Читать книгу Наша борьба. 1968 год: оглядываясь с недоумением - Гётц Али - Страница 12

В отличие от заместителя министра МВД Эрнста, федеральный канцлер Курт Георг Кизингер (член НСДАП с 1933 года) хорошо сознавал масштаб проблемы. Но его обеспокоенность почти никак не проявлялась. 20 июня 1967 года ввиду «тревожных событий» он отправился в Берлин, где обсудил происходящее с правящим бургомистром Альберцем и, в частном порядке, со студентами. Поначалу канцлер хотел встретиться еще и с Руди Дучке. Тот согласился, но с условием, что после встречи ему позволят зачитать политическое заявление для прессы[71]. Из предложения главы государства ничего не вышло. Кизингер интересовался «причинами и отправной точкой» студенческих волнений, хотел помешать их «распространению на западную часть страны» и ускорить реформу высшего образования. Еще на посту премьер-министра Баден-Вюртемберга он основал университеты нового типа в Констанце и Ульме.

На следующий день, 21 июня, правительство сформировало специальную межминистерскую комиссию, которая должна была изучить проблему «молодежных волнений». Возглавил ее Бруно Хек (министр по делам семьи, ХДС), а членами комиссии стали: Георг Лебер (министр транспорта, СДПГ), Герберт Венер (министр общегерманских дел, СДПГ), Карло Шмид (министр по делам бундесрата, СДПГ), Герхард Штольтенберг (министр научных исследований, ХДС) и Хорст Эмке (заместитель министра юстиции, СДПГ); в состав комиссии, однако, не вошел министр внутренних дел. Вопрос о начале ее работы оставался открытым. Трудно поверить, но первое заседание состоялось только спустя одиннадцать месяцев[72]. За это время прогремели (11 апреля 1968 года) выстрелы в Руди Дучке, а в ходе последовавших затем демонстраций в Мюнхене погибли два человека.

Кизингер по-прежнему проявлял заинтересованность, но мешкал[73]. Его поведение можно резюмировать тем словом, какое он сам всегда использовал во взаимодействии с буйными, заносчивыми, колючими студентами: рассудительность. Он просил Клауса Шютца, преемника Альберца, унять направленный на студентов «народный гнев», явно накипавший в Берлине. Он называл протестующих «моими непослушными сыновьями» и приписывал им «известную склонность к заблуждениям». Столь мягкие оценки объяснялись воспоминаниями канцлера о собственных студенческих годах. В ту пору «мы», «“молодежь 20-х годов”, не уставал твердить Кизингер, относились к политикам так же высокомерно, как сегодня наши студенты относятся к нам». Видимо, Кизингер вел себя столь осмотрительно по той причине, что когда-то сам, движимый юношеским радикализмом, «плохо отличал национальное от националистического» и вступил в ряды НСДАП[74].

Он раз за разом отвергал жесткие меры, предлагаемые некоторыми высокопоставленными чиновниками. Начальник отдела МВД Хагельберг мог сколько угодно настаивать, чтобы государство наконец «показало свою силу», – реальных политических последствий его жалобы не имели. В тех случаях, когда эту силу все же удавалось продемонстрировать, люди из МВД не скрывали своего удовлетворения. Большую радость доставил им кратковременный захват студентами «угловой комнаты на третьем этаже южного крыла» берлинского представительства бундестага[75]; вот как они рапортовали («вниманию г-на федерального канцлера!») об этом происшествии: почти сразу же «полицейские должным образом угостили дубинками и выдворили вон» нарушителей[76]. В ведомстве федерального канцлера сотрудники штаба планирования, пораженные этим описанием, оставили на полях отчета негодующие вопросительные знаки. Они предупреждали, что «МВД более других» способствует пагубному впечатлению, будто правительство не «намерено по-настоящему вникать в причины происходящего». Именно поэтому чиновники из ВФК прибегли к помощи внешних консультантов – Макса Хоркхаймера, политолога Гильберта Цибуры, историка Ханса Буххайма и католического философа Хельмута Куна, которые предлагали нечто более содержательное, чем привычные law and order[77]. Такие действия чиновников были возможны потому, что их поощрял Кизингер.

О неспособности протестующих видеть подлинное положение вещей свидетельствует лозунг ССНС, звучавший в январе 1969 года во Франкфурте: «Надавайте затрещин Кизингеру, терроризируйте террористов!» Среди пропагандистов подобных бредовых идей был Оскар Негт, желавший посредством марксистского анализа доказать, что федеральное правительство находится в плену «террористического мышления, делящего мир на друзей и врагов», – мышления, которое «обосновал […] Карл Шмитт, тайный советник Кизингера и идейный предтеча национал-социалистского переворота»[78].

5 февраля 1968 года канцлер провел совещание с однопартийцами из числа земельных премьер-министров и министров культуры, а также главами фракций ХДС/ХСС в ландтагах. Он хотел обсудить ситуацию в университетах. ХДС испытывал давление из-за успехов НДПГ, в Баден-Вюртемберге начиналась местная избирательная кампания. Кизингер призвал партийных грандов не ограничиваться негодованием и действовать твердо, не оставлять безнаказанными противоправные выходки радикалов, допускавших все более откровенные «проявления нигилизма и анархизма», и сделать «заметный шаг вперед» в реформировании высшей школы. В этом Кизингер усматривал главную задачу консерваторов. СДПГ, по его мнению, в новых условиях «испытывала трудности из-за своего левого крыла»; кроме того, ее «связь с государством в последнее время была нарушена».

Ничего интересного участники совещания не придумали. Премьер-министр Баден-Вюртемберга Фильбингер и баварский министр культуры Хубер дружно заявили, что нужно «поймать зачинщиков». Их коллега из Гамбурга поносил недостаточно мужественных профессоров. Хельмут Коль предложил неудачную зоологическую метафору: «Берлин – это паук, раскинувший паутину над Гамбургом и Майнцем», после чего констатировал «необходимость наверстывать упущенное, расширив присутствие» ХДС в университетах. Франц Амрен (председатель берлинского отделения ХДС) сожалел о том, что примиренческая политика сената, контролируемого СДПГ, превратила полицию в «неуверенный» и «бесхребетный» организм[79].

Карл Карстенс, глава ведомства федерального канцлера, подвел итоги этого совещания в довольно односторонней служебной записке, помеченной грифом «секретно». Он ухватился прежде всего за теорию заговора: «Рассадник находится в Берлине. Оттуда рассылают эмиссаров в другие университеты: в Гамбург, Франкфурт-на-Майне, Марбург, Гейдельберг». В отличие от Кизингера, Карстенс полагал, что положение дел «в корне изменится», как только государство продемонстрирует свою власть. Впрочем, он сделал и оговорку в духе своего начальника: «В целом причины волнений еще недостаточно проанализированы»[80].

В 1969 году, сразу после избрания премьер-министром земли Рейнланд-Пфальц, Коль выступил против того, чтобы стратегия ХДС/ХСС ориентировалась только на порядок, дисциплину и нравственность. Он предупредил Кизингера, что чисто репрессивный подход «без убедительного проекта реформ» породит «новые кризисы». Коль решительно отверг предложение министра внутренних дел Эрнста Бенды лишать стипендии участников протестов: такая мера «выглядела бы наказанием малоимущих студентов, зависящих от пособий»[81].

Протестные выступления застали государство врасплох. Его представители считали себя всего лишь управляющими некоего налаженного коммунального хозяйства. Когда 21 августа 1968 года после ввода советских войск в Чехословакию десятки демонстрантов осадили советское посольство, федеральное правительство направило туда ровным счетом семерых полицейских. Они прибыли с полицейского поста в Ремагене; посольство же располагалось в Роландзеке[82]. Поскольку Ремаген находится в земле Рейнланд-Пфальц, полиция Бонна (Северный Рейн-Вестфалия) не могла действовать там без особого распоряжения. Конституционные нормы не позволяли вмешаться и Федеральной пограничной службе; ближайшие казармы частей спецназа находились в восьмидесяти километрах, в Вуппертале; но командировать их из земли Северный Рейн-Вестфалия в землю Рейнланд-Пфальц можно было только в условиях общегосударственного чрезвычайного положения (Notstandsstaat), для которого мятежные студенты обычно использовали сокращенное именование «NS-Staat»: «национал-социалистическое государство». О таких мерах – и уж тем более о «фашистском аппарате насилия» – не могло быть речи.

Земельные министры предпочитали дистанцироваться от ректоров, вызывавших в университеты полицию. В образцовом Баден-Вюртемберге Фильбингера чиновники ради драгоценного мира закрывали глаза на демонстрации, запрещенные судом; то же самое, судя по сообщениям прессы, происходило в Баварии. Ситуация вылилась в классическое «ни тпру ни ну». Наконец вовсе не Кизингер и его товарищи по партии, а Хельмут Шмидт, председатель фракции СДПГ, потребовал обеспечить исполнительной власти надежное «тыловое прикрытие». Социал-демократ Карло Шмид лично обратился к федеральному канцлеру с призывом «предотвратить распад государства» и положить конец «трусости должностных лиц». Вилли Брандт тоже потребовал «решительно задушить в зародыше […] противоправные действия»[83]. Вот вам и нарушенная связь с государством! Социал-демократы очень быстро превратились из заклятых врагов старой КПГ в заклятых врагов новых левых радикалов. Тут же снова грянуло: «Кто у нас предатели – не социал-демократы ли?»[84]