Читать книгу Отчаяние - Грег Иган - Страница 5

«Дельфийские биосистемы» проявили чудеса щедрости. Они не только выделили мне своих представителей по связям с общественностью (в десять раз больше, чем я мог бы при всем желании опросить), но и завалили меня дисками с соблазнительнейшей микрографикой и обалденной анимацией. Блоксхемы программ для имплантов «Охраны здоровья» подавались в виде нарисованных аэрографом фантастических хромированных машин: смоляно-черные конвейеры везут серебристые катышки «данных» от подпроцесса к подпроцессу. Молекулярные схемы взаимодействия белков перемежались дивными – и совершенно даровыми – картами электронной плотности; голубые и розовые призрачные облачка сливались и таяли, превращая скромные химические свадьбы в микро-космические грезы. Я мог бы положить их на Вагнера (или Блейка) и впарить сторонникам «Мистического возрождения» – пусть смотрят всякий раз, как захотят войти в транс.

Тем не менее я переворошил всю кучу и, как оказалось, не зря. Между всей этой технопорнухой и психоделическим наукообразием обнаружилось кое-что действительно ценное.

Импланты «Охраны здоровья» используют последние программируемые схемы-анализаторы: набор белков на кремниевом основании, примерно как в домашнем фармаблоке, только они не синтезируют молекулы, а считают. Предыдущие поколения схем включали множество высокоспециализированных антител, Y-образных протеинов, расположенных на полупроводнике шахматными квадратами, – этакое лоскутное многополье. Когда молекула холестерина, или инсулина, или какого-то другого вещества попадает на нужный участок и натыкается на свое антитело, емкостное сопротивление чуть заметно меняется и фиксируется микропроцессором. На достаточном временном отрезке из случайных столкновений вырисовывается общая картина, содержание каждого вещества в крови.

Новые сенсоры используют белки, похожие больше на мыслящую венерину мухоловку, чем на пассивную матрицу антител. «Убийца» в состоянии активности – длинная воронкообразная молекула, расширяющаяся вниз трубка. Эта форма метастабильна, распределение зарядов в молекуле делает ее в высшей степени чуткой. Как только достаточно большое тело касается воронки с внутренней стороны, молекула немедленно сворачивается, обволакивая пришельца. Микропроцессор замечает, что ловушка захлопнулась, и определяет тип пленной молекулы по форме плотно облекающей ее воронки. Это уже не случайная толчея, когда молекула инсулина без толку тычется в холестериновые антитела. «Убийца» всегда знает, что в него попало.

Это техническое достижение стоило донести до публики, разъяснить, демистифицировать. Каковы бы ни были социальные последствия внедрения имплантов, это не должно происходить в вакууме, в отрыве от технологий, сделавших такое устройство возможным, и наоборот. Как только люди перестают понимать, как работают окружающие их машины, мир оборачивается непонятным сном. Технология развивается бесконтрольно, ее невозможно даже обсуждать, она порождает лишь благоговение или ненависть, зависимость или отчуждение. Артур Кларк предположил, что любая достаточно развитая технология неотличима от магии. Он имел в виду возможную встречу с инопланетной цивилизацией, но долг журналиста, рассказывающего о науке, следить, чтобы люди не стали смотреть на людскую технологию по закону Кларка.

(Громкие слова… А чем я занимаюсь? Клепаю франкенштуху, потому что эта экологическая ниша еще не заполнена. Я успокоил свою совесть – или немного приглушил – избитыми соображениями о троянских конях и о том, что систему можно изменить изнутри.)

Я взял картинку «Дельфийских биосистем» с работающей мухоловкой и программно убрал излишние красивости, чтобы виднее стала суть. Выбросил их восторженный комментарий и написал свой. Компьютер прочитал его дикторским голосом, который я выбрал для всей «Мусорной ДНК» – смоделированным по записям английской актрисы Джульет Стивенсон. Давно исчезнувшее «стандартное английское» произношение, в отличие от существующих в Британии теперь, остается понятным всему англофонному миру. Если пользователь захочет услышать другой голос, он просто переключит язык; я для тренировки часто слушаю программы, дублированные на особо трудных для меня местных диалектах: юго-востока США, Северной Ирландии, Восточно-Центральной Африки.

Гермес – мой коммуникационный пакет – запрограммирован так, что, когда я монтирую, не пропускает почти ничьих звонков. Лидия Хигучи, исполнительный продюсер ЗРИнет по Западно-Тихоокеанскому региону – одна из немногих, для кого сделано исключение. Зазвонил ноутпад, но я переключил звонок на компьютер: экран здесь больше, изображение четче. Внизу появляется строка «AFFINE GRAPHICS EDITOR MODEL 2052-KL» и время. He очень изящно, но такая цель и не ставится.

Лидия сразу перешла к делу:

– Я видела окончательную версию Ландерса. Добротно. Но я хотела поговорить о том, что будет дальше.

– Об имплантах «Охраны здоровья»? Что-нибудь не так?

Я не скрывал раздражения. Она видела куски сырого метража, видела мои замечания. Если хочет, чтобы я что-то всерьез изменил, то пусть бы чесалась раньше.

Она рассмеялась.

– Эндрю, осади немного. Не о следующем сюжете «Мусорной ДНК». О следующей работе.

Я вытаращился, как будто она предложила мне немедленно лететь на другую планету. Потом сказал:

– Не надо, Лидия. Пожалуйста, не надо. Ты же знаешь, сейчас я не могу ни о чем думать.

Она сочувственно кивнула, однако не отступила:

– Ты ведь следишь за новой болезнью? Это уже не единичные сомнительные случаи: официальные сообщения поступают из Женевы, Атланты, Найроби.

У меня заныло под ложечкой.

– Ты про «острый синдром клинической тревожности»?

– Он же Отчаяние, – произнесла она с явным удовольствием, как будто уже занесла это название в свой словарь крайне телегеничных сюжетов.

Я сказал:

– Мои сборщики информации записывают все упоминания, но у меня еще не было времени посмотреть. И, если честно, сейчас…

– На сегодняшний день диагностировано более четырехсот случаев, Эндрю. За шесть последних месяцев – тридцать процентов роста.

– Как можно диагностировать болезнь, если не знаешь возбудителя?

– Путем исключения.

– По-моему, все это собачья чушь.

Она скроила саркастическую гримаску.

– Будь серьезным. Это совершенно новая душевная болезнь. Возможно, заразная. Возможно, вызванная сбежавшим у вояк патогенным вирусом…

– Возможно, занесенная кометой. Возможно, ниспосланная нам в наказание. Удивительно, сколько всего возможно.

Лидия пожала плечами.

– Откуда бы ни взялась, она распространяется. Случаи отмечены везде, кроме Антарктиды. Новость на первую полосу. Более того, вчера правление решило: мы объявим тридцатиминутный репортаж об Отчаянии. Сейчас запускаем рекламу, потом даем передачу в прайм-тайм по всему миру одновременно.

«Одновременно» на жаргоне значит не то, что у остальных людей – это значит, в одно и то же число, в один и тот же час по местному времени пользователей.

– По всему миру? Ты хочешь сказать, англофонному миру?

– Я хочу сказать, по всемирному миру. Мы хотим продать передачу всем иноязычным сетям.

– Мм… хорошо.

Лидия улыбнулась – натянутой, нетерпеливой улыбкой.

– Чего молчишь, Эндрю? Мне по буквам произнести? Мы хотим, чтобы ты снимал эту передачу. Ты – наш специалист по биотехнологии, тебе и карты в руки. И ты сделаешь конфетку. Итак?

Я положил руку на лоб, пытаясь понять, с чего на меня навалилась клаустрофобия, потом уточнил:

– Как быстро я должен дать ответ?

Она улыбнулась чуть шире: это значило, что она удивлена, раздосадована или то и другое вместе.

– Эфир двадцать четвертого мая – это десять недель, начиная с понедельника. Тебе надо будет приступить в ту минуту, как закончишь «Мусорную ДНК». Твой ответ нам нужен как можно скорее.

Правило номер четыре: ничего не предпринимать, не посоветовавшись с Джиной, даже если она не признается, что иное ее обижает.

– Завтра утром.

Лидии это не понравилось, однако она сказала:

– Отлично.

Я собрался с духом:

– Если я откажусь, будет что-нибудь еще подходящее?

Лидия удивилась всерьез:

– Что на тебя нашло? По всему миру в прайм-тайм! Ты заработаешь в пять раз больше, чем на «Переборе».

– Понимаю и, честное слово, глубоко признателен. Я просто хотел знать, есть ли выбор.

– Ты всегда можешь отправиться с металлоискателем выкапывать на пляже монетки, – Она увидела мое лицо и смягчилась. Чуть-чуть, – Скоро мы запускаем еще проект. Впрочем, я почти обещала его Саре Найт.

– Расскажи.

– Ты слышал о Вайолет Мосале?

– Конечно. Она… э… физик? Физик из Южной Африки?

– Два из двух, очень впечатляюще. Сара от нее без ума и час вещала без умолку.

– Что за проект?

– Показать Мосалу со всех сторон. Ей двадцать семь, два года назад она получила Нобелевскую премию… но это ты, конечно, знаешь и без меня. Интервью, биография, высказывания коллег, тары-бары. Работы у нее чисто теоретические, показывать нечего, кроме компьютерных симуляций, и она обещала свою графику. Главное же в программе будет – конференция, посвященная столетию Эйнштейна.

– Разве оно было не в семидесятых прошлого века?

Лидия наградила меня убийственным взглядом.

Я спохватился:

– Ах да, столетию со дня смерти. Очень мило.

– Мосала будет на конференции. В последний день три ведущих мировых физика-теоретика представят конкурирующие версии теории всего. Нетрудно угадать, кто из них фаворит.

Я стиснул зубы, чтобы не сказать: «Это не скачки, Лидия. Может пройти еще пятьдесят лет, прежде чем мы узнаем, чья ТВ правильная».

– И когда конференция?

– С пятого по восемнадцатое апреля.

Я сморгнул.

– Три недели, считая с понедельника.

Лидия задумалась и явно повеселела.

– Вот видишь, у тебя и времени не хватит. Сара готовится уже больше месяца…

Я напомнил раздраженно:

– Пять минут назад ты предлагала мне приступить к «Отчаянию» меньше чем через три недели.

– Здесь ты мог бы включиться с ходу. А много ли ты знаешь о современной физике?

Я притворился обиженным.

– Достаточно. И соображаю немножко. Поднаберусь.

– Когда?

– Найду когда. Буду работать быстрее. Закончу «Мусорную ДНК» с опережением графика. Когда пойдет передача про Мосалу?

– В начале следующего года.

Это значит – почти восемь месяцев относительно нормальной жизни, после того как закончится конференция.

Лидия недовольно взглянула на часы.

– Я тебя не понимаю. То, что ты делал в последние пять лет, логически должно завершиться научно-популярным репортажем об Отчаянии. А там подумаешь, может, и впрямь переключишься с биотехнологии на что-нибудь другое. И кого я поставлю вместо тебя?

– Сару Найт?

– Нечего ехидничать.

– Я ей передам твои слова.

– На здоровье. Мне плевать, что она там делала в политике, научная программа у нее всего одна, и то по неортодоксальным космологиям. Хорошая программа – но не настолько, чтобы отдавать ей такой кусок. Она заслужила две недели с Вайолет Мосалой, но не репортаж в прайм-тайм о сенсационном вирусе.

Вирус, который вызывает Отчаяние, пока никто не нашел; я неделю не просматривал сводок, но такого масштаба новость мой сборщик информации уже бы сообщил. Ох, чует мое сердце, если программу буду делать не я, она выйдет с подзаголовком: «Военные выпустили в мир патогенный вирус, который стал мозговым СПИДом двадцать первого века».

А все тщеславие. Что я, единственный на Земле способен развеять поднятую вокруг Отчаяния шумиху?

Я сказал:

– Я еще ничего не решил. Мне надо обсудить с Джиной.

Лидия не поверила.

– Ну-ну. «Обсуди с Джиной» и перезвони утром, – Она снова взглянула на часы, – Ладно, мне правда пора. Должен же кто-то из нас работать.

Я открыл было рот, чтобы гневно запротестовать; она мило улыбнулась и ткнула в меня двумя пальцами.

– Ага, попался. Никто из вас, авторов, не понимает иронии. Пока.

Я отвернулся от монитора и уставился на свои сжатые кулаки. Мне хотелось отрешиться от всех эмоций – хотя бы для того, чтобы спокойно вернуться к «Мусорной ДНК».

Я видел сюжет об Отчаянии несколько месяцев назад. Это было в Манчестере, в гостинице, я кого-то ждал и от нечего делать переключал программы. Молодая женщина – с виду здоровая, только растрепанная, – лежала на полу жилого дома в Майами. Она размахивала руками и била ногами, извивалась всем телом и мотала головой. Впрочем, это не походило на психическое расстройство, слишком координированы были ее движения.

И покуда полиция и врачи ее не скрутили – по крайней мере настолько, чтобы вколоть шприц, – и не накачали каким-то быстродействующим парализующим веществом (они пробовали аэрозоль, но ничего не вышло), она билась и кричала, как раненый зверь, как ребенок в истерике, как взрослый, которого постигло страшное горе.

Я смотрел и слушал, не веря своим глазам, а когда лекарство, наконец, подействовало и ее унесли, долго убеждал себя, что тут нет ничего особенного: может, эпилептический припадок, может, какая-то нервная болезнь, на худой конец – невыносимая боль, которую быстро диагностируют и вылечат.

Ничего подобного. Оказалось, большинство жертв Отчаяния – люди, здоровые телесно и душевно. Никто не знает, как устранить причину их страданий, все «лечение» сводится к тому, что их глушат сильными седативными средствами.

Я взял ноутпад и щелкнул по значку Сизифа, моего сборщика информации.

– Подбери самое главное о Вайолет Мосале, о конференции, посвященной столетию смерти Эйнштейна, и о развитии общей теории поля за последние десять лет. Мне надо переварить все за… примерно за сто двадцать часов. Это возможно?

Последовала пауза: Сизиф грузил и просматривал последние данные. Потом спросил:

– Ты знаешь, что такое ВТМ?

– Вычислительная творческая машина?

– Нет. В данном контексте – все-топологическая модель.

Сочетание прозвучало смутно знакомым; лет пять назад я что-то по этому поводу читал.

Последовала новая пауза, пока грузился и оценивался более простой общеобразовательный материал. Потом:

– Ста двадцати часов хватит, чтобы слушать и кивать. Чтобы задавать осмысленные вопросы – нет.

Я застонал.

– А если с вопросами…

– Сто пятьдесят.

– Готовь.

Я щелкнул по значку домашнего фармаблока:

– Перепрограммируй мелатониновый курс. С сегодняшнего дня добавь мне по два часа высокой активности.

– До какого числа?

Конференция начнется пятого апреля; если к этому времени я не стану экспертом по Вайолет Мосале, наверстывать будет поздно. Однако сойти с навязанного мелатонином ритма перед самой конференцией и засыпать потом на ходу тоже не дело.

– До восемнадцатого апреля.

Фармаблок сказал:

– Ты пожалеешь.

Он вовсе не каркал, просто предупреждал на основании пяти лет близкого биохимического знакомства. Однако выбирать не приходилось, и, хотя неделя острой циркадной аритмии после конференции – удовольствие много ниже среднего, никто еще от такого не умер.

Я подсчитал в уме. Оказывается, я только что выкроил себе пять или шесть часов свободного времени.

Была пятница. Я позвонил Джине на работу. Правило шестое: будь непредсказуем. Но не слишком часто.

Я сказал:

– К черту «Мусорную ДНК». Хочешь потанцевать?