Читать книгу Токсичный роман - Хезер Димитриос - Страница 7

Я вижу тебя каждый день после школы в течение четырех часов. Большую часть этого времени я сижу, склонившись над своим экземпляром сценария, записывая расстановку актеров или что еще мисс Би хочет, чтобы труппа и команда запомнили, когда мы попадем на сцену. Быть помощником режиссера – серьезная работа. Я могу провалить целую постановку, так что, в отличие от тебя и остальной труппы, у меня нет времени на общение.

Ты, конечно же, Билли Флинн. Ничего удивительного. Когда я впервые увидела твое выступление, ты играл Дона Локвуда из «Поющих под дождем». Я была ничтожной девятиклассницей, сидящей на кресле в зале, полностью потрясенной. Когда ты на сцене, никто не может отвести глаз. У тебя просто это есть. Ну знаешь, ЭТО. Звездность, это загадочное je ne sais quoi[7].

Что-то теперь происходит между мной и тобой, но я не уверена, что именно. Я замечаю, что ты смотришь на меня, взгляды украдкой, достаточно долгие, чтобы я увидела. Ты хочешь, чтобы я увидела, что ты смотришь. Твои нежные улыбки заставляют меня краснеть. И внезапно – объятия. Когда ты видишь меня, когда мы прощаемся. Объятия, которые длятся дольше, чем должны, я впитываю твое тепло. Все чаще и чаще ты приходишь и сидишь рядом, делаешь домашнюю работу, если не участвуешь в сцене, которую сейчас репетируют.

Или ты притворяешься, что делаешь домашнюю работу: в основном пишешь смешные записочки мне.

Когда я захожу в комнату, из-за магнитов внутри нас практически невозможно оставаться на большем расстоянии, чем полметра друг от друга. Но мы не говорим об этом. Ни о чем из этого. Нет ни звонков, ни свиданий, ничего. Только эти магниты.

Я переживаю, что все это только в моей голове. Что я принимаю желаемое за действительное. То есть, ну подумать только. Мы же говорим о Гэвине Дэвисе. Я не из тех девушек, которые получают таких парней, как ты. Но все же.

Нат идет прямо ко мне, отводит в пустой угол.

– Я кое-что слышала, – говорит она.

Я поднимаю брови:

– Только не говори, что бог снова разговаривал с тобой.

Время от времени Нат заявляет, что бог вложил что-то в ее сердце, что на языке христиан означает, что он напрямую говорил с ней. Обычно о том, что ей нужно сделать или исправить. Лис думает, что это жутковато, но мне так не кажется. На мой взгляд, это даже мило.

– Нет, – говорит она. Потом в ее глазах появляется хитрый блеск. – Может, мне не стоит тебе говорить.

– Я отдам тебе своего первенца, если ты поведаешь мне свой секрет, – говорю я, раскаиваясь.

Она смеется.

– Хорошо. Гэвин сказал Питеру и Кайлу, что ты сексуальная.

Я притворяюсь, что оскорблена, но внутри? УМИРАЮ.

– В это так сложно поверить?

– Ой, прекрати. Конечно же, не сложно поверить. – В ее больших карих глазах пляшут искорки. – Мне кажется, он влюбился в тебя.

– Не питай мои надежды, – говорю я. Но они уже взлетели. Они упадут и обожгут очень сильно.

– Великолепные артисты! – зовет мисс Би. По какой-то причине сегодня она решила говорить с английским акцентом. – Соберитесь вокруг меня, я расскажу вам расписание. – Она произносит слово «расписание» с британским акцентом. Мне нравится мисс Би. Из нее прямо хлещет театральность. Весь мир – ее сцена. У нее улыбка на тысячу ватт, элегантная короткая стрижка, и когда она разговаривает, то жестикулирует так же много, как и я. Ее волосы черные, с одной белой прядью спереди. Вкратце: она суперофигенная.

Ты ловишь мой взгляд, и я не могу отвернуться, и мы обмениваемся глуповатыми улыбками.

Нат берет меня за руку и шепчет на ухо:

– Мне кажется, что он представляет, как занимается с тобой сексом прямо сейчас.

Мое лицо становится ярко-красным, и я бью ее по руке, пока она ведет нас в противоположную часть комнаты от той, где вы с Кайлом и Питером лежите на спине, бок о бок, приподнявшись на локтях, – короли драмы Рузвельт Хай. Ты поворачиваешь голову, совсем чуть-чуть, следя за мной. Намек на нежную улыбку. И я снова краснею.

– Ох-ох, как я и подозревала, – шепчет Нат.

– Ничего не происходит, – говорю я твердо. Так почему все взрывается внутри меня, звезды рождаются там, где раньше была только тьма?

Мисс Би проходится по расписанию: еще пять недель репетиций после школы, а потом мы переместимся в большой красивый театр в центре города, который нам разрешили использовать. Я так взволнована, что боюсь описаться. Как только мы начнем вечерние репетиции и выступления, мне не придется возвращаться домой до десяти каждый вечер. Это единственная свобода, которая у меня будет до следующий пьесы, которая состоится аж в следующем октябре (лучше не думать об этом). Потом подходит миссис Менендес, учитель физкультуры, которая ставит хореографию во всех постановках.

Когда она перечисляет, что нужно будет купить танцорам, я благодарю свою счастливую звезду, что я не в труппе. Надоело быть на мели. Самые большие траты моей семьи – покупки чизбургеров «два по цене одного» в «Макдоналдсе» по воскресеньям. На последний день рождения мне пришлось использовать деньги, которые прислали дедушка и бабушка, чтобы отвести семью в кино, иначе мы бы остались дома и ничего не делали. Я знаю, что люди в Африке голодают и мне не стоит жаловаться, но трудно видеть, что большинство твоих друзей не понимают этого. Я привыкла к «Деньги не растут на деревьях, Грейс». Честно говоря, даже не помню, что последнее мама или Великан покупали мне. Ой, стойте, Великан одолжил мне деньги на газировку в «Костко» на прошлой неделе. Да, он именно одолжил мне девяносто девять центов, я не шучу.

После репетиции я направляюсь домой и иду так медленно, как только могу. Медленным шагом дорога занимает от восьми до десяти минут, в отличие от нормального, которым идти всего пять. Я каждый раз страшусь того мгновения, когда вхожу в дверь. Никогда не знаешь, что тебя там ждет. Возможно, у меня уже проблемы, а я этого еще даже не знаю. Я засовываю в уши наушники и включаю «Аренду». Я в Нью-Йорке, обедаю с моими богемными друзьями в Life Cafe…

Раздается гудок, и я оборачиваюсь. Подъезжает твой «Мустанг», сияющая темная-синяя классика, мотор урчит.

– Эй, девчонка, – говоришь ты, спуская солнечные очки вниз по переносице, а твой голос звучит намеренно жутковато. – Хочешь прокатиться со мной?

Я наклоняюсь к окну и ухмыляюсь:

– Мамочка говорит мне не разговаривать с незнакомцами. – Я поднимаю руку, когда ты открываешь рот. – Только посмей сказать шутку о моей маме, Гэвин Дэвис.

Ты смеешься.

– Хорошо. Я удержусь от соблазна – только в этот раз. – Ты выключаешь радио, какой-то инди-рок, мягкий и глубокий.

– Ну… – говоришь ты.

– Ну… – говорю я.

Улыбка. Румянец. Повторить.

– Хочешь, подвезу домой? – спрашиваешь ты.

Мой желудок сводит.

– О, я буквально живу через улицу, – я указываю на авеню Лай. – В том тупике.

«Да!» – хочу сказать я. – Позволь мне забраться в твой экипаж с бахромой на крыше, твою лодку в глубинах парижской оперы». (Псс: десять очков в твою пользу, Гэв, если ты догадаешься, о каких спектаклях я говорю.) Но я не могу забраться в машину. И мне не хочется объяснять, почему. «Видишь ли, у мамы есть такое правило…» Я так устала пересказывать это безумие, которым является моя жизнь дома.

Ты вскидываешь одну бровь. Я не знала, что настоящие люди умеют так делать.

– Приятно узнать, – говоришь ты. – Где ты живешь, я имею в виду.

Бабочки! В моем животе!

– Не используй это знание в коварных целях, – говорю я.

– Не могу ничего обещать, – ухмыляешься ты. – Знаешь, я бы не прочь выпить «Пепси Фриз» прямо сейчас. – Ты показываешь на меня, а потом на пассажирское сидение.

Я. Черт возьми. Тоже. Ты приглашаешь меня на свидание? Что вообще происходит?

Я делаю вдох и кратко излагаю все как есть:

– В общем, я не знаю, сказали ли тебе Кайл или Нат о моей странной семейке. Одно из миллиона правил моей мамы – мне нельзя ездить в машине с людьми, которых она не знает.

– Даже до заправки чуть выше по улице? – спрашиваешь ты.

– Даже туда.

– Отстой. А у тебя нет прав? – спрашиваешь ты.

– Нет, – говорю я. – Родители не хотят платить за страховку, бла-бла-бла.

– Фигово.

– Еще как, да. Но… Знаешь, ничего, все нормально.

– Никуда не уходи, – говоришь ты. – Обещаешь?

– Эм. Хорошо.

Ты возвращаешься на школьную парковку, паркуешься, а потом подходишь ко мне. Мне нравится наблюдать за тобой, как футболка немного поднимается, и я вижу кожу на твоей талии. И крутость, которую ты излучаешь в своих очках Ray-Ban Wayfarer и облегающих джинсах.

– Гэвин, тебе действительно необязательно провожать меня домой, – говорю я, когда ты подходишь.

– А я и не провожаю. – Ты выхватываешь книгу по тригонометрии из моей руки. Ну здравствуй, Гилберт Блайт[8]. – Как думаешь, сколько идти за «Пепси Фриз»?

– Гэвин, – я качаю головой, – серьезно…

– Полчаса туда, полчаса назад?

Двадцать шесть минут, не то чтобы я знала. Я киваю.

– Но я просто не могу… Мне нужно разрешение. И моя мама, она… Может, мне не стоит.

– Я отлично лажу с родителями. – Ты хватаешь меня за руку и тянешь к моему дому. Так. Чертовски. Просто.

Ты держишь меня за руку, ты ДЕРЖИШЬ МЕНЯ ЗА РУКУ.

Времени поговорить по дороге особо нет, но ты не отпускаешь мою руку, и я переживаю, что она потная, но стараюсь не думать об этом, потому что так она вспотеет еще больше, и тогда ты поймешь, что она потная, вот черт. Я в аду. Но типа с видом на рай.

Я не религиозная, но я буквально молюсь чему бы там ни было, чтобы мама не кричала на Сэма или не ругалась с Великаном, когда мы подойдем к дому – как бы ужасно это выглядело?

Когда мы подходим к переднему крыльцу, стоит неожиданная тишина. В нашем доме никогда не бывает тишины. Я открываю дверь, и ты заходишь в коридор, так близко, что чувствую твое тепло. Я не могу насладиться этой близостью, сейчас покроюсь сыпью от страха: ведь если я приведу друга, особенно друга мужского пола, в дом, когда никого другого там нет, мне конец. На самом деле. Мама не переносит людей в доме, разве что сразу после генеральной уборки.

– Есть какие-то позорные детские фотографии, на которые мне можно посмотреть? – спрашиваешь ты. Вау, как же мне нравится твой хрипловатый голос.

– Прости, – говорю я и выхватываю учебник по тригонометрии из твоих рук. – У нас здесь политика «никаких детских фотографий».

– Почему-то мне кажется, что ты врешь.

Я закатываю глаза, открываю дверь своей спальни и закидываю рюкзак и учебник внутрь.

– Твой дом пахнет лимонами.

– Освежитель «Сосна и лимон», если точнее, – говорю я. Дома других людей пахнут жизнью: едой, свечами там или собаками.

– Никаких питомцев? – спрашиваешь ты.

Я смеюсь.

– У мамы случилась бы аневризма, если бы дома было животное. – Я серьезно не могу представить, что бы она сделала, будь в доме собака. – Думаю, можно идти.

Это приключение, за которое позже, возможно, мне придется поплатиться, но оно того стоит. По пути на улицу я вижу записку на обеденном столе для меня, написанную петлеобразным почерком мамы.

Поехали в «Костко». Нужно сложить белье и подмести заднее и переднее крыльцо. Также ты забыла помыть плинтус в столовой в прошлую пятницу, так что это нужно сделать до того, как мы вернемся. Положи жаркое в духовку и сделай салат.

Долбаный плинтус. Невидимая грязь и мамины глаза-микроскопы. С ней бесполезно спорить. Ты просто трешь, пока она наконец ничего не видит.

– Она что, серьезно? – спрашиваешь ты, читая через мое плечо. Ты так близко, что я чувствую твой одеколон, его древесный пряный запах.

– Да. – Ненавижу, когда люди узнают мою семью впервые.

Я мысленно подсчитываю время. Поездка в «Костко» не может быть короче часа, и длинный список заданий предполагает, что мама собирается некоторые время отсутствовать и, возможно, поделать еще какие-то дела. Это должно выиграть мне еще минимум двадцать минут. Я всегда могу сказать, что репетиция затянулась, если они с Великаном вернутся домой до меня. А это технически не ложь, потому что репетиция длилась на пять минут дольше обычного.

Сойдет.

Я выталкиваю тебя за дверь.

– Нам нужно будет идти очень быстро.

– Я попал в «Книгу рекордов Гиннесса» за быструю ходьбу, – говоришь ты.

За пятьдесят семь минут с тобой в тот вечер я узнала три вещи:

1. Ты единственный знакомый мне человек, помимо меня, который смотрит на небо и представляет, что он в другом месте.

2. Мы оба плакали в конце «Гамильтона».

3. Ты всегда хотел со мной познакомиться, но боялся.

– Боялся? – говорю я. – Но чего… Моих потрясающих умений помощника режиссера?

Ты пожимаешь плечами.

– Просто ты такая… – Ты начинаешь со строчек Билли Джоэла She’s got a way about her, I don’t know what it is, but I know that I can’t live without her…[9]

Мне нравится находиться рядом с парнем, который все время поет. И при этом поет старые песни, которые знают только наши мамы.

Это идеальное первое свидание, хотя я и знаю, что по сути это не свидание. Я хожу по дому как в тумане, и когда беру яблоко, чтобы перекусить, замечаю, что закручиваю его хвостик, играя в игру из детства. Нужно скручивать хвостик, и каждый круг – это буква алфавита. Буква обозначает мальчика. «А» – Андрей, «Б» – Брайан и т. д.

Хвостик ломается на «Г».