Читать книгу Культурная практика приказа - Гульнара Хайдарова - Страница 12

У Бодлера есть знаменитая фраза о трех почтенных фигурах: священник, воин и поэт. Их выделенность состоит в призвании жертвовать: во имя Бога, общественного блага или истины. Социальные аспекты жертвоприношения и функции жертвы рассмотрены М.Моссом, Р.Жираром, мой же интерес был сосредоточен на личной способности, на призванности к самоотречению или даже на невозможности не быть жертвой. И эта способность связана с особой внутренней разметкой времени у личности.

В военной системе воспитания и жизни речь идет о редукции личного времени к социальному, поскольку время служебное у военного тотально дисциплинированно, без провисаний находится в инструментальной и сиюминутной готовности. Но вот личное экзистенциальное время не строится рационально, события понимания и откровения не случаются гарантированно, оптимально, эффективно, они как «перебои сердца» у Пруста внезапны. При исключении этой спотанности («Дух веет где хочет») у воина неизбежно возникает «дефицит личного смысла», хотя его служба как таковая осмысленна.

В качестве примера рассмотрим предельный случай: командира подводной лодки, наделенного почти божественными полномочиями – властью распоряжаться временем других, а в критическом случае – временем жизни. Командир, будучи хранителем времени, поскольку распоряжается его порядком и разметкой, не «царь себе самому», у него нет своего экзистенциального времени помимо времени социального, и в этом состоит жертва: его экзистенциальное (оставшееся) время полностью без остатка конвертировано в социальное. Тем самым, на месте живого биения личной экзистенции оказывается пустота. Распоряжаться социальным временем и не иметь своего времени в случае командира – это две стороны медали. Только тот, кто может пожертвовать, – рискнуть остаться без опор внутреннего личного времени в полном доверии своим силам и своей судьбе, – тот способен целенаправленно и надежно выстроить социальное время, дисциплинировать его. Более того, дело в компенсаторном умении трансформировать нечто бытийное (преходящее) в социально значимое: свое срывающееся чувство преобразовать в порядок коллективного времени, свой дефицит личного смысла превратить в приоритетность социального. Командир, жертвуя личным временем и смыслом, выступает противовесом и гарантом социального и боевого порядка: находясь в центре устроенного им мира, он оказывается из этого мира исключен; в ситуации, где все равны, он один остается неравен, ибо, спасая и гарантируя коллективную справедливость, права на свое спасение не имеет. Для этого нужна отчаянная решимость.

Как неравен (в собственных размышлениях) при всеобщем равенстве права на жизнь оказывается главный герой в рассказе «Стена» Сартра. Он спрашивает себя: почему «я согласился умереть вместо него: его жизнь стоила не дороже моей – любая жизнь не стоит ни гроша. Когда человека толкают к стене и палят по нему, пока он не издохнет, кто бы это ни был – я, или Рамон Грис, или кто-то третий, – все в принципе равноценно». Но личный выбор командира состоит в том, что он сознательно исключает себя, он неравен потому, что он в ответе за всех, сознательно взял на себя бремя «искупительной жертвы». Что потом делать командиру с этой своей проклятой «исключенностью», – в этом проблема для специалистов (психологов, практических философов), обязанных помочь вернуться командиру не опустошенным, способным к мирной жизни..

Интересна в связи с этими размышлениями фигура философа, отличающаяся безвластием и отсутствием жесткого принуждения времени. Философ сам себе царь, поскольку у него есть лишь время его личной свободы. Даже если это время дискретное, нахлынувшее или ворвавшееся, кристаллизовавшееся из скуки, в любом случае время событий смысла не соразмерно бесконечному круговороту бытия; мысль живая вне природного ритма, как и вне божественного произвола, да и вне социальных принуждений (если вспомнить Диогена и Сократа). Это время «слабых» личных усилий, с этим временем мы приходим к своему ожидаемому концу в заботе о душе. Это время свободных размышлений уже после грехопадения, всегда уже рефлексия над бывшим. (Наиболее пронзительный автор в этом оношении Кьеркегор). Это не время героев-Титанов, но время творца, когда нет страха пустоты или бесконечности. Что касается фигуры поэта, то «бесхарактерный» (с точки зрения дисциплины и принципов военного управления – твердости, настойчивости, непрерывности, рациональности и плановости и др.) и своевольный, в истекающее песком личное время, поэт/ художник успевает запечатлеть ускользающие тени смысла, без остатка превращая глубину своей экзистенции в ритмы своего творения, и для этого также нужна отчаянная решимость. Священник же, третья фигура Бодлера, становится «обителью Бога и многих приведет к пониманию Божьих заповедей». Но это не столько вопрос акцентированно персонального самопожертвования, сколько подражания, ибо для него уже есть и Спаситель и Создатель, он удерживает в себе Дух. «Воистину имели они в двух телах единую душу» – это сказано о тех, кто помогает сирым духом или умом, восполняя своим служением духовные запросы своей паствы.

Итак, если жизнь определена службой, – устремлена ли к славе земной, связанной с героизмом и памятью (людской), или устремлена к славе божьей на земле, – время длится законосообразно и превышает ограниченную человеческую жизнь (неразрывная связь времен). Соизмеряя себя с этим временем (с памятью-Мнемозиной или с божественным временем), человек, может терять «тонкую красную нить» своей личной экзистенции: свои персональные смысл и время. Если он способен к жертве и призван к славе, то речь идет о преодолении собственной печальной конечности и ограниченности своих сил в Воинском или религиозном союзе. Сила союза дополняет индивида, придает ему вес.

Дефицит (или даже отсутствие) экзистенциального времени «вшит» в Героя, ибо он связан с незначимостью личного времени: оно «обнуляется» (о службе ветеран скажет: «это было в другой жизни»). Для Героя важна слава, – отложенная в будущее: историческая память (сказания, саги и мифы) хранит сообщения о героических деяниях, превышающих ограниченные возможности всякого конечного человека. Ради этого бесконечного исторического времени, – вечной славы в веках, – Герой жертвует своей жизнью, и в этом обретает Возвышенное.

Герой как жертва оказывается в центре мира, но у него нет личного времени, пустота (личного) совпадает с полнотой (общего). Тотальная заполненность непрерывными служебными задачами и дефицит личного времени оказываются прочно связанными. Однако командир, хотя имеет весомые основания для самопожертвования: интересы коллективного блага, политическая/религиозная идея, возвышенное, – но жертва командира все же имеет особый характер, культурно-антропологический, вне политической мотивации, вне личной преданности телу короля, без воинственности и агрессивности комбатанта. Культурно-антропологическое качество жертвы придает фигуре командира созидательную направленность, даже посреди уничтожительной и разрушительной ненависти войны. В понимании призвания командира более значима категория сакральной жертвы (Рене Жирар), особый ответ на зов бытия (Мартин Хайдеггер), ответственность за конституирование смысла социального служения (евангельское «пострадать за други своя»), за осмысленность общего дела (философия общего дела Николая Федорова или даже в духе Достоевского «Всякий пред всеми за всех и за всё виноват»). Конечно, этот тип людей с их призванностью служить может быть использован в политических или частных интересах, вплоть до фанатизма и нигилизма, свойственных служению. Но предотвращение этих крайних случаев возможно при хорошей философской подготовке командиров, при отчетливом осмыслении ими своего предназначения и привитии навыков «ориентирования в мышлении» (Кант).