Читать книгу Больная любовь - Игорь Дихтер - Страница 2

Тихий сентябрьский день не принёс облегчения. Дождь тоскливо барабанил по крышам домов, разбивался об асфальт на тысячи водянистых осколков. Из кофейни «Майский полдень» на Пикадилли доносились тончайшие ароматы ирландского кофе и абрикосовых пирожных с масляным кремом. Уотсен знал этот аромат очень хорошо: они с Полем частенько посещали это заведение, и француз всегда заказывал именно абрикосовое пирожное. Теперь несчастный редактор гнил в могиле и Уотсену было неприятно вспоминать о нём.

Будучи «чистокровным» англичанином, Редьярд ненавидел дождь. Точнее, он считал истинным горем попасть под него. Одно дело сидеть возле камина с чашечкой глясе и слушать, как взволнованные капли дождя ударяются об оконное стекло, и совсем другое дело – промокнуть до нитки, шлёпая по лужам, отражающим серую пенку туч.

В тот день у Уотсена всё шло наперекосяк. Сперва он опоздал на встречу с издателем, потом разругался с этим омерзительным выскочкой Шоном Лурсом, просидев два часа в маленьком кабинете, пропахшем потом и дешёвым пивом, а теперь попал под дождь. И когда писатель дошёл до своего дома, ему показалось, что вода уже пропиталась в его кожу. Разобравшись с дверью, он прошёл в холл и остановился. В светло-зелёных глазах застыла рассеянность. Иногда мужчина совсем не понимал, что должен делать дальше. Особенно это касалось моментов, когда происходило что-то совершенно житейское, как в эти минуты: следовало раздеться, принять горячую ванную, выпить стаканчик глинтвейна, но он впал в ступор. Какое-то время было слышно то, как капает дождевая вода, стекая с серого плаща мужчины. В холле загорелся свет. Из полумрака, словно демон из чёрного дьявольского тумана, вышел Бен.

– Редьярд, всё в порядке? – бодро поинтересовался он.

– Да, да… Я подумал о том, что упустил мгновение.

– О чём ты?

– Я вошёл в дом, даже не прочувствовав и не прожив этот момент, – Уотсен как-то рассеянно посмотрел в лицо своего секретаря и по совместительству кузена, и опустил плечи.

«Объяснять ему подобные вещи – пустое».

– Сейчас тебе следует принять ванну и хорошенько просохнуть, – изогнув чёрную бровь, Бенджамин достал из кармана часики и мельком посмотрел на время. – А я пока распоряжусь насчёт ужина, идёт?

Уотсен ничего не ответил. Тупо глядя перед собой, он медленно поднимался по лестнице, оставляя мокрые следы. Во время принятия ванны он думал над тем, что должен всё бросить и куда-нибудь сбежать. Только это может способствовать его свежему творческому дыханию. Он привык, что все считали его гением, привык к баснословным гонорарам и тиражам, но всё это казалось ему всего лишь яркой ленточкой на коробке. Пустое. Главное – выразить себя. Несмотря на легкомысленное и холодное отношение к деньгам, он любил хорошую одежду, красивую мебель, качественную еду. В этом был какой-то парадокс. Ему бы, конечно, хотелось думать, что он мог бы питаться только картошкой и куриными крылышками, но…

После купания Редьярд облачился в домашний коричневый костюм. Он хотел было спуститься в столовую, как раздался звонок. Писатель что-то недовольно пробормотал и поднял трубку.

– Алло?

– Редьярд, немедленно приезжай к Уолкерам!

– Нет.

– Здесь Листон!

Редьярд закусил угол губ: это меняло дело.

Оливер Листон был единственным человеком, мнение которого для Уотсена кое-что значило. С домашним ужином пришлось повременить. Положив трубку, писатель переоделся в синий элегантный костюм и белую рубашку. Выглянув в окно, он с наслаждением заметил, что дождь притих, но, выйдя на улицу, всё же поймал такси. Да и до дома режиссёра Уолкера ехать было довольно далеко.

Но стоило писателю войти в помпезный, богато обставленный особняк, как ему сообщили, что сэр Листон уже уехал. Уотсен нахмурился и взял бокал шампанского с подноса проходящего мимо официанта. Вечерок обещал быть скучным. Не зря у него с утра всё шло наперекосяк… Не обращая внимания на заинтересованные взгляды гостей, разбившихся на небольшие компании, он сделал три жадных глотка и собирался допить всё, как вдруг его недовольный блуждающий взор остановился на каком-то мужчине. Тот вёл себя просто вызывающе! Запрокинув голову, он искренне, свободно и чувственно смеялся над словами своего тщедушного собеседника. Просмеявшись, заговорил, и его кадык пришёл в движение. Русые волосы до середины шеи, аккуратная борода, тонкие губы, прямой нос с чуть хмурым разворотом ноздрей, блестящие серые глаза… Всё это сливалось во что-то единое, создавало образ в голове Редьярда. Писатель сразу возненавидел этот пошлый смех. Так можно смеяться только наедине с близким человеком, но никак не в обществе. Ему захотелось подойти и дать пощёчину незнакомцу. Как он может?.. И самым странным было то, что Уотсену всегда было плевать на манеры. Откуда же тогда это острое и сильное чувство? И вдруг собеседник этого негодяя повернул голову к нему, к Редьярду, и широко улыбнулся, подзывая жестом руки. В этот миг писатель осознал, что так и стоит, «присосавшись» к бокалу, а остатки шампанского обласкивают губы. Убрав руку от лица, он приблизился к мужчинам. Только теперь он узнал в тщедушном очкарике писателя-фантаста Теорина.

– Редьярд, дорогой друг, хочу познакомить тебя с Бертраном Брайтоном. Он очень любит твои книги.

Редьярд посмотрел в серые глаза и… утонул в них. Возле радужки словно искрились капли чистейшей росы: озорные и вместе с тем прохладные. Глаза – октябрьское небо над Тауэром! Великолепные! Взгляд писателя жадно заскользил по лицу Брайтона, пытаясь уловить каждую деталь. От него веяло уверенностью, мужественностью и какой-то… болезнью. Да-да, именно душевной хворью! Редьярд чувствовал, что в этом человеке ужасающая глубина. И он уже попал в этот жаркий омут. Теорин и Брайтон что-то говорили, а Уотсен просто не мог отвести взгляд от привлекательного лица.

«Бертран… Какое красивое имя. Изысканное. Порывистое. Бер-тран… Словно конфета катается по языку, шоколад тает и в его сладкой пелене ощущается орешек».

– …Ваш последний роман просто покорил меня! Это гениальнейшее произведение, это на века! – голос Бертрана был хрипловат, сам баритон – бархатист, обволакивающ. Его хотелось слушать и слушать…

– Хм, спасибо, – отозвался Редьярд, рассматривая губы и подбородок этого негодяя.

– Я бы принял за честь поговорить с вами о «Зелёной горе». Если у вас будет на это время, конечно… – продолжал Брайтон.

– Время у меня есть. Что ж, давайте поговорим, – быстро заморгав, Редьярд вручил свой бокал Теорину и жестом пригласил Бертрана выйти в соседний зал, где было тихо и пусто.

Тот попрощался с фантастом и последовал за Уотсеном.

Они оказались в полутёмном помещении, стены которого были завешаны старинными картинами. Писатель опустился на диванчик и похлопал ладонью возле себя. Бертран сел рядом. Его лицо выражало живой интерес.

– Когда к вам приходит мысль? Ночью или же днём?

– И ночью, и днём.

– Что вы при этом испытываете?

– Волнение. Воодушевление.

– Именно эти чувства я испытал при прочтении «Зелёной горы». Роман просто дарит второе дыхание, околдовывает… – с пылом заметил Брайтон.

– На написание этой книги меня подтолкнули кое-какие события в личной жизни. Но, вообще, я считаю, что хороший писатель должен обладать богатейшей фантазией и писать то, что с ним никогда не происходило. Но так, чтобы ему поверили, – Уотсен достал из кармана брюк портсигар.

– Вы никогда не испытывали того, что Говард? – тихо спросил Бертран, подаваясь вперёд, почти что непростительно близко.

– Нет. Говард – мой выстраданный персонаж. Моё больное сознание.

– Тем интереснее. Ведь, как вы заметили, писать о том, что пережил сам, достаточно банально, – Брайтон откинулся на спинку и в его глазах мелькнуло нечто отстранённое.

Писатель подумал, что оттенки в этом человеке меняются так же быстро, как движутся секундные стрелки часов. Ему жадно, до духоты захотелось познать все грани его личности. К чёрту поездки! Он напишет новый роман. Ещё лучше предыдущего.

– Вы живёте здесь, в Лондоне? – спросил Уотсен, убирая портсигар обратно в карман.

– Да. Но я часто бываю в Америке.

– У вас там родственники?

– Я снимаю кино: оператор.

– Неужели? Кино… Иллюзия… Чёрно-белый обман… – блекло улыбнулся Уотсен.

– Зато какой обман! Люди готовы отдать всё, чтобы сняться в какой-нибудь захолустной картинке! – хмыкнув, с долей цинизма ответил Брайтон и встал. – К сожалению, мне пора. Есть одно дело. Но мы не договорили и я беру наглость настаивать на встрече. Когда мы увидимся снова?

Бер-тран…

Абрикосовая косточка, спрятанная в спелой мякоти сочного плода…

– Завтра. Кафе «Сольфеджио». Шесть вечера, – хрипло ответил писатель, ощущая лёгкую дрожь в руках.

– Хорошо, – отозвался Брайтон и вдруг рассмеялся всё тем же раскрепощённым смехом, от которого у Уотсена голова пошла кругом и кровь превратилась в раскалённое олово. Так смеются двое любовников, лежащих в кровати на смятых простынях. Так смеётся циник, услышав от романтичной невинной девчушки признания в любви. Смех, наполненный самовлюблённостью и уверенностью в своей неотразимости. Демонстрация раскрепощённости и свободы, чистый секс.

Бертран вышел, и в комнате вдруг стало темно. Неземной свет погас.