Читать книгу Вишни на березе - Игорь Анатольевич Артеменко - Страница 1

Жизнь в городке *** была наискучнейшей, но в нем проходило так много судебных разбирательств, что казалось, жители его для того и живут, чтобы посудачить, а вечером потолкаться, посплетничать и побраниться в пивной «У Михалыча». А парни, вместо проявления естественных чувств любви к девушкам, стремились к чиновничьей карьере в надежде жить в достатке и беззаботно.

Семен Варфоломеевич Реутов никогда не был столоначальником, слыл закоренелым холостяком, однако не представлял свою жизнь без женщин, любовь к которым испытывал безмерную, всеобъемлющую и, несомненно, взаимную. Будучи уголовным адвокатом, он не рассчитывал на свое беззаботное существование, жил, как и весь простой сибирский народ в довольстве, был здоров, молод и весел.

Реутов уверенно шагал по улице, провожая встречных и поперечных прохожих, думая о справедливости, а справедливость, как известно, вещь хрупкая, сравнимая с женской любовью или хождением по тонкому льду; один неверный шаг и… он свернул на Большую Третью улицу. Судебный участок, куда с утра пораньше спешил попасть адвокат, находился прямо за городской церквушкой и располагался в такой неловкой близости от нее, что росшая в церковной ограде горькая, как правда, полынь, высилась прямо под окнами мирового судьи со звучной фамилией Жорина, что казалось даже символичным. В отличие от всегда подробного и обстоятельного церковного быта в тишине, покое и умиротворении, в суде толпился народ и царила оживленная атмосфера.

Дело, а по существу, – недоразумение, которое предстояло разрешить нашему борцу за справедливость, касалось недоросля восемнадцати лет по имени Анатолий Зубков, обвиняемого «в невыполнении законного требования сотрудника полиции пройти медицинское освидетельствование». Своим заочным знакомством с новоявленным доверителем, Реутов был обязан Софье Иннокентьевне – бабушке Толика, с сердитой старческой физиономией, упавшей ранним утром, как снег на голову, в приемной адвокатского кабинета со своей невероятной историей о безмерном патриотизме внука в чем-то сходной с рассказом пациента психиатрической клиники, сводившимся к следующему.

К великому стыду родных и близких непокорного мальчика, включая сюда же Мариванну, начальницу местного ЖЭКа, предрекшую Толику путь исправительной колонии, он отказался от прохождения медицинского освидетельствования, при этом его состояние, – то ли наркотическое, то ли алкогольное могло быть связано не иначе как с Машкой – девушкой из неблагополучной семьи. Неясность в вопросах опьянения возникала в связи с тем, что у Анатолия на спиртное аллергия: попробовав горькую еще в седьмом классе, он покрылся такой сыпью, что стал похож на гигантскую малину. С тех самых пор он всячески избегал спиртного, и даже на школьном выпускном вечере он ходил трезвый и невеселый, в пример многим. И чтобы наш Толик начал баловаться наркотиками? Боже упаси! Во всяком случае, убежденный трезвенник утверждал, что употреблял только мороженое, за управление отцовской Шкодой Октавия садился трезвый, как стеклышко, почему к нему придирались менты – не знает, от освидетельствования отказался потому, что торопился на свидание с Машкой.

Реутов немедленно избавил себя от общества всеми любимой бабушки, не желая вдаваться в анатомические особенности строения ушей Толика, имевших, с ее слов, помимо прочего, чрезмерно тонкую, похожую на белую вуаль, кожу, через которую, если внимательно приглядеться, можно заметить множество капилляров… Отказать, однако, сумасшедшей пенсионерке он не смог, – ему искренне стало жаль Толика.

Как настоящий знаток, искушенный во всех сложностях канцелярской рутины, бабуля представила соответствующие документы и судебную повестку, по которой сегодня, ровно в десять, внучек был обязан явкой к судье по фамилии Жорина, которая явно позабавила старушку: переиначив фамилию на свой лад (изменив букву в произношении), она повторила ее с усмешкой.

Основанием для освидетельствования, согласно записи в протоколе, с размашистой подписью полицейского, требованием которого так непростительно пренебрёг Толик, значился неоспоримый факт: «покраснение кожных покровов в области ушей»!

«Вот оказывается, откуда в этой истории появились «уши» и кто «осел», – перефразировав известную идиому, каламбурно высказался Реутов.

Позиция защиты Толика, сформулированная адвокатом на пару с вездесущей бабушкой, казалась ему безупречной, и сводилась она, в общем виде к следующему: в свои восемнадцать мальчик думал, кем быть в будущем, дабы им гордились не только вся его семья, но и великая Россия. Думал об этом неустанно и неусыпно, даже тогда, когда управлял отцовским автомобилем; естественно, от переполнявших его патриотических идей кровь приливала к буйной голове, наполняя при этом капилляры ушей, от чего они становились гранатовыми. Алкоголь или что покрепче, он, естественно, не употреблял, тем более, находясь за управлением.

Реутов, так много узнавший о новоявленном подзащитном, вернее о его ушах, скорее хотел его увидеть, но когда это произошло, он обомлел.

Перед ним стоял высокий, почти два метра ростом детина, с длинной бородой и усами, поражали не только его уши, но еще и нос, губы и правая бровь, в которых красовались по нескольку колец! Когда же многострадальный Толик открыл рот, то оказалось, что у него и в языке застряло что-то блестящее. На короткой шее напрочь отпирсингованного юноши сияли стальные шипы от ошейника, одет он был в черную дерматиновую куртку с невероятным количеством застежек и рваные джинсы. Одарив Реутова по-детски доверчивой улыбкой, он протянул руку, на которой обнаружилась еще и дюжина перстней.

– Толян, – гнусноватым голосом представился он.

– Семен Варфоломеевич, – ответил вконец обескураженный адвокат, пожимая руку гражданину великой страны.

Когда Толян протиснулся через рамку металлодетектора у входа в здание суда, тот завыл так, словно началась третья мировая война. Его попросили вынуть все металлические предметы из карманов и снять кольца, после чего снова пройти через рамку, которая снова завыла, но уже не так громко. Детина, ничуть не смутившись, продемонстрировал изумленной, собравшейся вокруг него публике, свой дырявый язык, из которого торчал кусок стали в форме штанги. На третий заход, посовещавшись между собой, приставы его все-таки впустили.

Судья Жорина пребывала в самом безмятежном расположении духа. Это была худенькая, невысокая, темноволосая женщина средних лет в круглых очках, делавших ее похожей на стрекозу. Посмотрев на вошедших мужчин беспристрастным взглядом, она поздоровалась, предложила сесть, и опустив глаза, разъяснила юноше права в судебном заседании; говорила она быстро тихим голосом, словно читая заученные мантры.

– Слушаю вас, – едва слышно спросила она.

– Вы не могли бы нам предоставить для ознакомления дело? – вопросом на вопрос ответил Реутов.

– Время идет, уважаемые господа! Идет, ти-ка-ет, – повторила она по слогам и укоризненно посмотрела на Толика; на его лице при слове «господа», засияла гордая улыбка. – Нам нужно работать, – она перевела взгляд на Реутова.

– И нам нужно, – он твердо стоял на своем.

– Пишите заявление, отдавайте в канцелярию на регистрацию, – дело переносится на послезавтра на то же время, – она захлопнула лежащую перед собой серую папку и громко крикнула в открытую дверь:

– Зовите следующего!

Уходя, Толян развернулся, посмотрел на табличку на двери, где золочеными буквами была написана фамилия судьи и загадочно улыбнулся.

Часы показывали время обедать.

«Ах, забыл отправить почту. Нужно позвонить помощнице. А чем интересно закончился матч «Зенита» и «Арсенала?» – в голове одна за другой вспыхивали бессвязные мысли как признаки психического расстройства, что в свете последних событий представлялось вполне закономерным.

Реутов все же решил забежать на почту, оказавшись в очереди, выстроившейся за считанные секунды едва ли не на все почтовое отделение. Перед ним появилась бледная старушка, со словами: «Ты б меня пропустил, сынок – я за пенсией», за ней втиснулся хромой дед, звонко побрякивая костями и медалями; по его взгляду можно было предположить: настроен фронтовик весьма воинственно и никаких возражений не потерпит. За ним, как ни в чем не бывало, пристроился седой бородатый старик, доказывающий улыбчивой, закутанной в шаль бабуле в массивных очках, вставшей следом, что Трамп победил на выборах в США лишь потому, что служил вместе с Путиным в КГБ! Ожидание затянулось, разговор зашел о Меркель, которая, как выяснилось, тоже наш разведчик, потом все заговорили о санкциях, завязался спор, говорили громко, в один голос, и, судя по мучительно-страдальческим выражениям их лиц, разговор, видимо, зашел о насущном: о похоронах и пенсиях.

«Надо же, какая чушь», – изрек Семен, переключившись с одной насущной проблемы на другую – еще более насущную и так ему близкую по роду деятельности. Заклеивая конверт, он вспоминал «последнее слово» одного крайне эмоционального типа – своего клиента, осужденного за жуткое преступление в состоянии аффекта (речь, конечно, шла о женщине):

«…«Все» для нее. Машину – пожалуйста, коттедж – да, как за здрасте, и путевку ей, и чартеры, и апартаменты, и детей, которых она только портит, и любимой теще – квартиру в центре города, а она еще на алименты… – вся в мамашу. А этот… шизанутый… пугать еще вздумал…», – обдумывая сантименты, обманутого мужа и поправляя галстук Реутов заключил, что в жизни нет ничего более непостижимого, чем смерть и любовь: и то и другое ожидает каждого, не суля ничего, кроме грусти, тоски и печали, впрочем, как брак или тюремный срок.

– С вас еще три марки по семь двадцать, – сказала темноволосая, маленькая, словно Дюймовочка, женщина с низким голосом, спасая мужчину от внезапно нахлынувшего приступа меланхолии.

– Все жалуетесь? – то ли спросила, то ли констатировала она, ехидно улыбнувшись краешком губ.

– Приходится, – коротко ответил Семен, передавая ей деньги и накрепко заклеенный конверт с жалобой на судебный приговор, который, как это обычно происходит, никого не устроил: подсудимый считал наказание чрезмерно суровым, потерпевший, вернее, его родственники, – мягким.

– Удачи вам, – она пересчитала деньги и взяла протянутый конверт.

– И вам, – ответил Реутов, завязывая «французским» узлом шелковый шарф.

К двум часам, когда нависшую над городом свинцовую тучу, похожую на надкусанный в нескольких местах кусок пирога, разрезал золотой луч, Реутов вернулся в офис, где его дожидался коллега.

Дмитрий Дмитриевич Брунштейн, невысокого роста, седой, сухой, с веселыми глазами и узким, чисто выбритым лицом, этот адвокат обладал неподражаемой способностью сохранять невозмутимый вид при любых обстоятельствах. Как-то раз он защищал голкипера футбольного клуба по обвинению в групповом изнасиловании одной знатной леди, помнится, утверждавшей, что «это было не изнасилование, а издевательство какое-то». По стечению обстоятельств, голкипер оказался единственным, кого привлекали к ответственности, остальные члены футбольной команды (всего их было четверо) шли по делу свидетелями. Его речь в защиту насильника начиналась со слов: «А какая светская дама тайно не мечтала отдаться известной футбольной команде», причем говорил он об этом так обыденно и спокойно, словно речь шла об ужине в ресторане или отдыхе в санатории.

Семен знал Дмитрия еще, когда тот служил в милиции, а в последующем – в полиции, пока не стал адвокатом. Первое время относился к нему с опаской – бывших, как известно, не бывает, но в последующем они сдружились и даже провели вместе несколько весьма успешных дел.

Брунштейн читал газету, но увидев Реутова, заулыбался, протянув холеную лапку в знак приветствия.

– Варфоломеич, – обратился к нему коллега после обмена рукопожатиями, – ты что такой хмурый?

– Да так… задумался… о жизни и смерти, – он снял пальто и повесил его в шкаф.

– О любви надо думать, а не о смерти. Осень, а ведь как весной… сколько пташек вокруг порхает в коротких юбках, – заметил коллега, смотря в окно с живописным видом на автобусную остановку.

– Чай, кофе? – спросил Реутов и, не дожидаясь ответа, достал из комода чашки, поставил их на стол, включил чайник, закончив, наконец, движение по периметру, сел за письменный стол.

– Кстати, о жизни, – Дмитрий Дмитриевич поправил очки и продолжил после секундной паузы, – тут на днях защищал многодетную мать, – он внимательно посмотрел на собеседника, который в этот момент разливал кипяток по кружкам. – В семье, как обычно треугольник адюльтера: он, она и его секретарша… Жена подала на развод, а тут встречается ее благоверный на свадьбе дочери…

– Не к добру это, – то ли спросил, то ли констатировал Реутов.

– Да, – он отхлебнул из кружки горячий чай, – как она его увидела, так завизжала, словно кошка, которой наступили на хвост, стала второпях собирать неразборчиво про свою испорченную жизнь. А тот сидит себе, как ни в чем не бывало, и рюмку за рюмкой – водку пьет. Так она выхватывает шило, знаешь, такое, которым мы уголовные дела раньше дырявили, – уточнил он, – и втыкает ему прямо в шею, аккурат ниже затылка.

– Компания, как по команде, замолчала и не шелохнется, – замер и Дмитрий Дмитриевич, нужно сказать был ошеломлен и Реутов, – стало тихо, будто на поминках, и в этой тишине жена говорит: «Шило не вынимать, а то кони двинет». Она села за стол, налила себе стопку, залпом выпила и закусила соленым огурчиком. Тем временем родственники, взяв мужичка под руки, вывели его по-быстрому из банкетного зала, и в травмпункт.

Реутов хлебнул горячего чая и откинулся назад в кресле.

– Смерть может поджидать тебя где угодно и когда угодно, – заметил он философски, – можешь умереть неожиданно быстро, – ему было искренне жаль мужика, – или медленно, но верно – по системе фаст-фуд, но конец – неминуем, – он с горькой тоской в глазах посмотрел на своего собеседника – им овладело уныние.

– Самое интересное, – продолжал свой душещипательный монолог Бруншейн, – шило вошло четко около позвоночного диска, не задев ни один нерв, его вынули, перевязали шею и отправили домой. Шило – весомый аргумент в семейных спорах, – судя по выражению его лица, говорил он это абсолютно серьезно, без тени иронии.

Варфоломеич внимательно слушал, а Дмитрий Дмитриевич, допив чай, продолжил:

– Но жена на том не успокоилась и при первой возможности воткнула мужу в шею отвертку…

– Добила все-таки? – поинтересовался Семен.

– Нет, ему и на этот раз повезло… но не в этом суть, – он достал из кармана электронную сигарету и затянулся паром.

– Осудили ее за два эпизода покушения на убийство, в общем, суд, в совокупности за шило и отвертку накатил ей пятнадцать строгого; приговор, однако, в апелляции был отменен, ведь в случае с шилом, бедняга не пострадал. В итоге суд ее за случай с шилом оправдал, не найдя умысла на убийство… если б хотела убить, то убила бы, она с ним, все четко подметила… – заключил он.

– Ты молодец, – похвалил его Семен, надеясь перевести тему в другое русло.

– А помнишь, я вел дело, – его обуревали воспоминания, – где ревнивый муж с повинной в полицию заявился, сознавшись в убийстве соседа, про тот случай еще в газетах писали: мол, мужик пошел за пивом и, естественно, пропал… – усмехнувшись, подытожил он.

– Чего-то не припомню такого, – Семен посмотрел на лежащие на столе документы с таким уставшим видом, будто провел не одну ночь с темпераментной женщиной и спросил:

– А как он его убил-то?

– Лопатой, вроде бы, – последовал ответ, – он так и написал в явке, мол, убил соседа на почве ревности к своей жене, крутила с тем шашни, пока муж мотался по командировкам, – пояснил Дмитрий Дмитриевич, поправив галстук, – и закопал под яблоней в саду.

Семен смотрел на своего собеседника, не отрывая взгляда, в течение целой минуты, а потом спросил:

– И что?

– Откопали соседа, правда, он уже сам на себя был не похож, через два года, но жена его опознала по стальным зубам и бумажнику, что был при нем. А уголовное дело все-таки прекратили, – Дмитрий Дмитриевич, взял секундную паузу и триумфально улыбнулся.

Семен сидел и смотрел на него с таким искренним недоумением, словно не понимал о чем вообще идет речь.

– Зима, холодно, – начал он объяснять, – он только «откинулся», жить негде, вот он и объявился в полиции с этой своей весьма курьезной историей об убийстве, которую якобы услышал от кого-то из сокамерников, пока цинтовал¹ на «крытой». Не будь дураком, перекантовался зиму в СИЗО, а как потеплело, заявил о непричастности. А самое интересное: тот, кто убил, тоже умер. Цирроз! – заключил он многозначительно, подняв вверх указательный палец правой руки.

– Мужика, естественно, освободили.

Семен пил чай и с нескрываемой грустью смотрел на своего собеседника. Пауза затягивалась, и он, дабы не терять нить разговора, сказал:

– Повезло ему.

– Очень повезло, – адвокат снова затянулся сигаретой, выдохнув клубы пара, – его на днях тоже убили, в пьяной драке… Я к тебе по делу, – внезапно перевел он тему разговора.

От этих слов взор Варфоломеича окончательно оцепенел.

– Мне сегодня звонил один картавый тип, просил порекомендовать адвоката, весьма странное дело об убийстве, как раз для тебя, – неожиданно выдал он.

– Пусть обращается, – Семен впервые за день беззаботно улыбнулся.

– Спасибо за чай, мне пора, – сказал он, одеваясь.

Друзья обменялись рукопожатиями, и Дмитрий Дмитриевич, радостный и удовлетворенный, бодро открыл дверь.

* * *

Законопослушному человеку с неотягощенной совестью легко и приятно в такое солнечное морозное утро выйти на улицу, неторопливо пройтись по аллее, по обеим сторонам которой растут низкие, ветвистые, покрытые первым инеем, подобные стефанандре кустарники. Приятно достать из кармана жвачку с мятным вкусом, и закинув ее в рот, судорожно вдохнуть и выдохнуть воздух, как это делает марафонец в конце финишной прямой.

Толян посмотрел на часы и прибавил шагу, побрякивая серебром цепей, четырежды обвивавших его крепкую шею, намереваясь поскорее добраться до здания мирового суда, свернул на Первую Большую улицу. Не отягощенный совестью, молодой человек уверенным шагом шел по улице, его лицо озаряла яркая улыбка, смотря на проходящих мимо милых, разговаривающих о каких-то мелочах людей; ему казалось, что все ему рады, а он – жених и идет на свидание с невестой.

Реутов дожидался своего новоявленного клиента в здании суда около рамки с металлоискателем, завывшим при появлении Толяна дико и пронзительно, будто это был Терминатор, засланный к нам из будущего, чтобы убить Джона Коннора. Со словами: «Молодой человек со мной», адвокат провел через металлодетектор Терминатора, уши которого раскалились так, что вероятно, засветились бы в темноте. Вышедший из кабинета судебный пристав с лысой, похожей на бильярдный шар головой, препроводил его в кабинет судьи Жориной.

Наталья Петровна изучающе посмотрела на юношу с бородой, чуть сдвинув в улыбке уголки тонких губ, словно давая понять, что ему здесь не рады, и сурово произнесла:

– Продолжаем судебное заседание…

Среднестатистический Россиянин, каким бы законопослушным он ни был, хотя бы единожды оказывался в суде, причем, неважно в какой роли: истца, ответчика, или, не приведи Господи – подсудимого, а еще того хуже – потерпевшего. Поводом для этого может послужить что угодно: будь то взыскание либо оспаривание алиментов, налоговый спор, дорожно-транспортное происшествие и многие другие разнообразные сплетения обстоятельств в многострадальной жизни человека. Стало быть, среднестатистическому гражданину нашей необъятной страны хотя бы раз в жизни разъяснялись права в судебном заседании: делать выписки, снимать копии, приносить жалобы и прочее и прочее. Если представить, что на сто пятьдесят миллионов жителей приходится около двадцати пяти тысяч судей, то в результате деления одних на других получается, что на одного судью выпадает около пяти миллионов человек!

Пять миллионов раз! Пять миллионов раз судья, за годы беспрекословной службы слепой Фемиде должен повторить указанные права!

И Наталья Петровна, словно строка эта застряла у нее в глотке, продекламировала уважаемым гражданам их права в суде, сделав это с таким безучастным видом, что казалось, она произнесла их, как минимум, еще пять миллионов пять раз. Поставив подпись в расписке (второй по счету) о разъяснении прав, Толик рассказал судье свою весьма курьезную историю: о любви к Машке, своем достойном месте в будущем Великой страны и своих ушах. Последнее, правда, так тронуло Надежду Петровну, что она мило улыбнулась.

Толян обескураженно смотрел то на улыбающуюся судью Жорину, то на своего адвоката, который тем временем с невозмутимым видом утверждал, что без водительского удостоверения молодого человека неминуемо ждет смерть, во всяком случае, вследствие тоски и уныния, – тот не мыслил свою жизнь без байка.

Ирония – мощный инструмент подачи действительности, ярко проявившейся в нелепой истории о знаменитых ушах несчастного Толика, то и дело краснеющих от переполнявших его патриотических чувств, как и предполагалось, растопила лед недоверия и отчуждения, выражавшихся во взгляде Натальи Петровны в момент их первой встречи. Основной аргумент защиты, однако, сводился к отсутствию в деле ключевого документа – протокола о направлении на медицинское освидетельствование. Позиция защиты была предельно проста: нет направления – нет освидетельствования.

Внимательно просмотрев документы, Наталья Петровна сказала короткое: «М-н-да», обозначавшее все, что угодно, а при сложившихся обстоятельствах одно, сакральное: скорый возврат водительского удостоверения.

Терминатор, у которого в этот момент горели уши, накалившись докрасна, пожирал ее преданным взглядом.

Неудачливый клиент благодарил своего адвоката, предложив в качестве гонорара успеха несколько тысяч, но Реутов наотрез отказался от денег, сказав, что поручение его только развеселило, а эмоции, которыми щедро одарил его патриот с рубиновыми ушами – бесценны.