Читать книгу С почтением к истории. Сборник - Игорь Александрович Пушкарёв - Страница 4

Бережно переворачивая, именно переворачивая, а не перелистывая очередной архивный документ вдруг встречаешь знакомую фамилию или название посёлка и чем то необъяснимо родным повеет с полуистлевших страниц. Обыденные дела наших прадедов более чем вековой давности, независимо от того, призыв ли это на службу или делёж покосов, кажутся одинаково таинственными и, обладая какой-то загадочной силой, как мозаику из пазлов слагают картину той далёкой, безвозвратно утерянной жизни. И невольно уносишься мыслями в то волшебное «далёко»…

Очень яркое свидетельство о жизни забайкальцев оставил нам один из каппелевских офицеров. Здесь хочется сказать несколько слов о том, как же войска командующего Восточным фронтом Белой Армии генерала Владимира Оскаровича Каппеля оказались в Забайкалье. После поражения Колчака войска Восточного фронта, теснимые Красной армией, стали продвигаться по территории Сибири на Восток. В конце декабря 1919 года в сорокаградусный мороз генерал Каппель провалился в полынью на реке Кан, а затем ещё два дня двигался пешком по льду реки. В походных условиях перочинным ножом без анестезии ему были ампутированы обмороженные ткани на ногах. 26 января 1920 года после тяжелого перехода генерал умер от воспаления лёгких. Верные ему войска, сами до предела измотанные беспримерным походом, не оставили своего командующего и привезли его тело в Читу. В день похорон не только храм, но и все прилегающие к нему улицы были заполнены народом. Осенью 1920 года прах генерала отступающие войска перевезли в Харбин. На его могиле установили мраморный крест, который был разрушен в 1955 году по указанию из Москвы.4

Следует отметить, что границу каппелевцы переходили в районе станицы Мангутской. А перед этим в районе города Акша имели столкновение с партизанским отрядом Евгения Лебедева, который двигаясь от Верхнеудинска на Читу, потерпел поражение на Ингоде и перевалив водораздел спустился в верховья Кыры. Здесь, получив подкрепление от рабочих ононских приисков и крестьян-чикойцев (так тогда называли жителей сёл Былыра, Кулинда, Бырца и Нукен), Лебедев с отрядом двинулся на акшинский тракт с целью воспрепятствовать отходу белых войск к границе. Вот как описывает эти события в своей анкете на партизанской чистке командир полуроты красных партизан Павел Заболоцкий, рабочий Васильевского прииска: «Когда пришёл отряд Лебедева с Ингоды я вступил к нему, дошли до Акши, нас каппелевцы погнали, мы отступили в Мангут, а (…неразборчиво…) отступили на Былыру, где нас барон (Унгерн, И.П.) отрезал. Полурота рассыпалась по лесу и вернулась на Ингоду».5

Но вернёмся к воспоминаниям прапорщика И. Волегова:

«Здесь, в Забайкалье, нам пришлось встретиться с людьми, у которых не было единомыслия, что заставило нас обратить на это внимание. Забайкальское казачество в военное время выставляло 14 полков. Все эти полки участвовали в войне против Германии. Для пополнения действующих полков в войске были запасные полки, куда призывали молодёжь. … Большевики повели усиленную агитацию в этих запасных полках, чтобы из них создать большевистские полки в противовес казакам-фронтовикам.

Вот с этим то молодняком нам частенько приходилось сталкиваться в перестрелках за обладание некоторыми населёнными пунктами. Какая ирония. Эти люди, материально обеспеченные, не испытавшие ни в чём нужды, взяли в руки винтовку и пошли против своих же, чтобы в результате прийти к полному разорению. Так сделали молодые казаки Забайкалья.

…Отцы этой молодёжи со слезами на глазах раскаивались, что не могут повлиять на тех сыновей, которые ушли в ряды Красной армии. Действительно ирония судьбы! Старший сын отходит с полками атамана Семёнова, а младший служит в Красной армии.

Помню в одном из посёлков пришлось нам ночевать, а утром уходили. Наш уход принёс хозяевам мучительные страдания. Хозяин в слезах говорил: «Наверное, нам не избежать Божьего наказания. Умы у нас попутаны. Ведь у меня большой капитал. Никогда его не прожить ни моим детям, ни моим внукам. А вот младший сын ушёл к красным, да не просто ушёл, а с угрозой, говорит: «Скоро приду, отец, тебя раскулачивать».

Таких людей, как этот хозяин, вероятно, девяносто процентов. И эти люди знают, что в скором времени их оставят без всего…

На богатства этого казачества нельзя не обратить внимание. Германская война, длившаяся три с половиной года, гражданская война уже продолжалась около двух лет, а у забайкальского казака богатство не убывало… Прибыль в скоте с каждым годом увеличивалась, и казак жил, как говорят «царь и бог». Мы слышали, что среди них были семьи, которые не знали счёта своим табунам.

За роскошью забайкальский казак не гнался, не смотря на то, что средства ему позволяли. Одежду носил такую, чтобы было удобно для верховой езды. Не увлекался постройкой красивого дома. Это, очевидно, его не интересовало, и соревнования в этом с другими казаками не было. Зато соревнование в скотоводстве было развито. Любили выращивать коней-скакунов. Это им доставляло наслаждение.

Когда я узнал подлинную жизнь забайкальских казаков, я стал упрекать себя за своё неведение. О казаках я знал только по книгам, а чтобы узнать их подлинную жизнь, нужно было с ними пожить. Так и вся русская интеллигенция мало знала русские народы, населяющие отдалённые районы Российской империи, поэтому и не умели ценить своё русское богатство. Её больше влекли идеи Запада.

Бывало соберутся эти казаки-скотоводы и начинают разбирать политику сегодняшнего дня.

– А ведь Бог попутал наши умы. Разве нашему народу нужна революция? Иностранцы, наверное, над нами смеются. Дураки, мол, русские – царя убили… А как же, паря, не называть дураками-то. Даже среди нас они появились. Отец за атамана Семёнова, а сын против. Да, за чьи то грехи нас Бог наказывает.?..

Разговор этих казаков-скотоводов запечатлелся у меня на всю жизнь Как и их слово «паря», которое они пользовали в отношении друг с другом. Когда подкатывались к ним грозные дни, которые должны были в корне изменить их жизнь, они стали искать виновников этой катастрофы и так же, как на покаянии малую долю вины принимали на себя. «За что же Бог карает русский народ?"…6

Как же зловеще-пророчески здесь звучит фраза" И эти люди знают, что в скором времени их оставят без всего…» Действительно, вскоре закончатся утопические времена ДВР (Дальневосточной республики) вместе с её завораживающей конституцией, а затем и не менее идиллические времена НЭПА и возмужавшая Советская власть примется за достаток казаков, к тем порам уже расказаченных, да так больно и памятно расказаченных, что они даже и во второй половине двадцатого века боялись называться казаками. Уже к концу 1928 года наряду с планами первой пятилетки в промышленности стали усиленно продвигаться в жизнь мероприятия в аграрной сфере, конечной целью имевшие всеобщую коллективизацию. По требованию райисполкомов на местах стали составляться справки с/советов об имущественном положении жителей с их обязательной характеристикой и анкетными данными. Прекрасно понимая, что на одной бедноте колхоз не построишь, а хорошего хозяина-труженника и калачом туда не заманишь, творцы коллективизации решили поставить его в условия, при которых единоличная жизнь стала бы невмоготу. Для этого пошли в ход такие орудия избиения крестьянских хозяйств, как индивидуальное обложение, сельхозналог, твёрдое задание на все виды заготовок, лишение избирательных прав и всё это могло быть применено к одному домохозяину в одно время. Именно такому набору разорительных мер воздействия был подвергнут мой дед Дмитрий Семёнович7. Ещё один бич – хлебозаготовки, которым с конца 1927 года стали подвергаться все крестьянские хозяйства, с зимы 1928 года приобрели сугубо насильственный характер.

О том, какие изуверские формы приняли издевательства над крестьянами, можно судить по показаниям на суде бывшего красного партизана села Узкий Луг Читинского округа Зиновия Зоркальцева: «Во время хлебозаготовок мне предложили сдать 112 пудов хлеба – излишков. Я сдал своевременно. Тогда мне предложили дополнительно сдать 60 пудов хлеба. Вечером предложили, а утром описали имущество и дали семидневный срок. В назначенный срок я вывез 60 пудов, после чего у меня осталось 35 пудов, в том числе на прокормление семьи 6 пудов, 2 пуда для лошадей и 27 пудов на семена. Когда эти 60 пудов мною были вывезены, мне прислали извещение ещё на 49 пудов и оштрафовали в пятикратном размере на сумму 498 рублей. Денег у меня не было и сельсовет продал дом за 410 рублей, две лошади и жеребёнка, две коровы, пять тёлок, четыре барана, телегу, швейную машинку, шубу, сани, два хомута, дугу, стол, шкаф, две свиньи, два поросёнка. Через некоторое время… обложили снова 79 пудов хлеба, а за остальное у меня снова начали продавать имущество и продали старый дом, сеновал, два сарая, амбар, тёс для крыши, мешки хлебные и корм для скота. И я ещё остался должен 20 рублей, оставив семью приблизительно с пятью пудами хлеба».8 А ведь З. Зоркальцев – активный красный партизан, имел немалые заслуги перед советской властью. О способах же обращения с простыми крестьянами говорить не приходится. Напрашивается вопрос «а может так поступали с единицами?» Увы, нет. Фонд Р-1614 ГАЗК «Кыринский РИК» обширно рассказывает о «лишенцах» «самообложенцах», «твёрдозаданцах» нашего района и фамилий в нём, что называется «не счесть». Здесь и все торговцы, священнослужители, лица, занимавшие какие либо ответственные посты при царской власти или у контрреволюционных правительств, служившие вольно или невольно в белой армии. Очень много наших земляков по разным причинам в годы лихолетья оказались за границей. Кто то отступил с армией атамана Семёнова, кто то ушёл в надежде пересидеть смутные времена на сопредельной территории. Объявленная 3 ноября 1921 года амнистия рядовым участникам белогвардейских соединений дала возможность многим из них вернуться на родину. Вскоре все эти доверчивые люди не только пополнят списки «лишенцев», но и разделят горькую чашу со своими соотечественниками, попавшими под молох сталинских репрессий. Ещё одна категория населения, хозяйства которой вызывали пристальное внимание райисполкомов, называлась «контрабандисты». Это очень примечательное явление в приграничной полосе и к нему стоит присмотреться ближе.

Многие поколения приононских казаков исстари считали государственную границу чем то вроде плетня, отделяющего свой двор от усадьбы кума и свободно лазали через этот «плетень» когда и кому вздумается. На территории давно привычного соседа и сено косили и заимки со скотом держали. И торговлишкой какой-никакой занимались. На монгольских озёрах вели очень выгодный соляной промысел. Верхне-Ульхунская станица добывала от трёхсот до пятисот пудов соли в лето, а Букукунская и того больше, аж 800 пудов. Правда и ездить за ней приходилось за 300—400 вёрст в глубь Монголии и платить по полтора рубля за пуд. Но это, если готовую берёшь, а кто сам поработать не ленился – платил рубль с телеги. От пятидесяти до ста пудов заготовленной соли станичники поставляли на Ононские прииска9. Думаю, то была совсем не плохая статья дохода.

И вот за этот свой промысел, который они никогда и крамолой-то не считали, угодили караульцы в число социально-чуждых элементов и, сквозь слёзы глядя на катастрофически убывающее хозяйство, явственно прочувствовали, каким неблаговидным делом они всю жизнь занимались.

Но между тем наступил 1930 год. Сплошная насильственная коллективизация перевернула и окончательно развеяла достаточную и благодушную жизнь забайкальцев и во многих местностях заставила взяться за оружие. Именно 30-й и 31-й год отмечен массовыми крестьянскими восстаниями в Забайкалье. В советский период их принято было называть «кулацкими», однако документы показывают, что процент участников-кулаков в восстаниях был довольно невысок. Так, например, в самом крупном «Жидкинском» восстании из 1342 участников кулаков насчитывалось только 58 человек.10 Росло недовольство и в нашем районе. Так в августе 1930 года в Михайло-Павловске была ликвидирована контрреволюционная организация «Ононцы», но вплоть до марта месяца 1932 года в дом жителя этого села Прокопия Филипповича Чернова, который стал своеобразным центром по подготовке вооружённого восстания, продолжали стекаться все недовольные засильем новой власти11.

Но главная трагедия нашего народа только приближалась. Уже в 1931-м и в 33-м годах более пятидесяти наших земляков было расстреляно по приговорам различных судебных и внесудебных органов. Ещё почти четыре сотни арестованных жителей района будут добивать в 37-м, 38-м и вплоть до смерти Сталина. Сотни и сотни несчастных, навек простившись с родной сторонушкой, поедут и пойдут с малыми узлами и детишками всех возрастов поднимать казахстанскую целину и валить красноярскую тайгу. Имена этих страдальцев вместе с членами их семей навечно занесены в Книгу Памяти жертв политических репрессий в Восточном Забайкалье, восемь томов которой гнут своей скорбной тяжестью полки районной библиотеки.

Но отвлечёмся от трагической страницы нашей истории и поговорим о высших, духовных сферах. Учебники советской истории рассказывали нам о несчастной, тёмной и беспросветной жизни в дореволюционной России. Получить грамоту, образование – это удел избранных. А уж Забайкалье, иначе как «каторгой» и не называли. Да и сейчас приходится иногда читать, что грамота была доступна только богатым. Но вот открываешь архивный документ и…» В каждом посёлке и станице должно быть училище или по крайней мере школа грамоты. Только вполне грамотный казак может быть хорошим хозяином и семьянином и в состоянии исполнить требования службы, в особенности в военное время, когда приходится действовать в одиночку и от сознательного выполнения полученных распоряжений зависит судьба многого. …Согласно заявлению учителя, не все казаки посылают в школу своих детей, а кто посылает, то часто оставляют дома для работы, почему не может быть успешного обучения грамоте».12 …И рушится догма. В детстве слышал от отца, что моя бабушка окончила гимназию, играла на «инструменте» и в 30-х годах работала бухгалтером в Мангуте, но не придавал этому какого либо значения. А несколько лет назад в архивном документе (ГАЗК, Ф.30,оп.1,д.160) нашёл тому подтверждение. Оказывается существовал в Забайкальском казачьем войске прекрасный обычай в виде войсковой стипендии Его Императорского Высочества Великого Князя Алексея Александровича. В 1912 году 420 рублей этой «стипендии в Читинскую женскую гимназию были пожалованы казачьей девице Мангутской станицы Клавдии Батуриной», в то время ещё не подозревавшей о внуке, т.е. обо мне. Её подружка Перфильева Сусанна получила такую же стипендию в Тобольскую акушерско-фельдшерскую школу. А казачьему сыну Сергею Куклину из Кыры предоставлена оная аж в Императорский Казанский университет. Михаил Трухин и Прокопий Казанцев поехали, соответственно, в землемерное училище и Иркутскую военно-фельдшерскую школу. Только представьте, сколь романтично было бы получить вот такую, например, стипендию: «Войсковой Наказный атаман Забайкальского казачьего войска Иван Константинович Педашенко отличался необыкновенной скромностью в частной жизни. Когда его переводили в Иркутск, он не только отклонил прощальный обед от городского общества, но и всякие торжественные проводы. Это была не показная скромность, а стиль жизни. За шесть лет военный губернатор области не отказал в приёме ни одному просителю, нередко помогая им из своего кармана. Он, как тогда выражались, усилил средства медицинской помощи, даровал самоуправление крестьянской общине, открыл новые учебные заведения и общественное собрание. Благодарные забайкальцы преподнесли Ивану Константиновичу небывалый до того подарок. Собрав между собой деньги, учредили ученическую стипендию имени генерал-лейтенанта Педашенко, закрепив о нём память на долгие времена.»

В заключение хочется рассказать ещё об одной замечательной, на мой взгляд, традиции, существовавшей в дореволюционном Забайкалье. Имя этой традиции – экономические станичные хлебные магазины. По давнему обычаю, впоследствии официально оформленному и взятому на контроль войсковым правлением, каждый казачий двор был обязан засыпать в общественный амбар, называемый «мангазея», определённую долю урожая, пропорциональную засеваемой в хозяйстве площади. Из пополняемого таким образом общественного фонда по решению станичного правления выделялись определённые «вспомоществования» нуждающимся. Таковыми могли быть и оставшиеся без кормильца семьи казаков, призванных на военную службу, вдовы, сироты и другие семьи, «не способные к прокормлению собственными средствами».13 Помещение магазина устраивалось таким образом, чтобы любая беда, будь то пожар или наводнение, не могли бы повредить хранящийся там на крайний случай неприкосновенный запас посевного зерна. И не справиться с засыпкой хлеба считалось большим упущением. Иногда такое происходило из за неурожая, как это случилось в 1914-м и в 1915-м году в Мангутской и Букукунской станицах, а иногда «из за нерадивости станичного и поселковых атаманов» в Верхне-Ульхунской станице в 1915 году14.

Упомянув о вдовах и сиротах, которых во все времена хватало в казачьих станицах, не могу не сказать ещё об одном явлении, которое и традицией то язык не поворачивается назвать, скорее свойство души забайкальской. Работая с документами войскового хозяйственного правления нельзя не обратить внимание на записи об усыновлении. Они встречаются так часто, что уже не остаётся сомнений ни в широте души наших пращуров, ни в их человечности. И записи эти как нельзя лучше подтверждают слова прапорщика Волегова о сытой и достаточной жизни забайкальцев, в семьях которых не было понятия «лишний рот».