Читать книгу Гедда Габлер (пьесы) - Генрик Ибсен - Страница 7

Большая старомодная зала в доме капитана Хорстера. В задней стене открытая распашная дверь в прихожую. По длинной левой стене три окна. У противоположной стены сооружено подобие сцены, там стоит столик, на нем две свечи, кувшин с водой, стакан и часы. Сам зал освещают лампы в простенках между окнами. На авансцене слева второй столик со свечой и стулом. Справа и еще ближе к зрителям – дверь, возле нее несколько стульев.

Большой сбор г о р о ж а н всех сословий. В толпе изредка мелькают ж е н щ и н ы и ш к о л ь н и к и. В дверь в глубине сцены заходят все новые и новые люди, зал наполняется.

Г о р о ж а н и н (другому горожанину, которого вдруг увидел). Ламстад, и ты здесь?

С о б е с е д н и к. Я всегда хожу на все городские собрания.

С т о я щ и й р я д о м г о р о ж а н и н. Свистки-то принесли?

В т о р о й г о р о ж а н и н. Ха, еще бы, конечно! А вы, что ли, не взяли?

Т р е т и й г о р о ж а н и н. Взял, взял. А шкипер Эвенсен вообще собирался притащить здоровенный рог.

В т о р о й г о р о ж а н и н. Эвенсен, он может! (Все смеются.)

Ч е т в е р т ы й г о р о ж а н и н (подходит к ним). Послушайте, скажите мне, а что здесь сегодня будет?

В т о р о й г о р о ж а н и н. Доктор Стокман будет докладывать против фогта.

В н о в ь п р и ш е д ш и й. Так они же братья?

П е р в ы й г о р о ж а н и н. Ну и что? Доктор Стокман, он не трус, так-то.

Т р е т и й г о р о ж а н и н. Но он же неправ, в «Народном вестнике» написали.

В т о р о й г о р о ж а н и н. Да, в этот раз он, видать, неправ, недаром ему отказались дать зал и в Союзе домохозяев, и в Городском собрании.

П е р в ы й г о р о ж а н и н. Ему даже зала курорта – и то не дали.

В т о р о й г о р о ж а н и н. Вот-вот, то-то и оно.

Ч е л о в е к (в другой компании). И кого нам держаться в этом деле?

Е г о с о б е с е д н и к (в той же компании). Держаться надо Аслаксена. Что он делает, то и вы.

Б и л л и н г (с папкой под мышкой пробирается сквозь толпу). Прошу прощения, уважаемые, дайте дорогу прессе. Я делаю репортаж для «Народного вестника». Благодарю! (Садится за стол слева.)

Р а б о ч и й. Это что еще за чудо?

В т о р о й р а б о ч и й. Ты его разве не знаешь? Это же Биллинг, шустрит у Аслаксена в газете.

К а п и т а н Х о р с т е р вводит в зал через дверь в глубине справа К а т р и н у С т о к м а н и П е т р у. С ними Э й л и ф и М о р т е н.

Х о р с т е р. Вот здесь, по-моему, удобное место для родственников. Легко выбраться в случае чего.

К а т р и н а С т о к м а н. Думаете, будет скандал?

Х о р с т е р. Как знать… В такой толпе… Но здесь вам будет спокойно.

К а т р и н а (усаживается). Как любезно с вашей стороны, что вы дали Стокману зал.

Х о р с т е р. Ну, раз все отказали…

П е т р а (тоже садясь). И как мужественно.

Х о р с т е р. Никакого особого мужества тут от меня не потребовалось.

Редактор Х о в с т а д и хозяин типографии А с л а к с е н одновременно, но порознь выныривают из толпы рядом с говорящими.

А с л а к с е н (подходит к Хорстеру). Доктор еще не пришел?

Х о р с т е р. Он ждет в доме.

Оживление возле двери сзади.

Х о в с т а д (Биллингу). Та-ак, фогт пришел. Видите?!

Б и л л и н г. Все-таки прибыл, убей бог!

Ф о г т осторожно прокладывает себе дорогу сквозь толпу и встает у стены слева. Почти сразу из передней правой двери появляется С т о к м а н. Он в черном сюртуке, с белым шейным платком. Раздаются неуверенные хлопки, но их тут же зашикивают. Становится тихо.

Д о к т о р С т о к м а н (вполголоса). Катрина, ты как?

К а т р и н а. Хорошо. (Понижает голос.) Ты, главное, не кипятись, Томас.

Д о к т о р С т о к м а н. Да умею я держать себя в руках. (Смотрит на часы, поднимается на сцену и кланяется.) Уже четверть часа, я начну.

А с л а к с е н. Сначала собрание должно выбрать председателя.

Д о к т о р С т о к м а н. Нет, это совершенно не нужно.

Г о л о с а (кричат). Нужно! Нужно!

Ф о г т. Я тоже считаю, что надо избрать председателя.

Д о к т о р С т о к м а н. Но я созвал это собрание, чтобы сделать доклад, Петер!

Ф о г т. Доклад курортного врача может возбудить разногласия при обсуждении.

Г о л о с а (из толпы). Ведущего! Председателя!

Х о в с т а д. Волею народа требуется все же избрать председателя.

Д о к т о р С т о к м а н (сдержанно). Хорошо. Уважим волю народа.

А с л а к с е н. Не пожелает ли господин фогт взять на себя эту обязанность?

Т р о е г о с п о д (аплодируя). Браво! Браво!

Ф о г т. По вполне понятным причинам я вынужден отказаться. Но, по счастью, среди нас есть человек, с кандидатурой которого, думаю, все согласятся. Я имею в виду председателя Союза домохозяев, владельца типографии господина Аслаксена.

М н о ж е с т в о г о л о с о в. Да, да! Аслаксену – ура!!! Да здравствует Аслаксен!

Доктор Стокман складывает свой доклад и уходит со сцены.

А с л а к с е н. Раз город оказывает мне доверие таким поручением, я не стану отказываться.

Кто-то хлопает, кто-то выкрикивает слова поддержки; Аслаксен поднимается на сцену.

Б и л л и н г (пишет). Та-ак – «избрание господина Аслаксена сопровождалось овациями».

А с л а к с е н. Коль скоро я оказался на этом месте, скажу два слова. Я человек тихий, мирный и стою за трезвую умеренность и… умеренную трезвость. Это подтвердит любой, кто меня знает.

М н о ж е с т в о г о л о с о в. Да, Аслаксен, верно! Давай, давай! Жми!

А с л а к с е н. Школа жизни и собственный опыт научили меня, что чувство меры – та добродетель, которая более всего красит гражданина.

Ф о г т. Слушайте!

А с л а к с е н. Ничто так не служит ко благу общества, как умеренность и трезвость в мыслях. Поэтому я призываю уважаемого гражданина нашего города, созвавшего это собрание, не забывать о чувстве меры.

М у ж ч и н а (от дверей). Выпьем за Союз умеренных трезвенников, ура!

Г о л о с. Да чтоб тебя!

М н о г и е. Тише! Тише!

А с л а к с е н. Господа, не перебиваем! Кто хочет сказать?

Ф о г т. Господин председатель!

А с л а к с е н. Слово имеет фогт Стокман.

Ф о г т. По причине близкого родства, в котором, как всем присутствующим известно, я состою со штатным врачом курорта, я предпочел бы сегодня не выступать. Но заботясь о курорте и руководствуясь высшими интересами города, я вынужден внести предложение. Смею утверждать, что никто из пришедших сюда горожан не полагает желательным, чтобы недостоверные и преувеличенные измышления относительно санитарного состояния города и купален получили широкое хождение.

М н о ж е с т в о г о л о с о в. Да, да! Ни в коем случае нельзя! Мы против!

Ф о г т. Исходя из этого я предлагаю собранию не разрешать доктору курорта зачитывать или излагать в иной форме его видение вопроса.

Д о к т о р С т о к м а н (возмущенно). Не разрешать?! Это что за дела?

К а т р и н а (кашляет). Гх-гх.

Д о к т о р С т о к м а н (стараясь держать себя в руках). Не разрешать, значит. Угу.

Ф о г т. Я в своем обзоре в «Народном вестнике» познакомил общественность со всеми основными обстоятельствами, так что любой беспристрастный гражданин без труда составит свое мнение. Из написанного видно, что предложения врача курорта, по сути, являются вотумом недоверия первейшим лицам города, а на практике предполагают обременить всех его налогоплательщиков непомерным дополнительным расходом – в размере не менее ста тысяч крон.

Протесты и свист.

А с л а к с е н (звонит в колокольчик). Тишина, господа хорошие! Позвольте мне теперь поддержать предложение господина фогта. Я того же мнения: пропаганда доктора не без двойного дна. Он ведет речь о купальнях, но мечтает – о революции, он хотел бы передать власть в другие руки. Без сомнения, доктор думал как лучше, тут двух мнений быть не может. Тем более я сам сторонник народного самоуправления, лишь бы оно не било по карману налогоплательщика. Но тут именно такой случай. Идеи доктора встанут нам, едрить его, – ой, прости господи, – в такую круглую сумму, что на этот раз я никак не могу поддержать доктора Стокмана. Даже за золото не след переплачивать, вот что я вам скажу.

Его активно поддерживают со всех сторон.

Х о в с т а д. Я тоже чувствую себя обязанным разъяснить свою позицию. Агитация доктора поначалу вызывала сочувствие, и я совершенно беспристрастно поддержал его. Но постепенно выяснилось, что мы дали увлечь себя ложной трактовкой.

Д о к т о р С т о к м а н. Ложной?!

Х о в с т а д. Хорошо – в недостаточной степени реалистичной, что явствует из заключения господина фогта. Думаю, здесь нет сомневающихся в моем либерализме, позиция «Народного вестника» по различным вопросам большой политики широко известна. Но от опытных и трезвомыслящих людей я усвоил, что в наших сугубо городских делах газета должна действовать с величайшей осторожностью.

А с л а к с е н. Полностью согласен с выступающим.

Х о в с т а д. В обсуждаемом вопросе доктор Стокман, совершенно очевидно, идет против воли общественности. Но каков первейший и важнейший долг редактора газеты? Отражать чаяния своих читателей, верно? Можно сказать и больше – редактору дан негласный мандат неутомимо и неотступно трудиться на благо своих единомышленников. Или я неправ?

Г о л о с а. Прав, прав! Редактор Ховстад прав!

Х о в с т а д. Мне стоило тяжелой внутренней борьбы порвать с человеком, в доме которого я в последнее время стал частым гостем, с человеком, который до сегодняшнего дня наслаждался безраздельной любовью горожан, с человеком, единственным заслуживающим упоминания недостатком которого является то, что он слушается голоса сердца, а не голоса разума.

О т д е л ь н ы е г о л о с а. Чистая правда! Ура доктору Стокману!

Х о в с т а д. Но долг перед обществом обязывает меня порвать с доктором. И еще одно соображение заставляет меня вступить с ним в противоборство и, если удастся, своротить его с рокового пути, на который он встал. Я говорю о его семье.

Д о к т о р С т о к м а н. Не отвлекайтесь от труб и канализации!

Х о в с т а д. Тревога за супругу доктора и его малолетних детей…

М о р т е н. Мама, это он про нас?

К а т р и н а. Тише!

А с л а к с е н. И теперь я хотел бы проголосовать предложение господина фогта.

Д о к т о р С т о к м а н. Нет нужды! Сегодня я не собираюсь говорить об этом свинстве с купальнями. Нет – вы услышите совсем другое.

Ф о г т (вполголоса). Что еще опять?

П ь я н ы й (от входной двери). Я налоги плачу, значит, я голос имею, будьте нате! И мое твердое непрозрачное неразбавленное мнение, что…

Г о л о с а. Помолчите там сзади!

Е щ е к т о – т о. Он выпимши, гоните его!

Пьяного выводят.

Д о к т о р С т о к м а н. Я могу сказать?

А с л а к с е н (звонит в колокольчик). Слово имеет доктор Стокман!

Д о к т о р С т о к м а н. Посмел бы кто-нибудь еще несколько дней назад запретить мне говорить, как вот сейчас! Да я бы как лев защищал свои священные гражданские права! Но теперь я не стану на это размениваться, потому что должен сказать о вещах гораздо более серьезных.

Многие подходят ближе к оратору, среди них можно заметить М о р т е н а Х и и л я.

Д о к т о р С т о к м а н (продолжает). В последние дни я много думал – обмозговывал дело со всех сторон, чуть голову не сломал.

Ф о г т (кашляет). Гм, гм!

Д о к т о р С т о к м а н. Но в конце концов я разобрался, понял связь вещей и со всей ясностью увидел главное. Вот почему я стою сегодня на этой сцене. Я намерен сделать серьезные разоблачения, дорогие сограждане. Хочу поделиться с вами открытием гораздо большего масштаба, чем то, что наш водопровод отравлен, а лечебницу построили, коротко говоря, на чумном рве.

Г о л о с а с о в с е х с т о р о н (кричат). Ни слова о курорте! Не желаем о нем слушать! Не говорите о нем!

Д о к т о р С т о к м а н. Я уже сказал, что буду говорить об открытии, серьезнейшем открытии, которое сделал в последние дни – я открыл, что все источники нашей духовной жизни отравлены, а наше гражданское общество строится на лжи, этой моровой язве.

О т о р о п е л ы е г о л о с а (вполголоса). Чего он говорит?

Ф о г т. Инсинуация!

А с л а к с е н (хватается за колокольчик). Докладчик призывается к умеренности!

Д о к т о р С т о к м а н. Я любил свой город так высоко и сильно, как можно любить только отчий дом. Я уехал отсюда, едва повзрослев, и расстояние, разлука и воспоминания придали в моих глазах еще больше красоты и городу, и людям.

Жидкие аплодисменты и возгласы поддержки.

В чудовищном захолустье на крайнем севере я прозябал много лет. Встречаясь с живущими там людьми, рассеянными меж каменными осыпями несчастными созданиями, я не раз и не два думал: этим убогим было бы куда больше пользы от ветеринара, чем от меня.

Шепот в зале.

Б и л л и н г (откладывает ручку). Не-ет, ну такого я еще не слышал, убей бог!

Х о в с т а д. Это неуважение и поношение простого народа!

Д о к т о р С т о к м а н. Погодите… Я думаю, никто не может обвинить меня в том, что в дальних краях я забыл родной город. Как птица на гнезде высиживает яйца, так и я выпестовал план – план строительства курорта в нашем городе.

Аплодисменты и возгласы.

И когда судьба, наконец-то, смилостивилась и благосклонно позволила мне вернуться домой, мне казалось, что больше и желать нечего. Дорогие сограждане, у меня была только одна мечта: неутомимо, энергично работать во славу нашего города и общества.

Ф о г т (ни к кому не обращаясь). Хотя весьма странным образом…

Д о к т о р С т о к м а н. И я жил, ослепленный радостью, и нежился в этой слепоте. Но вчера утром – простите, точнее, позавчера вечером, – я духовно прозрел, глаза мои широко открылись, и первое, что я увидел, – безмерную глупость властей.

Ф о г т. Господин председатель!

А с л а к с е н (звонит). Властью, данной мне…

Д о к т о р С т о к м а н. Не цепляйтесь к словам, господин Аслаксен, это мелочно. Я просто хотел сказать, что осознал, какое беспримерное свинство учинили отцы города со строительством курорта. Начальников я на дух не выношу, навидался на своем веку. От них один урон, они топчутся, как козлы среди свежих ростков. Им непременно надо преградить дорогу свободному человеку, куда бы он ни повернулся и ни тыркнулся. Конечно, я хотел бы увидеть, как их изведут, точно прочую вредную живность.

Волнение в зале.

Ф о г т. Господин председатель, разве такие выражения допустимы?

А с л а к с е н (звонит в колокольчик). Господин доктор!

Д о к т о р С т о к м а н. У меня не укладывается в голове, что я непредвзято увидел этих господ только сейчас, ведь здесь, в городе, у меня перед глазами, можно сказать, ежедневно был ходячий пример… мой родной брат Петер… тяжелый на подъем тугодум, закосневший в предрассудках.

Смех, свист, шум. Катрина Стокман выразительно кашляет. Аслаксен отчаянно гремит колокольчиком.

П ь я н ы й (снова вернувшийся в зал). Это вы что ль про меня? Ну да, меня Петерсоном звать, но какого дьявола гонять меня…

С е р д и т ы е г о л о с а. Выведите пьяного! Взашей его!

Пьяного выводят.

Ф о г т. Кто таков?

С т о я щ и й р я д о м. Я его не знаю, господин фогт.

Е щ е о д и н. Он не здешний.

Т р е т и й. Вроде как торговец лесом из… (неразборчиво).

А с л а к с е н. Человек перебрал баварского. Продолжайте, господин доктор, но соблюдайте наконец умеренность.

Д о к т о р С т о к м а н. Ладно, сограждане мои, не буду больше поминать первых лиц. И если кто-то подумал, будто я призываю сей же час разделаться с этими господами начальниками, то он ошибся, причем серьезно. Потому что я лелею радостную и утешительную надежду, что эти мастодонты, это отсталое старичье из эпохи отживших идей сами уберутся в мир иной; чтобы приблизить их смертный час, помощь доктора не нужна. Тем более что вовсе не эти люди – главнейшая угроза обществу, не они деятельнее всех разлагают его основы и отравляют духовные источники, не они суть самые страшные враги правды и свободы в нашем обществе.

В о з г л а с ы с о в с е х с т о р о н. А кто тогда? Кто? Назовите их!

Д о к т о р С т о к м а н. Да, сейчас назову, слушайте. Ибо это и есть то эпохальное открытие, которое я совершил вчера. (Возвышает голос.) Главный враг свободы и правды – компактное большинство. Да, да, проклятое компактное либеральное большинство – вот кто! Теперь вы это знаете.

Невообразимый шум в зале. Чуть ли не все кричат, топают ногами, свистят. Какие-то мужчины в возрасте злорадствуют и украдкой переглядываются. Катрина Стокман в тревоге вскакивает. Эйлиф и Мортен угрожающе наступают на горланящих мальчишек. Аслаксен гремит колокольчиком, призывает к порядку. Ховстад и Биллинг говорят разом, но их не слышно. Наконец гвалт стихает.

А с л а к с е н. Председатель собрания ждет, что докладчик возьмет свои неосторожные слова обратно.

Д о к т о р С т о к м а н. Ни за что на свете, господин Аслаксен! Это подавляющее большинство нашего общества отнимает у меня свободу и запрещает мне говорить правду вслух.

Х о в с т а д. Большинство всегда право.

Б и л л и н г. И правда на его стороне, убей бог!

Д о к т о р С т о к м а н. Нет, большинство никогда не бывает право. Никогда, я сказал! Это очередная ложь, и свободный, думающий человек обязан бороться против такой догмы. Кто составляет большинство населения страны? Умные или недалекие умом? Нам придется согласиться, что по всему земному шару глупые в страшном, подавляющем большинстве. Но это же, черт побери, неправильно, чтобы недоумки командовали умными!

Шум и крики.

Давайте, давайте, вопите. Переорать меня вы можете, но возразить вам нечего. У большинства – к несчастью – сила и власть, но не правота. Прав я и еще несколько человек, единицы. Право всегда меньшинство.

Снова страшное возмущение, шум.

Х о в с т а д. Ха-ха, а доктор-то Стокман с позавчерашнего дня успел стать аристократом!

Д о к т о р С т о к м а н. Я уже сказал, что не собираюсь тратить слова на малочисленную шатию одышливых узкогрудых доходяг, которые плетутся в обозе позади всех. С ними живой пульсирующей жизни рассчитывать не на что. Но я думаю о тех немногих среди нас, единицах, кто привержен расцветающим истинам завтрашнего дня. Этот передовой отряд маячит далеко впереди – компактное большинство будет плестись туда еще много лет, – и там, на горизонте, эти думающие самостоятельно сражаются за новые истины, народившиеся так недавно, что они еще не успели дойти до большинства.

Х о в с т а д. Та-ак, теперь доктор заделался революционером!

Д о к т о р С т о к м а н. Да, черт возьми, господин Ховстад, я намерен поднять революцию против лживого мифа, будто большинство имеет монополию на истину. Вокруг каких убеждений обыкновенно сплачивается большинство? Как правило, это старые-престарые истины, избитые до смерти. Но, господа, пока истина доживет до таких преклонных лет, она давно уже начнет клониться в сторону лжи.

Крики и насмешки.

Нет, вы, конечно, можете мне не верить, но истина не Мафусаил, она не живет столетиями. Нормально построенная истина держится лет семнадцать-восемнадцать, от силы двадцать, редко дольше. Причем такие истины-перестарки уже тощи как мощи. Вот тут-то, но не раньше, эти истины доходят до большинства, и оно принимается скармливать их обществу как здоровую питательную еду. Я как врач могу вам сказать, что питательных веществ в них уже нет, оно и понятно. Столетние истины – как позапрошлогодние копчености: заплесневелые, заветренные, пересоленные. Вот откуда берется моральная цинга, которая свирепствует в обществе.

А с л а к с е н. Мне кажется, уважаемый докладчик слишком отклонился от темы.

Ф о г т. Я должен поддержать председателя относительно существа дела.

Д о к т о р С т о к м а н. Петер, слушай, не сходи с ума. Я никуда от темы не отклоняюсь. Я как раз и собирался говорить о том, что толпа, стадо, ваше треклятое компактное большинство – именно оно отравляет духовные источники нашей жизни и заражает землю у нас под ногами, как чума!

Х о в с т а д. И вы обвиняете в этом широкое свободомыслящее большинство только потому, что оно хладнокровно и трезво голосует исключительно за бесспорные и общепризнанные истины?

Д о к т о р С т о к м а н. Ой, не надо, любезнейший господин Ховстад, не заводите вы шарманку о бесспорных истинах! Те, что теперь готова признать толпа, быдло, для авангарда общества считались бесспорными во времена наших прадедов. Мы, сегодняшние передовые люди, давно в них не верим, а сам я полагаюсь на надежность только одной аксиомы: ни одно общество не может жить здоровой жизнью, питаясь просроченными догмами.

Х о в с т а д. Вместо этих разглагольствований интересно бы услышать, какими именно просроченными догмами мы тут кормимся.

Со всех сторон ему выражают поддержку.

Д о к т о р С т о к м а н. О, да я мог бы завалить вас этим грязным бельем. Но начну с одной абсолютной истины, а на самом деле – лжи, которой живет не только сам господин Ховстад, но и «Народный вестник» и все его почитатели.

Х о в с т а д. И это?

Д о к т о р С т о к м а н. Это идея, унаследованная от праотцев и бездумно насаждаемая вами повсеместно, – что якобы толпа, масса, быдло и есть костяк народа, да что там – будто это сам народ и есть, и что простолюдины, темные недоделанные неучи, имеют в обществе такое же право судить и одобрять, управлять и решать, как и отдельные аристократы духа.

Б и л л и н г. Не, ну ни черта себе, убей бог!

Х о в с т а д (одновременно с ним, кричит). Граждане, запомните его слова!

О б и ж е н н ы е г о л о с а. Ничего себе! Разве не мы народ?! Это что ж, только аристократы должны все решать?

Р а б о ч и й. Гнать его взашей, который такое говорит!

Д р у г и е. Вышвырнуть вон!

Г о р о ж а н и н (кричит). Эвенсен, труби в рог!

Громко трубит рог, свист и яростные крики по всему залу.

Д о к т о р С т о к м а н (выждав, пока стихнет шум). Да образумьтесь вы. Неужто вам не по силам один раз в жизни дослушать голос правды до конца? Я ведь не требую, чтобы вы все немедленно признали мою правоту. Хотя и ожидал, что господин Ховстад, по размышлении, осознает, что я прав. Господин Ховстад как будто бы претендовал на свободомыслие.

О з а д а ч е н н ы е г о л о с а (приглушенно). Редактор Ховстад безбожник, что ли? Вольнодумец? Ого!

Х о в с т а д (кричит). Доказательства, доктор Стокман! Когда я письменно утверждал подобное?

Д о к т о р С т о к м а н (задумавшись). Черт подери, а ведь верно, прямотой вы никогда не отличались. И мне не стоит загонять вас сейчас в угол, господин Ховстад. Что ж, пусть фармазоном буду я сам. Ибо я намерен, опираясь на науку, просветить собравшихся: «Народный вестник» бессовестно водит вас за нос, рассказывая, что вы, толпа, улица, широкие слои – якобы соль народа. Это просто газетная утка! Широкие массы не более чем сырье, из которого народ выращивает нацию.

Смех, ропот, гвалт в зале.

И разве не точно так же устроено все в природе? Не в этом ли разница между селекционными и дикими видами? Посмотрите на обычную дворовую курицу. Сколько мяса даст эта жалкая птица? С гулькин нос, доложу я вам. А какие яйца она несет? Да любая приличная ворона или ворон несут не хуже! Но представьте себе теперь курицу дорогой селекционной породы, испанскую или японскую, или фазана, или индюшку – чувствуете разницу? Или взять собак, мы с ними близкие родственники. Вообразите себе сначала дворового кабысдоха, уродливую, тощую, беспородную шавку, которая только и делает, что носится по улицам и метит стены домов. И поставьте ее рядом с благородным пуделем, предки которого много поколений жили в аристократических домах, питаясь деликатесами и слушая музыку и гармоничные разговоры. Вам не кажется, что череп пуделя развит иначе, чем черепушка шавки? Так и есть, будьте уверены! Отборных породистых щенков пуделя циркачи учат потом выполнять удивительные трюки. Их никогда не повторить уличной шавке, хоть она извертись на пупе.

Г о р о ж а н и н (кричит). Теперь вы нас еще собаками сделаете?!

В т о р о й г о р о ж а н и н. Мы не зверье, господин доктор!

Д о к т о р С т о к м а н. Именно что мы звери, папаша! Хорошая такая животина, мечта многих. Правда, первостатейных, отборных особей среди нас немного. А разница между людьми-пуделями и людьми-шавками пугающе огромная. Забавно, что редактор Ховстад полностью со мной согласен, пока речь о четвероногих…

Х о в с т а д. Да, давайте на животных и остановимся.

Д о к т о р С т о к м а н. Понятно. Но едва мы распространяем тот же закон на двуногих, как редактор Ховстад тормозит и не смеет более додумывать свои мысли до логического конца, перестает разделять свое мнение, а вместо того выворачивает закон наизнанку и прокламирует в «Народном вестнике», что дворовые курицы и шавки суть золотой фонд нашего зверинца. И так непременно бывает всегда, если человек не изжил в себе стадных чувств и, работая над собой, не поднялся до аристократизма духа.

Х о в с т а д. Я не претендую на особый аристократизм. Я вышел из простых крестьян и горжусь своими корнями, тем, что я из беспородных низов, которые здесь поносят.

М н о г и е р а б о ч и е. Ура Ховстаду! Ура, ура!

Д о к т о р С т о к м а н. Стадность, о которой я говорю, гнездится не только в низах общества, она чавкает и пенится вокруг нас везде, вплоть до самых верхов. Взгляните хоть на вашего собственного милейшего господина фогта! Братец мой Петер точно такой же человек из серой толпы, как все, кто таскает на ногах грубые башмаки.

Смех и шиканье.

Ф о г т. Я протестую против подобных личных выпадов.

Д о к т о р С т о к м а н (не обращая внимания). Хотя он вовсе не из таковских, потому что и он, и я – мы оба потомки старого отъявленного морского разбойника из Померании. Правда-правда.

Ф о г т. Абсурд. Отрицаю!

Д о к т о р С т о к м а н. Петер – человек толпы, потому что думает мысли не свои, а начальников, и мнение имеет не свое, а начальников. Люди, которые живут так, по духу быдло. Вот почему мой импозантный братец нисколько не аристократ духа, и поэтому в нем так мало любви к свободе.

Ф о г т. Господин председатель!

Х о в с т а д. Нынче у нас тут в стране главными вольнодумцами сделались аристократы? Это что-то новенькое.

Д о к т о р С т о к м а н. Да, и это тоже часть моего открытия. Как и то, что свободомыслие и нравственность почти одно и то же. Вот почему нет оправдания «Народному вестнику», когда он с утра до вечера проповедует ересь, будто толпа, широкие массы, это безмозглое компактное большинство являются носителями нравственности и либерализма, а разложение, все мыслимые пороки и моральное свинство проистекают из культуры и учености, примерно как всякая мерзость стекает в купальни из кожевенных мастерских в Мельничной долине.

Шум, его прерывают.

Д о к т о р С т о к м а н (не дает себя сбить, только посмеивается, раззадоренный). И одновременно этот «Народный вестник» призывает поднять уровень жизни простого народа. Но бес вам в башку: если учение «Народного вестника» верно, то повысить благосостояние широких масс – все равно что впихнуть целомудренный народ прямиком в гнездо разврата! К счастью, вся эта теория, что культура и просвещенность разрушают мораль, не более чем унаследованная от предков ложь. На самом деле этим треклятым несчастьем, моральным разложением, мы обязаны тупости, бедности и убогим условиям жизни. В доме, где каждый день не проветривают и не метут полов – причем моя жена Катрина утверждает, что по-хорошему их надо мыть, но тут можно поспорить, – так вот, в таком доме, уверяю вас, через два-три года человек теряет способность мыслить и поступать нравственно. Нехватка кислорода губит нравственность.

А с л а к с е н. Как можно бросать такие грубые обвинения всему гражданскому обществу?!

Г о с п о д и н. Предлагаю председателю лишить докладчика слова.

З а п а л ь ч и в ы е г о л о с а. Да, да, правильно! Лишить его слова!

Д о к т о р С т о к м а н (клокоча). Тогда я пойду вещать правду на улицы! Буду писать в газеты других городов! Пусть вся страна узнает, что у нас тут творится!

Х о в с т а д. Можно подумать, цель доктора – погубить наш город.

Д о к т о р С т о к м а н. Да! Я настолько сильно люблю мой город, что лучше мне увидеть его разрушенным, чем жирующим на лжи!

А с л а к с е н. Серьезное заявление.

Шум, свист, Катрина Стокман кашляет без всякой пользы – доктор не слышит ее.

Х о в с т а д (перекрикивая общий гвалт). Этот человек не иначе враг гражданам, он мечтает уничтожить все общество!

Д о к т о р С т о к м а н (все сильнее горячится). Что за беда, если будет уничтожено общество, насквозь изъеденное ложью? Его и надо стереть с лица земли, говорю я вам! Надо уничтожить как вредных животных всех, кто живет во лжи! Иначе вы заразите этой чумой всю страну, доведете ее до того, что лежать в руинах станет ее заслуженной судьбой. И если дело зайдет так далеко, я скажу от всего сердца – да будет стерта с лица земли такая страна, да сгинет народ ее!

Ч е л о в е к (из толпы). Это речи врага народа!

Б и л л и н г. Вот голос народа, убей бог!

Т о л п а (кричит). Да, да, да! Он враг народа! Он ненавидит свою страну! Он ненавидит свой народ!

А с л а к с е н. Как человек и как гражданин я глубоко потрясен тем, что мне пришлось здесь услышать. Доктор Стокман разоблачил себя. Мне такое и пригрезиться не могло. Я должен с прискорбием поддержать прозвучавшее мнение уважаемых сограждан и считаю, нам следует записать его в резолюции. Предлагаю так: «Собрание заявляет, что считает курортного врача Томаса Стокмана врагом народа».

Оглушительное «ура», крики поддержки и одобрения. Доктора берут в кольцо и освистывают. Катрина и Петра вскакивают с мест. Эйлиф и Мортен сцепляются с мальчишками, которые тоже свистят. Взрослые разнимают их.

Д о к т о р С т о к м а н (свистунам). Какие же вы идиоты! Я вам говорю, что…

А с л а к с е н (звонит в колокольчик). Выступление доктора окончено. Теперь надо провести формальное голосование. Из уважения к чувствам людей мы проведем его письменно и анонимно. Господин Биллинг, у вас есть чистая бумага?

Б и л л и н г. Есть и синяя, и белая.

А с л а к с е н (спускается в зал). Отлично, так дело пойдет быстрее. Порежьте ее. (Собранию.) Синяя значит «против», белая – «за». Я сам обойду всех и соберу голоса.

Фогт покидает зал. Аслаксен и еще несколько человек обходят зал со шляпами и бумажками.

Г о с п о д и н (Ховстаду). Что это стряслось с доктором? Что прикажете об этом думать?

Х о в с т а д. Вы же знаете, какой он буйный.

Д р у г о й г о с п о д и н (Биллингу). Слушайте, вы ведь бываете у них в доме. Не заметили, он часом не выпивает?

Б и л л и н г. Не знаю, что и сказать, убей бог. Но тодди у них всегда на столе, когда ни приду.

Т р е т и й г о с п о д и н. Нет, мне кажется, у него скорее в мозгах помрачение.

П е р в ы й г о с п о д и н. А у них в роду раньше сумасшедшие были?

Б и л л и н г. Может статься, что и были, убей бог.

Ч е т в е р т ы й г о с п о д и н. Нет, это чистая злоба, месть кому-то или за что-то.

Б и л л и н г. Кстати, он поминал на днях прибавку к жалованью, знать, не выгорело.

В с е б е с е д у ю щ и е (хором). Ага! Тогда все понятно!

П ь я н ы й (в толпе). Дайте мне синюю бумажку! И белую тоже хочу!

К р и к и. Опять этот пьяница! Да выгоните его наконец!

М о р т е н Х и и л ь (подходит к доктору). Видите теперь, Стокман, чем кончается очковтирательство?

Д о к т о р С т о к м а н. Я сделал, что должен.

М о р т е н Х и и л ь. А чтой-то вы помянули кожевенные мастерские в Мельничной долине?

Д о к т о р С т о к м а н. Вы же слышали, что я сказал? Вся грязь оттуда.

М о р т е н Х и и л ь. С моей мастерской тоже?

Д о к т о р С т о к м а н. К несчастью, ваша хуже всех.

М о р т е н Х и и л ь. И вы хотите пропечатать это в газете?

Д о к т о р С т о к м а н. Я не собираюсь ничего класть под сукно.

М о р т е н Х и и л ь. Это может дорого вам стать, Стокман. (Уходит.)

Т о л с т ы й г о с п о д и н (подходит к Хорстеру, но с Катриной и Петрой не здоровается). Значит, капитан, вы сдаете свой дом врагам народа?

Х о р с т е р. Полагаю, я могу распоряжаться своим имуществом, как пожелаю, господин коммерсант.

Г о с п о д и н к о м м е р с а н т. То есть вы не будете против, когда и я поступлю так со своим?

Х о р с т е р. Что вы имеете в виду?

Г о с п о д и н к о м м е р с а н т. Завтра узнаете. (Отворачивается и уходит.)

П е т р а. Это ведь был ваш судовладелец?

Х о р с т е р. Да, это коммерсант Вик.

А с л а к с е н (с бумажками для голосования в руке взбирается на помост и звонит в колокольчик). Господа, позвольте огласить результаты. Всеми голосами «за» при одном голосе «против».

Ю н ы й г о с п о д и н. Это тот пьяный!

А с л а к с е н. Всеми голосами «за» при одном нетрезвом голосе «против» собрание горожан объявляет курортного врача Томаса Стокмана врагом народа.

Крики поддержки.

Да здравствует наше старинное и почтенное сообщество! Ура гражданам города!

Восторги.

Да здравствует наш мудрый и деятельный фогт, ради лояльности городу пренебрегший кровным родством!

Крики «ура».

Собрание закрыто.

Б и л л и н г. Да здравствует наш председатель!

В с я т о л п а. Аслаксену – ура!

Д о к т о р С т о к м а н. Мое пальто и шляпу, Петра. Капитан, у вас есть свободные места в Новый Свет?

Х о р с т е р. Для вас и вашей семьи найдутся.

Д о к т о р С т о к м а н (пока Петра помогает ему надеть пальто). Хорошо. Катрина, мальчики, идемте!

К а т р и н а (тихо). Томас, дорогой, давай выйдем через заднюю дверь.

Д о к т о р С т о к м а н. Никаких задних дверей! (Повышает голос.) И придется вам послушать вашего врага народа, прежде чем он отрясет прах от ног своих. Я не такой праведник, как известный персонаж, и не скажу: прощаю вам, ибо не ведаете, что творите.

А с л а к с е н (кричит). Кощунство, доктор Стокман! Как можно сравнивать!

Б и л л и н г. Убей бог, прямо неловко слышать такое от серьезного человека.

Г р у б ы й г о л о с. Он еще и угрожает!

И с т е р и ч н ы й г о л о с. Айда окна у него переколотим! А его самого во фьорд!

М у ж ч и н а (из толпы). Эвенсен, труби в рог! Ту-ту!

Звуки рога, свист, дикие крики. Доктор с семьей идет к выходу. Хорстер прокладывает им дорогу в толпе.

Т о л п а х о р о м (скандирует вслед уходящим). Враг народа! Враг народа! Враг народа!

Б и л л и н г (собирая свои бумаги). Убей бог, но сегодня я к Стокману на тодди не ходок.

Толпа выплескивается на улицу, шум разрастается, слышны крики «Враг народа! Враг народа!».