Читать книгу Мошенник из Багдада - Григорий Кац - Страница 4

История моего знаменитого рождения. Мой отец – Ибрагим Паша-Оглы Русави Бендер. Детство в цирюльне. Скорбная кончина моего отца. Раздел наследства. Совет умного человека. Я покидаю Багдад. Старый знакомый.

Я родился в семье моего отца, который был успешным брадобреем в цирюльне, возле ворот самой крупной караванной дороги Багдада – Аль-Вастани. Я был единственным сыном знаменитого Ибрагима Паша-Оглы Русави Бендера, через руки которого провалилось тысячи голов правоверных. Ежедневно и в жару, и в холод отец вставал в четыре утра и шел открывать свою цирюльню. Отец из экономии не нанимал служку, и обязанности помощника выполняла моя мать, а потом, когда я немного подрос, этим стал заниматься ваш покорный слуга.

За несколько лет работы служкой я основательно изучил искусство брадобрея и перенял все повадки моего отца, когда он обслуживал посетителей цирюльни. С раннего утра до позднего вечера возле дверей толпились пилигримы, то есть путешественники из других областей огромной Османской Империи, прибывавшие караванами с сотней верблюдов и лошаков, чтобы поклонится святыням. Многочисленные чауши, разгружавшие товары в караван-сарай, находящийся неподалеку, выстраивались, как обычно, в живую очередь и сидели под дувалами караван-сарая в ожидании своего часа – оказаться в умелых руках моего отца.

Уже с десятилетнего возраста я успешно брил головы самым знаменитым имамам, приезжавшим поклониться мощам в Золотой Купол. А уже немного позднее, когда отец уже перестал видеть и отличать бритвы от ножниц – мы поменялись местами. И теперь мой отец, знаменитый Ибрагим Паша-Оглы Русави Бендер, исполнял обязанности моего служки, подогревая воду и поднося полотенца. Попутно отец развлекал посетителей цирюльни занимательными историями о том, как он в молодости был в плену у русских, демонстрировал знание русского языка, говоря, что русские стреляли заколдованными пулями, и часто повторял, что он высокого происхождения: Ибрагим Бендер ибн-дурак, ибн-стой, ибн-буду-стрелять, ибн-валет, ибн-проклятый-перс, – и происходил из рода чуть ли не русской царицы. Посетители качали головами и цокали языками, слушая разглагольствования моего отца, отдавая должное высокому его происхождению, которого ни подтвердить, ни опровергнуть они не в силах, потому что не понимали по-русски ни слова. Более того, они и не сомневались в сказанном моим отцом, потому что ни они сами, ни отцы их, ни отцы их отцов и слухом не слышали про заколдованные пули, и уважали святость моего отца, цирюльня которого находилась в самом центре мусульманской святыни – возле мечети Золотой Купол. Машаллах.

Вскоре слава обо мне прокатилась по всему Багдаду, потому что, кроме работы в цирюльне, я был мастер разминания плеч и спин правоверных в хаммаме, используя для этих целей разные перчатки, собственного производства. Вскоре отец мой Ибрагим Паша-Оглы Русави Бендер скончался, да будет дорога его в рай устлана розами, и я стал единовластным владельцем его наследства и, как я предполагал, приличной суммы денег, которые отец, будучи разумным в тратах, копил всю жизнь. Так как я не знал особо грамоте, хотя несколько лет посещал медресе, я пригласил помочь разделить наследство отца между мной и моей матерью близкого приятеля моего покойного отца – учителя, имама Шафи.

Закрыв лавку, мы с учителем принялись считать полотенца, утварь в цирюльне, ковры и имущество в доме. Когда с этим было покончено, – я перешел на женскую половину, где жила моя мать, и попросил ее принести котелки с динарами, в которые отец складывал заработанные деньги. Однако мать моя Зарифа-ханум, накинув на себя скорбное покрывало, вышла из андаруна с проклятиями в адрес учителя и меня, говоря, что отец, несмотря на свою известность в Багдаде, всю жизнь оставался бедным человеком и не заработал ни копейки. Учитель сразу смекнул, в чем дело, и попытался подсчитать все расходы и доходы моего отца более чем за сорокалетнюю работу в главном караван-сарае, возле ворот Аль-Вастани, где всегда толпились желающие побрить свои головы у человека, славившегося своим почтением к Аллаху. Ничего не добившись, учитель ушел, оставив недовольство моей матери ко мне, со словами: «Машаллах, ага; утром я принесу вам хорошую весть». Ободренный этими словами, я пошел спать и не видел, как учитель поздней ночью проскользнул в андарун моей матери и вскоре вышел оттуда с небольшим мешочком в руках.

Наутро, едва рассвело, учитель снова явился для составления описи денежного имущества моего покойного отца. Выслушав, как водится, проклятья моей матери, учитель показал мне свои расчеты и заверил, что мать была права, и наше с ней имущество, которое следует разделить, составляет всего пять тысяч туманов. Естественно, потребовав десятую часть за подсчеты.

Со скорбным видом я пошел к моему давнему приятелю, участнику моих детских игр, а ныне охраннику главных ворот караван-сарая Мамеду-Оглы. Мамед успокоил меня насчет подсчетов и сказал, что по его мнению, мой покойный отец был весьма прижимистым и брил по двадцати, а иногда и больше голов в день. Вместе, помножив эти головы на почти сорокалетнюю службу моего отца, выходило, что в андаруне у матери отец накопил около сорока тысяч туманов. Первым порывом моим было немедленно обратиться к кадию, но Мамед-Оглы остановил меня, сказав правдивые слова: кадии и муллы – самые вороватые правоверные на свете. Кадий обдерет тебя как липку, а ты накличешь на себя великий позор, что судишься с матерью. «Иншаллах. Бери то, что тебе дают и благодари Аллаха, что ты жив, имеешь профессию и можешь прокормить себя в любое время. Видимо, Аллаху не было угодно, чтобы ты жил в Багдаде и занимался этим ремеслом».

«Машаллах», – сказал я в ответ и поступил так, как было сказано.

Придя в дом, где я провел свое беззаботное детство, я понял, что ремесло брадобрея мне опостылело, и что я достоин лучшего применения, по воле Аллаха. Воспрянув духом и выйдя на улицу, я увидел старого знакомого моего отца, которому покойный часто брил голову в надежде почерпнуть у него немного учености. Это был хаким Осман, главный врач шахского дворца.

Поговорив о том, о сем, помолившись за душу почившего, который в этот час уже наслаждается с гуриями в саду Аллаха, благородный хаким, ученость которого покрывает всю земную поверхность Османской Империи, вникнув в мои сетования на жизнь, предложил мне место его помощника, тем более, что я владел мастерством услаждать головы правоверных своими бритвами. Смекнув, что я, находясь ежеминутно под рукой, могу быть полезен и в качестве его брадобрея, и одновременно исполнять мелкие поручения по дому, а иногда прислуживать его гостям. Платы он не установил мне никакой, давая понять, что ученость, которую я приобрету, находясь рядом с ним, стоит гораздо дороже презренных туманов, часть из которых, после раздела с матушкой, звенела в моем кошельке.