Читать книгу Разноцветье детства. Рассказы, сказки, очерки, новеллы - Геннадий Мурзин - Страница 4

Последнее время Иван Христофорович Зяблицев отшельничествует: год тому минуло, как простился с единственным ему близким человеком, – Дарьюшкой, женушкой, значит. В момент Дарьюшку скрутило: врачи сказали, что рак желудка. Отмучилась, оставив сей бренный мир на попечение его, Ивана Христофоровича.

А дети? Неужто Господь не сподобил? Где-то есть. Далеко. Сами по себе. Пару строк лень черкнуть. Брякнут по телефону раз в году, на день его именин – это тот максимум, на который отваживаются сын и дочка. Так что… Отрезанные ломтики… Теперь им родитель только обуза.

А когда-то… Эх, как любил Иван Христофорович своих деток! Надышаться не мог. Пылинки с каждого сдувал. Думал, что на любовь любовью ответят после. Не получилось. Как-то незаметно очерствели. Покуда он работал и от работы имел кое-что, то наезжали.

Бывало, явится Мишаня, сынок, про здоровье и самочувствие любопытствует, а у самого глазки бегучие такие, бегучие – всё в сторону да в сторону: не желает, получается, на родителя-то глядеть. А уже через час…

– Слышь-ка, бать, как у тебя с этими?.. – спрашивает и три пальца друг об друга трет. Иван Христофорович понимает, об чем речь, но притворяется, будто невдомек ему. – Ну, – мнется сын, видать, совесть-то еще не вся утеряна, – я насчет «мани-мани»…

Иван Христофорович, прищурив левый глаз и почесывая в затылке, отвечает:

– «Мани-мани» – шиш в кармане…

– Может, как-нибудь по амбарам пометешь да по сусекам поскребешь? – стоит на своем сынок.

– Туго, да? – с еле скрываемой язвинкой интересуется Иван Христофорович. – Приспичило шибко?

– Очень надо… Молодые, сам понимаешь…

– Что молодые – понимаю, а что… Старики святым духом живут, да? Им ничего не надо, да? – Иван Христофорович обидчиво отводит взгляд в сторону, сведя к переносице длинные седые брови, демонстрируя тем самым свое недовольство.

– Хоть чуть-чуть, а? – настаивает Мишаня.

– «Чуть-чуть» – это сколько же по-вашему будет?

– Ну… там… тысчонок пять…

– Что так мало? – всё также язвит Иван Христофорович.

Он встает. Ворчит себе под нос:

– Хватил… Ничего себе, «чуть-чуть»… Не Сбербанк же…

Поворчит, поворчит Иван Христофорович, но даст; конечно, не стопроцентно удовлетворит запросы любимого сынули.

Три года назад как обрезало: не стал объявляться Мишаня его. Ясное дело: Иван Христофорович вышел на пенсию, а с российского пенсионера, известное дело, что взять-то? В кармане-то его вошь на аркане да блоха на цепи. Есть у него «гробовые», но к ним – ни-ни! Никому не даст притронуться. Умрет – тогда дело другое. Не может он допустить, чтобы как с его отцом… Христофор Саввович проехал на танке Т-34 от Москвы и до Берлина, а оттуда командование бросило на помощь восставшей Праге, где (девятого мая это случилось) его так жахнули, что одиннадцать месяцев провалялся в госпиталях. Пятнадцать лет назад умер. Иван Христофорович примчался на похороны отца. И что он увидел? Инвалида войны первой группы в гроб не в чем положить, а на поминки та власть выделила одну полуощипанную и небесной синевы курицу да две бутылки водки. Нет, не выделила, а дозволила купить. На свои, ясно, кровные.

Та власть плоха. А эта? Разве чем-то отличается? Нет, сулит также «златые горы и реки полные вина». Наверное, по старой привычке. Власть только по форме иная, а по сути – та же, что и прежде. На ее посулы Иван Христофорович не рассчитывает. Твои, считает он, похороны (ясно, он пока туда не собирается, но кто знает, когда придет за ним костлявая бабулька с косой?) – твои заботы. Иначе… Он и в гроб не ляжет. Позорище!..

Сегодня у Ивана Христофоровича день особенный. Особенный тем, что он с охотой идет в люди. Отчего так? Великий день – Рождество… Родился младенец Иисус… Славит православный люд… Грех и ему в такой-то денек отшельничать. На люди надо, на люди.

Он с утра наряжается и вертится у зеркала, что в прихожей. На нем уже шелковая белоснежная рубашка и галстук (узел завязан по-старому, то есть невелик и аккуратен) с голубыми полосками наискосок. Надевает свой лучший и любимый костюм из темно-синего велюра, который вынимает из шкафа очень и очень редко. Бережет: он хочет и в гробу в нем лежать. Снимает с плечиков меховую кожаную куртку, внимательно осматривает (не покушала ли моль?), натягивает, застегивает «молнию». Вынимает также бережно хранимую, будто реликвию какую-то, пыжиковую шапку: она – его настоящая гордость. При большевистской власти смотрел с тихой завистью на тех, кто мог достать такую шапку и носить. Он – не мог. И не потому, что не мог купить. Нет, купить он мог, но не мог достать. Тогда между словами «купить» и «достать» дистанция была величайшая. Кто-кто, а Иван Христофорович хорошо знает. Поэтому с уходом «тех» и с приходом «этих» первое, на что потратился, – пыжиковая новёхонькая шапка. Дорого, но за удовольствия надо платить. А что? И он вправе на старости лет пофорсить.

Он выходит на улицу. Морозец. Слабый для коренного уральца: не больше пятнадцати градусов. Тихо. Под подошвами кожаных ботинок снег приятно похрустывает. Солнце светит, и в его лучах проскальзывают мелкие снежные блёстки. Народ симпатичный встречается: с улыбками на лицах.

Он идет своим путём. Раньше – ходил с Дарьюшкой. Сегодня – один-одинешенек. Небольшая грусть одолевает, но ничего… В этот день грех грустить… Он должен радоваться… Праздник-то такой светлый, такой светлый…

Он путь держит на главную новогоднюю ёлку города. Пять трамвайных остановок, но из принципа идет сегодня пешком, идет, не торопясь. В такой день спешить нельзя… Также грех…

Иван Христофорович видел по телевизору новогоднюю ёлку. Но ему в день Рождества хочется всё благолепие увидеть своими глазами. Новогодний городок нынче сооружен на темы сказок Пушкина. В копеечку, сказывают, влетело строительство. Но это тот единственный случай, когда Иван Христофорович организаторов не осуждает: траты стоят того, красота требует жертв… Да и красота эта не для кучки богатеньких, а для каждого горожанина, в том числе и для него, простого российского пенсионера.

За шестьдесят, а идет твердо, держится бодро. И всем улыбается.

Вот и главная городская площадь.

Иван Христофорович непроизвольно хмыкает, вспомнив нынешнее название площади. До большевиков площадь православное имя носила, а сейчас… В другой день он бы поворчал по этому поводу, но сегодня нельзя… Опять же грех.

Он прошел за ледяные и узорчатые крепостные стены городка и оказался в сказочном мире. В центре – огромная новогодняя ёлка, сверкающая огнями, а поодаль – еще несколько её сестричек. Там, слева – ледяные дядька Черномор и тридцать витязей прекрасных. Справа – спящая царевна и семеро братьев-богатырей, оберегающих её сон. Чуть дальше – высокая крепостная башня и на игле шпиля уместился золотой петушок. Он взмахивает крыльями и кричит: «Ку-ка-ре-ку! Царствуй лежа на боку!»

Народу толчется много, но все веселые. Пользуются аттракционами, сделанными под русскую старину. Слышны восторженные визги-писки детишек. Для них, ясное дело, – великая благодать.

Иван Христофорович аккуратно протискивается в огромной толпе. Он смотрит и радуется вместе со всеми. Лицо раскраснелось: то ли от удовольствия, то ли от морозца.

Дольше всего задерживается возле царского терема. В него с одной стороны по широкому и высокому крыльцу взбегают стайки детишек, на секунду скрываются внутри, а с другой стороны, визжа и безудержно хохоча, скатываются по ледяной горке вниз.

Ивану Христофоровичу безумно самому захотелось скатиться с такой горки. Так сказать, ощутить детство. Он даже направился к кассе, чтобы купить билет, но опомнился: шестьдесят с гаком и не пристало ребячиться. Что ни говори, а всему свое время.

Иван Христофорович вздохнул и остался простым зрителем.

И тут в метре от него, протиснувшись сквозь толпу, оказались мальчик и девочка. Они заворожено смотрели на катающихся сверстников и шумно вздыхали, вытирая то и дело носы рукавами стареньких пальтишек.

Намётанный глаз Ивана Христофоровича сразу определил: интернатовские, значит, ничейные, чужие. Его почему-то особенно поразили скособоченные и сильно стоптанные каблуки детских ботиночек. Скорее всего, надеты чуть ли не на босу ногу. Потому что ребятишки все время перетаптываются: ножонки, видать, мерзнут. Но зрелище чужого счастья настолько притягательно, что никакой мороз им не помеха.

Они перешептываются. Глядя искоса на детишек, Иван Христофорович определяет: брат и сестра. Сильно похожи. У него мелькает в голове: «Какая трагедия занесла их в интернат?»

Незаметно Иван Христофорович оказывается бок о бок с детьми. Через пару минут спрашивает:

– Как вас, дети, зовут-то?

Мальчишка, наверное, погодок, посмотрел на него, смерил с ног до головы, задержавшись дольше всего на лице. Кажется, остался доволен. Шмыгнув носом, ответил:

– Её, – он легонько ткнул в бок девочку, – Марией зовут… сестра, а меня Серым… Значит, Серегой.

– А вы, я вижу, без родителей.

Парнишка кивнул.

– Без них.

– Умерли?

– Живы… Будто бы… Бросили с сестренкой… Алкаши, будто бы… – по-взрослому отвечает парнишка. – Мы – интернатовские.

– Это я уже заметил, – сказал Иван Христофорович и грустно усмехнулся. И после паузы добавил. – Думаю, что приехали сюда без разрешения старших… Или я не прав?

Девочка, настороженно и подозрительно посмотрев на Ивана Христофоровича, спросила:

– Дяденька, вы – милиционер?

Иван Христофорович, увидев, что дети крепко взялись за руки, что худенькие тельца их напружинились, что дети готовы дать дёру, поспешил успокоить.

– Что ты, Машенька, – ласково сказал он, – я – не милиционер и никогда, слава Богу, им не был, – детское напряжение тотчас же спало, и они расслабились. – Однако убегать все равно нехорошо… без спросу…

Машенька опустила свои голубенькие и круглые глазки вниз. Она тихо сказала:

– Это – я… Очень-очень хотелось посмотреть… Серегу и уговорила сбегать… Он не хотел… Говорил, что бить будут…

– Девочка, что ты говоришь?! – лицо Ивана Христофоровича побледнело.

Брат незаметно дернул сестричку за рукав, давая той понять, чтобы держала язык за зубами.

– Сережа, – спросил он парня, – действительно, бьют?

Парнишка, нехотя, ответил:

– Бывает… Иногда…

Иван Христофорович испытал настоящий шок. Он за всю свою долгую жизнь детей своих пальцем не тронул. Впрочем, чужих – тем более. Прожив столько лет, он не мог себе даже представить, как можно поднимать руку на беззащитных, тем более, на таких обездоленных? Пусть и не ангелы, но бить…

Иван Христофорович несколько минут переваривал полученную информацию. Она сильно ранила его сердце, проникла глубокой болью в душу. Поэтому он молчал несколько минут. И лишь потом спросил:

– Хотите, дети, прокатиться с горки?

Их глаза одновременно, как по команде, уставились на Ивана Христофоровича. Их блестящие взоры не хотели верить в то, что услышали. Они, как по команде, опустили вниз глазенки.

Сергей, пожав плечиками и тяжело вздохнув, произнес еле слышно:

– Хорошо то было бы… Денег, дяденька, у нас нет.

– Ну, – Иван Христофорович полез в карман куртки, достал портмоне, открыл и стал рыться, – я тоже не из богатых… Однако по случаю Рождества, думаю, найду для вас кое-что. Детские глазенки цепко следили за каждым его движением. Он достал сторублевую купюру и добавил. – Стойте здесь и ждите меня. Я – за билетами…

– Для нас?! – не веря в чудо, с придыханием спросил Сергей.

Иван Христофорович улыбнулся, и на щеках его заиграли озорные ямочки, появляющиеся лишь в минуты его самого хорошего расположения духа.

– Не для меня же, – ответил он и ушел.

Вернулся Иван Христофорович минут через пятнадцать. Видя, какое напряжение испытывают дети, развел руками и, оправдываясь, сказал:

– Очередь большая.

Оба личика засветились надеждой и радостным ожиданием.

– Дяденька, купили? – спросила Машенька.

– Ну, конечно, дети. Вот, – он протянул билеты, – по три каждому.

– По три?! Каждому? – думая, что ослышалась, в изумлении переспросила девочка.

– Какой сегодня праздник?

– Ну… Рождество, – не очень-то уверенно ответил Сергей.

– А Бог троицу любит. Так что… Бегом на катушку!

Дети кинулись к высокому крыльцу царского расписного терема. Но тут Сергей за рукав остановил сестренку.

– Дяденька, – он выразительно посмотрел на пальтецо сестры, – нам нельзя… А что, если порвем? Бить будут…

– Ах, да! Извините, дети: стар я и забыл… Идите-ка сюда. Сергей, вот деньги, сбегай вон туда, – Иван Христофорович рукой показал на избушку на курьих ножках, – возьми на прокат две подложки.

– А дадут?

– За деньги всё дадут. Беги!

Мальчик убежал. Девочка сильно-сильно прижалась к Ивану Христофоровичу.

– Вы… вы такой-такой хороший, – почти прошептала она.

Иван Христофорович сделал вид, что не расслышал.

Через несколько минут Сергей и Мария, толкаясь и суетясь, прорываются вперед. На них фыркают благовоспитанные детки: куда, мол, без очереди лезете? Где им понять, что эти двое не верят в свое счастье, свалившееся так неожиданно, что от нетерпения буквально сгорают. Да, те могут и подождать, но эти…

Иван Христофорович, прижавшись к барьеру, глядит на два самых счастливых лица, которые, схватившись за руки вместе, проносясь мимо него, скатываются вниз. Сергей от счастья хохочет, а Мария от удовольствия визжит. Первый раз. Второй. Третий.

Увы, но счастье скоротечно и не бывает вечным. Дети подходят к Ивану Христофоровичу, прижимаются и благодарят.

Иван Христофорович давно сам не испытывал такой нежности, поэтому в уголках глаз появились слезинки. Он, напустив суровость, сказал:

– Сергей, поправь брюки, – парнишка наклонился и заправил штанины в ботинки. – Нам пора… – Иван Христофорович внимательно вгляделся в лица детей. – Наверное, голодны?

– Пропустили, – сказала огорченно Мария.

– Что вы «пропустили»? – спросил, насторожившись, Иван Христофорович.

– Обед, – пояснил Сергей.

Сестренка же добавила:

– И без ужина, наверное, оставят… За убёг…

– Ну, нет! – сердито воскликнул Иван Христофорович. – Этому не бывать! – он взял детей за руки и решительно повел к выходу из сказочного городка. А те и не упирались. Они поняли, что от этого «дяденьки» плохого ничего не будет. – Пообедаете у меня…

…Дети, осторожно переступив порог квартиры, остановились у дверей. Иван Христофорович, заметив детскую нерешительность, сказал:

– Быстро раздеваться и мыть руки! А я пока разогрею еду.

Через десять минут все сидели за столом в гостиной. Детей Иван Христофорович усадил на диван и придвинул к ним журнальный столик, а сам присел на стул. С борщом дети управились мгновенно (видимо, проголодались). Иван Христофорович сходил на кухню и принес им домашние котлеты с жареной картошкой на гарнир. И с этим блюдом у них не возникло проблем. Потом был чай с тортом и шоколадными конфетами. И снова упрашивать сильно не пришлось. Дети «молотили» все подряд.

Обед закончился. Бледные детские личики порозовели. Дети откинулись на спинку дивана. Глядя на украшенную ёлку, стоящую в углу комнаты, Маша спросила:

– У вас есть свои дети?

– Есть, – ответил Иван Христофорович, – но они большие-большие и живут далеко.

– А для кого тогда ёлка? – спросила снова Маша.

– Для вас.

Сергей по-мужски рассудительно сказал:

– Вы не могли знать, что мы придем.

– Знать-то не знал, но догадывался, – заметил на это Иван Христофорович и улыбнулся.

– Ну, да… Как можно догадаться? – Маша залилась в смехе.

– Не знаю, как, но догадался… Пожалуй, Всевышний подсказал…

Маша попросила, при этом толкнув брата в бок:

– А можно включить ёлку? – Иван Христофорович встал и вставил вилку, валявшуюся на полу, в розетку. Ёлка вспыхнула и заперемигивалась.

Маша восхищенно заметила:

– Какая красивая!.. Лучше интернатовской.

Сергей уточнил, чтобы, наверное, порадовать хозяина:

– В тыщу раз красивее.

Маша спросила:

– Дяденька, а вас как зовут?

– Дядя Ваня.

– Дядя Ваня, – Маша, смутившись, покраснела и опустила вниз глазёнки, – станьте нашим папой, а?

Сергей незаметно ткнул сестренку в бок: молчи, мол, дура.

Вопрос простенький, но Ивана Христофоровича поставил в тупик. Он развел руки.

– Не получится… уже.

– Почему, дядя Ваня?

Сергей сказал:

– Не обращайте внимания на Машку: она, знаете, какая приставучая? Приклеится – не отдерешь.

– Но ты, Серега, ведь тоже хочешь папу, – с укором возразила Машенька.

– Хочу! И что? А дядя Ваня, видишь, не хочет? Не приставай!

– Дети… Кстати, вам сколько лет?

– Ей, – Сергей ткнул в бок сестренку, – одиннадцать, а мне двенадцать.

– Дядя Ваня, мы не понравились, да? – глядя в глаза Ивана Христофоровича, спросила Мария и поспешила добавить. – Мы папой будем называть… Мы будем послушными, и помогать вам во всем будем. Только возьмите нас.

– Вы, дети, уже большие и должны понять: не все и не всегда соответствует нашим желаниям.

– Не хотите, да? – упрямо повторила девочка, и на глаза навернулись слезы.

– Не в этом дело… Вы, повторяю, уже большие и должны понять…

Сергей нервно спросил:

– Что мы «должны понять», что?

– Для начала: мне много лет и я сам скоро буду нуждаться в уходе, поэтому мне никто не разрешит усыновление и удочерение. Во-вторых, материально не слишком обеспечен, и это обстоятельство тоже может стать препятствием. В-третьих, при живых родителях, а они, как я понял, у вас живы…

Сергей зло прервал:

– Сдохли бы…

Иван Христофорович осуждающе покачал головой.

– Так нельзя говорить про родителей.

Сергей потупился.

– Извините…

– Мне очень жаль, но обстоятельства сильнее нас… – сказал Иван Христофорович и посмотрел на наручные часы. – Кстати, времени много и пора вам вернуться в интернат.

Дети послушно встали и молча вышли в прихожую. Оба были готовы в любую минуту расплакаться. Иван Христофорович вынес им большой кулек.

– Вашим друзьям.

– Вот! – радостно воскликнула Мария, принимая из рук Ивана Христофоровича увесистый кулек. – Наконец-то Гришка заткнется! А то все дразнится: «Не нужны, никому не нужны… Никто не побалует…» Будет, сопля зеленая, знать!

Дети стали одеваться. Глядя на них, Ивана Христофоровича вдруг осенило.

– Подождите-ка, – дети с надеждой и мольбой смотрели на него. – Я совсем забыл!

– Дядя Ваня, что вы забыли? – с потаенной надеждой в глазах тихо спросила девочка.

– Одно дело. Я его должен был сделать по приходу… Я позвоню в интернат. Скажу, что вы были у меня в гостях, что с вами все в порядке, что вы вот-вот будете там.

Сергей сказал:

– Может, не надо, а?

– Как это, Сергей, «не надо»? Люди беспокоятся, наверное, уже ищут.

– Ну, да, – Сергей хмыкнул. – Кому мы нужны?

– Все равно надо позвонить, – сказал Иван Христофорович и ушел на кухню, где стоял телефонный аппарат. Дети слышали, как шуршали бумажные страницы, как хозяин набирал номер телефона. – Интернат?.. Добрый вечер… Это вам звонит Зяблицев Иван Христофорович… Затем звоню, чтобы сказать, – Иван Христофорович прикрыл трубку ладонью и спросил детей. – Как ваша фамилия?

Сергей ответил за себя и за сестру:

– Еремины мы.

– Звоню, чтобы сказать, что у меня в гостях воспитанники… Обыкновенные… Вы не кричите на меня… Вы кто: воспитатель или?.. Без всякого права… Приеду с детьми и всё объясню… Вы не даете сказать: брат и сестра Еремины… Как это в интернате, если, они передо мной?.. Будем не позднее, чем через час… Кто-нибудь из начальства есть на месте?.. Только старший воспитатель?.. Хорошо… Приеду и поговорю… Ничего не случилось… Разве нельзя поговорить со старшим воспитателем?.. Я сам привезу детей… Да.

Иван Христофорович вернулся в прихожую. Дети сидели в прежнем положении.

– Дядя Ваня, вы с кем разговаривали? – спросила Маша.

– Сказала, что дежурный воспитатель. А что?

– Эта воспитка – зверюга. Точно бить будет, – ответила Маша.

Иван Христофорович сказал:

– Пусть только пальцем тронет.

Сергей спросил:

– Думаете, испугается?

– Ладно, – Иван Христофорович махнул рукой, старших не принято обсуждать, тем более за глаза. Давайте-ка займемся еще одним делом, – он встал на стул, открыл дверцу антресоли, достал большую кипу каких-то вещей, аккуратно уложенных, выстиранных и поглаженных. – Лежат они тут больше двадцати лет… Посмотрим, а вдруг что-нибудь и подберем подходящее, – он выложил это богатство на стол. – А, ну, дети, разбирайте и все, что вам подойдет по росту и по размеру, надевайте на себя, а старье скидывайте, – сам же стал рыться тем временем в нижнем ящике шкафа, откуда наружу полетели зимние ботинки разных размеров. – Примеряйте тоже. Ботинки вполне еще приличные. Главное, теплые, – потом полез в другой шкаф, принес теплый пуховый платок, оставшийся от жены, а также кроличью, но почти новую мужскую шапку. Еще через минуту появились рукавички и два пальто – мальчишечье и девичье. Повертев их в руках, заметил. – Думаю, подойдут.

Дети растерянно копошились в вещах, не зная, за что взяться в первую очередь. Иван Христофорович им помог.

Через полчаса перед ним стояли два вполне благополучных подростка, одетых не совсем в новое, но еще добротное.

Иван Христофорович собрал в кучу старье.

– А это…

– Дядя Ваня, – сказал Сергей. Он подумал, что Иван Христофорович хочет выкинуть. – Это казенное…

– Понимаю, что надо будет вернуть. Сейчас упакуем и в авоську… Вернем… Конечно, вернем… Зачем нам, не так ли?

Дети согласно кивнули.

…Иван Христофорович отвез детей в интернат, переговорил с воспитателями и теперь возвращается назад.

Уже сумерки. Небольшой ветерок гонит по асфальту крупу. Первый рождественский день подходит к концу. Перед глазами – заплаканное лицо Машеньки и угрюмое – Сереженьки. Он тоже готов был расплакаться, но мужское достоинство…

Иван Христофорович принял решение: он станет приводить этих детей на выходные… Если разрешат… Он будет добиваться… Он не может стать полноправным опекуном, но что-то сделать для двух обездоленных вполне в силах. И он сделает, обязательно сделает. Сделает все, что будет в его силах. Он не богат. Он не обещает ничего сверхъестественного. Но он гарантирует: дети в субботу и воскресенье будут обласканы, будут сытно накормлены, будут в тепле.

Они, по его мнению, именно в этих трех вещах нуждаются больше всего.

«Интересно, – думает Иван Христофорович, – как бы отнеслась к его решению Дарьюшка?..»