Читать книгу Найти самого себя. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой - Хедвиг Шоберт - Страница 8

Грегор стоял перед зеркалом и изучал отражение, которое смотрело на него оттуда. Он уже несколько раз сегодня повторял это, так же часто, как вспоминал Марту и Виктора. Он был уродлив, стар и непривлекателен, это то, что зеркало, его редкий, но честный друг, говорилo ему всегда, когда он его об этом спрашивал. Но со вчерашнего дня у него в голове появилась любопытная мысль, что он недостаточно часто смотрел на себя со стороны.

Он спрашивал себя: «Было ли это хорошо и абсолютно необходимо, чтобы все было так, как было раньше? Разве ты не должен был хоть раз в жизни попытаться достичь счастья для себя? – Почему ты не протянул руку, когда Марта стояла там беззащитной и беспомощной, но оставил ее юнцу, который на самом деле не мог обеспечить ее будущее? Может быть, Марта протянула бы свою маленькую руку тебе… может быть…» Он не решился продолжить дальше, отвернулся от зеркала, быстро прошелся по своей холодной, пустой комнате и рассмеялся, наконец, громко, презрительно, как только может сделать тот, кто смеeтся над самим собой.

Спустя несколько минут раздался стук, и в комнату вошел Виктор. Мертвенно бледный, со спутаннными волосами и глубокими, темными тенями вокруг глаз.

– Тебя мучают угрызения совести? – спросил Грегор вежливо, глядя в лицо своему юному другу в поисках ответа. – Ты выглядишь так, словно ты не в состоянии больше это выносить и хочешь, наконец, облегчить свою душу!

Альтен молча покачал головой, подошел к окну и устремил взгляд наружу.

Через некоторое время он сказал равнодушно:

– Ты говоришь о вчерашнем вечере. Да, увлечения приходят и уходят, для сердца не существует никаких предписаний. Верность – это закон, и тот, кто сделал это законом, не удивится, если его иногда нарушают. Но не это меня мучает!

У Грегора на языке уже был готов едкий ответ, но когда он увидел, что его друг стоит перед ним подавленный и бледный как полотно, старая привязанность восторжествовала, и он участливо положил руку на плечо Виктора.

– Мальчик мой, – сказал он своим обычным тоном, хотя это стоило ему немалых усилий, – у меня за плечами долгая жизнь, за это время я видел и слышал так много, что в конце концов я больше ничему не удивляюсь. Я также знаю, что не очень хорошо разбираюсь в распутывании узлов и способах выхода из сложных ситуаций, поэтому я не могу тебе помочь в таких делах. Но, может быть, тебе станет легче, если ты поведаешь мне то, что мучит тебя.

Виктор повернулся и посмотрел на Грегора; его лицо выражало невыносимую боль.

– Мой последний роман был отвергнут, – сказал он, наконец, с трудом контролируя себя.

– О, неужели? Это неожиданно! – сказал Грегор, задумчиво потирая свой небритый подбородок. – Но, черт возьми, почему?

Мгновенно он забыл все, что стояло между ними. Честно говоря, он незаметно грелся в лучах славы Виктора, тайно возлагал на него большие надежды и видел в нем воплощение того высокого идеала, к которому он сам стремился на протяжении всей своей долгой жизни.

– Продолжай! – порывисто вскрикнул он и потряс Виктора за плечо.

– Я подозревал это – я предвидел это – как неизбежный поворот судьбы, – начал Виктор и устало облокотился на шаткое старое кресло, стоявшее около окна. – Мои силы истощены, a с ними вместе моя уверенность в себе, мое мужество, моя способность творить, которую до этого я чувствовал внутри себя. То, что ты видишь сейчас, это только мертвая оболочка, которую стоит разорвать, потому что она больше не нужна.

– Хотел бы я это увидеть! – иронически усмехнулся Грегор. – Только посмотрите на этого слабака, чье тщеславие не терпит, чтобы его постоянно не возносили до небес! Крылья Икара так быстро расплавились, мой мальчик?

– Ты ошибаешься, Грегор, – спокойно ответил Альтен. – Не тщеславие заставляет меня так говорить, а сознание того, что я действительно больше не способен творить! Ты не знаешь этого, это агония творчества, когда мысль не может и не хочет вырваться наружу, когда ты бессилен и опустошен и болезненно осознаешь, что ты сам всего лишь несчастное существо, а не творец. Ты не знаешь, как я боролся со своим угасшим воображением, со своими обыденными чувствами. Моя забота о хлебе насущном постоянно давит на меня и съедает все мои душевные силы. – А потом вы – ты и Марта – жалуетесь, что я стал капризным и раздраженным и требуете моего внимания ко всем мелочам повседневной жизни! – Ты измеряешь меня теми мерками, которые для меня не подходят! И все же тебе это даже не приходит в голову. Как ты можешь тогда понять, что меня мучит?!

– Ты прав, – тихо сказал Грегор, – но разве ты сам не слишком нетерпелив? Такие настроения естественны, но они в конце концов проходят. Никто не может быть постоянно успешен.

Виктор резко повернулся к нему и положил обе руки ему на плечи, его темные глаза были влажными.

– Но разве ты не понимаешь, дорогой друг, что куда бы я ни кинул взгляд, передо мной зияет бездна, понимаешь – везде! Во мне самом остались только пустота и скука, моя душа мертва; передо мной стоят нужда, лишения, нищета и неизбежное разочарование. Если бы меня критиковали, а не хвалили раньше, это только подстегнуло бы меня в моем стремлении преуспеть, и мой ответ на это был бы: «Вы недооцениваете меня! – Я способен на большее, гораздо большее – и я достигну этого!» – Но теперь… Как мне смотреть в лицо тем, кто превозносил меня, критикам, которые писали хвалебные отзывы? Я чувствую себя нерадивым хозяином, который легкомысленно растратил свой капитал. – Помнишь, как неохотно я говорил с тобой об этом романе? Насколько мне самому было противно читать хотя бы одну строчку из него? – Теперь ты видишь, что мои чувства не обманули меня.

– Ты закончил? Ну а теперь послушай, что я тебе скажу, Виктор, – ответил Грегор, стараясь говорить как можно мягче. – Ты преувеличиваешь, преувеличиваешь, неимоверно преувеличиваешь! Отдохни сначала, тебе это необходимо, а потом спой мне ту же песню еще раз, если ты не забудешь ее к тому времени.

– Отдохнуть? – горько повторил Виктор. – И на что мы будем жить, есть и пить?

– У меня возникла прекрасная мысль, мой мальчик, – сказал Грегор, смеясь и потирая руки. – И если в моем предложении ты увидишь долю эгоизма, помни, что здоровый эгоизм – это основное условие нашего существования. Прими меня в свой дом, я буду третьим в компании! Ты даже не представляешь, насколько уродливой кажется для меня эта голая комната с тех пор, как я испытал всю прелесть домашнего уюта в твоем доме! Я думаю, Марта ничего не будет иметь против этого, и как награду за доброе дело, это даст тебе передышку, чтобы твой переутомленный мозг отдохнул какое-то время. Моя пенсия не велика, как ты знаешь, но пока этого будет достаточно.

Виктор стоял неподвижно, закусив нижнюю губу и опустив глаза в пол. Он чувствовал себя смертельно униженным. Слабак, который должен жить на милостыню других!

Подавленным голосом он сказал:

– Однажды ты упрекал меня за честолюбивые помыслы, а теперь – теперь ты видишь, до чего я дошел! Но я принимаю твою жертву, Грегор, принимаю ради Марты.

– Я вижу, как тебе тяжело, – прервал его Грегор. – Однако, помни, что в трудную минуту можно рассчитывать только на друзей! Но, – продолжал он, поспешно отвернувшись, так как встретил взгляд Виктора, – прежде всего, пощади себя немного, ты выглядишь несчастным, и я буду только рад если фрау Роуз Мари может протянуть тебе руку помощи, если это поможет. Так когда я могу переехать к тебе? Третья комната в вашем доме, насколько я знаю, совершенно не используется.

– Сегодня вечером я передам тебе ответ Марты.

– Прекрасно! A сейчас, если ты не против, пойдем завтракать. Мне кажется, что после твоей речи у меня разыгрался аппетит. Пойдем со мной!

От глаз Грегора не укрылось, что Марта отнеслась без восторга к его переезду, но старалась не показывать этого, поскольку она отлично понимала безвыходность их положения. У нее также не было никаких оснований быть недовольной своим постояльцем. Наверное, не было другого более нетребовательного человека. Он редко бывал дома, уходил и приходил почти неслышно, и старался стоять в стороне от всего, что происходило вокруг него. Последнее Марта ценила в нем больше всего. В это трудное время она как никогда ранее чувствовала необходимость уйти из дома и забыть о своих заботах в обществе семьи Даллманн. С Виктором и Грегором она не могла говорить о том, что было у нее на душе, особенно со своим мужем, который всегда говорил с нею с раздражением, словно считал ее веселое лицо государственным преступлением.

Ах! Как она завидовала Лене Даллманн!

Марта глубоко вздохнула.

В этой гнетущей атмосфере приглашение от коммерции советницы Мюрнер показалось Виктору лучом солнца, и на какое-то время вернуло ему надежду на лучшее.

Роуз Мари! В своем отчаянном настроении Альтен уже был уверен, что там о нем забыли, и теперь даже у Грегора, который беспокоится о душевном состоянии своего друга, не хватило смелости удержать его, тем более что он сам тоже был упомянут в приглашении.

Они отправились туда вдвоем. На Грегоре по-прежнему был его запятнанный, старый, потертый сюртук, он даже не попытался обратить больше внимания, чем обычно на свой внешний вид. Виктор, идя рядом с ним, словно впервые заметил гротескное уродство своего друга, его кривую, сутулую фигуру, чрезмерно длинные руки и заостренную лысую голову с увядшими чертами лица. Также он со стыдом увидел, что сюртук был помят и сейчас Грегор пытался разгладить его прямо здесь на улице.

– Не волнуйся, мой мальчик, – с усмешкой сказал Грегор, заметив неловкость на лице Альтена. – Тому кто не знает, как отделить зерна от плевела, я не могу понравиться, но кто умеет увидеть больше, чем внешняя оболочка, тот не будет смущен следами пыли на ней. Теперь дело за твоей коммерции советницей показать, чего она стоит.

Грегор непринужденно вошел в виллу, роскошь которой совсем не произвела на него впечатления, и, наконец, вежливо поклонился Роуз Мари, которая не могла полностью скрыть на своем холодном лице выражения того отвращения, которое она почувствовала при виде друга Альтена, которого тот так расхваливал до этого. Но Грегора это ничуть не беспокоило, наоборот, насмешливая улыбка еще больше исказила его лицо. Виктор чувствовал себя как на раскаленных углях. Ему было стыдно – ему было стыдно за своего лучшего друга впервые в жизни! – И почему? Потому что он не понравился салонной даме?

«Я мог предвидеть это раньше и спасти себя от этого позора, – подумал Альтен, рассерженный на себя. – Она, должно быть, думает, что мы бродяги».

И в то же время он был зол на Грегора. Ему казалось, что его друг сделал это сознательно, чтобы полностью испортить мнение элегантной дамы об их обоих.

«Я бы не удивился этому», – подумал Виктор, тайно наблюдая за Грегором. Внутри него все больше росли беспокойство и неуверенность. Нервничая, он раскрошил чайный пирог, и Роуз Мари, повернувшись в его сторону, заметила это.

– Что с Вами? Вы сегодня такой странный! – сказала она.

– Простите его, мадам, – ответил Виктор тихим голосом, глядя на Грегора, – мой друг просто привык к нашей компании и… – он смущенно замолчал.

Роуз Мари рассмеялась.

– Так вот что Вас мучило! Не волнуйтесь об этом. Здесь все свои.

– Будьте справедливы, мадам, – вступил в разговор Грегор, – защитите старика от его юного друга. Он этого не заслуживает… – Роуз Мари снова засмеялась.

– Нужно всем воздать должное, – ответила Роуз Мари, повернувшись к Грегору. Она выглядела очень молодой и необыкновенно красивой в розовом свете абажура. – Справедливость – моя сильнейшая черта, я всегда стараюсь быть справедливой, если, конечно, это не причиняет мне неудобств. – Затем она снова обратилась к Виктору. – Однако, мне кажется, что у Вас какие-то личные неприятности. Или я ошибаюсь?

– Вы правы, – сказал Альтен после короткого колебания и неуверенно посмотрел на нее. – И это тоже!

– Можете ли Вы поведать мне, что Вас так расстроило?

Ее бледное лицо с усталыми складками вокруг глаз и губ выражало доброжелательность и сочувствие, она словно ожидала услышать историю несчастной любви. Ее тонкие руки, покрытые сверкающими украшениями, покоились на коленях.

О, разумеется, эта женщина – эта женщина могла бы понять его! – И движимый импульсом, который был сильнее его, Альтен рассказал ей обо всем, что угнетало его, при этом ни словом не упомянув Марту и то, что он был женат.

Когда он кончил, Роуз Мари улыбнулась.

– Дорогой друг, я рада, что Вы так открыто доверились мне. Теперь я могу высказать и свое мнение. Цель, к которой Вы стремитесь, благородна и прекрасна, но она не подходит для меня и мне подобных. Нам нужна реальная жизнь, естественная природа – развлечения! – Прежде всего, развлечения! Но Ваши книги, увы, не очень развлекательны, дорогой Альтен. Попробуйте писать по-другому, и Вы увидите, что кроме эфемерной славы Вы получите еще и золотой урожай.

Виктор побледнел, его руки, вертевшие золотую чайную ложечку, слегка дрожали. Основание его идеализма пошатнулось под влиянием окружающих его здесь роскоши и комфорта, которые подчеркивал мягкий свет пьянящего красноватого оттенка. Тем не менее, он возразил очень энергично, хотя в его голосе улавливалaсь некоторая принужденность:

– Никогда, никогда я не смогу пойти против моего внутреннего убеждения!

Роуз Мари снова засмеялась.

– Это не заставит себя долго ждать, прежде чем Вы признаете мою правоту!

– Он никогда этого не сделает! – раздраженно воскликнул Грегор и недружелюбно посмотрел на прекрасную хозяйку. – Он должен служить своему идеалу. Деньги и внешнее благополучие – это то, без чего настоящий художник может обойтись.

– Но они доставляют удовольствие, – возразила Роуз Мари, повернувшись лицом к своему противнику. – Мы, обладающие ими, ведем себя так, как будто презираем их по привычке; а те, у кого их нет, стремятся, в конце концов, их получить. Деньги есть и останутся величайшим правителем на нашей земле.

– Разумеется, – сказал Грегор, – это язык Вашего мира, но мы с Альтеном принадлежим к тому миру, где говорят на другом языке.

– Придет время и Ваш юный друг поблагодарит меня за то, что я научу его мыслить так же, как и мы. Кстати, я никогда не обещаю больше, чем я могу сделать. В моем салоне господин Альтен встретится с самыми разными людьми, которые послужат ему моделью для его творческих изысканий. Ибо если хочешь описать жизнь, надо наблюдать эту жизнь, а не придумывать ее, – самоуверенно ответила Роуз Мари с некоторым раздражением в голосе и затем вновь повернулась к Виктору.

– Ах, как Вы добры! – язвительно отпарировал Грегор, который с удовольствием взял бы своего юного друга под руку и увел отсюда.

– Это случается так редко, что кто-то делает добро для ближнего, поэтому надо благодарить Бога, когда вдруг представится такая возможность, – улыбнулась Роуз Мари. Затем она поднялась и, подав знак Виктору, перешла с ним в эркер, где села со своим протеже на маленький диван.

Грегор посмотрел им вслед. Он настолько забыл о соблюдении простой вежливости, что ответил Грете почти грубым тоном, когда она предложила ему вторую чашку чая.

Вместо того, чтобы обидеться, девушка сказала:

– Я понимаю Вашу заботу о Вашем юном друге и… я разделяю это.

– Вы? – спросил он удивленно, и впервые взглянул на прекрасное, серьезное лицо девушки. – Что могло побудить Вас к этому?

– Как и Вы, я буду скорбеть о погасшей искре Божьей в человеческой душе.

Грегор взглянул на нее сбоку.

– Что Вы знаете об искре Божьей? – спросил он, помолчав немного.

Грета покраснела.

– Вы говорите так, потому что я живу в том же окружении, что и моя тетя? Я люблю Роуз Мари, но я не всегда разделяю ее взгляды.

– Кто Вы здесь? – все еще не очень дружелюбно спросил Грегор.

– Если назвать это коротко – компаньонка, а кроме того еще племянница!

– Бедная?

– Да, бедная!

Грегор покачал своей маленькой, заостренной головой.

– Она погубит его, уничтожит все доброе в его душе, – вздохнул он, наконец. – Я знаю, как опасны такие женщины для неопытного ума.

– Это будет очень жаль, – вздохнула Грета. – Вы не поверите, как дороги для меня книги господина Альтена.

Грегор изучающе посмотрел на нее, словно он хотел заглянуть к ней в душу. Он протянул ей руку. Грета молча вложила свою маленькую руку в его ладонь.

Роуз Мари вместе с Виктором вернулась в салон. В руке она держала белую гардению, которую она медленно поворачивал за стебель; она остановилась перед Грегором.

– Вы недооцениваете своего друга, – сказала она провокационно, – у него достаточно здравого смысла, чтобы быть практичным человеком.

– Я не сомневаюсь, мадам, что под Вашим руководством он получит достойное образование. – Грегор поднялся со стула и встал перед Роуз Мари; две пары враждебных глаз рассматривали друг друга. – Кстати, я снова убедился, что все женщины похожи друг на друга в своих желаниях, ибо никто не поблагодарит Вас больше, чем жена Виктора.

Напряженное молчание внезапно воцарилось в комнате. Глаза Виктора сверкали от злости, Грегор смотрел на всех с язвительной усмешкой на губах, лицo Роуз Мари выражало необыкновенное удивление, и только за чайным столом ложка выпала из рук Греты и со звоном ударилась о блюдце. Придя в себя, коммерции советница внезапно протянула обе руки своему молодому гостю.

– Бедный друг, теперь я полностью Вас понимаю, – сказала она сочувственно, – нет ничего более невыносимого для творческой души, чем отсутствие духовного понимания!

Она быстро заключила из его молчания, что у него не было причин гордиться своей женой. Брак по страсти в юном возрасте, при ограниченных средствах – это случалось не так уж редко! И вместо того, чтобы рассердиться, как надеялся Грегор, она нежно посмотрела на красивое лицо Альтена. Вместо ответа Виктор поднес ее руку к своим губам. Он не мог говорить.

– Нам пора идти, – сказал Грегор, слегка потерев свой подбородок. – Идем, Виктор, уже пробило девять!

– Вы, Альтен, останьтесь, – почти приказала Роуз Мари, властно протягивая руку в его направлении. – Я хочу еще поговорить с Вами! – Разумеется, он остался, и у Грегора, когда он ушел один, возникло ощущение, что он совершил какую-то глупость.

– Сядьте рядом со мной, – сказала Роуз Мари и притянула маленький табурет ближе к шезлонгу, на котором она расположилась сама. – Мне грустно за Вас, друг мой, за оковы, которые Вы надели на себя. Расскажите мне о своей жене.

Ее большие серые глаза выражали сочувствие.

– Она молода, как Вы, не так ли? – спросила Роуз Мари, чтобы прервать его затянувшееся молчание.

Альтен утвердительно кивнул и неожиданно для самого себя рассказал ей свою короткую историю любви.

– Я жил в своем мире и был доволен доволен своей жизнью, пока я не встретил ее. До этого ни один женский взгляд не потревожил мой сон, ни одна женщина не заставила мое сердце биться сильнее.

– Счастливчик! – сказала Роуз Мари с легким вздохом. – А что случилось потом?

– Потом пришло разочарование, – признался Альтен со вздохом. – Не внезапно, но очень постепенно сладкое опьянение исчезло, я увидел ее без розовых очков и испугался.

– Да, – спокойно сказала она, – это неизбежная потеря, которая так часто случается в человеческой жизни, потеря божественного очарования, которое влечет за собой и возбуждает наши чувства, но бесследно исчезает, как только оно становится частью нашей повседневности, становится похожим на воздушный шар, из которого выпустили воздух. Кто никогда не испытал этого на себе?

– И Вы тоже? – изумленно спросил Альтен и внимательно посмотрел на склонившееся к нему еще красивое, спокойное лицо. – Даже Вы?..

– Ничто человеческое мне не чуждо, – ответила Роуз Мари.

На миг Альтену показалось, что перед ним предстала египетская статуя правды Саис, скрытая под вуалью, и у него появилось страстное желание приподнять край этой вуали. Слова Роуз Мари вернули его в действительность.

– Давайте не будем говорить обо мне, – сказала она, откинувшись назад. – Лучше расскажите мне еще о себе.

И он стал рассказывать. Против его воли, образ Марты тускнел все больше и больше по мере того как он красочно описывал свои юношеские мечты, свои высокие помыслы, свое страстное желание творить и препятствия, которые стояли на его пути. Ему даже не пришла в голову мысль о том, насколько он был несправедлив к своей жене.

– Мой бедный юный друг, – наконец, сказала Роуз Мари, вздохнув, когда Альтен, наконец, закончил свой рассказ и сидел теперь перед ней с низко опущенной головой. – Теперь я в курсе всех Ваших проблем! Но почему вы, мужчины, всегда так торопитесь жениться? – добавила она с ноткой неодобрения в голосе.

– Теперь Вы знаете мою историю, – прошептал Альтен. – Моя душа в Ваших руках!

– Души нет, – пошутила она. – Это современный взгляд на вещи. Не очень приятно это осознавать, но в конце концов, такое мнение не хуже любого другого.

Альтен посмотрел на нее с нескрываемым ужасом. Ее алые губы улыбались, волнистые светлые волосы в красном свете покачивающейся над ее головой лампы тоже казались красными. Роуз Мари вдруг снова стала серьезной.

– Слушайте меня и запоминайте то, что я Вам скажу. Я желаю Вам добра, Поверьте, я не хочу навредить Вам, как, по-видимому, считает Ваш друг.

Альтен приник губами к ее руке. Это был долгий, страстный поцелуй. По тому, как пылко он схватил ее руку, и по дрожанию его губ Роуз Мари почувствовала, как сильно он был возбужден. Она с любопытством взглянула на него. Возможно ли было для человека испытывать такие сильные чувства? Чувствовала ли она сама когда-нибудь то же самое? Если да, то это было очень давно.

– Я верю Вам, – сказала она таким тоном, каким успокаивают маленьких детей; при этом едва заметным движением головы она указала в сторону эркера. Только теперь Альтен заметил, что там сидела Грета, что они были не одни, как он предполагал. Грета! Впервые за вечер он вспомнил о ее существовании. Он смущенно замолчал.

Грета сидела, окруженная цветами; ее тонкая фигура в темном, пуритански простом платье выделялась на их фоне. Голова слегка опущена; казалось, она не видела ничего, кроме работы, которую держала в руках.

Виктор выпрямился и встряхнул головой. Он глубоко вздохнул, но очарование, которое он чувствовал, не хотело оставлять его. Это очарование как будто исходило от близости Роуз Мари, в присутствии которой даже безжизненные предметы приобретали особую прелесть. Приглушенный насыщенный свет, прекрасные цветы, большие китайские веера, весь сверкающий хаос вокруг – от всего этого исходил тот же волнующий аромат, как от этой необыкновенной женщины, стоящей перед ним. С большим усилием Альтен заставил себя вернуться к реальности.

– Я не решаюсь спросить, что Вы думаете о моем друге, мадам, – выдавил из себя он, наконец.

– Что касается меня, то я оценила бы духовность, интеллект и ум гораздо больше, если бы они не были облачены в запятнанный сюртук и неряшливую внешность, – ответила Роуз Мари. – Мудрец из бочки сегодня не вписывается в наше окружение, Вы не находите? Возможно, Ваш Грегор обладает всеми наилучшими качествами этого мира, но что касается меня, то я не могу увидеть те достоинства, которые находятся у человека внутри, если мне неприятно то, что я вижу снаружи. Видите, Альтен, я очень откровенна!

– Боюсь, Вы устанавливаете очень высокий стандарт для людей, – вздохнул Альтен.

Никогда прежде Альтен не казался себе таким неуклюжим и неинтересным человеком, как сейчас, когда он был рядом с этой безупречной аристократичной женщиной. Он не осмеливался взглянуть в зеркало, чтобы еще больше не потерять уверенность в себе, и поэтому – возможно, именно по этой причине – он еще более упорно старался продлить короткое время, предоставленное ему, чтобы насладиться окружающей его роскошью.

– Возможно, Вы правы! – Роуз Мари посмотрела ему прямо в лицо. – Однако, мне кажется, что с течением времени человек становится очень нетребовательным по отношению к людям – ужасно нетребовательным! Кто может знать это лучше меня!

Она встала и протянула ему руку.

– Теперь, Альтен, идите; Ваша жена, наверное, уже заждалась Вас.

– Бедняжка, – с состраданием сказала Роуз Мари, когда Виктор ушел, – я могу себе представить, что такой брак должен быть необыкновенно тяжелым испытанием для творческой души. У его жены, вероятно, нос картошкой, красные руки и нерасчесанные волосы. Такое случается, когда женятся по любви! – Для него это было не более, чем минутный порыв стать защитником и покровителем слабого беззащитного существа, но когда он осознал, что этого недостаточно для счастья и что, делая это, он совершил глупость и взвалил на свои плечи непосильную ношу, то было уже слишком поздно. Потому что, в конце концов, именно мы женщины ведем за собой мужчин, а не наоборот.

– Ты его погубишь, Роуз, – сказала Грета, с горечью в голосе, стоя перед Роуз Мари и пристально глядя ей в лицо, – и потом…

Роуз Мари положила руки на плечи племянницы.

– Глупышка! Я пытаюсь спустить его с неба на землю и, поверь мне, однажды он поблагодарит меня за это. Мы должны быть практичны, Грета, если мы хотим достичь чего-нибудь в жизни.

Когда Виктор вернулся домой, он обнаружил, что в гостиной темно и пусто. Марты не было и в спальне, она, должно быть, еще не вернулась домой.

Он посмотрел на часы. Одиннадцать! Грегор все еще сидел в своем пабе, а Марта, вероятно, была у Даллманнов! Это случилось впервые, и ее отсутствие в такой поздний час раздражало его, хотя в то же время он почувствовал облегчение. Ему не хотелось, чтобы их повседневные разговоры разрушили то очарование, которое все еще не исчезло в его памяти после возвращения с виллы Мюрнер. Он словно еще ощущал аромат, окружающий эту удивительную женщину, и все еще видел в своем воображении роскошь и другую необыкновенную жизнь, которая ему самому была недоступна. С презрением смотрел он сейчас на простую мебель, которая до этого казалась ему очень красивой.

Как все было уродливо вокруг него, необыкновенно уродливо! И разве Роуз Мари не слушала его внимательно, не кивала одобрительно, когда он рассказывал ей, как чувствительна была его душа к внешним впечатлениям? Она одна его поняла!

Марта скептически кривила губы, а Грегор посмеивался над ним, когда oн хотел поделиться с ними своими чувствами. – В такой обстановке он не мог больше работать! – Он снова позволил себе погрузиться в чарующие воспоминания о сегодняшнем вечере.

Почему он не поднялся до тех высот, которые открывались ему, почему он должен медленно деградировать здесь, рядом с нелюбимой женщиной? … Роуз Мари… возможно…

Он услышал, как ключ повернулся в дверном замке, и Марта вошла в дом.

– Виктор – ах, Виктор, ты уже дома? – произнесла она со смехом и сняла с головы шляпу. – Сегодня был день рождения Лены – и мы были так счастливы – мы пили пунш – много пунша. О, Виктор!..

Виктор с раздражением отвернулся в сторону. Опять он должен выслушивать всю эту чушь о Даллманнах!

Марта начала снимать свой меховой жакет, руки застряли в рукавах, и она по-детски беззаботно рассмеялась.

– Виктор, ты ведешь себя как медведь, – сказала она и села рядом с ним. – Я хочу, чтобы ты время от времени тоже пил пунш – много пунша – и тогда ты, наверное, не был бы таким мрачным!

Виктор облокотился o стол и посмотрел на жену. Чувство горечи перехватило ему горло.

– Марта, что с тобой?

Он почти выкрикнул это. Контраст того, что происходило сейчас, с тем, что он испытал только несколько часов тому назад, поразил его.

Щеки Марты разрумянились, весело смеясь, она откинулась на спинку стула.

– Мы пили пунш – много пунша – пили за здоровье и успехи Лены, – радостно щебетала она. – Это было так прекрасно, Виктор!

Перед его глазами мгновенно предстала картина того, о чем рассказывала его жена. Душная, грязная комната с горячим пуншем на столе, перед столом фрау Даллманн в неопрятном платье с закатанными рукавами и Лена в кружевной накидке, которой так часто восхищалась Марта, и, наконец, – рядом с ними его жена! Он сжал руки в бессильной ярости. Его помыслы звали его вверх, а его жену – всегда только вниз – в болото, которое она называла жизнью! – Сейчас она вызывала у него отвращение!

Марта в своем веселом настроении не заметила реакцию мужа. Она была по-детски шаловлива и старалась развеселить его любым способом.

– Почему ты ничего не говоришь, мрачный человек? – спросила она, наконец-то, заметив его молчание. – Будь добр, Виктор, помоги мне расстегнуть браслет – у меня не получается.

Марта склонилась к нему, и в то же время Виктор почувствовал слабый запах пунша на ее полуоткрытых алых губах. Он с негодованием отпрянул и резко оттолкнул жену.

– Мне стыдно за тебя – да, мне стыдно за себя! – проговорил он сквозь зубы. – Как ты могла прийти домой и предстать перед моими глазами в таком виде!

– Но, Боже мой, что случилось?

– Ты пьяна, – сказал он тихо, как будто боялся, что его могут услышать. – Отойди от меня! Отойди, или я уйду из дома.

Она медленно поднялась с места и встала, оперевшись рукой на стол.

– Это что, такое большое преступление? Мы были совсем одни и очень счастливы.

– У тебя нет чувства самоуничижения, – пренебрежительно сказал Виктор.

Марта пожала плечами, на ее детском лице, которое все еще смеялось, появилось злое, дерзкое выражение.

– Очень даже возможно! Ведь я все-таки фон Нордхайм! – крикнула она надменно. Только сегодня у Лены она осознала все преимущества благородного имени. Глядя на Лену, она теперь поняла, что это может значить в этом мире.

С горящими глазами, вне себя от злости Виктор смотрел на жену.

– Ты права, дочь…

Дальше он не мог продолжить. Марта бросилась на него, как кошка, и закрыла ему рот обеими руками.

– Ни слова больше о моей матери! – закричала она. – Ни слова! Или я тотчас оставлю тебя!

Затем она отвернулась, и, поскольку он молчал, отбежала в самый дальний угол комнаты. Она выключила свет, и в темноте он услышал, как дверь в гостиную открылась и закрылась.

Виктор долго не мог уснуть, Марта не вернулась. Он не хотел сделать первым шаг к примирению, ибо был уверен в своей правоте. – Как была права Роуз Мари, когда пожалела его! Эта женщина, его жена, которая ни в мыслях, ни в чувствах, ни в своих действиях не желала отказаться от крови своей матери, – неужели она могла сравниться с ним, чьи помыслы стремились к возвышенному идеалу? Как она могла для него что-то значить в его жизни? Она тяжким грузом повисла на его ногах, это были кандалы, обрекающие его на это жалкое существование! В какой-то момент ему пришла в голову идея попросить Роуз Мари позаботиться о его жене. Теперь ему было стыдно за эту мысль!

Как бы выглядела Марта, с ее вульгарными, бесцеремонными манерами, рядом с этой благородной женщиной?

Виктор глубоко вздохнул.

Сожалеть о сделанной глупости – бесполезное, неблагодарное занятие!

Марта стояла у окна в темной гостиной и плакала. Чувство горькой обиды и унижения охватило ее. Возможно ли, что раздражительность и холодность мужа постепенно превратились в прямое отвращение к ней? Она достаточно ясно увидела в его глазах те чувства, которые переполняли его сегодня, в этом не было никакого сомнения. Он не поколебался посягнуть на самое дорогое в ее жизни – память ее матери. В ее душе, жаждавшей настоящей необыкновенной жизни, жил в безупречной чистоте образ ее матери; этот образ стал утешением в часы одиночества и лишений, кумиром ее снов и единственным объектом ее поклонения. Если бы только рядом с нею был хотя бы один человек, от которого она могла услышать слово одобрения, кто мог бы дать совет, понять ее и утешить! Но со стороны своего мужа она встречала лишь презрительную усмешку, Грегор уклонялся от разговоров, а Лена… ах, даже там она не чувствовала, что ее ждут. Но визиты к ним, по крайней мере, развлекали ее и давали возможность ненадолго забыть ужасное одиночество, которое окружало ее.

Марта прислонила голову к холодному оконному стеклу. Ее охватило чувство безысходности. Как бы мрачно ни было настоящее, будущее лежало перед ней еще более мрачное и непривлекательное, ибо ее сердце также отвернулось от мужа, хотя оно, вероятно, никогда и не принадлежало ему.

И снова перед ее глазами предстала чарующая мечта ее юности, мечта стать знаменитой, прославленной актрисой, как ее мать. Окруженная тысячами поклонников, в великолепных шелковых нарядах с множеством дорогих сверкающих украшений из драгоценных камней… Эта мечта на какое-то время помогала ей забыть ее одиночество. Но она чувствовала, что она была закована в кандалы, которые не давали ей пойти за своей мечтой и что у нее не было сил, чтобы освободиться от них.

Марта услышала, как домой вернулся Грегор. – Значит, уже было очень поздно. Она вытерла слезы с ресниц и мокрыми пальцами погладила увядшие листья лаврового венка – они тихо захрустели.