Читать книгу Вот! - Григорий Каковкин - Страница 13

Решетников потом видел много лобков, в них вроде бы ничего особенного, сокровенного – в известном месте природа зачем-то оставила женщине волосы. В ту ночь аккуратный черный треугольник превратился в Бермудский. Mons pubis или mons veneris, лонный бугорок или бугорок Венеры. Маленький мальчик, он присел с удочкой и банкой с червями, с мякишем хлеба на всякий случай – здесь! Ловить любовь. Он ждет, ему кажется, там большая рыбина, скользкая и прекрасная! Зачем? Что здесь, то есть там, можно поймать? Ее бледное, худое тело с серебристым отливом, корявые тени, проползшие по животу и ногам от фар прогрохотавшей за окном грузовой машины…

– Я люблю тебя, Оль, Оль! Оль!

Филипп схватил ее за руку, притянул к себе, и они почувствовали невообразимый, непередаваемый словами вкус обнаженности, окончательной и бесповоротной. Запомнившись где-то внутри, он не утрачивается затем никогда, до самой старости. С каждой новой любящей женщиной, с каждым новым мужчиной этот горьковатый вкус открытия соблазнительно чужого тела снова ярко слышится, как при первом любовном сюжете. И даже при случайной связи, при мимолетной взаимности, как благородный сорняк, пробивается сквозь…

Ольга оттолкнула его, сделала шаг в сторону, громко шлепнув босой ногой по лелеяному маминому паркету. Филипп ничего не понял, простонал:

– Оль?! Оль? О…

Ей некуда было бежать, комната маленькая, советская: всего-то кровать, тот самый старый письменный стол с дыркой, шкаф, полки с книгами. Ольга открыла дверь, выбежала в коридор, метнулась влево, вправо, открыла дверь комнаты матери и встала за баррикадой огромного круглого стола. Филипп инстинктивно бросился вслед и остановился напротив, повторяя бесчисленно ее имя:

– Оль! Оль! Оль!

Стол – посередине комнаты, к нему аккуратно придвинуты стулья.

Филипп попытался схватить Ольгу за руку через полированное пространство, но она ловко отскочила, подняла руки, будто в танце. Он – влево, она от него по кругу, он – вправо, она – в другую сторону.

Он продолжал стонать несокрушимой мантрой ее имени:

– Оль! Оль! Оля!

Оба тяжело дышали, сделав несколько кругов. Остановились.

Филипп добавил к имени еще один несокрушимый аргумент:

– Я люблю тебя.

– Я тоже, – весело поддержала Ольга. – Ну! Поймай!

Еще несколько кругов, и он закричал:

– Ты что, с ума сошла?!

Она ответила:

– Сошла.

Филипп опять попытался схватить ее, но круг, его величество круг – солнце, земля, колесо, – недаром превращаются в бесконечную жизнь.

Он взглянул на ее четко очерченную фигуру с мольбой:

– Но Игорь! Чутков!!! Они в театре, что… все зря?

Ольга посмотрела на него и сказала:

– Он у тебя стал маленьким…

– Станешь тут.

Решетников выдвинул стул и сел, чтобы она больше не рассматривала его.

– Ты плачешь? – Ольга подошла к нему сбоку и положила свои маленькие груди ему на голову, провела ими верх и вниз по взъерошенным волосам. – Ну не плачь!

Филипп действительно готов был заплакать. Он прижался к ее впалому животу, к таинственному углублению – пупку, чмокнул в него.

Она сказала:

– Еще…

Много позже он понял, что Ольга умела говорить это слово лучше и убедительнее других. Нет, не слов – женщин.

Филипп плотнее прижался к ней, поцеловал в уходившую в неизвестность ямочку родовой связи. Ее черные волосы на лобке оказались совсем рядом и вместе с божественным запахом разогретой плоти вознесли Филиппа Решетникова выше его имени в бесконечном ряду имен, выше всех человеческих предназначений, придуманных когда-либо людьми.