Читать книгу Токсичный роман - Хезер Димитриос - Страница 4

Ты не появляешься в школе в течение недели, и твое отсутствие кажется ненормальным. Я к такому не привыкла. Словно кто-то внезапно убрал все цвета. Но все же мы, все остальные, продолжаем жить своей жизнью, а это означает, что после школы у меня смена в «Медовом горшочке».

Торговый центр полон людей, так что у нас очередь. Так как мы работаем только вдвоем в этой смене, а Мэтт, мой коллега/экс-парень, в служебной комнате месит песочное тесто, я стою у прилавка и бегаю от печи к подносам с печеньем, выставленным за стеклом. Я пользуюсь длинной лопаточкой, чтобы переложить печенье в пакетики покупателей, стараясь быть терпеливой, пока они выбирают, что именно хотят. Дюжина за двадцать баксов или один семьдесят пять за каждое. Дорого, но оно стоит каждой монетки. Мое любимое печенье – сахарное, с посыпкой или без. Ты не знаешь, что такое сахарное печенье, пока не попробуешь масляное, сладкое, мягкое удовольствие, которое называется «Сахарный папочка» в «Медовом горшочке». Иногда, когда я чувствую прилив храбрости, я еще поливаю его сверху глазурью.

Я ем печенье весь день и пью неограниченное количество газировки. Сгребаю тесто и запихиваю себе в рот, пока никто не смотрит. Я скидываю партии печенек на листы восковой бумаги, используя крошечную ложку для мороженого, от которой у меня мозоли. Перед печью стеклянная витрина, и не секрет, что мальчики наблюдают исподтишка, как мы, девочки, наклоняемся, чтобы поставить подносы в печь, а потом их вытащить. Все еще не могу решить, нравится мне это или нет.

Когда очередь становится слишком длинной, я бегу в заднюю комнату.

– Санчес! Помоги, я там утопаю, – говорю я.

Мэтт отрывает взгляд от муки, и мне приходится сдерживаться, чтобы не стереть белое пятно с его носа. Мы уже больше совсем не вместе, и это хорошо, но иногда мне хочется поцеловаться с ним. Нат говорит, что это совершенно нормально.

Он салютует мне:

– Да, капитан.

Мы с Мэттом встречались ровно два месяца в девятом классе. Ходили вместе на занятие по английскому, и то, что началось как ежедневный флирт, стало бурными восемью неделями торжественных заявлений, ругани и неловкости. Ему нравятся виртуальный футбол и фильмы о смешных тупицах. Я ненавижу спорт и люблю Шекспира. Этому просто не суждено было быть. Но мы все равно остались друзьями, и это я помогла ему получить работу в «Горшочке». С ним было весело – не эпичная любовь или полнейший крах сердца. Но я готова к настоящим отношениям. Серьезным Отношениям. Любви.

К ужину очередь рассасывается, и мы можем передохнуть.

– Детка, это было безумие, – говорит Мэтт.

– Вообще.

Звучит гудок, и он идет к печи, чтобы достать новую партию печенек. Воздух наполняется их теплым, сладким ароматом: орехов макадамия и белого шоколада. Я собираюсь стащить одно, когда вдруг замечаю тебя краем глаза. Ты меня не видишь. Ты идешь следом за своими родителями с опущенной головой в «Эпплби». На тебе длинный тонкий кардиган, расстегнутый поверх концертной футболки Muse. Ты, скорее всего, единственный парень, кроме Курта Кобейна, который круто выглядит в кардигане. Мой взгляд следует за тобой. Твой отец похлопывает тебя по спине, мама тянется и берет тебя за руку. В горле образуется ком.

– Грейс? Чика, эй…

Я поворачиваюсь и вижу, что Мэтт держит желтую картонную коробку.

– Тот спецзаказ – сколько печенек с макадамией они хотели?

– Полдюжины, – говорю я.

Мой взгляд возвращается к ресторану, но тебя уже нет. Я пишу Нат и Лис, что видела тебя. Обе отвечают смайликами. Я не могу понять, что означают смущенное лицо, праздничный колпак и пальма.

Я продолжаю бросать взгляды на вход в «Эпплби» на протяжении своей смены, но ты не появляешься. Я нервничаю. А вдруг ты подумал, я ненормальная, что передала тебе то письмо? Что если ты его так и не прочитал?

Я краснею, вспоминая, что сказала, что ты самый талантливый человек, которого я когда-либо знала. Что может сделать мою влюбленность в тебя еще более очевидной?

– Простите, – резко говорит кто-то перед прилавком.

Я поворачиваюсь, готовая притворяться милой, но это просто Нат и Лис.

– Вы стервы! Я думала, вернулась та ужасная женщина с прошлой недели!

Длинная история вкратце: покупательница назвала меня нахалкой. Вот и все.

Лис скрещивает руки и кладет подбородок на стеклянный прилавок, а в ее глазах с блестящими голубыми и розовыми тенями – сочувствие.

– Отвратительно быть рабом зарплаты.

Хотя по ней и не скажешь, Лис из очень богатой семьи. Возможно, ей не придется работать ни дня в этой жизни, только если она сама не захочет.

– Мне нравится говорить себе, что это укрепляет характер, – говорю я. И показываю на печеньки лопаткой.

– Какие вам, дамы?

– Шоколадные. У меня сейчас цикл, – говорит Нат.

Лис рассматривает подносы:

– А мне как обычно.

Я кладу шоколадное печенье брауни в один пакет и сникердудл в другой.

– Если бы я работала здесь, я бы так растолстела, – говорит Нат. Она худая как спичка, и у нее идеальная осанка после детства, проведенного в балетной школе.

– Да, мама мне недавно сказала, что у меня на ногах целлюлит, – говорю я. – Так что я делаю перерыв в поедании сладкого.

Лис уставилась на меня:

– Твоя мама действительно это сказала?

Нат закатывает глаза.

– Ты удивлена? Это же типичная Джин.

Мэтт выходит через вращающуюся дверь в баскетбольных шортах и футболке. Он кратко машет нам.

– Адьос, чикас, – говорит он. – Я все.

– Тебе не странно с ним работать? – спрашивает Лис после того, как Мэтт направляется на парковку.

Я качаю головой.

– Между нами все круто.

Нат бросает взгляд через плечо в сторону «Эпплби».

– Так вот, я просто скажу. Если отмести в сторону попытку самоубийства, Гэвин Дэвис снова на рынке.

Лис улыбается мне.

– Ну так как, когда ты этим воспользуешься?

Нат ахает, а я смеюсь.

– Мило, Лис. Держишь марку.

– Подруга. Ты влюблена в него уже года три, – говорит она. – Вот твой шанс.

Нат поднимает руку.

– Можно я скажу? – Мы киваем. – Как самая ответственная из нас троих, я бы сказала: попробуй, но будь осторожна.

– Почему это ты самая ответственная? – спрашивает Лис.

Нат осматривает ее с ног до головы, включая радужные колготки, кеды на платформе и розовый бант в волосах.

– Хорошо, можешь быть самой ответственной, – говорит Лис.

Я отламываю кусочек свежеиспеченного печенья с арахисовой пастой.

– Что ты имеешь в виду под «будь осторожна»?

– Он будет подавлен, – говорит Нат. – И может быть немного… – Она изображает знак сумасшествия, крутя указательным пальцем у виска.

Лис кивает.

– Правда. Парень же пытался покончить с собой.

– Ребята, я оценила вашу веру в меня, но Гэвин никогда даже на меня не посмотрит как на девушку, так что мне не очень нужен этот совет.

Глаза Нат вспыхивают.

– Ты так думаешь только из-за той чепухи, которую говорит тебе мама.

Я скрещиваю руки на груди.

– Например?

Она отсчитывает на пальцах одной руки:

– Согласно ей, у тебя целлюлит, ты не фотогенична, не умеешь петь…

– Ладно, ладно. Поняла. – Мой взгляд возвращается к «Эпплби». Может, ты с родителями вышел через другую дверь.

– Но мы же о Гэвине Дэвисе говорим. Он получит «Грэмми» до того, как мы закончим колледж. И более того, если сравнить Саммер и меня…

Лис поднимает руку.

– Пожалуйста, позволь мне показать тебе это с точки зрения лесбиянки. Саммер милая, крутая и все такое, но вообще она не такая сексуальная, как ты думаешь. Я, например, никогда не фантазировала о ней во время мастурбации.

– О БОЖЕ МОЙ, – говорит Нат, ее глаза широко распахнуты от шока. Два розовых пятна темнеют на ее щеках.

Лис вскидывает брови.

– А разве вам можно упоминать имя Господа всуе?

Нат изящно бьет Лис по руке, та принимает позу каратиста и начинает цитировать «Принцессу-невесту»:

– Здравствуй. Меня зовут Иниго Монтойя. Вы убили моего отца. Приготовьтесь умереть.

Именно в тот момент подходит покупательница, и я пытаюсь не рассмеяться, пока укладываю дюжину печенек для нее, но продолжаю фыркать от смеха. Она хмурится на нас троих, словно мы какие-то хулиганки, и ее брови ползут на лоб, когда она видит наряд Лис. Это безумие, когда социалистка-лесбиянка и евангелистка-христианка – твои лучшие друзья, но именно так у нас и получилось. Мы подружились в девятом классе, когда нас всех вместе отправили выполнять задание по музыкальному театру в драматическом кружке. Мы решили спеть прекрасную шаловливую песенку «Две леди» из «Кабаре» (Лис играла конферансье), и мы подружились из-за любви к Алану Каммингу. Мне кажется, что наша дружба словно одежда, которую можно увидеть в Vogue, когда ничего не сочетается, но выглядит абсолютно потрясающе. Мы – клеточка, горошек и полоски.

Как только моя клиентка уходит, я смотрю на Нат и Лис.

– Я написала ему письмо, – говорю я, начиная укладывать печеньки, чтобы продать завтра как вчерашние. Торговый центр закрывается через пятнадцать минут.

– Гэвину? – спрашивает Нат.

Я киваю.

– И я… Я думаю, что он, наверное, его не прочитал. Или если читал, то думает, что я самый жалкий человек в мире. – Становится трудно дышать при одной только мысли об этом. – Я вообще сгораю от стыда. Не знаю, что на меня нашло.

Звенит телефон Нат, и она бросает на меня взгляд.

– Ну, завтра ты узнаешь. Кайл говорит, что Гэв возвращается.

– Завтра? – говорю я.

– Ага.

– О боже, – стону я. – Зачем я написала это глупое письмо?

– Потому что ты чертовски крутая и чертовски сексуальная, и он, скорее всего, знает это, черт побери, и ему просто нужна чертова причина начать встречаться с тобой, – говорит Лис.

Нат кивает.

– Согласна со всем, что она говорит, за исключением ругани.

Лис накрывает мою руку своей.

– Ты сходила с ума по нему вечность. Теперь позволь вселенной решать.

– Или богу, – говорит Нат.

– Или Будде, или Мухаммеду, или, там, Далай-ламе, все равно, – говорит Лис. – Десять баксов ставлю на то, что Гэвин влюбится в тебя до своего выпуска.

– Десять баксов на то, что этого не случится, – говорю я, протягивая руку.

Нат скатывает в шарик пакет и выбрасывает в мусорку.

– И пусть победит лучшая.

Сегодня ты вернулся в школу.

Я вижу тебя в коридорах, ты шутишь с другими парнями из театрального кружка, со своей группой. Вы словно свора хулиганистых щенков; никто из вас не может усидеть на месте. Каким-то образом у тебя получается жить в обоих мирах: музыкальной группе крутых парней и с ребятами-ботаниками из театрального кружка.

Прошло девять дней с того самого дня, и мне кажется, Гэв, что ты снова стал самим собой. Ты в футболке Nirvana, и твоя шляпа заломлена особенно лихо. Она сбивает меня с толку. Я ожидала… чего? Черную водолазку и берет вместо твоего обычного наряда? Греческий хор, следующий за тобой в класс? На тебе снова свитер-кардиган, и я думаю, не для того ли ты его надел, чтобы спрятать запястья. Знаю, не одна я гадаю, есть ли там бинты и шрамы.

Мое сердце ускоряется, и внезапно я чувствую себя глупо. Какая муха меня укусила, что я написала то письмо? Что если ты думаешь, что я перешла границы, что я ненормальная? Что если…

Ты разворачиваешься.

Между нами десятки учеников. Все бегут, потому что звонок скоро прозвенит. Ты держишь обе лямки рюкзака в руке и останавливаешься, как только замечаешь меня. Замираешь. Твои глаза становятся шире (голубые, голубые, словно тропическое море), а потом уголки твоего рта поднимаются, совсем немного.

Как мальчики это делают? Как получается, что все мое тело воспламеняется просто от того, что ты на меня посмотрел?

Я прижимаю книги к груди, как Сэнди в «Бриолине», спрашивающая Дэнни Зуко глазами: «Что теперь?»

Я этого еще не знаю, но эти мгновение между нами – постановка фильма твоей жизни. То, что ты делаешь – твой внешний вид, эта остановка, восторженный взгляд, – ты украл это все прямо из экранизации «Гордости и предубеждения» ВВС. Ты спокойно крадешь приемы Колина Ферта, а я этого даже не замечаю. Ты в двух шагах от того, чтобы выйти из озера в мокрой белой рубашке. Только позже я замечу, как ты скармливаешь мне отрепетированные фразы и идеально рассчитанные по времени улыбки, вздохи и слезы, наполняющие глаза четко в нужный момент. Через год я буду кричать «Пошел к черту, ПОШЕЛ К ЧЕРТУ» в подушку, потому что мне не будет хватать храбрости сказать это тебе в лицо.

Но прямо сейчас парень смотрит на меня с другого конца коридора, и, не проронив ни слова, он присвоил меня.

Я новая территория, и ты поставил свой флаг.