Читать книгу Собака в стене. Роман-фантазия - Ида Тамм - Страница 6

Третью, западную комнату занимала пара, во многом ответственная за странности жизни в большой квартире, привносящая элемент просвещенного безумия. В подобное интеллектуально-психическое состояние впадает человек, проснувшийся как-то утром и осознавший, что последний шанс на нормальную жизнь был для него утрачен – вчера.

Хозяйкой комнаты и безусловным центром пары была женщина, не бывшая безоговорочно красивой, но останавливающая на себе взгляд. Казалось, по лицу ее проходит рябь, как по тяжелой морской воде в солнечный, но ветренный день, – так сменяли друг друга на нем эмоции, скользили легкие тени глубоких, но почти осязаемых мыслей. Она никогда не раскрывала их, только улыбалась, если ее спрашивали, что происходит у нее в голове, или цитировала что-нибудь, отведя взгляд в сторону и пристально глядя в стену или потолок, будто читала с них. Звали ее Ноэминь, и никто не сокращал ее имени и не давал ей прозвища. Казалось, имя приросло к ней и является единственной неизменной частью этой причудливой женщины, перебиравшей нити бытия – задумчиво и неспешно, как лютнист Караваджо.

Ноэминь уже много лет была вхожа в веселую разношерстную компанию, членами которой являлись и вышеописанные пары, но в качестве хозяйки комнаты появилась в странной квартире позже всех прочих ее обитателей – поздней весной, в период цветения деревьев. Вместе с ней пришел и красивый юноша, настораживающе молчаливый и столь же настороженно, даже с опаской изучавший все вокруг тяжелым взглядом. Он был очень замкнут, и только привлекательность, которую способна подарить лишь плещущая юность, мешала назвать его недобрым.

Казалось, Ноэминь старше и одновременно моложе своего друга: иногда ее взгляд становился серьезным и глубоким, как бывает у несущих на плечах груз прожитых и не очень счастливых лет, в другую же минуту она уже забавлялась и щебетала, как беззаботный малец. Юноша же был тревожен, как не имеющий пристанища зверь, что не смеет заснуть крепко. Никто из живущих в квартире и тем более приходящих гостей не знал точно имени этого молодого, очень молодого человека, только и помнили, что оно очень простое и, быть может, потому и забывающееся. Все называли откровенного интроверта Юго.

Это звучное имя пронеслось однажды летним днем по всем коридорам Неспящей квартиры, протяжно произнесенное, почти пропетое Ноэминь, которая звала своего избранника к столу и истекающим соком ташкентским помидорам. Мелодия короткого слова достигла каждого уха и запала в память сердца: то был зов любви, искренней и глубокой, даже отчаянной, словно доносящийся с края обрыва. Если бы кому-нибудь пришло в голову заглянуть в кухню минуту спустя, он бы увидел, как двое застыли в по-роденовски крепком объятии, уткнувшись друг в друга и совершенно забыв про помидоры на столе.

Они приходили на общие посиделки, были волне доброжелательны со своими соседями-друзьями, подчас даже проявляли искреннее участие в их жизни, но все же оставались предельно отстраненными, словно от всего мира их отделяла невидимая черта.

Что скрывалось за этой почти физически ощущаемой преградой? Это могла сказать лишь беспрепятственно наблюдавшая за ними квартира, и, без сомнения, она рассказала бы много интересного, вздумай кто-нибудь наделить ее даром речи. Все же остальные лишь изредка – поскольку влюбленные хоть и не избегали общества открыто, все же предпочитали проводить время наедине – видели двух тянущихся, никогда не разлучавшихся надолго людей, счастливых, но будто надтреснутых. Казалось, по отдельности они теряют устойчивость и бредут шатаясь, пока не обретут друг друга снова. На людях они всегда сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу – боками, плечами, то и дело тыкаясь носом в любимое плечо или щеку.

Несмотря на то, что они общались с окружающим миром вполне человеческими голосами, между собой переговаривались как-то по-особенному: вполголоса и причудливо-неразборчиво. Словно они и не говорили вовсе, а лопотали на каком-то неслыханном наречии – языке маленьких зверушек, сидящих рядышком где-то под кустом бузины в огромном и чуждом им мире.

Руфи как-то, прикрывшись громким смехом и оживленной беседой в Юрте, негромко спросила у Мириам:

– Ты заметила, как меняется голос у Ноэминь, когда она к нему поворачивается?

– Ага, словно она – терменвокс. И, кажется, он один знает, как на ней правильно играть.

Девушки засмеялись, а Ноэминь, сидящая поодаль от них, неожиданно обернулась и улыбнулась лукаво. Из-за ее плеча на них смотрел Юго – колким взглядом неопределенного цвета глаз.

Честно говоря, пара эта была причудливой во всем и вызывала противоречивые чувства у тех, в чье поле зрения попадала. Ноэминь была так погружена в себя, а Юго так закрыт и нелюдим, что никто не решался задавать им даже самых простых вопросов: как они познакомились? что привлекло их друг в друге? как давно они вместе?

Да и вообще, наблюдая каждый день этих двоих, увлеченных друг другом и своей жизнью, протекающей словно в параллельной реальности, жители Неспящей старались как можно реже их тревожить.

Однажды, когда Ноэминь только-только обжила западную комнату и привела туда Юго, Руфи как самая смелая хозяйка осторожно постучалась к ним – был день и сквозь такую же, как и во всех остальных комнатах, дверь с рифлеными стеклами доносились голоса. Не услышав ответа, она отворила дверь и даже начала задавать вопрос, ответ на который ее интересовал, но остановилась на полуслове.

Ноэминь сидела на разложенном диване среди горы подушек и, скрестив ноги по-турецки, играла на тимпане левой рукой, запустив пальцы правой руки в длинные волосы Юго, который полулежал у ее ног и читал что-то вслух.

В комнате пахло горьким и свежим – на всех незанятых поверхностях стояли баночки с маленькими букетами ландышей, солнце еще не пришло к ним, и ветви плакучей березы за окном рождали полумрак непрестанно движущихся теней. Все вместе – запах, свет июньского дня, гулкое звучание тимпана и спокойный низкий голос читающего юноши – составляло какой-то удивительно самодостаточный мир, в котором не было место ничему обыденному и тем более третьему человеку.

Обитатели этого мира были полностью поглощены своим занятием и даже не заметили, что в комнате появился кто-то еще, не услышали они и тихого стука двери о косяк, когда Руфи прикрыла ее и удалилась.

При всей своей странности и отстраненной рассеянности двое выглядели очень счастливыми.

Никому больше Ноэминь не улыбалась так светло и радостно, как своему любимому – так улыбается человек, который после томительно долгого пути наконец увидел место, к которому шел, и он бросает все свои пожитки и бежит к нему, смеясь.

В свою очередь Юго оживал, только когда его подруга оказывалась рядом: он то и дело возвращался к ней любящим, но беспокойным взглядом, что-то шептал ей на ухо, брал ее за руку и тянул к себе, словно боялся, что она – птица и вот-вот вспорхнет.

Последняя пара несла в общий быт перенаселенного мирка самое неспокойное и тревожащее чувство, которому не придумали названия в великом и могучем, но которое смогли выразить привычные к средневековой тоске испанцы, – saudade2.