. Боязно признаться в том, что со мной случилось. Ночь промаялся. На другой день мама говорит мне, чтобы сходил за водой. Какая вода, если ногами пошевелить не могу? Мама думает, что я не слышал, поэтому повторяет. Только тут я признась, что не ходок. Пришлось рассказать все, что со мной случилось. Мама забралась на полати, осмотрела ноги. Увидев, что они распухли и посинели, ахнула. Тут же стащила меня вниз, одела, вынесла во двор, посадила в салазки и повезла к бабке-знахарке. Та осмотрела, ощупала и заключила: переломов костей нет.

– А… тогда что? – с придыханием спросила правнучка.

– Сильные ушибы и вывихи. Тут же поставила на место вывихнутые кости. Через неделю боли прошли.

Маринка встала, заботливо поправила одеяло и подушку, поцеловала деда в небритую щеку.

– Отдыхай, дедуль. Береги ушибленные косточки. Мы скоро вернемся и тогда отпразднуем. Сегодняшнее Рождество – не тогдашнее.

– Будем надеяться, – сказал Олег Васильевич и грустно усмехнулся.

Она помахала рукой и тихо вышла из комнаты.

А дед, прикрыв глаза, подумал: «Добрая растет девочка, с заботливой и теплой, как у ангелочка, душой».