Читать книгу Нефилим - Игорь Епифанов - Страница 4

«Прогресс Есть Свобода»

слоган

Прежде, чем продолжить описание самого поиска, хочу внести некоторую ясность. Мне, конечно, могут тут же возразить: если «ясность», то почему «некоторая». Это те, кто считают, что «ясность» и «истина» – синонимы, т.е. понятия абсолютно тождественные. Жесткие, сухие экспериментаторы, они требуют, чтобы любая умственная конструкция: слово, группа символов, знак – была точным эквивалентом конкретной физической реальности. Стоит, говорили они, отступиться от этого принципа, как все наши вычисления, логические построения, программы, как бы доказательно они ни выглядели, превратятся в операции с «мнимыми величинами», не имеющими никакого практического приложения. Мол, это не более, чем игры, забавы, детские шалости; для тех, кто придает этому серьезное значение, они даже отыскали где-то в «анналах» определение «инфанты», которое словно лопалось уже в момент произнесения. «Инфанты», иронизировали эти скептики, выдувают «мыльные пузыри», которые лопаются, едва коснувшись первой попавшейся «точки». «Точками» на их языке означались любые импульсы, оставляющие след на мониторе. «Точка» фиксировалась, определялись ее параметры, величина заряда, данные сверялись с множеством справочников, и если в них не находилось аналогичной «точки», ей присваивалось новое название, под которым она и заносилась в Каталог.

«Инфанты», впрочем, тоже умели за себя постоять. Экспериментаторов они называли «крохоборами»: тоже словечко из «анналов», звучащее как ритмичный шорох и сухие щелчки роботов-уборщиков, ползающих по полам и стенкам рабочих секций, собирающих в накопители окурки, обгрызенные ногти и отдирающие комочки жвачки от столов и изнаночных поверхностей мониторов. Этот «мусор» считался – и справедливо! – одним из «атавизмов». С этим явлением пытались бороться, искали «авторов» по зубным прикусам на окурках и жвачках, но дело это оказалось столь хлопотным и затратным, что на него плюнули и запустили в секции специальных роботов-уборщиков. Первое время они, конечно, мешали: елозили под ногами, выхватывали из пепельниц тлеющие окурки и тут же тушили их в чашках с недопитым кофе – не исключено, что это были приколы программистов! – но вскоре к этим гаджетам (их называли «ЧЕЛы» – Чистота Есть Любовь), привыкли, и если такой ЧЕЛ – случайно подвертывался под руку во время работы, его просто смахивали на пол легким движением кисти. ЧЕЛы ломались, их чинили, но эти затраты не шли ни в какое сравнение с расходами на изучение прикусов и содержание штата «следаков», сличавших эти улики с зубными формулами в стоматологических картах.

Со временем, когда ЧЕЛы усовершенствовались настолько, что не только перестали быть помехой, но и значительно оптимизировали процесс уборки, в них внедрили дополнительные, рекреационные, чипы. Теперь они не простаивали по углам или за спинками стульев, но едва завидев брошенный окурок, наперебой бросались к нему в стремлении завладеть. Было очень занятно наблюдать за их свалками на полу в центре секции, а когда кто-то из них вдруг выскакивал из кучи и, отскочив на полшага, приближал свой трофей к мусорному накопителю, пространство секции сотрясал дружный низкочастотный хохот. ЧЕЛам присваивали номера, устраивали даже тайные тотализаторы, но Белые, похоже, смотрели на эти забавы сквозь пальцы; было просчитано, что эти релаксации: случайные, спровоцированные – не суть – значительно повышают производительность труда в остальное время.

Так же как и объединение в одной «пятерке» «крохоборов» и «инфантов», причем в таких пропорциях, что мне они представлялись составленными по жребию. Такому же случайному, как соотношение женщин и мужчин. В обоих случаях вариантов было немного, но при их наложении итог выходил порой весьма забавный и неожиданный. В нашей «пятерке» «крохоборами» были двое мужчин и одна девица. Мой визави, щелкавший замысловатым огнедобывающим гаджетом над моей трубкой, был «инфант». Я же, по крайне редкому, не вполне изученному, стечению обстоятельств, не только сочетал в себе оба свойства, но и мог «включать» то или иное по своему желанию, которое, впрочем, диктовалось местом моего пребывания во времени и пространстве. Не могу с полной ясностью сказать, свободен ли я в этом выборе, а также определить грань, на которой стыкуются эти понятия.

Это были, скорее, некие смутные ощущения, не поддающиеся точному словесному описанию; они, в сущности, не имели четко очерченных границ. Устремляясь за пределы Пирамиды, проходя Врата, ступая на подъемный, громыхающий цепями, Мост, я ощущал себя «инфантом», одурманенным фантомами собственного воображения, но при столкновении с каким-либо препятствием, действовал как законченный «крохобор»: прыгал, уклонялся, бил и прочее. Этим навыкам был посвящен курс специальной подготовки, и тем, у кого не было свидетельства об их успешном прохождении, просто не открывали Врата. Но не следует представлять дело так, будто из нас делали неких агрессивных неуязвимых монстров. Основное, базовое свойство или способность, которую развивал в подопечном его личный Коуч – занятия были исключительно индивидуальными – определялось как «flexibility»: упругость, гибкость. Именно эти качества, доведенные долгими медитативными сеансами до предела личных, данных от рождения, способностей, обеспечивали выпускнику относительную безопасность во время странствий по Территории.

Она начиналась сразу за внешним склоном Рва, опоясывавшего Пирамиду причудливым замкнутым зигзагом, который, по замыслу Устроителя, Стоящего Во Главе, должен был «ошарашивать» потенциального агрессора.

Ходили слухи, что Устроитель – его происхождение тщательно скрывались «Белыми» – подвержен странным атавистическим приступам, во время которых ему грезятся целые полчища жутких монстров, атакующих Пирамиду со всех сторон. Впрочем, очертания Рва, угловатые выступы Стены, мнимые Врата с полуопущенными цепными Мостами хоть и смотрелись весьма забавно и архаично, но придавали всей Пирамиде вид неприступной крепости. Ее так и называли – Фортресс.

Слово это в переводе на все известные, но давно не используемые, языки, было не только начертано над каждым из Ворот, повторяя очертания арок, но и неразрывной Спиралью обвивало ту часть Пирамиды, что возвышалась над Стеной. Особенно впечатляло это зрелище на фоне заходящего Солнца, когда включались аккумуляторы, заряжавшиеся от солнечной энергии или потока фотонов, который проходил через озоновые линзы и фокусировался на волновых преобразователях, выстилавших грани Пирамиды. По Спирали начинали перебегать разноцветные огоньки, и казалось, будто ее кольца то расширяются под действием центробежной силы, то свиваются, сжимая грани Пирамиды в стремлении максимально заострить ее сияющий Пик. И то, и другое было, однако, оптическим обманом, фокусом, сработанным «крохоборами» к недавно прошедшему Юбилею Устроителя. Был слух, что Он всячески старается скрыть эту дату, но эта ложная скромность мало кого обманывала. Льстецы – приближенные из Белых – даже представили к этой дате некое изыскание, согласно которому Юбилей Устроителя, точнее, дата его Явления (в отличие от банального «рождения из утробы») была мистическим образом связана с основанием самой Пирамиды. Мол, Явление и Пирамида суть две стороны, две ипостаси единого Нечто, составляющие неразрывное Тождество, зримым символом которого и был сияющий Пик. Символической представлялась и ритмичная пульсация энергетических потоков внутри Спирали, выражавшая совокупное стремление к Истине всех обитателей Пирамиды. Меня всегда невольно завораживала эта картина; вспоминалась некая древняя мудрость, где Спираль трактовалась как символ прогресса, и ее витки представлялись ступенями восхождения к Всеобщей Гармонии.

То, что ее воспроизвели в зримом, торжественном, подавляющем своим величием, виде – с той точки, где я стоял, Пирамида и обвивающая ее Спираль перекрывали примерно треть моего «конуса обозрения Вселенной» – виделось мне смесью тотального атавизма и ностальгии по этим наивным, но столь утешительным, представлениям. Влияние Спирали ощущалось и внутри Пирамиды; мерцающее свечение проникало сквозь матовые стены и потолки рабочих секций, жилых отсеков, целомудренно оставляя в тени репродуктивные камеры с заботливо застеленными постелями, уютными угловыми диванчиками, накрытыми столиками яйцевидных очертаний и виноградными гроздьями динамиков по углам. Здесь в неизменном виде воспроизводилось древнейшее таинство под названием Коитус; обряд, имитирующий поклонение давно почившему Божеству, осиротевшее место которого последовательно занимали эфемерные, искусственно созданные, культы.

Не вижу смысла вдаваться в их тонкости (это занятие для специалистов); тем более, что сущностной разницы между ними я не вижу. Культ Устроителя основывался на аналогичных основаниях, зримым воплощением которых и являлась Пирамида. Иногда, в разговорах, ее коротко именовали Храмом; это древнее словечко хоть и считалось почти жаргонным, но подчеркивало глубинную, культовую по своей сути, основу всего сооружения. Слово Коитус считалось запретным, его произносили шепотом лишь непосредственные участники обряда, когда их собирали в Зале, прежде чем распределить по камерам. Порой этот шепот приводил участников в такой экстаз, что обряд начинался прямо в Зале; поднимающиеся испарения размыкали контакты светодиодов, в полумраке, подсвеченном переливчатым сиянием Спирали, начинала звучать музыка, вентиляторы, скрытые под решетками в полу, наполняли пространство теплыми воздушными потоками, отчего ткани сами спадали с тел и плавно парили над обнаженными плечами и спинами. Из рук в руки переходили чаши с возбуждающими напитками, и в таком состоянии ни о каком избирательном распределении уже не могло быть и речи.

Был слух, что порой сам Учредитель принимает личное участие в этих Оргиях; те, до кого он снисходил, узнавали Его по грубым шершавым касаниям, по сиплому прерывистому дыханию, вырывавшемуся из его хлюпающего нутра в Миг Наивысшего Просветления, но высказывать эти подозрения было не только неприлично – как-никак Четвертая Генерация, культурные люди! – но и небезопасно. Доносы не только принимались к сведению, но и поощрялись всеми возможными способами. Правда, это были по большей части мелкие подачки: жвачка, сигареты, баночка возбуждающего напитка, но порой дело доходило и до внепланового Коитуса с правом выбора Камеры и даже – в исключительных случаях! – коитус-партнера.

Такие пары часто образовывались во время Оргий. Случайно сойдясь, они могли разойтись, но вновь сойдясь и пользуясь лишь осязательными и обонятельными рецепторами, неизменно узнавали друг друга по фактуре кожи, очертаниям органов, составу испарений и, в особенности, их едкому яркому выбросу в Миг Наивысшего Просветления.

Но прочные и долгие союзы на этой основе возникали редко. После двух-трех частных Коитусов испарения приедались, а возбуждение от очертаний и фактуры уже не поднималось выше порогового уровня. Кое-кто пытался подключать внешние возбудители: фонограммы, записанные в Зале при достижении Тотального Экстаза или интимные фильмы, где крупно снятая головка сперматозоида напористо пробуравливала упруго-податливую мембрану яйцеклетки. Но действие этих факторов было столь кратким, что все последующее скорее походило на конвульсии низших организмов, добываемых за пределами Стены. Последующее разочарование было порой настолько опустошающим, что некоторые, словно предчувствуя этот кошмар, заранее заказывали Обнуление. Оно могло быть двойным, одиночным: все зависело от решения специальной комиссии Zero, куда поступал запрос. Впрочем, там только делали вид, что вникают в мотивы, предшествующие запросу. Все решали репродуктивные программы, где велся учет реальных оплодотворений и ожидаемого количества новорожденных с целью соблюдения Правила Популяционного Баланса. Что-то типа дебета-кредита из учебника по истории экономики Трех Предшествующих Генераций.

То, что даже в этом, самом важном поступке (я имею в виду Самообнуление), особь была несвободна, угнетало меня больше всего. Мне казалось, что все мои действия отформатированы до такой степени, что порой при пробуждении я долгое время не мог шевельнуть ни одним членом, боясь порвать невидимые нити, тянущиеся от них во все углы моей жилой капсулы – многогранного кристалла, напоминавшего обитателю о вечном стремлении к Шару как совершенной, законченной форме Бытия. Не знаю, быть может кто-то и вдохновлялся этой перспективой, мне лично она представлялась столь же абсурдной как попытка достичь линии горизонта как крайней границы Территории. Не говоря уже о слогане «Прогресс Есть Свобода» (сокр. ПЕС), сочиненном, якобы, самим Устроителем, после чего ему было присвоено звание «Знающий Путь».

Я проходил множество всяких курсов: Выживания, Защиты, Изучения Низших и прочих Форм – чтобы получить вожделенный пропуск за пределы Стены. Ибо только на Территории мне доводилось переживать мгновения истинного Экстаза, свободного от всякой отформатированной мути. Территория скрывала в себе великое множество неожиданностей, как приятных, так и опасных, но именно это предельно обостряло мои чувства, реакции и пробуждало глубинные воспоминания о временах, когда моя молекулярная основа, пребывая еще в зыбком, подвижном состоянии, стремилась отлиться в видимую, плотскую форму. Я ощущал себя то слизью, выползающей из воды, то змеей, свивающейся в упругие кольца, то птицей, обнимающей воздушные потоки широко расправленными крылами. Да, это была она – вожделенная истинная Свобода без всякой привязки к сочиненному Устроителем и его холуями Прогрессу.