Читать книгу Токсичный роман - Хезер Димитриос - Страница 11

В детстве мама звала нас «тремя амигос»: себя и нас с сестрой. Каждый раз мы вставали субботним утром, чтобы сделать что-то неожиданное. Мы называли это днем приключений. Поездка на велосипеде вдоль пляжа. Путешествие через каньон Топанга, пластиковые бутылки наполнены газировкой. Прогулки по торговому центру. Даже если у нас не было денег купить хоть что-то, мы перекусывали и рассматривали витрины, и этого было достаточно.

Был такой уродливый дом, выкрашенный в фиолетовый, в нашем районе Лос-Анжелеса, что каждый раз, проезжая мимо него, мы все кричали: «Фу-у-у, фиолетовый дом!». Мне это очень нравилось. Мы всегда медленно говорили, с наслаждением. «Фу-у… Фиолетовый… Дом». Мы пропевали наше веселое отвращение все вместе. Не помню ничего об этом доме, кроме того, что он был фиолетовым – безвкусного оттенка, кричащего, словно хеллоуиновские украшения в марте. Это было нашим, частью того, что делало нас «тремя амигос». Когда в нашей жизни появился Великан, он убрал фиолетовый дом. И субботние приключения. И улыбки. Мы научились жить без этих вещей. Глаза опущены, губы поджаты, руки сцеплены на коленях. Мы стали дергаться, ожидая, когда руки нанесут удар по коже, а слова прорежут кость.

Бет и я спрашивали: «ПОЧЕМУ, ПОЧЕМУ, ПОЧЕМУ?» – но все, что отвечала мама, это «Я его люблю».

А я думала, а как же «Фу-у-у, фиолетовый дом»?

Великан заставил нас переехать сюда, заставил нас оставить нашу семью и Лос-Анджелес, где чудеса были за каждым углом. Он заставил нас приехать в калифорнийскую глушь, провинциальный Наш Город между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом. Мы с Бет привыкли прислуживать ему. Он сказал, что нам нужно отрабатывать свое проживание.

В ответ он заставил меня и мою сестру все выпрашивать. Деньги, свободное время, поездку на работу. Он говорил нам, что мы счастливчики, что нам легко все достается. «Легко» – это когда он подтолкнул Бет к пищевому расстройству после того, как она перестала играть в волейбол. Ее тело стало быстро изменяться от мальчишеского к женственным формам, и Великану это не нравилось. Она прекрасна, с длинными густыми волосами и большими карими глазами. И у нее самый красивый певучий голос. А когда она смеется, то смеется всем телом, наклоняясь вперед и держась за живот, пока качает головой. Но Великан видел только толстую девчонку.

Вот таким был типичный ужин.

Моя сестра тянется к маслу:

– Уверена, что тебе нужно еще? – говорит Великан насмешливым тоном. Он многозначительно смотрит на ее живот.

Лицо Бет краснеет. Моя мама неловко смеется и хлопает его по руке – это кажется игривым, но я вижу отчаянную грусть в ее глазах.

Но она ни слова не говорит.

Моя сестра убирает руку от масла и опускает взгляд на свою тарелку. Ее длинные темные волосы падают вперед, закрывая ее глаза.

Стыд. Это срабатывает каждый раз.

– Слушай, он придурок, – говорю я Бет после каждого такого ужина.

– В жопу его… – говорит она.

– Это по маминой части, – говорю я.

И мы смеемся злобным девчачьим смехом. Здесь «мы» против «них».

Но неважно, сколько раз я говорила Бет не обращать внимание на Великана, сколько раз я смешила ее; его слова все же засели глубоко в ее голове. Сначала она начала носить мешковатую одежду, чтобы спрятать фигуру, а потом ее конечности так похудели, что джинсы падали с бедер.

Дом стал небезопасным местом и с тех пор таким и является.

Поздно вечером в понедельник звонит домашний телефон. Великан кричит из гостиной, чтобы я подняла трубку, хотя я в своей спальне дальше по коридору, а он в каком-то метре от телефона. Я в гневе бросаю свою книгу «История. Учебник для вузов» и направляюсь к месту, где телефон крепится к стене столовой.

Великан поворачивается со своего места на диване, откуда он смотрит гольф. Он, наверное, самый непривлекательный мужчина во всем мире. Нет, это неправда. Думаю, он нормально выглядит, но для меня он уродлив. Тонкие светлые волосы, соответствующая козлиная бородка. Дайте ему рога и вилы, и он станет двойником дьявола.

Мы не говорим друг другу ни слова, просто обмениваемся подозрительными взглядами, прежде чем я прохожу гостиную.

Я хватаю телефон, и, как только говорю «алло», звучит хриплое: «Привет, милая».

– Папа… – Я слышу неуверенность в своем голосе, почти вопрос. Папа? Это правда ты? Сколько вранья ты расскажешь мне в этот раз?

Интересно, что я расскажу тебе о своем папе, если ты когда-либо спросишь. Сначала самые важные факты: он стал морским пехотинцем после трагедии 11 сентября, и его отправляли трижды в Ирак и один раз в Афганистан. К тому времени, когда он вернулся из второй командировки, он уже не был моим папой. Кто-то забрал его беспечную веселость и заменил его очень злым и очень грустным человеком. Они с мамой развелись вскоре после этого, когда мне было шесть.

Не знаю, что произошло во время войны, но что бы это ни было, оно превратило моего отца в наркомана и пьяницу. Виски. Кокаин. Героин. После того как папа записался в центр реабилитации в первый раз, я услышала термин «ПТСР» – посттравматическое стрессовое расстройство. «Эта война добила меня», – сказал он однажды, когда мне было восемь или девять.

Мы нечасто его видим.

– Как дела, милая?

– Нормально.

Мне практически нечего рассказать тому, кто больше похож на тень на периферии моей жизни. Тому, кто нарушает обещания так же часто, как дает их. Он живет в другом штате, просто голос в телефоне: достаточно неплохой парень в одну секунду и встревоженный, разгневанный мужчина-ребенок – в другую. Было бы куда легче, если бы я его не любила, но я люблю. Сложно отказаться от своей плоти и крови, даже если они бьют по твоему сердцу отбойным молотком.

– Ну хорошо, хорошо, – говорит он. – У меня новая работа. Строительство. Платят гроши, но по-черному, так что все круто.

– Здорово.

Но я падаю духом. Он произносит слова так быстро, словно нужно успеть их сказать, а то они разбегутся. Не могу понять, пьян он или под кайфом в этот раз. Кажется, я знаю, почему он звонит.

– Не уверен по поводу «здорово». У меня тут… некоторые проблемы, – говорит он, – но все будет хорошо. – Он делает паузу. – У меня нет денег прямо сейчас. На ту штуку. Про театр. Прости, милая.

Горячие слезы сразу наполняют глаза, но я сдерживаю их. Я знала, что мой летний драматический лагерь в Интерлокене был настоящей голубой мечтой, но папа, когда услышал о нем, настаивал, что сможет помочь ей сбыться. Я должна была понимать, что не стоит верить ему. Верить, что он сможет устоять на ногах дольше, чем две недели за раз, достаточно долго, чтобы отправить меня в лагерь.

– Какие проблемы? – говорю я, уже чувствуя усталость. «Ну, поехали», – думаю я.

– Знаешь, мой врач в администрации ветеранов дал мне это чертово лекарство. Чертов врач не знает, какого черта он делает.

Это нормально. Он быстро начинает злиться. Срабатывает переключатель, и ты получаешь «разъяренного морского пехотинца». Все, что я могу сделать, – это слушать, пока не передам телефон маме, чтобы они могли поспорить об алиментах, а потом он начнет наезжать на нее, пока она не станет кричать в ответ, и один из них не бросит трубку.

Через двадцать минут ругани отца по поводу администрации ветеранов я начинаю грезить. Я в Нью-Йорке, иду по Вашингтон-сквер-парк. Я студентка Университета Нью-Йорка и направляюсь на занятие по актерскому мастерству… Ты со мной, держишь меня за руку. Ты наклоняешься и целуешь меня так нежно, словно…

– Заставляет меня хотеть спать, – говорит папа.

Ты действительно имел это в виду, когда сказал, что больше не любишь Саммер, что ты даже не уверен, были ли эти чувства настоящими, истинной любовью? Потому что…

– Эй! – кричит папа.

– Прости, – говорю я, – что?

– Я сказал, что из-за чертовых лекарств мне хочется спать на чертовой работе, и я…

– Папа, – говорю я серьезно, – тебе нужно прекратить принимать эти лекарства. Или по крайней мере принимай их на ночь, чтобы ты мог поспать.

– Ну да, ну да. Возможно. Эй, твоя мама продолжает доставать меня по поводу алиментов. – Папа вот так делает – говорит обо всем подряд, когда мы общаемся. – Думаешь, ты сможешь спасти меня от нее?