Читать книгу Рассвет - Генри Райдер Хаггард - Страница 10

В тот вечер отец изрядно удивил Филипа, сообщив, что собирается устроить в четверг прием.

– Видишь ли, Филип, – сказал он с мрачной улыбкой, – мне остался год… или менее того, и я хотел бы повидаться с некоторыми моими соседями перед тем, как уйду. В последние годы я мало с кем общался. Я собираюсь устроить прием по всем правилам и пригласить всех соседей. Как ты полагаешь, сколько человек сможет разместиться в старом банкетном зале?

– Я думаю, человек сорок пять…

– Сорок пять! Я помню, как на празднование моего совершеннолетия собрались шестьдесят человек, хотя было тесновато… Полагаю, мы ограничимся пятьюдесятью.

– Вы собираетесь пригласить пятьдесят человек? – переспросил Филип в ужасе.

– Разумеется, а тебя прошу помочь мне с приглашениями. Список того, что нужно сделать, я уже подготовил – не будешь ли ты столь любезен отправить его Беллу в Роксем. Я хочу поговорить с ним: он должен будет прислать своих людей, чтобы привести в порядок старый зал. Заодно напиши и Гунтеру – повар должен быть здесь во вторник и закупить лучшие продукты для ужина на пятьдесят человек. Винами я займусь сам: пора добраться до того великолепного портвейна, который заложил в винный погреб еще мой дед. Ну же, шевелись, мой мальчик, мы не должны терять время – все письма и приглашения следует разослать сегодня же!

Филип прилежно исполнял все указания отца, но в глубине души был уверен, что тот слегка повредился рассудком. Да где это слыхано – торжественный ужин на пятьдесят персон, тем более – в доме, где подобные развлечения были чрезвычайно редки, а гостей всегда отбирали весьма придирчиво? Огромными выходили и расходы: Филип полагал, что человеку не следовало бы разбрасываться направо и налево деньгами, которые в скором времени должны будут перейти другому человеку. Впрочем, ясно было одно: Дьявол Каресфут принял решение – и пытаться его оспорить Филипу было явно не по силам.

Когда все приглашения были доставлены адресатам, в окрестностях Братемского Аббатства приключилось сильнейшее волнение. Всеобщее любопытство достигло наивысшей точки – и потому отказов приехать было совсем немного.

Наконец, настал торжественный день, все гости собрались, и среди этой толпы особенно выделялся старый сквайр, безукоризненно одетый по старинной моде – с бриллиантовыми пряжками на туфлях, в пышном жабо, шелковых чулках… да и сам по себе настолько величественный, что все взгляды были прикованы только к нему.

Стоя в дверях дома, он встречал всех своих гостей с безупречным радушием и манерами, которых не постыдился бы и посол; однако когда приехала мисс Мария Ли, Филип с каким-то пророческим трепетом заметил, что вместо привычного поклона отец наградил девушку поцелуем… Филип было наблюдателен от природы и не мог не почувствовать, что вся собравшаяся компания буквально изнемогает от любопытства. Почти все эти люди на протяжении многих лет были соседями Каресфутов – чаще всего на протяжении нескольких поколений – и потому были близки, насколько это вообще позволяют довольно жесткие традиции английской деревни. Все гости были хорошо осведомлены об особенностях семейной истории Каресфутов, однако эти знания в данный момент были совершенно бесполезны, и все собравшиеся пребывали в абсолютном и полном неведении относительно причины и цели этого грандиозного собрания.

Наконец, к облегчению всех, появился последний из приглашенных гостей, и прозвонили к ужину. Началась суматоха с рассаживанием, гости искали своих соседей по столу, чтобы идти в банкетный зал, и тут произошел небольшой пикантный инцидент, главную роль в котором сыграла Мария Ли. Она как раз устроилась в уголке гостиной, размышляя, собирается ли Филип пригласить ее к столу и почему они в последнее время так редко виделись. Внезапно девушка поняла, что вокруг стало очень тихо, а все взгляды устремлены на нее. Подняв голову, она поняла причину этого: прямо к ней чеканным и величавым шагом направлялся старый мистер Каресфут и уже протягивал ей свою руку, явно намереваясь провести ее в банкетный зал лично, предпочтя ее всем замужним матронам и титулованным особам. Больше всего Марии хотелось, чтобы пол немедленно разверзся и поглотил ее – это было бы гораздо предпочтительнее. Однако этого не произошло – и потому ей ничего не оставалось, как принять предложенную руку и отправиться в зал со всем достоинством, какое она только смогла собрать в этот трудный момент. Мария слышала невольный ропот удивления, носящийся над толпой. Она шла во главе процессии через широко распахнутые дубовые двери, затем вниз по дубовой лестнице с резными перилами, по коридору, задрапированному алой тканью и, наконец, через очередные резные двери – в старинный банкетный зал. На пороге она – как и все входившие за ней – не сдержала изумленного и восхищенного восклицания, ибо открывшийся вид, безусловно, этого заслуживал.

Зал был велик – шестьдесят футов в длину и тридцать в ширину. Высокий потолок пересекали арки из массивных темно-каштановых балок, рельефно высвеченные светом десятков свечей. Стены были обшиты старинными дубовыми панелями, от времени ставшими почти черными, украшенными портретами и сверкающими доспехами.

В центре зала стоял длинный и широкий стол, где на белоснежной скатерти сиял фамильный сервиз Каресфутов, отбрасывая искрящиеся блики отраженных огоньков свечей – весь этот блеск вызывал нешуточное головокружение ошеломленных и восхищенных гостей.

– О! Как красиво! – в изумлении воскликнула Мария.

– Да! – отвечал сквайр, занимая свое место во главе стола и усаживая Марию по правую руку. – Сервиз хорош, признаю. Потребовалось лет двести, чтобы собрать его, однако более всего преуспел в этом мой отец: он потратил на эту посуду десять тысяч фунтов и собирал ее всю жизнь. Вон то золотое блюдо на буфете тоже принадлежало ему… я же потратил всего две тысячи. Запомните, моя дорогая, – тут он понизил голос, – когда все это окажется в вашем ведении, сохраните коллекцию в целости, но я не рекомендую приобретать что-то еще: здесь и так слишком много для семьи простого деревенского сквайра.

Мария Ли вспыхнула и замолчала.

Ужин был великолепен и прошел вполне традиционно, как и все подобные ужины, иногда прерываемый спокойной и не слишком интересной беседой. На самом деле, если бы не великолепие обстановки и сервировки, Марии было бы довольно скучно, даже невзирая на цветистые и многочисленные комплименты ее величественного кавалера. Она немного завидовала тем, кто сидел на другом конце стола, ибо там, сквозь сверкающие блики хрусталя и серебра виднелось лицо Филипа, оживленное и сияющее, а в паузах она могла слышать его негромкий смех.

«В каком прекрасном он настроении!» – думала Мария Ли.

Филип и в самом деле был в прекрасном настроении. Его красивое лицо, в последнее время столь мрачное, теперь озарялось улыбкой, он смеялся и вел остроумную и легкую беседу с соседями по столу.

– Филип, кажется, очень счастлив, не так ли? – вполголоса заметил Джордж миссис Беллами, сидевшей рядом с ним.

– Должно быть, вы скверно умеете судить по лицам о настроении, если считаете, что он счастлив. Я наблюдаю за ним весь вечер – и сделала совершенно противоположный вывод.

– Вот как? Почему же? Взгляните: он смеется.

– Разве вы никогда не видели, как человек смехом пытается скрыть свои страдания? Не смотрите на смеющийся рот – взгляните в его глаза. Они наполнены страхом, они расширены от ужаса – особенно когда он смотрит на своего отца и мисс Ли. Вот, посмотрите… О, нет, он несчастлив, и если я не ошибаюсь – будет еще несчастнее к концу этого вечера. Нас не просто так здесь собрали.

– Надеюсь, что нет, надеюсь… В любом случае, нам придется вести себя в соответствии с тем, что мы знаем. Давайте сменим тему? Вы прелестно выглядите сегодня.

– Разумеется, я прелестна. Хотелось бы мне вернуть вам комплимент – но увы, по совести говоря – не могу. Вы когда-нибудь видели подобный сервиз? Только взгляните на это блюдо.

– Оно великолепно! – со вздохом сказал Джордж. – Я никогда раньше не видел всю коллекцию и даже представить не мог, что буду есть с этих тарелок. Да и доведется ли мне такое в дальнейшем…

– Да! – негромко произнесла миссис Беллами, одарив Джорджа странным взглядом своих больших глаз. – Если вы и дальше будете слушаться меня – доведется. Говорю вам это наверняка – а я никогда не ошибаюсь. Тише, что-то сейчас произойдет. Что такое?

Ужин подошел к концу, и в соответствии со старомодным этикетом скатерть была убрана. Теперь перед гостями сиял полировкой старинный дубовый стол с массивной столешницей дюйма в два толщиной.

Когда по бокалам разлили вино, старый сквайр жестом приказал слугам удалиться, затем шепнул что-то на ухо мисс Ли, отчего она залилась румянцем, и поднялся со своего стула посреди воцарившейся мертвой тишины.

– Взгляните на лицо своего кузена! – почти беззвучно шепнула миссис Беллами.

Джордж последовал ее совету: лицо Филипа ужасно побледнело, черные глаза блестели, словно горящие угли…

– Друзья и соседи! Среди вас или ваших отцов я прожил много лет, – начал свою речь Дьявол Каресфут, и его голос, несмотря на кажущуюся мягкость, с легкостью заполнил весь зал. – Если предание не лжет, то именно в этом самом зале и за этим столом единственный Каресфут, когда-либо произносивший торжественную речь по собственному желанию, освободил себя от собственного бремени. Это был мой предок в восьмом колене, старый йомен Каресфут – и та речь была для него очень важна: в тот день он посадил у воды Посох Каресфутов, великий дуб, ознаменовав тем самым зарождение нашего дома, дома сельских джентри. Прошло несколько столетий с тех пор, как мой предок стоял вот на этом самом месте, где теперь стою я – и наверное, он так же, как и я теперь, опирался рукой на этот стол, обращаясь к похожей компании… Возможно, она была не так пышно разодета, а возможно – не сочтите за неуважение – была одета и попышнее, но это не столь важно. Главное – компания была такой же душевной, как и нынешняя. Тот саженец дуба превратился в самое большое дерево в округе, и мне подумалось, что и я, по примеру моего предка, должен собрать под древней крышей этого дома старых друзей и соседей, чтобы поделиться с ними моей радостью.

Никто из сидящих здесь не может глядеть на старика, который просит сейчас вашего внимания, не осознавая то, что сам он давно уже понял: дни его сочтены. С жизнью прощаться трудно. Когда человек стареет, ужасы Неведомого кажутся ему столь же пугающими и громадными, какими казались и в юности – а то и страшнее. Однако ж с этим приходится примириться – наш уход есть жесткий и неизбежный факт. Старый человек понимает это – и оглядывается вокруг в поисках утешения. Таковых утешений он находит всего два: во-первых, с годами утихают его страсти и исчезают интересы, имевшие такую силу в молодости, и, во-вторых, Природа в неизбывной милости своей дарует молодость и силу новому поколению, которому предстоит заменить изношенную дряхлость того, кто вскоре погрузится в забвение. Жизнь моя почти окончена, и вскоре тихое кладбище за церковью потребует свою дань – но я буду жить в своем сыне. Мысль эта приносит мне удовлетворение – насколько вообще может радовать меня мысль о семье – а кроме того, я спокоен за столь долго собираемое наследство, за имущество и достояние, которые во многом помогли этой земле стать такой, какая она нынче есть.

Однако же вы, наверняка, удивлены и желаете знать – что же это за особая цель, с которой я пригласил вас сегодня вечером в мой дом. Будьте уверены – я сделал это не для того, чтобы заставить вас выслушивать мрачные проповеди о не очень-то интересном факте моего приближающегося конца… Нет! Я пригласил вас по совсем иной, радостной и вполне определенной причине. Одно лишь желание давно владело мной: перед смертью я хотел увидеть на своих коленях ребенка моего сына, маленького Каресфута, того, кто когда-нибудь займет мое место и место своего отца. Вероятно, дождаться его я уже не успею – но должен вам сообщить, что первый шаг к этому уже сделан. Я говорю о помолвке моего сына – и мисс Марии Ли, юной леди, что сидит справа от меня.

– Посмотрите на его лицо! – прошептала миссис Беллами Джорджу во время аплодисментов, последовавших за словами старого сквайра. – Скорее! Смотрите!

Филип вцепился обеими руками в столешницу, словно желая подняться. На лице его отразилась смесь ужаса и гнева, и выражение это было столь пугающим, что его трудно было бы забыть, однажды увидев. Впрочем, оно лишь промелькнуло на лице Филипа, и миссис Беллами, внимательно наблюдавшая за ним, была единственной во всей собравшейся компании, кто отчетливо все видел. Через мгновение Филип уже улыбался и раскланивался во все стороны, принимая поздравления.

– Вы все знаете мисс Ли! – продолжал тем временем сквайр. – Вы знали до этого ее отца и мать. Она – росток славного рода, девушка, согревшая мое сердце, девушка, которую я искренне люблю – и которую любят все, знающие ее. Помолвка Филипа с мисс Ли – самая радостная новость для меня за много лет. Пусть же Бог и смертный муж отнесутся к Филипу так, как он отнесется к Марии Ли! А теперь довольно – я и так задержал вас своею речью. С вашего позволения, речам конец, да и поздравлениям тоже – избавим Филипа от смущения. Но прежде, чем сесть и замолчать, я хочу еще проститься со всеми вами – ибо мне восемьдесят три, и я чувствую, что многих из вас вижу в последний раз. Я хотел бы быть для вас соседом получше, да и много в моей жизни было такого, что я хотел бы исправить. Теперь уж слишком поздно – но я все же надеюсь, что некоторые из вас помянут добрым словом старика, которого между собой называют Дьяволом Каресфутом. Поверьте мне, друзья мои, в старой пословице есть истина: не так страшен дьявол, как его малюют. Я поднимаю тост за моего сына Филипа и его будущую жену Марию Ли!

Тут все вскочили, движимые общим воодушевлением, и принялись пить за здоровье жениха и невесты. Речь старого сквайра растрогала многие сердца – и не одна пара глаз увлажнилась слезами. Затем дамы удалились, уводя с собой Марию Ли – естественно, смущенную столь неожиданной славой, свалившейся на нее в одночасье.

В гостиной на нее обрушилось такое количество восторженных поздравлений, что Мария Ли, чувствуя себя не в силах пережить еще и поздравления от мужской половины, потихоньку приказала подать ее экипаж и ускользнула, не прощаясь, чтобы на досуге обдумать все произошедшее.

Филип, в свою очередь, принимал поздравления от мужчин и покорно благодарил, не имея мужества опровергнуть сказанное отцом. Он чувствовал себя полностью во власти воли отца – ничего с этим поделать было нельзя, и потому молодой человек погрузился в пучину отчаяния, скрытую под маской спокойствия. Однако если бы все эти люди могли сейчас заглянуть ему в душу и увидеть тот водоворот ненависти, ужаса и ярости, который бушевал в груди Филипа, пока он сидел и непринужденно потягивал портвейн своего прапрадеда, они были бы весьма удивлены.

Наконец, торжественный вечер подошел к концу; простившись с последними гостями, отец и сын остались вдвоем в опустевшей гостиной. Филип сидел за столом, закрыв лицо руками, а Дьявол Каресфут стоял к нему спиной и смотрел на умирающий огонь в камине, нервно постукивая золотыми очками по каминной полке. Именно он и нарушил зловещее молчание.

– Ну, Филип, как тебе понравилась моя речь?

Его сын вскинул голову – лицо его было белым как полотно.

– По какому праву, – прошептал он, – ты объявил нас с мисс Ли помолвленными?

– По какому? По своему собственному, разумеется. Ты сам сказал, что вы помолвлены. Я решил, что это больше не должно оставаться тайной.

– Ты не имел права говорить об этом! Я не женюсь на мисс Ли, пойми раз и навсегда – я не женюсь на ней!

Говоря все это, Филип готовился принять на себя удар той дикой фамильной ярости, которая подарила прозвище его отцу – однако, к его удивлению, ничего подобного не случилось. Синие глаза старика лишь приобрели стальной блеск, однако отвечал он спокойно и вежливо.

– Видишь ли, Филип, то, что ты не собираешься жениться на девушке, о помолвке с которой уже объявлено публично – это позор. То, что я так торжественно объявил о браке, в который ты не собираешься вступать… что ж, это ставит меня в смешное и нелепое положение. Очень хорошо, мой дорогой Филип – пожалуйста-пожалуйста! Я же не могу силой заставить тебя вступить в брак. Однако ты не должен думать, что меня можно безнаказанно ставить в смешное положение. Позволь, я обрисую тебе альтернативу. О, я вижу, что ты устал, но я не задержу тебя надолго. Присядь-ка в кресло. Итак: этот дом и земля вокруг него, а также драгоценный сервиз, который нельзя продать – кстати, перед тем, как пойти спать, будь добр, убедись, что он надежно спрятан и заперт – все это, разумеется, должно бы принадлежать тебе. Здешняя отчуждаемая земля приносит около 1000 фунтов в год, в плохие времена чуть меньше; неотчуждаемая в целом дает около 4000, мое личное имущество – около 900 фунтов. Если ты будешь упорно отказываться жениться на мисс Ли, либо ваш брак каким-либо образом будет разрушен, за исключением обстоятельств, совершенно не зависящих от вас, то я должен предупредить тебя: пользуясь твоим же восхитительно выразительным языком, «пойми раз и навсегда», что в этом случае твое имя из моего завещания будет вычеркнуто, а вместо него появится имя твоего кузена Джорджа. Ты получишь только неотчуждаемое имущество. Поступай как угодно, Филип, мне это совершенно безразлично. Я очень люблю Джорджа и буду рад сделать ему такой подарок – если ты меня на это вынудишь, хотя мне немного жаль было бы разбивать собственность, которую наш род собирал так долго. Вероятно, тебе понадобится около недели, чтобы обдумать и решить: предпочтешь ли ты девицу, которую нашел себе в городе – ну да, да, я знаю, что у тебя там кто-то есть! – и откажешься от наследства, или женишься на мисс Ли и сохранишь семейную собственность. Это весьма интересная проблема для любвеобильного молодого человека – но вполне разрешимая. Не стану больше тебя задерживать. Доброй ночи, Филип, доброй ночи. Не забудь проверить сервиз. И помни – у тебя в этом деле личный интерес.

Филип молча поднялся и вышел из комнаты, однако после его ухода настала очередь его отца закрыть лицо руками.

– О Боже! – тихо простонал старик. – Неужели все мои планы пойдут прахом… Немыслимо думать, что все рушится – и я бессилен предотвратить катастрофу, словно дитя, пытающееся удержать падающее дерево… Единственное, что мне осталось – месть, но мстить я должен собственному сыну! Слишком долго я живу – и последние дни этой жизни горьки!