Читать книгу Наша борьба. 1968 год: оглядываясь с недоумением - Гётц Али - Страница 6

В обособленном пространстве Западного Берлина 1970—80-х годов еще долго сохранялись остатки леворадикальной среды. Некоторые, особенно энергичные ее представители захватили целые дома; выдержав ради приличия несколько лет, многие устроили там собственные квартиры. Параллельно можно было использовать другие источники: основать левую ежедневную газету, существующую на деньги налогоплательщиков, или разжиться какой-нибудь государственной субсидией. Время от времени не грех было пожить на пособие по безработице, а потом – Западный Берлин был свободным городом (свободным от самых разных видов контроля), – закатиться куда-нибудь в Тоскану. Цены на недвижимость падали, субсидии из Западной Германии росли. Враг принял законы о чрезвычайном положении и «двойное решение НАТО»[28].

Сидел этот враг в Бонне, которому карикатурист Герхард Зайфрид дал название «город Бонз».

Сторонники мира автоматически зачислялись левыми радикалами в сторонники сохранения статус-кво. Хельмут Коль был для них чем-то вроде зомби; Че Гевара и Ульрика (читай: Майнхоф), напротив, не умерли: их изображения стали талисманами. В Кройцберге[29], нежно прильнув щекой к стволу воздетого автомата Калашникова, палестинская террористка Лейла Халед устремляла потупленный взор прекрасных черных глаз на двуспальную кровать, изготовленную в «альтернативной» мебельной фирмой «Holzwurm». На стенах домов красовались надписи: «Живи вольготно, живи свободно. Террор? охотно!» или «Ласково, но жестко». Возник своего рода сентиментальный сталинизм. В краткой автобиографии медленно стареющий «революццер»[30] писал: «живу и работаю в Берлине». Последний глагол можно было понимать как угодно.

Несмотря на спад производства, зарплаты и пособия в огороженном идиллическом оазисе по-прежнему соответствовали коллективным договорам о тарифных ставках, заключенным в результате переговоров в Штутгарте, – и к ним еще добавлялись выплаты, причитавшиеся жителям фронтового города. Штат государственных служащих был раздут. Тот, кому не перепало теплое местечко, мог пристроиться в Свободный университет или в Союз поддержки прогрессивного интеллектуального и культурного достояния, – иначе говоря, на презираемые «казенные хлеба». Заметим еще, что в этом западноберлинском балагане на каждого хулиганствующего шваба, уклонявшегося от военной службы, приходилось отряжать по меньшей мере одного полицейского.

Вплоть до конца 1980-х район между перекрестком Kranzler-Eck и станцией метро Schlesisches Tor оставался местом обитания самовлюбленных бездельников[31]. Их материальное положение обеспечивалось изоляцией города от европейского мира. Отсюда стойкая антипатия, которую после 1989 года многие бывшие участники «движения» питали к представителям своего поколения и более молодым людям, прибывающим из ГДР. Восточные немцы были полной противоположностью западных сверстников: получили хорошее образование, не растратили понапрасну многих лет жизни, разве что против воли. Конечно, те, кто летом 1989 года голосовал против ГДР «ногами», добивался в Праге или Будапеште права на свободу передвижения и в итоге сокрушил железный занавес, могли иметь в виду западное благосостояние. И что же? В результате грандиозного фортеля, который выкинула история, они подарили свободу прежде всего западноберлинским членам «альтернативного» движения. Причем освобожденные, как и в 1945 году, отнюдь не радовались освободителям, пришедшим с Востока.

Незваные восточные гости разрушили с трудом созданный «альтернативный» мирок. В 1980-е годы «движению» наконец удалось создать партию и сформировать в Западном Берлине красно-зеленый сенат – не в последнюю очередь для более интенсивной подпитки левых проектов из средств налогоплательщиков. В Бонне «зеленые» под предводительством Йошки Фишера и Антье Фольмер уже предвкушали свой скорый приход – совместно с Оскаром Лафонтеном, – на смену правительству Коля. И тут восточные немцы все испортили: в результате воссоединения Германии западные зеленые в 1990 году вылетели из бундестага.

Новая ситуация открывала новые возможности, и неисправимые леворадикальные умники поспешили, изменив плюс на минус, найти для себя наиболее удобное поле деятельности. Бывшим маоистам, самодеятельным уличным бойцам, а также дамам и господам, которые привыкли лентяйничать, предаваясь, в отличие от трудового народа, «политической “сиесте”», нужно было лишь вспомнить о критике, которой в свое время подвергали «советский ревизионизм» и московский «социал-империализм», – и вот они уже снова на правильной стороне. Можно начинать травлю сотрудников Штази. Поскольку сами «работники последнего часа» усвоили демократические процедуры лишь наполовину, они со всем пылом неофитов набросились на «структурных антидемократов» – «косных, изуродованных тоталитаризмом» обитателей «зоны». Вы попробуйте присмотреть себе домик в Бранденбурге – увидите, какие там дачные поселки! И при всем этом – какая неотесанность! Какая рабская манера речи!

Так, стоило одной женщине средних лет как-то представиться: «Меня зовут Лиза Шмиц, я патологоанатом из Йены», – как ее собеседницу, западную феминистку, передернуло: «Не анатом, а анатомка!». Подумать только: милая дама до сих пор не слыхала о женской эмансипации! Между прочим, Ангела Меркель тоже не в курсе. Недавно на вопрос, как долго она рассчитывает оставаться на своем посту, Меркель ответила: «Я мыслитель[32] краткосрочного плана». Тот факт, что в новых федеральных землях среди оканчивающих среднюю школу и сейчас сохраняется самая высокая, причем с заметным отрывом, доля девушек, в этой картине мира не учитывается. А ведь уже в 1960-е годы соответствующий показатель в ГДР сравнялся с долей юношей, тогда как в ФРГ примерный паритет был достигнут двадцатью годами позже.

В одном из своих интервью, которое включено в сборник, изданный в сентябре 2006 года, Антье Фольмер отвечает на вопрос, почему Ангела Меркель сумела сделать карьеру в ХДС: у нее, считает Фольмер, нет «гена», из-за которого западные женщины-политики раз за разом попадались в «женскую ловушку». «Это тот исключительный случай, когда социализация на восточногерманский манер оказалась полезной». Столь же самоуверенным тоном она распекает Меркель и дальше: «Идея гражданского общества ей в любом случае чужда. Она ведь не принимала участия в движении за гражданские права в ГДР». Такого Меркель никогда и не утверждала. В отличие от теолога Фольмер, она не выдает свой жизненный путь за стезю неколебимой добродетели. Когда интервьюер заметил, что федеральный канцлер все же пришла в ХДС из партии «Демократический прорыв», Фольмер нашлась: «В сущности, она вообще явилась невесть откуда; талантливый специалист в области естественных наук, она воспитывалась в образованной семье, далекой от общественных процессов, и не готовилась к тому, чтобы в них участвовать».

Антье Фольмер выучилась подобным приемам в 1970-е, вдыхая идеологический чад, производимый маоистской Коммунистической партией Германии. Вот что она пишет, например, в биографии Клары Цеткин, которую опубликовала в 1978 году и переиздала, несколько пригладив, в 1984-м. Речь идет о социал-демократическом правительстве 1918 года: «Широкие массы, с одной стороны, не распознали тогдашнего главного врага революции в социал-демократах; с другой – не были вооружены. Но прежде всего им недоставало сильного революционного центра, который мог бы направить, организовать и ускорить действия масс; им недоставало коммунистической партии»[33]. Фольмер опубликовала эту книгу под именем «Карин Бауэр» – германофильским и в то же время аграрно-революционным криптонимом. Как многие другие, она расставалась с коммунистическими догматами очень медленно.

В 1985 году журнал Spiegel организовал дискуссию между Фольмер и ее коллегой по фракции Отто Шили (тогда еще «зеленым»). На вопрос Шили, согласна ли Фольмер с его заявлением, согласно которому зеленые признают государственную монополию на насилие, она ответила: «Мне не нравятся ваши расспросы. Нет, я его не поддерживаю».

Газета Tageszeitung в лице Клауса Хартунга тогда поддержала Фольмер[34]. Ни словом не обмолвившись на почти трехстах страницах сборника интервью о своей многолетней деятельности в маоистско-сталинистской фасадной организации [35], Фольмер уверяет, будто наделена «природной невосприимчивостью к сектантству». Стремление задним числом облагородить свою биографию свойственно многим ее ровесникам и былым соратникам. Скоро внук Антье Фольмер запищит: «Бабушка вообще не участвовала в движении-68!»[36]