Читать книгу История Ханны, изменившей судьбу - Ханна Алатай - Страница 6

Иногда мне кажется, что я не просто вижу вещие сны. Я существую в двух мирах. Один из них реальный, где я живу сегодняшним днем, нахожусь в понятных мне отношениях с людьми. С родственниками я придерживаюсь правил поведения, традиций моего народа. Я послушна родителям, уважаю своих нелюбимых теток, признаю, что наши мужчины свободнее в своих поступках, чем женщины. Но я очень ценю те моменты, когда оказываюсь наедине с собой. Люблю ходить по модным магазинам, примерять то, что мне идет, в чем я чувствую себя красивой, любимой, желанной.

Второй мир – мои сны. Помимо того, что я вижу собственное, и не только, будущее, в сновидениях я нередко нахожу ответы на вопросы, на которые в реальности ответов нет. Мир снов разговаривает со мной языком аллегорий, символов, иносказаний. Каждая мелочь этом загадочном мире имеет значение, скрытый смысл: в какой цвет были покрашены стены дома прабабушки; во что был одет любимый человек; какое блюдо я готовила.

Подавляющее большинство людей не может запомнить, какое время суток они видели во сне, светило ли солнце, шел ли дождь. Их мир сновидений состоит из чувств, разговоров, давно минувших забот, огорчений и радостей. В него приходят умершие друзья и родственники и смерти вообще нет. В моих снах мне холодно, если я вижу снег, и тепло, если день солнечный. В моем втором мире каждое слово, сказанное человеком, – пророчество. И даже молчание можно истолковать как провидение.

Сны об Алане, которые мне показывали часто, сложились в призрачную нашу с ним личную жизнь, где допускалось общение на расстоянии, где мы касались друг друга будто через покрытое инеем стекло. Только не могли подышать на эту тонкую, но непреодолимую преграду, чтобы в оттаявшем отражении разглядеть друг друга.

Но зато Алан мне говорил, что я ему тоже снюсь. Рассказывать во сне о сновидениях другого человека – это уже что-то очень сложное. Как китайский шарик из слоновой кости с вырезанным изображением и орнаментом. Внутри шарика другой, такой же. А внутри – еще один… И так далее. Алан говорил, что ищет меня в дремучем лесу, но не может найти. Или подходит к моей двери, а она заперта. Он стучит, звонит в звонок, но никто не открывает.

За год до моей свадьбы я увидела Алана наяву в последний раз перед долгим перерывом. Мы с отцом и младшей сестрой были в Государственном Кремлёвском Дворце на концерте Энрике Иглесиаса. Почти все места уже были заняты. Мы сидели в шестом ряду партера. Я рассеянно разглядывала зрителей. Сейчас погаснет свет в огромном зале, музыканты в оркестровой яме закончат настройку и на сцену выйдет сладкоголосый красивый испанец, кумир миллионов.

И вдруг появляется он. Нет, не Энрике, а Алан – мой кумир. Красивый, желанный, но… недосягаемый. Я не сводила с него глаз. Мое сердце бешено колотилось, словно боялось, что сейчас наступит темнота, равносильная смерти, и поглотит Алана навсегда. Он нервно оборачивался на вход в зал, потом на два свободных места в четвертом ряду. Кто-то, с кем он пришел, опаздывает. Кто? Его девушка? Невеста? Я почувствовала укол ревности. На мое счастье, это была его мама. Ни в антракте, ни после концерта я так и не решилась подойти к Алану. Попросить отца представить меня? Нет, это стыдно! У меня не достанет сил нарушить наши суровые и бессмысленные табу.

Какая злая ирония, какая жестокая судьба! Мы жили в одном городе, знали друг друга, мечтали друг о друге, но не могли общаться. Не смели. Скажу одно: его тетушка и моя зловредная тетка Алиса были хорошо знакомы, иногда встречались. И в моем втором мире, пророческим сновидением мне было показано, кто стоит между мной и Аланом, кто нам мешает. Это Алиса. Она поломала крылья нашей любви.

Я больше не носила тот черный брючный костюм, в котором была в «Яре» и в котором впервые увидела Алана. Я загадала, что если вдруг когда-нибудь поближе познакомлюсь с Аланом, то надену этот костюм. В моих фантазиях эта одежда приобрела какой-то сакральный смысл, как наш полосатый талит для молитвы.

И вдруг Алиса попросила мой костюм для своей дочери. Догадалась каким-то своим колдовским чутьем, что наряд мне дорог. Я сперва отказывалась, но мама уговорила меня дать ей эту одежду. Сама просьба Алисы показалась мне осквернением. Что она задумывала сделать с костюмом? Почему именно его она хотела напялить на свою бесформенную дочку? Я вообще брезглива в этом отношении. И не понимаю женщин, предпочитающих носить чужие вещи.

Спустя время Алиса вернула мне мою одежду, чистую, поглаженную. Но с тех пор, наводя порядок в собственном гардеробе, я каждый раз задумывалась, когда мне попадался этот костюм. Надеть? Не надеть? Мой бедный оскверненный костюмчик. Черная тряпочка, память об Алане. Я так ни разу больше не надела эту вещь. И через два-три года просто выбросила.

А сваты продолжали тревожить меня и моих родителей чуть ли не ежемесячно. Я отказывала всем, кого-то отвергали родители. Но решимость моя с каждым днем таяла. Я ждала момента, когда что-то переменится в моих отношениях с Аланом. Как говорилось в одной песне, сочиненной задолго до моего рождения:

И однажды, когда ситуация накалилась настолько, что должен был вспыхнуть скандал (я отказала очередным сватам, хлопотавшим за очень выгодного жениха), я призналась папе и маме, что люблю Алана. Отец был немало удивлен. Я догадывалась – он знает что-то такое, о чем мне рассказать не может. Это, наверное, раздражало его, злило. Но внешне ни в чем не проявлялось. Все дело было в отце Алана Авруме. Наступил день, когда я все-таки спросила своего отца напрямую:

– Почему я не могу быть вместе с Аланом?

– Ты ничего не понимаешь, – буркнул папа в ответ.

– Ах, так! Тогда я выйду за первого посватавшегося!

И назвала фамилию той семьи, которая сваталась особенно настойчиво. Я еще не видела потенциального жениха. Знала только, что их семья доводится нашей очень дальними родственниками – их прадедушка и наш были двоюродными братьями. Жених был на той знаменательной для меня свадьбе в «Яре», но я его даже не заметила. Отец сказал, что и этот мезальянс не случится.

– Почему?

– Ты ничего не понимаешь, – опять ответил отец, но все-таки добавил: – Они не нашего круга. Ты в их семье не уживешься.

Да что же это такое? Назначение еврейской женщины рожать и ничего не понимать? Похоже, последней, наделенной даром понимать, была Ева. Уж она-то оказалась куда проницательнее Адама.

Все понимала и моя лучшая подруга Клавдия. Я дружила не только с Нарой. К тому же в то время мы с Нарой общались только по телефону. Клавдия была тоже родом из Красной Слободы. Ее семья переехала в Москву через два года после нас. Клавочка была тихой и милой, очень участливой. Я делилась с ней всеми своими горестями.