Читать книгу От дам-патронесс до женотделовок. История женского движения России - И. В. Юкина - Страница 18

Тема «русской женщины в российском обществе» впервые была поднята в 1830–1840‐е годы в среде «мыслящих людей», стремившихся к умственному и нравственному развитию186, то есть российской интеллигенции в самом широком смысле слова. Позднее, в 1860‐е годы, она стала предметом национальной дискуссии.

В целом 1830–1840‐е годы отмечены подъемом интеллектуальной и духовной жизни русского общества. Деятельность студенческих кружков с начала 1830‐х годов, в том числе кружков Н. В. Станкевича и А. И. Герцена, развивалась в обсуждении разного рода этических, философских, социальных и политических проблем. Например, проблемы «нравственного государства» – не подавляющего, а охраняющего личную свободу, что общеизвестно. Или «проблему женщины» – ее роли, предназначения, моделей женственности, что не очень известно. П. Н. Милюков писал:

Женщина играла в этих спорах очень важную роль; теоретически ей предоставлялась роль высшего существа, предназначением которой было пересоздать мужчину. Среди табачного дыма и за стаканами вина решались вопросы, как женщина должна любить: то от нее ждали любви по Шиллеру, то она должна была чувствовать по Гегелю, то ей рекомендовалось проникнуться настроениями Жорж Занд. И все это предъявлялось одному и тому же женскому поколению на очень коротком промежутке времени в одинаково безусловной догматической форме187.

Женщины 1840‐х годов не могли участвовать в этих спорах. Правила приличия не допускали их в круг молодых людей. Кроме того, они не имели достаточной интеллектуальной подготовки для подобного рода дискуссий. А между тем перед ними встала проблема соответствия предписываемым моделям чувствования, поведения, женственности. И с той же неизбежностью встала проблема собственного осознания, обнаружения собственной идентичности, поиска ответа на вопросы: «Кто я?» и «Как мне остаться самой собой?»

Активизировавшаяся в эти годы издательская деятельность, появившиеся новые печатные издания – «Московский телеграф» (основан Н. А. Полевым в 1825 году), «Московский вестник» (основан М. П. Погодиным и С. П. Шевыревым в 1826 году), «Телескоп» (основан Н. И. Надеждиным в 1831 году) – доводили до читателей новые идеи.

Дискурс основных печатных изданий – газет, толстых журналов и беллетристики – составил культурный ресурс, который во многом определил дискурс женского движения и его мобилизационный потенциал.

Представляется, что художественная литература занимает в этом ряду законное место, так как была «единственной трибуной подцензурного печатного слова» (А. Герцен) и имела широкое распространение в различных слоях общества. Эта функциональная особенность русской литературы осмыслялась русской интеллигенцией. В числе многих об этом писал П. А. Кропоткин:

Ни в какой иной стране литература не занимает такого влиятельного положения, как в России. <…> Причина такого влияния литературы в России вполне понятна. За исключением немногих лет перед и вслед за освобождением крестьян, у нас не было политической <курсив мой. – И. Ю.> жизни и русский народ был лишен возможности принимать какое-либо активное участие в деле создания институций родной страны188.

Таким образом, художественная литература в России вошла в сферу политики и выполняла несвойственные ей мобилизационные функции. Читатель той эпохи искал в художественных произведениях ответы на актуальные вопросы жизни; ценил нравственный, воспитательный, обучающий аспект художественного произведения; относился к писателю как к учителю жизни. Писатели, в свою очередь, оперативно реагировали на новшества, на инновации российской жизни, отражая и осмысляя идеи эпохи в своих произведениях. Писатель эпохи русского реализма осознавал гражданскую ответственность за отображение действительности. Он находился в состоянии непрерывного диалога с читателем, в значительной степени определял смыслы, установки, интерпретативные схемы (фреймы), в рамках которых шло формирование общественного мнения.

Критика того времени также оценивала художественные произведения, оперируя категорией «пользы», прежде всего с позиции «общественных интересов». В. Г. Белинский приветствовал и поддерживал «общественное направление» в литературе.

Писатели – духовные отцы нации 1830–1840‐х годов – никак не могли пройти мимо женской темы. Причин тому было несколько.

Первая из них – осознание российской реальности: позора рабовладения и патриархатной зависимости всех классов и слоев общества от абсолютной власти одного человека, переосмысление идей Просвещения о ценности и суверенности личности, о правах человека и гражданина, об инициативе личности, о принципиальном равенстве людей – все это входило в «умственные интересы» русского образованного общества. Идеи европейских революций о суверенитете каждого гражданина были восприняты в этой среде и имели своим результатом вывод о необходимости эмансипации русского общества. Эмансипация рассматривалась как освобождение от феодально-абсолютистского уложения жизни и становление общественного равноправия и свободы, как процесс становления личности и возможностей ее реализации, а также появление новой личности. В России шел процесс индивидуализации сознания, в котором мужская личность уже воспринимала себя субъектом и ценностью общества. Права человека осмыслялись как высшее достижение гуманизма. Практика ограничения женщин исключительно делами семейными рассматривалась, соответственно, как нарушение ее человеческих прав. Декларации об уважении к естественным правам человека вплотную подвели русскую интеллектуальную элиту к проблеме женской личности и прав женщины. Эти идеи поставили женщину в центр интеллектуальных дискуссий.

Одновременно с этим «женская тема» нашла отражение в общих тенденциях русской культуры. Это было время, когда в русле романтической традиции шло конструирование мужской идентичности, а выстраивание романтических образов «героев» и «избранников» требовало, соответственно, конструирования и женской романтической идентичности. Об этом писала Л. Я. Гинзбург:

Романтическая культура непременно предполагала и требовала присутствия женщины в качестве прекрасной дамы, носительницы вечно-женственного начала и проч. Это побуждало женщин романтического круга189 играть определенную роль, независимо от своих личных данных и дарований190.

Другими словами, романтическая культура определяла роли, манеру поведения женщин, а вторичное положение женщин в патриархатной культуре общества принуждало их «встраиваться», соответствовать предписываемым и навязываемым моделям женственности и образцам поведения. Однако не ставился вопрос о том, насколько соответствовал образ «шиллеровской девы» внутренним устремлениям, самовосприятию и самоосознанию реальных женщин, насколько удовлетворяли их предлагаемые модели женственности – «ребенка», «святой чистой девы» при муже «отце и учителе». Но в любом случае переосмысление концепции женщины и выработки новых моделей женственности шло не только в среде мужской интеллектуальной элиты, но и в среде реальных женщин.

Исследования И. Л. Савкиной показали, что идеализация мужской интеллектуальной элитой «женского элемента» – женщин, женского, женственного – по сути была одним из способов умаления женщины, всего женского и отражала фактическое положение женщины в патриархатной культуре191:

агрессивно-идеологическая, патриархатная позиция «подлинных идеологов», которые третировали все неидеологическое, а точнее и все другое (и женское как самое привычное другое, другое, которое всегда под рукой), как несущественное и незначимое, разрешала им <мужчинам. – И. Ю.> поглощать и использовать в своих целях реальных женщин192.

С позиции изучения движения важно, что это отношение вызывало определенную реакцию женщин – самоопределение себя, поиски собственной идентичности и понимание того факта, что общий строй патриархатной культуры не позволит им реализовывать себя.

С другой стороны, на актуальность женской темы в кругах русских интеллектуалов повлияло обращение к этой теме западной социальной мысли. Женская тема стала предметом интереса и рассмотрения во французской интеллектуальной мысли, в диалоге с которой в значительной степени развивалась русская интеллектуальная мысль.

Идеи Жорж Санд обозначили «общественный», «политический», «идеологический» поворот в теме женщин.

Имя Жорж Санд (1802–1876) стало популярным в России в контексте идей новых моделей женственности. Тем самым она заняла особое место в подготовке общественного мнения России к восприятию проблем женской личности. Проникновение в Россию в начале 1830‐х годов ее романов, представлявших «живой протест против рутинных, вековых предрассудков, порабощавших женщину»193, усилило в России интерес к «женской» теме. Встречены они были недружественно.

Жорж Санд разрабатывала темы, составляющие женский мир XIX века, – мир любви, брака, семьи, детей. Правда, в иной постановке. Она рассматривала проблемы властных отношений, зависимости и угнетения женщины в браке, в семье; писала о безнравственности брака без любви, о влиянии сословных предрассудков и социального неравенства на отношения мужчины и женщины; требовала равенства чувств и фактического равенства в семье. Она «прописала» путь женщины к своей независимости, хотя и не декларировала его: это была деятельность женщины вне семейной сферы, право женщины на самостоятельное решение собственной судьбы.

Идеал женщины по Жорж Санд вобрал в себя опыт общественной деятельности женщин-республиканок, участниц французских революций 1830 и 1848 годов, свидетельницей которых она была. И этот идеал сильно отличался от романтического женского идеала «чистой девы» при муже-учителе.

Феномен самой Жорж Санд, своим интеллектуальным трудом, практикой своей жизни отрицавшей традиционные нормы поведения для женщины и взявшей на себя новую для женщины роль писательницы, общественной деятельницы, идеолога, – свидетельство кризиса традиционной женской идентичности в Европе – воспринимался россиянами как образец «новой женщины», способной обновить мир.

По свидетельствам современников, влияние Жорж Санд на русское общество 1830–1840‐х годов было огромным. Франция с 1789 по 1848 год пережила три революции, и из крепостной России на нее глядели как на школу гражданской зрелости, а на романы Жорж Санд – как на популярное изложение новых идей и интеллектуальных течений.

Трудно сказать, сколько романов Ж. Санд было переведено и опубликовано в 1830–1850‐е годы. Они переводились и печатались многими толстыми журналами, но несомненно одно: и в оригинале, и в переводах романы были очень популярны. Период между 1830‐ми и 1850‐ми годами называли 20-летием «жоржзандизма».

Для официальной идеологии взгляды Жорж Санд были абсолютно неприемлемы. Консервативная критика увидела в ее романах, в которых протест против семейной тирании сочетался с идеями утопического социализма, угрозу женской нравственности, идущую из революционной Европы. Такие издания, как «Сын Отечества» Греча, «Северная пчела» Булгарина и «Библиотека для чтения» Сенковского194, характеризовали ее романы в терминах «неженской смелости», «бесстыдства», «цинизма» и «безнравственности» и «относились с глумлением к только что тогда провозглашенной во Франции сен-симонистами идее женской эмансипации»195. Ф. В. Булгарин «с яростью нападал на Жорж-Занд, обзывая ее „чудовищем“ и „нравственным уродом“»196.

В полемике с ней определились взгляды многих представителей российского духовного олимпа.

Социолог, критик, философ и лидер славянофилов А. С. Хомяков был принципиальным противником Жорж Санд. Он находил ее идеи «одинаково безрассудными и одинаково отвратительными»197. Разделенность и неравность полов он рассматривал как Божий промысел, а женская эмансипация была для него не чем иным, как правом женщины на разврат наравне с мужчиной, дорогой к «войне полов», к полной женской зависимости и к деградации общества. Место женщины, по его мнению, было только в семье, которая являлась единственной оградой женщины от «буйной энергии мужского превосходства», и с исчезновением этой ограды эмансипированная женщина должна была превратиться в рабу мужчины198. При этом «старый бретер диалектики» не сомневался, что «протест целой школы, проповедующей эмансипацию, не пройдет без следа и что обществу предстоит впереди неизбежный выбор: или расширение пределов дозволенного разврата на женщину, или подчинение мужчины строгости нравственного закона»199.

Его высокая оценка «сердца женщины», облагораживающей «ум мужчины» (образец все того же умаления женского), вполне соответствовала концепции женщины и идеальным образцам женственности, которые подтачивала Жорж Санд и которые хорошо отражены в известных строчках М. А. Дмитриева-Мамонова:

Н. В. Гоголь оценил Жорж Санд как писательницу, которая «в немного лет произвела сильное изменение в нравах, чем все писатели, заботящиеся о развращении людей»201.

Демократическая критика поначалу приняла Жорж Санд очень сдержанно, но быстро продвинулась в сторону поддержки ее идей, а затем и восторженной оценки ее творчества, видя в ней выдающуюся писательницу, сумевшую раскрыть миру истинное, зависимое и трагическое положение женщины. Тот факт, что Жорж Санд совместно с П. Леру издавала журнал Revue indépendante, серьезно поднимал ее авторитет и придавал «идеологичность» и значимость ее идеям о женщинах в среде русской интеллигенции. Журнал рассматривал и развивал идеи равенства, общинного самоуправления, коллективной собственности, обязательности труда и был источником сведений для русских интеллектуалов о западной социальной мысли.

Д. И. Писарев назвал Жорж Санд «полезным работником нашего века»202. К. Д. Кавелин называл ее книги «нашим Евангелием»203.

Изменил свое первоначально отрицательное отношение к Жорж Санд «гладиатор русской критики» Белинский. Как сложившийся к тому времени «европеец», он ратовал за европейский путь развития страны, и идеи Ж. Санд были полностью восприняты им. Она предстала ему «гениальной женщиной», «первой поэтической славой мира», «Иоанной Д’Арк» и «энергическим адвокатом прав женщин», взгляды которой он называл «откровением», а ее творчество осмыслялось им как призыв к освобождению человека, как отказ от лжи в человеческих отношениях204.

П. Н. Ткачев и Л. Н. Толстой отзывались о ней дурно205.

Герцен услышал в романах Жорж Санд «голос женщины». «Разве голос G. Sand не заявил мнение женщины?» – вопрошал он206.

Хотя, по мнению исследователей, русских интеллектуалов в романах Ж. Санд куда больше привлекали социальные идеи, нежели проблемы женщин207.

Отношение к Ж. Санд было мерилом прогрессивности. По свидетельству современников, в 1830–1850‐е годы не только литераторы, но и рядовые читатели должны были определить свое отношение к ней. «Пора нам бросить эту Жорж Санд, которая всем надоела со своей бабьей эмансипацией», – писал переводчик И. И. Введенский А. П. Милюкову в 1843 году208. Но и в 1847 году «Санкт-Петербургские ведомости» еще писали: «Если вы не стоите на коленях перед Жорж Занд, то вы несовременный человек»209.

Другим основанием обращения к теме «положения женщин в российском обществе» было то, что проблема эта становилась частью освободительной доктрины и рассматривалась как составляющая задача освободительного движения. Деятели демократического направления – А. И. Герцен, Н. П. Огарев, В. Г. Белинский, М. В. Буташевич-Петрашевский, Ф. М. Достоевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, В. П. Боткин, М. А. Бакунин, Т. Н. Грановский – в той или иной степени признавали, что частью общей эмансипации российского общества должна стать эмансипация женщины. Другой вопрос, оказавшийся позднее очень значимым, – что понимать под эмансипацией женщины?

Помимо этих внешних факторов, повлиявших на легитимацию проблем женщин в русской интеллектуальной среде и общественной мысли в 1830–1840‐е годы, существовали еще и внутренние причины, способствовавшие этому процессу. А именно – личный опыт «духовных отцов нации».

Исследование И. Л. Савкиной210 демонстрирует нам на примере А. И. Герцена, жизнь которого подробно описана в дневниках и мемуарах, как драматично проходило переживание кризисов идентичности, переосмысление концепций и моделей женственности четой Герценов.

Драматизм судьбы Н. А. Герцен – супруги А. И. Герцена – оставлял, по мнению исследовательницы, ощущение «избыточности задатков ее женской натуры» и невозможности их реализации. С высокой степенью достоверности можно предположить, что в эти годы не одна только г-жа Герцен переживала подобное состояние, что оно было знакомо многим женщинам ее круга. Об этом пишет другая исследовательница – И. М. Рудая:

Именно в 1830–1840‐е годы в русском обществе все глубже и трагичнее осознавалась невозможность проявить то душевное богатство, которым была наделена женщина и которое силой социальных обстоятельств было замкнуто для нее узким кругом домашних забот и обязанностей. Неудовлетворенность жизнью, проникавшая все глубже в сознание женщины, составляла своего рода знамение времени и вскоре нашла яркое воплощение в литературе211.

Таким образом, 1830–1840‐е годы можно определить как начало формирования новой идентичности женщин образованных групп, канун кануна формирования коллективной идентичности, самосознания женщин привилегированных сословий.

Г. Зиммель писал, что изменение исторической жизни происходит тогда, когда средний класс осваивает ту или иную идею и интенсифицирует процесс: «Социальное и культурное движение стало идти в совсем ином темпе с той поры, как его возглавило tiers état (третье сословие)»212. Но постановка самой проблемы часто в истории была приоритетом высших классов.

Рассмотрение проблем женщин в общественных дискуссиях шло в двух направлениях: проблемы женщин в приватном пространстве и в публичном. В первом развивались сюжеты роли и бесправия женщины в семье, неравенства в браке. Во втором – роль и назначение женщины в обществе, рассматривалась принципиальная возможность деятельности женщины вне семьи, формы этой деятельности, а также ложность и односторонность женского воспитания как причины, формирующей ситуацию. Отдельно ставился вопрос о праве женщин быть писательницами, то есть о праве женщин влиять на духовную жизнь общества, об отношении к романам Жорж Санд и идеям Сен-Симона.

Между тем широкая российская читающая публика восторженно приняла произведения писательницы, увидев в них освещение давно назревших проблем. Отрицательное отношение официальной прессы, попытки дискредитировать личность писательницы, ирония над читателем, зачитывающимся ее романами213, только подогревали интерес к личности Жорж Санд, ее романам и спровоцировали «моду на Жорж Занд». Мода популяризировала «апологию свободы чувств» в среде социально пестрой, в том числе эти идеи проникли и в оплот девичьей аристократии – Смольный институт214. Идеи «жорж-зандизма» разнеслись по просторам Российской империи, где они попали в благоприятную почву и получили дальнейшее развитие.

Отношение к женской проблематике духовных отцов нации было неоднозначным. С одной стороны, русские «жоржсандисты 40‐х годов» – и Герцен и Белинский в их числе – в качестве безусловных идей Жорж Санд приняли идею женской свободы, права женщины на выбор и выход ее в сферу «общих интересов», то есть в публичную сферу. С другой стороны, их беспокоило, как бы эмансипация не разрушила женственность, «ее главные патриархатные тотемы – грацию, прелесть, кроткость и любовь»215. Об этом же беспокоился Н. И. Пирогов:

Женщина с мужским образованием и даже в мужском платье всегда должна оставаться женственной, – утверждал он, – и никогда не пренебрегать развитием лучших дарований своей женской природы216.

Этот страх перед неженственной женщиной, то есть перед женщиной, разрушившей традиционные модели женственности, хорошо слышен в рассуждениях критика этого времени Н. Н. Веревкина (псевдоним Рахманный):

Женщине надобно быть женщиной. Когда она <…> вооруженная пером, <…> пускается в умствования, все женское в ней исчезает. Мы <…> причисляем ее к разряду чудовищ, которых настоящее место не в будуаре, благоухающем резедой и амброй, а в кабинете естественной истории217.

Именно эти умонастроения позднее позволили А. В. Амфитеатрову определить первых «печальников женского вопроса» «сплоховавшими жоржсандистами 40‐х годов»218.

Но искреннее стремление осмыслить проблему присутствовало, и начало разработки темы было положено. Так, Герцен много размышлял в своих дневниках о проблемах семьи, брака, положения женщины в обществе. Одной из причин, сделавшей эту тему актуальной для него, как уже было сказано, был семейный кризис и попытка выстроить отношения с супругой. Герцен объяснял личностные проблемы своей жены и ситуацию их семейного кризиса ее «воспитанием» и «илотским», то есть рабским, положением женщины в обществе, женской замкнутостью в тесной сфере домашних интересов219. Он сделал вывод, что спасение для женщины – это эмансипация и выход во «всеобщее».

Что же понимать под эмансипацией женщин? Каким «подлинные идеологи» общества видели путь выхода женщины «во всеобщее»? Что могли они ей предложить в качестве ее общественного участия? Увы, немногое. Большинство общественных деятелей, сочувствующих женской эмансипации, предлагали женщине самореализацию опять-таки в круге традиционных «женских призваний»: ответственное материнство (роль матери-воспитательницы), обязанности в отношении мужа (роль подруги-соратницы), а также некую деятельность в сфере религии и искусства.

Как относились сами женщины к «женскому вопросу», идеям Жорж Санд, столь активно обсуждаемому мужчинами?

Реакция женщин на романы Ж. Санд, судя по мемуарной литературе, была восторженной. Ее творчество и политическая деятельность способствовали формированию нового образа женщины, нового женского идеала – свободной, сильной женщины, выбирающей самостоятельно свою судьбу, идущей рядом с мужчиной, но отдельно от него. Так, 13 ноября 1846 года Н. А. Герцен записала в своем дневнике:

О, великая Санд, так глубоко проникнуть в человеческую натуру, так смело провести живую душу сквозь падения и разврат и вывести ее невредимую из этого всепожирающего пламени. Еще четыре года назад Боткин смешно выразился о ней, что она Христос женского рода, но ведь в этом много правды220.

В отличие от мужчин-идеологов, женщин в романах Ж. Санд (на примере Н. А. Герцен) привлекали не идеи социального переустройства общества, а конструкция новой женственности, представление о женщине как о свободной самостоятельной личности, имеющей право на собственный, не продиктованный мужчиной и не определенный обычаями и предрассудками выбор, на собственные желания221. Н. А. Герцен пережила смену модели женственности (самости) как глубокий кризис идентичности. Она отказалась от образа «святой чистой девы» при муже – «отце и учителе» и приняла как приемлемую для себя «жоржсандовскую» модель женственности222. Вот почему критик В. Ф. Боцяновский с высоты конца XIX века увидел связь Жорж Санд с изменениями в русской женщине – смене идеала и концепции женщины, моделей женственности – и написал: «Положение, которого добилась современная русская женщина, является одним из наиболее видных листков в лавровом венке Жорж Санд»223.

Опасения консервативной прессы оправдались: влияние Ж. Санд сказалось на русских женщинах в первую очередь в сфере сексуальной свободы. Новое понимание любви между мужчиной и женщиной стало на какое-то время основой понимания равноправия. Перенесение в реальную жизнь российской женщины моделей поведения литературных героинь Жорж Санд вызывало шок в обществе и гневные филиппики в прессе. Но мысль о безусловном праве распоряжаться своей судьбой и своим телом привлекала в романах Ж. Санд многих женщин. Свидетельством выступает женская литература, как проявленная женская рефлексия. Так, созвучие с «преступными волнениями героинь Жорж Санд» испытывала героиня популярного романа Ольги Шапир с многозначительным названием «Одна из многих».

Герцен увидел в «аристократическом камелизме», то есть уходе жены от мужа ради другой любви, женский протест:

ее <женщины. – И. Ю.> протест был дик, но и положение ее было дико <…> Это <был> своего рода полусознанный протест против старинной, давящей как свинец семьи, против безобразного разврата мужчин224.

Он считал, что это явление, которое проявилось в российском обществе под лозунгом «свободы сердца» по Жорж Санд, длилось «не далее самого начала 1840‐х годов» и было закономерным:

Травиаты наши в истории нашего развития <…> имеют свой смысл и значение и представляют удалую и разгульную шеренгу авангардных охотников и песельников, которые <…> идут в первый огонь, покрывая собой более серьезную фалангу, у которой нет недостатка ни в мысли, ни в отваге, ни в оружии225.

В этом он оказался пророком.

Новый женский идеал был связан с концепциями женственности, развиваемыми Жорж Санд. Именно поэтому А. В. Амфитеатров, исследуя роль женщин в общественных движениях, также высоко оценил влияние Ж. Санд на женщин и на формирование условий для женского участия в политическом процессе. Он писал: «Нигде знамя женской свободы, поднятое вдохновенной Жорж Санд, не было встречено с такой радостью, как в России»226.

Тема «положения женщины в российском обществе» стала популярной на страницах печати.

Одним из первых журналов, затронувших этот вопрос еще в 1833 году, был «Московский телеграф» Н. А. Полевого. Он открыл эту тему переводной статьей Сальванди «Об участии женщин нашего времени в просвещении»227. Главная мысль статьи заключалась в том, что наличие в обществе одаренных женщин определяется степенью свободы, предоставленной им. Женщину нужно освободить от ига предрассудков, сковывающих ее развитие. В качестве примера приводилась госпожа де Сталь. Сальванди приветствовал участие женщин в литературной деятельности и искусствах, но считал, что этим общественная деятельность женщин и должна ограничиться, – политика женщинам ни к чему. Идеи Сен-Симона Сальванди осуждал, скорбел о заблуждениях Жорж Санд.

«Московский телеграф», открыв столь прогрессивной по меркам своего времени статьей обозначенную тему, выработал свою достаточно последовательную позицию: журнал сочувственно отзывался о творчестве женщин-писательниц228, пропагандировал идеи уважения к женской личности, уму и дарованиям, привлекал женщин к сотрудничеству, не одобрял существующего женского образования. В 1834 году журнал был закрыт, но в спор по поводу женской эмансипации включились новые издания.

«Телескоп» и «Молва» Н. И. Надеждина поместили исторические обзоры деятельности женщин различных стран и эпох229. В основном это были переводы из английских и французских журналов. Позиция журналов была непоследовательной и до прихода В. Г. Белинского в 1835 году более консервативной. В качестве главной сферы жизни и деятельности женщин журналы определяли семью и, соответственно, роли жены и матери. Отрицали идеи Сен-Симона. Так, в статье «Впечатление от Парижа»230 автор внушал читателям, что идея женской эмансипации вызвана исключительно сумасбродством Сен-Симона. Но затем темы неравенства женщины в браке, бесправия в семье и обществе получили постоянную прописку на страницах журнала. Эти мысли нашли отражение в беллетристике П. Н. Кудрявцева, И. И. Панаева, статьях Андросова, В. Г. Белинского231.

«Московский наблюдатель» явился выразителем двух диаметрально противоположных взглядов. До 1838 года это был журнал охранительного толка. В статье «Об участии и нравах женщин между нынешними народами Европы»232 основной целью воспитания и образования женщины определялась подготовка ее к семейной жизни, умение быть «центром семьи своей», и выходить за эти пределы женщине не надлежало, ибо «ученая женщина есть уже нарушение естественного определения природы». Эмансипационная идея оценивалась резко отрицательно, сен-симонисты обвинялись в безнравственности и разврате. В 1838 году журнал перешел в руки членов кружка Станкевича и его фактическим, хотя и не объявленным, редактором стал Белинский. Позиция журнала резко изменилась. Теперь «Московский наблюдатель» сочувственно относился к стремлению женщин включиться в духовную жизнь современного общества, признавал творчество женщин-писательниц без какой-либо ограничительной программы, осуждал насильственные браки, подчиненное положение женщины в семье, защищал ее человеческое достоинство. В конце 1830‐х годов это был единственный журнал, который занял четкую позицию в поддержку женщин во все разрастающихся спорах по вопросам женской эмансипации.

В целом позиция русской интеллигенции в «женском вопросе» была противоречивой. Женщина почиталась, но в то же время принижалась общим строем русской жизни. С одной стороны, было очевидно несправедливое положение женщины в обществе, и с позиций общечеловеческой гуманности прогрессисту должно было делать все, чтобы справедливость восторжествовала. С другой стороны, законодательно, в официальном и юридическом дискурсе женщина рассматривалась только что не как собственность мужа (паспортные ограничения, ограничения передвижения, ограничения на учебу, работу), и эти представления о женщине были распространены в культуре, составляли ее суть.

Фронт противников женской эмансипации оформился силами «Сына Отечества», «Современника» (П. А. Плетнева), «Москвитянина», «Патриота», «Улья», которые отстаивали идею, что положение женщины вполне соответствует ее «природным» функциям и предназначению.

Таким образом, на страницах прессы происходила ревизия прошлого и настоящего русской женщины, шел процесс переосмысления и переконструирования концепции женщины, моделей женственности и всех политических смыслов, с этим связанных. Шел непрекращающийся процесс обсуждения проблем женщин и расширения интерпретативных схем (фреймов), то есть способов понимания этих проблем, которые, собственно, являлись мобилизационным ресурсом и определяли политические возможности зарождавшегося общественного движения.

«Женская» проблематика через художественные образы осмыслялась в литературе, которая все более становилась ареной политической дискуссии. Романы на «женскую» тему имели успех у публики: «Катенька Пылаева» (1836), «Флейта» (1839) П. Н. Кудрявцева; «Кто виноват?» (1845), «Сорока-воровка» (1848) А. И. Герцена; «Полинька Сакс» (1847) А. В. Дружинина.

Женщины-писательницы также поднимали темы женского предназначения и целей женской жизни, описывали реалии жизни русской женщины в своих произведениях. Читателю на эту тему были предложены романы Зенеиды Р-вой (Елена Ган) «Напрасный дар» (1842), «Теофания Аббиаджио» (1841); Марии Жуковой «Провинциалка», «Медальон» (1837), «Две сестры» (1843), «Эпизод из жизни деревенской дамы» (1847); Евгении Тур (графиня Е. В. Салиас де Турнемир) «Ошибка» (1849); романы Юлии Жадовской, Надежды Хвощинской и других.

Женщины-писательницы изменили проблематику и тональность повествования. В первую очередь в своем творчестве они исследовали семейную тиранию. Описывая ситуации женской жизни, навязываемые модели женственности, они так или иначе формулировали проблемы женщин (бесправие, требования покорности и беспрекословности, замкнутость жизненного пространства, погруженность в сферу чувств, отсутствие образования) и поставили вопрос о справедливости устройства российской жизни в отношении женщин.

В женских текстах вместо привычного мужчины-повествователя появилась женщина-повествовательница. Это обнаруживало женщину как субъекта социального действия. Представление о женских проблемах, озвученное писательницами, также наполняло содержанием понятие «женский вопрос», формировало встречный патриархатному дискурсу дискурс женской беллетристики.

Литературную полемику и интеллектуальные поиски 1830–1840‐х годов оборвала французская революция 1848 года. Планы реформ были оставлены, терпимость по отношению к литературе, вольной публицистике сменилась ее удушением. Заработали 17 цензур с «негласным комитетом» во главе, на университеты очередной раз был оказан нажим, и как пример устрашающей кары для вольнолюбцев был организован показательный политический процесс – дело петрашевцев.

Страх парализовал идейное брожение 1830–1840‐х годов. В отзывах современников зазвучала тоска – «безвременье», «отчаянная скука» (Н. А. Добролюбов), «жестокие удары по литературе и науке» и невозможность работать «как следует» (М. Н. Лонгинов). Семь лет (до 1855 года) Россия пребывала в состоянии покоя кладбища, шума войны и шовинизма. Духовная жизнь, придавленная жесткой цензурой, ушла внутрь. На тему женской эмансипации также было наложено вето.