Читать книгу Хамелеоны. Детективы в стиле ретро - Геннадий Мурзин - Страница 10

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«То, что Средний Урал – это становой хребет оборонной промышленности страны, тогда знали все или, по крайней мере, догадывались. Я, молодой опер, – в том числе. Естественно, западные спецслужбы (особенную активность проявляло ЦРУ) нашу область относили к зоне своих «жизненно важных интересов». Особенно в послевоенный период. Этому есть и объяснение: после окончания Великой Отечественной войны и с началом холодной войны СССР начал интенсивное, коренное перевооружение Красной Армии. А кто, как не мы, уральцы, должны были выковать» новые образцы танков, пушек, а потом и ракет? Ну, а коли так, то западных разведчиков хлебом не корми, но дай порыться в новинках науки и техники своего потенциального противника. Аллен Даллес (тогдашний шеф ЦРУ) не уставал запрашивать у конгресса США для своих неотложных нужд все новые и новые бюджетные вливания».

Майор Кадочников, заместитель начальника УгРо области, чувствовал себя нынешним утром неважнецки: всю прошлую ночь он с группой своих, как он выражался, ребяток просидел в засаде. Ни на минуту не сомкнул глаз. Сейчас вот, то и дело позевывая, с нетерпением поглядывал в окно, где свирепствовала метель, мечтая о той минуте, когда ему можно будет рвануть домой – к жене и детям; когда удастся броситься в кровать и мертвецки заснуть часиков этак на двенадцать – никак не меньше. И пусть попробуют только его разбудить!

Недосыпание – не единственная причина дурного расположения духа, пожалуй, даже и не главная. Он буквально зверел, когда разработанная операция на его глазах лопалась, как мыльный пузырь. Он получил точную информацию, что бандюги (два брата-погодка), за которыми он уже охотится полтора месяца, должны были наведаться к мамаше, живущей в собственном доме в пригороде Свердловска, то есть в поселке Палкино. Все предусмотрел. «Капканы» расставил надежные, ребяток проинструктировал. Всю ночь – на ветру и морозе – просидел в засаде. А те, ради кого он пошел на такие жертвы, не появились. Осечка! Почему? А черт его знает. Возможно, кто-то предупредил о засаде, но где произошла утечка информации? Кадочников не верил в это. Он склонялся к тому, что звериное чутье, интуиция подсказала им об опасности. Он искренне верил в интуицию. Потому что он сам мог предсказать о завтрашней неприятности. И его предсказания обычно сбывались. Не на все сто процентов, ясно, но все же…

Сегодня утром, когда он пришел к шефу с пустыми руками, тот устроил ему настоящую баню. А он? Стоял, виновато разглядывая половицы, и молчал. Понимал, что шеф обрабатывает его совсем не зря. Внутри у него все клокотало, но сдержался. Особенно обидно, так как мылили его и парили, будто пацаненка. Мог бы шеф и прошлые заслуги учесть, помягче с ним обойтись: не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, а лишь ест, спит и в рот начальству усердно заглядывает.

Кадочников чертыхнулся по адресу шефа. Хорошо, что в кабинете никого нет, и никто не сможет передать. У начальства угодников всегда хватает. Наверное, есть они и у него. Однако он их как-то не замечает. Да и не считает он себя начальством, а скорее всего – чернорабочим. За что, кстати, ему также достается. С полгода назад сам генерал Чернышев прилюдно сказал, что Кадочников все хочет делать своими руками и готов лично брать каждого бандита, а ведь в его задачу входит совсем другое: он, Кадочников, не рядовой оперативник; ему надо над стратегией борьбы с уголовным элементом думать, налаживать контроль за деятельностью подчиненных, иначе говоря, – ру-ко-во-дить. Ты, говорит, майор, кончай с этим… с армейскими замашками; входи в новые условия, перестраивайся на новые рельсы; личная храбрость, говорит, вещь полезная, но и головенкой надо иногда работать. Опять же обиделся, но попробуй-ка возразить генералу! Да и, честно сказать, он прав! Однако ж, обидно все равно!

В таких упреках (так сказать, между строк) он легко прочитывал еще кое-что. Он, Кадочников, скорее всего и получше бы руководил, но, как выражался Чапаев в известном фильме, грамотешки маловато. За его плечами-то всего семь классов. Он и в войну, наверное, пошел бы далеко, подальше, чем командирство взводом полковой разведки, однако с образованием-то – полный конфуз.

Демобилизовавшись и приехав домой, когда вызвали в райком КПСС и сказали, что работать ему, Кадочникову, уже не на ВИЗе, подручным сталевара, как до войны, а в уголовном розыске. Подучили малость. Но что такое трехмесячные курсы? Так… одно баловство. Кто будет спорить: такие курсы – уже кое-что. По крайней мере, он хоть узнал разницу между Уголовным и Уголовно-процессуальным кодексами. Тогда-то, в сорок шестом, начальство хлопало его по плечу и говорило: «Не унывай, мужик. Не в следователи идешь; в твои основные обязанности будет входить другое – пошел, выследил, скрутил, доставил, а тут тебе равных нет». Подслащивали пилюлю-то… Оно так: за четыре года войны двадцать восемь раз переходил линию фронта, и только раз безрезультатно. Во всех других случаях – «язык» был. Однажды даже умудрился пехотного обер-лейтенанта приволочь.

А попозднее ему вообще крупно подфартило: в кустах возле автострады три битых часа сидел он и еще двое разведчиков. Все – ничего. Но потом… Неподалеку остановился роскошный «Опель» и из него, как ошалелый, выскочил фриц и – в придорожные кусты. Видать, крепко прижало. Ну, там он его и взял… прямо за этим делом и со спущенными штанами. При нем черный кожаный портфель. Доставил к своим. Оказалось, майор-фельдъегерь и с секретнейшей почтой. Дошло до командующего фронтом Конева. Конев, значит, приказывает, чтобы он, этот самый фельдъегерь, а при нем младший лейтенант, Кадочников то есть, были доставлены в штаб фронта. Там его, Кадочникова, накормили до отвала, ну, разумеется, поднесли и спиртишку – полнющую фляжку. Ну, говорит Конев, и силен ты, мужик: надо было сподобиться такого важного нацистского франтика голыми руками взять!

К спирту-то из фляжки не притронулся. Видит Конев, что он бережет драгоценную жидкость-то для товарищей боевых; приказывает адъютанту налить, помимо того, полнехонькую, до краев алюминиевую фронтовую кружку, а в ней – пол-литра, и говорит: пей, солдат! Выпил, конечно. А как же! Нельзя отказываться, когда командующий подносит. Последнее, что он помнить, как его выносили из штаба фронта и укладывали в личный автомобиль командующего. Очухался уже в полку. Приоткрыл осторожненько так один глаз, видит, как все на цыпочках ходят, сон, значит, его драгоценный оберегают. Зырк налево – там, сбоку, на постели орден Красного Знамени и орденская книжка лежат. Вот это да, думает про себя, а и не помню, когда товарищ Конев его-то мне вручил. Зырк – налево, а там фляжечка, родимая. «Поди, пустая?» – подумал он. Незаметно для всех тронул рукой. Вот, зараза, – полнехонька!

Как какая-то пружина его подкинула на постели.

– Пьем, мужики! – заорал он. – Маршал Конев жалует!

Выпили… досуха. На троих-то, на разведчиков, маловато показалось. Не пробрало. Так комполка, мужик-то был тоже ничего, из своего НЗ еще чуток добавил по такому случаю спиртишку – еще такую же фляжку. Получилось хорошо. Теперь – в самый раз.

…Расхаживая по кабинету, майор Кадочников недовольно пробурчал:

– Не всем же быть грамотными… Они, грамотные, хлеб-то беленький привыкли кушать… А кому же черняшку потреблять?

Это его любимые аллегории. Он за них цепляется точно также, как утопающий хватается за соломинку. В дверь кабинета кто-то постучал. Кадочников остановился.

– Да-да, входите.

Открылась дверь, и вошел сержант Ивлев. Он – из молодых: два месяца назад окончил Нижнетагильскую школу милиции. Будущий офицер. Аттестован, но документы где-то в Москве подзадержались. Сержант протянул конверт.

– Это – вам, товарищ майор. Просили передать лично в руки.

– Спасибо, сержант. Положи на стол.

Ивлев прошел к столу, положил, повернулся и вышел. Кадочников продолжал стоять на том же месте, пытаясь угадать, что же там, в принесенном конверте? Решил проверить интуицию. Итак, что же она, родненькая говорит – плохое или хорошее? Судя по всему, ни то, ни сё – серединка на половинку, нечто среднее, нейтральное. Он подошел к столу, взял конверт, надорвал, вынул вчетверо сложенный лист, вырванный из школьной тетради, и, с большим трудом разбирая неряшливый почерк, стал читать.

«Майору милиции Кадочникову Н. И.

от внештатного сотрудника уголовного розыска Вайнберга Ильи Иосифовича, носящего кличку «Тихоня»

Р А П О Р Т

Докладываю о нижеследующем:

а) вчера, то есть 29 января 1953 года, в 20 часов 33 минуты, после закрытия магазина «Светлана» заместитель директора Соловейчик Яков Яковлевич, по предварительному сговору с товароведом Прошкиной Аллой Демидовной и с ее молчаливого согласия тайно похитил со склада два куска костюмной чисто шерстяной ткани типа «Бостон» темно-серого цвета объемом 50 м каждый;

б) похищенное означенный гражданин, то есть гражданин Соловейчик, лично вынес через служебный выход и погрузил в служебный автомобиль «Победа» бежевого цвета госномер 05—02 СВА и отвез к себе, очевидно, на квартиру;

в) управлял автомобилем при этом он лично сам.

Сообщая о факте злостного расхищения социалистической собственности, я вправе выразить надежду, что расхититель будет наказан по всей строгости советских законов.

К сему!

«Тихоня», то есть ваш информатор и помощник Вайнберг.

P.S. В том случае, если вы, товарищ майор, захотите узнать еще какие-либо подробности, приходите завтра на встречу в штатском. Мы сможем встретиться ровно в 12.25 возле будки «Соки-воды», что на углу Ленина и Пушкина».

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«Обыватель часто, когда хотел человека обозвать, унизить называл „сексотом“. А многие ли из них знали, что же обозначает это слово на самом деле? Смело могу сказать: никто или очень мало кто. Сексот, сексот, повторяли мы в быту, не пытаясь расшифровать сокращенное слово. Так вот: „сексот“ – это секретный сотрудник, чаще всего внештатный, иногда – штатный. Скажите, чего тут унизительного в этих двух словах? Ничего! А в деле, которым занимался „сексот“? Тоже не вижу ничего позорного. Скажите, есть ли государство (пусть самое-пресамое демократическое), в котором бы уголовная или тайная полиция не имела своих секретных агентов и не пользовалась поставляемой ими информацией? Нет таких! „Сексоты“ были у нас до революции, после революции, есть они и сейчас и возьму смелость сказать, что ничуть не меньше. Во времена оные были случаи, когда эти самые „сексоты“ сводили какие-то личные счеты, слали наветы, по которым отправляли на Колыму невинных, – все так. Но… Разве меньше было в обществе анонимов, по писулькам-доносам которых творилось зло. Но они не были „сексотами“! Не „сексоты“ же, заглядывая в замочные скважины, подглядывая за личной жизнью соседа по квартире или товарища по работе, доносили в парткомы, что некий гражданин „Н“ спит с чужой женой?! Совсем не „сексоты“! Ни одна спецслужба, повторю еще раз, никогда не сможет обойтись без информации своих секретных агентов. У нас, конечно, не очень, но на Западе широко практикуется платить за поставляемую информацию, причем платить хорошо. Попросту говоря, это такая же работа, как и всякая другая. Да, „сексотом“ может стать не каждый. Но точно также не может стать каждый, например, столяром, шофером или летчиком. Ну… это я так… к слову».

Майор Кадочников, прочитав рапорт, недовольно покрутив головой, начал свой монолог:

– Сколько раз говорил, чтобы без этих, завихрений, а он все продолжает и продолжает, – Кадочников хмыкнул. – Под детектива работает, то есть хочет им казаться. Не дитя ведь, а… Хотя сообщения его всегда точны, логичны и, главное, – ладно написаны. Вот только почерк… Не приведи Господь! Не первое донесение читаю, а привыкнуть к его каракулям, ну, вот никак не могу приноровиться.

Он свернул обратно бумажку, всунул в конверт и положил в стол – поглубже и подальше. Он считает, что лучше, если сексота знает кто-то один и постоянно имеет с ним дело. Это, чтобы случайно не засветить его и не подставить под удар. Так что его «Тихоню» знает только он. Даже его шеф не имеет представления об информаторе. Знает, что такой есть, – и ладно. Этого достаточно.

– Жаль, что сообщение не по моей части, – разочарованно произнес вслух Кадочников, – но тем не менее… Надо будет с ним встретиться, порасспросить о деталях, убедиться, что информация – стопроцентной надежности и передать в ОБХСС. Это их «епархия». Пусть пошуруют. Понятно, без нас им не обойтись. Но это в том случае, если попросят помощи. А попросят, – он ухмыльнулся, – обязательно. С дебетом-кредитом разбираться – они большие мастаки. А вот брать преступника, проводить обыск и некоторые другие следственные действия, – сказав последние столь мудреные слова, он самодовольно погладил себя по груди, как бы поощряя себя за происходящий процесс самообразования, – это у нас получается все же получше.

Кадочников широко и громко еще раз зевнул, потянулся и пошел к начальству отпрашиваться, чтобы разрешили ему сегодня уйти со службы пораньше: уж больно сильно тянет в постель…