Читать книгу Прозаическая триада - Георгий Костин - Страница 18

– Здесь, здесь, сынок. Где же мне, мой родной, еще быть? Я ваша мать; вы мои дети: где вы – там и я. – Раздался вдруг сзади меня голос моей матери. И едва я собрался с силами, чтобы на него обернуться, как мать порывисто обняла меня со спины, положила мне на плечо свою голову и горько заплакала. – Я все время стояла тут, за портьерой, и все слышала. Сеня прав, прав, прав: у нас действительно большая беда. Отец, живя со мною, часами не может кончить, замучивает меня всякий раз до потери сознания; у меня там, сынок, кровяные мозоли повыступали…

От такого её откровенного признания я снова потрясся до шокового состояния. Мне опять болезненно увиделось мое душевное тело. Рыхлые бесформенные куски его кружились теперь вокруг какого-то судорожно сжавшегося от ужаса тёмного газового пятна, словно осколки взорвавшейся планеты. А тут еще я очень ясно почувствовал, что в это темное пятно как-то крадучись и воровато втекло сморщенное материнское душевное тело. И у меня сразу же в том месте шеи, где мать, плача, терлась мокрыми глазами и носом, неожиданно к моему невообразимому стыду образовалось противоестественный чувственно-сладостный очаг возбуждения. От которого судорожными толчками, как волнами побежали по мне сладострастные мурашки. Все мое естество, словно спичка, загорелось томительным половым влечением. И я понять не успел толком, что это со мной произошло – как несдержанно и явно по слабоумному захихикал и сладострастно до звона плотских мышц потянулся. И готов был уже ухарски, а на самом деле – безвольно отпустить себя в пучину подступившей к горлу сладкой истомы. И воспринимать впредь всё, что бы со мной ни случилось – как само собой разумеющееся и обыкновенное. Но тут на мое несказанное счастье на кухню, запыхавшись, вбежала моя племянница Семирезида. Девятилетняя дочурка Олега и Алевтины, которая тотчас подняла на меня указательный пальчик и, капризно топнув ножкой, безапелляционно заявила:

– Так знайте же, вы, я давно мечтала выйти за него замуж. И теперь, когда он здесь, выйду немедленно. А бабульку, если она еще хоть раз его на моих глазах обнимет, прибью до смерти или отравлю синильной кислотой.

У меня от этого, исходящего из детских уст, немыслимого заявления, перехватило дыхание. Да и мать, услышав угрозу внучки, меня отпустила и, опасливо попятившись, спряталась за портьеру. Я остался стоять перед Сёмиризадой один, ошеломленно моргая. И тоже собрался было куда-нибудь спрятаться от возбужденно агрессивной племянницы. Но, тряхнув головой, опомнился, что передо мной – ребенок. И осторожно доброжелательно улыбнулся. На что Семиризада тоже разулыбалась и обмякла. А тут появились на кухне Олег и Алевтина. Из-за спины дочери они показали мне жестами, чтобы я воспринимал Семиризадино заявление не больше, чем детскую игру. И поддержал её в этой игре. А они оба меня по возможности подстрахуют. Убедившись, что я вполне понял их родительское пожелание, Алевтина сделала нарочито высокомерно-презрительное выражение лица и ядовито заметила дочери:

– Как же ты, моя дорогая, за него выйдешь-то, если он твой родной дядя, да еще и женат?

– То, что он родной дядя – наплевать. Он – единственный из вас живой душевный человек. И, конечно же, есть риск, что у нас народятся уроды по причине близкого родства. Но точно есть шанс, что у нас могут родиться и нормальные дети. А ежели я родила бы от кого-нибудь такого, как вы, то уроды народились точно. Как у тети Зины, вахтерши лифта на черном входе. – Категоричным тоном отпарировала выпад матери Семиризада и вновь капризно топнула тонкой ножкой. – А ежели пока мне нельзя выйти за него замуж законно, то прямо сейчас я делаюсь его, любовницей. А тетю Веру, его, так сказать, законную жену, а заодно и бабульку накормлю на День Конституции синильной кислотой.

– Господи, да откуда тебе в твои годы-то знать, что такое быть любовницей? – Равнодушным голосом вздохнула Алевтина. И отвернувшись к зеркалу, стала снимать с засаленных до неприличия волос бигуди. Её бывший когда-то шикарным, а теперь такой же, как волосы, засаленный шелковый японский халат, вдруг каким-то непостижимым образом сделался прозрачными, явив всем короткое растолстевшее и абсолютно, голое тело. А затем и вовсе превратился в несвежую гипюровую ночную рубашку.

– Ой-ей-ей-ей, – Подвергла язвительному, сарказму материнскую публичную манипуляцию с халатом Семиризада. – Подумаешь, каким великим женским оружием мы владеем. Зато я и без всяких ваших там импортных штучек умею любить по-настоящему: верно и преданно. Между прочем, у меня еще в пять лет была возможность лишиться девственности. Но я уже тогда любила дядю Аркадия и решила сохранить свою девичью честь для него… – Добавила она и, повернувшись решительно ко мне, сменила жесткую интонацию голоса на интимно приветливую. – Пойдемте побыстрее в мою комнату, дядя Аркадий. Уверяю вас, вы убедитесь, что я ничуть не преувеличиваю. Несмотря на девственность, я знаю абсолютно все сексуальные игры всех времен и народов, когда-либо существовавших на свете…

Помня, что мне показали знаками Олег и Алевтина, я позволил Семиризаде взять себя за руку. Но с места поначалу так и не сдвинулся. И лишь когда увидел, что Олег отчаянно показывает мне, чтобы я не противился, пошел, куда меня за руку повела Семиризада. В пути она весело щебетала, что я – живее всех живущих в Доме С мужчин и женщин. И что она только потому и сумела до сих пор остаться живой, и соответственно – сохранить при себе свою душу, что влюбилась в меня до смерти. И только обо мне мечтала, живя в этом проклятом, убивающим всяческую жизнь Доме С. А постоянно помня обо мне, она во всех своих жизненных проявлениях старалась быть на меня похожей… Приведя меня к себе, Семиризада остановилась около просторной, чуть ли не королевской кровати. Порывисто прижала к своим губам мою кисть и жарко попросила меня раздеваться. Я, помня о наказе Олега, медленно снял пиджак и развязал галстук. А она за это время успела полностью раздеться, и уже спуская трусики, наклонилась, чтобы вынуть из них бледные тонкие ножки. И вот тут к ней стремительно подскочил, оттолкнув меня, Олег и резко прижал к её худенькому тельцу два оголенных конца электрического провода. Под воздействием разряда электрического тока Семиризада судорожно распрямилась, выгнулась в спине и затряслась с закатившимися под лоб зрачками, перестав что-либо видеть и понимать. Из её плотно сжавшихся посиневших губ белыми пузырями стала короткими напористыми толчками выбиваться пена. Не отрывая от дочери проводов, Олег осторожно и медленно повел её из комнаты прочь. Медленно потому, что ее коричневые, в желтый горошек, спущенные до щиколоток детские трусики, не позволяли ей делать широких шагов, и были похожими на кандалы.