Читать книгу Нефилим - Игорь Епифанов - Страница 7

Создание всеобщей теории строения Вселенной

невозможно, ибо ее проверка на достоверность

исключена по определению.

Аксиома

Выход экспедиции был обставлен с максимальной торжественностью. Даже работа секций была переведена в автоматический режим с тем, чтобы все, кто так или иначе был связан с этой деятельностью, могли подняться на гребень Стены и припасть к промежуткам между раздвоенными зубцами. Мест этих, естественно, хватило не для всех, но счастливчиков выбирали по жребию. На площади перед Пирамидой был установлен огромный барабан; он крутился, внутри трещали и перекатывались пронумерованные жетоны, и желающие принять участие в их розыгрыше, должны были ловко и быстро выхватывать свой жетон из круглого отверстия в боковой деке. Жетоны были черные и белые; пронумерованы были только белые, и цифры на них соответствовали номерам просветов между надстенными зубцами.

Лотерея была равной, честной, очередь к барабану занимали с полуночи, вживую, без предварительной записи, и розыгрыш открылся, что называется, «с первыми лучами». Этим атавистическим выражением, взятым из Истории Всейности, открывалось любое, сколько-нибудь значимое общественное событие, скажем, очередное, и как всегда, навечно, бракосочетание Устроителя. Ибо «лучи» как таковые под сенью Пирамиды не наблюдались; их заменяло сияние Спирали, покрывавшее пространство внутри Стены мерцающим световым колпаком, сквозь который едва проступали бледные точки небесных светил. Их, разумеется, тоже могли погасить, затушевать, но оставили для того, чтобы командированные на Территорию, могли накануне выходов освежать свои ориентационные навыки без поддержки каких-либо navi-systems. Согласно некоторым данным радары этих устройств разрушали общее «информационное поле» Территории и обращали населявших ее «тварей» в совершенно беспомощные существа. Они теряли способность находить партнеров, строить убежища, добывать пищу, и в итоге погибали, образуя мертвые зловонные «зоны». Cвязь радарных излучений с омертвением этих участков Территории представлялась сомнительной, и обратила на себя внимание лишь после серии опытов с искусственным оплодотворением. Делалось это с целью выведения особой линии Бесстрастных – БМ – чьи геномы изначально были, что называется, «заточены» на создание Программ Нового Поколения.

«Форматирование» такого по сути искусственного интеллекта начиналось на этапе первого деления оплодотворенной яйцеклетки. В хромосомные нити встраивались участки, отвечающие за синтез определенных белков, и в итоге, по замыслу Белых, у зародыша должен был сформироваться мозг с повышенным числом нейронных связей. Их должны были синхронизировать с новейшим программным обеспечением, и далее «тандем» действовал самостоятельно, получая входные данные и выдавая готовые решения. Этот «синтез» окончательно стирал грань между человеком и машиной, но так как Бесстрастные в глазах Белых давно опустились до положения сомнамбул, этическая сторона подобной трансформации изначально была «вынесена за скобки».

Но что-то пошло не так, как замышлялось. Некоторая часть генетически модифицированных зародышей останавливалась в своем развитии еще на стадии 16-го деления, а затем клеточный шарик словно выворачивался наизнанку, и жизненно-важные органы продолжали формирование уже внутри этого шарика. Процесс шел хаотично, и в итоге на свет появлялся либо бездыханный урод, либо безумный монстр, которого обнуляли еще до его первого вздоха.

Стали проверять происхождение геномов, взятых для эксперимента. Для сличения взяли пробы генетического материала из останков, найденных в «мертвых пятнах» на Территории. Выводы были неутешительны: причиной гибели оказалось питание животными и растительными тканями, мутировавшими под воздействием повышенного уровня электромагнитного излучения. Тогда-то из командировочного снаряжения и были изъяты все навигационные приборы, а деление на «прошлое» и «настоящее» перешло в разряд «атавизмов». Отныне каждый, кто вольно или невольно причинил вред или погубил на Территории хоть малейшую «тварь» или «травинку», считался преступником, и меру его вины и наказание, стали определять по статьям наспех состряпанного командировочного Кодекса.

Но теперь на Территорию отправлялся не искатель-одиночка, а целый экспедиционный корпус, и это требовало строжайшего соблюдения как мер собственной безопасности, так и минимизации «территориального ущерба». Так что пока на площади крутился барабан с жетонами, участники проходили последнюю проверку. У них изымалось все лишнее, вплоть до отработанных чип-карт, которые кто-то предложил использовать как маркеры во время дальних вылазок. Оставлен был лишь излучатель – ИНД – и несколько бухт оптоволоконного провода для обеспечения связи и трансляции движения отряда в режиме он-лайн.

Счастливчики тем временем занимали пронумерованные места в просветах между зубцами. Некоторые выглядели при этом довольно потрепанными. «Барабан» крутился со средней скоростью, но тем не менее руки тех, кто не успевал выбрать жетон из грохочущей внутри него кучи, ударялись об стойку и стопорили всю конструкцию. Барабан останавливали, зажатую между декой и стойкой руку извлекали, а неудачника в случае потери сознания – от боли и счастья обладания заветным жетоном, – приводили в чувство, громко называя ему номер просвета между зубцами. Так что при взгляде со стороны Рва вид у большинства зрителей на гребне был изрядно помятый. У кого-то висел на нитках рукав пиджака; у многих не хватало пуговиц на рубашках, так что концы воротничков держал вместе лишь перекрученный галстук; были и калеки, те, чьи руки до подъема на Стену успели заключить в свежие, тяжелые от сырости, гипсовые оболочки. Были и такие, кто вообще оказался не в состоянии занять с таким трудом отвоеванное место, и их жетоны разыграли между собой «следаки». По внешнему виду они выгодно отличались от калек между зубцами, но выглядели настолько одинаково, что казались манекенами или поясными мишенями в стрелковом тире.

Участникам экспедиции было, я думаю, не до этих нюансов. Они один за другим переходили через Мост и выстраивались в шеренгу по ту сторону Рва. Последним перешел Старгм. Внешне он почти ничем не отличался от остальных, разве что был чуть повыше и пошире в плечах, но со Стены это различие было практически незаметно. Правда при ходьбе он слегка припадал на левую ногу – следствие перелома головки берцовой кости, полученного в одной из командировок – но и этот дефект можно было списать на счет неровностей земляной насыпи, на которой выстроился отряд. Над Башнями вознеслись треугольные шелковые штандарты с вышитыми по центру изображениями «райских яблок», и многие усмотрели в этом намек на истинную цель похода: пленение и возвращение изгнанников. Шептались даже о том, что в случае удачи похода их Аннигиляция будет торжественно отменена самим Устроителем, и в этой отмене тоже предугадывали некую далекую, но весьма туманную, перспективу. Кто-то полагал, что их могут низвести до положения «объектов»; кто-то, напротив, загодя присваивал им какие-то особые привилегии – короче, не успел отряд тронуться в путь, как его миссия обросла гроздью версий и предположений. Надо же было как-то убить время в ожидании момента, когда Устроитель займет свое кресло под защитным колпаком над Главными Воротами и, приподняв лобовое стекло, сделает благословляющий жест и скажет напутственное слово.

Устроителя ждали со стороны Пирамиды, точнее, из ее недр, откуда вел к колпаку наклонный туннель с заключенной внутри кабиной. Наделенные особо острым слухом и зрением первыми различали маслянистый шелест ее скольжения, а затем, устремив взоры на слегка затонированную плоскость лицевой грани, следили за плавным нисходящим спуском зеркального многогранника. Достигнув входа в защитный колпак, многогранник замер, затем раздались сухие отчетливые щелчки герметизаторов, и внутри затуманенной радужными разводами полусферы возникли очертания невысокой, плотно сбитой фигуры с квадратными плечами и чуть склоненной к груди головой. Привычная осанка бойца, оставшаяся у Устроителя с тех времен, когда он наравне со всеми осваивал навыки выживания в условиях Территории. Выдающихся успехов в этом он не достиг, и потому, проходя практику, не отдалялся от Стены далее, чем на полдня хорошего пешего хода. Ходоком он, надо отдать должное, проявил себя отменным.

Кабина пришла, герметизаторы щелкнули, но вместо ожидаемой одной фигуры в колпак вошли две. Это отчетливо видели и стоящие на гребне, и участники Экспедиции, выстроившиеся на насыпи. Они развернулись синхронно, как по команде, выставив на обозрение провожающих неподвижные лица, испещренные маскировочными маркерами. Неясно, кто первым произнес слово «Она», но его тут же подхватили близстоящие; негромкий ропот распространился по насыпи, по Гребню, и вскоре все, даже те, кто остался на Площади и следил за отправкой экспедиции через специально установленные зеркала, невнятно, но шумно загомонили: Она!.. Она!.. Некоторые даже произносили с ударением на «О», отчего местоимение обретало звучание личного имени.

Молчали, по-видимому, лишь двое: Старгм, стоявший на небольшом холмике по ту сторону насыпи и шеренги своих подчиненных, и я, следивший за ним из тайно пробитого накануне отверстия во внешней облицовке Стены. Она была сделана из особо прочного сплава и прикрывала узкую галерею, идущую по всему периметру и служившую ходом сообщения на случай отказа всех систем связи. О том, что явилось взорам обитателей Пирамиды там, надо мной, я догадался по отголоскам. О!.. О!.. О!.. – звучало на все лады и, проникая сквозь облицовку, вкруговую разносилось по галерее. Стенки усиливали акустику, звуковые волны сталкивались, отражались, гасили друг друга, грохотали, попадая в резонанс или мечась в вертикальных перископических колодцах-ловушках, и когда они накатывали на меня с обеих сторон, мои ушные перепонки так трещали под их напором, что, казалось, они вот-вот лопнут, а череп разлетится на куски как перезревший плод.

Но зрение оставалось ясным, и я отчетливо видел лица стоящих на насыпи. Они орали, нелепо распялив округлившиеся рты; некоторые махали руками и в знак восторга подбрасывали над собой поднятые с земли камешки, пучки засохшей травы, но выражения лиц противоречили этим подобострастным жестам. На них читалось недоумение, и даже с примесью злости. Герц после окончания церемонии живописал мне картину проводов. Он наощупь, без труда, молниеносно выдернул из барабана нужный жетон и занимал одно из самых выгодных мест на Стене. Герц сказал, что сперва фигуры в колпаке угадывались смутно; было лишь ясно, что там их две, но когда стенки обзорного сектора разошлись, все увидели, что пара занимает два почти одинаковых кресла, и расстояние между подлокотниками не превышает ширины ладони.

Устроитель и Она, как и положено по протоколу, были неподвижны как статуи, и лишь когда восторг зашкаливал за все мыслимые пределы, слегка склоняли головы в зазубренных по верху золотых венчиках и поднимали на уровень плеч ладони с разведенными в виде «V» пальцами. При этом лицо Устроителя немного оживлялось подобием улыбки; Она тоже улыбалась, но уголки ее губ были опущены вниз. Все выглядело так, словно Устроитель отдельно, от себя, посылал отряду прощальное благословение; Она же прощалась с одним Старгмом, стоявшим на холмике и на голову возвышавшемся над всей шеренгой.

Как я отметил ранее, Старгм не кричал. Его взгляд тоже был направлен в сторону колпака, но был рассеян как у человека, чьи мысли витают далеко от его физического тела. Иногда он переводил глаза на Стену, и в какой-то миг мне почудилось, что его взгляд уперся в мое наблюдательное отверстие. Рассеянность ушла. Взгляд сделался так ясен и пронзителен, что облицовка словно растворилась, и мы остались в мире только вдвоем. Я не знаю, что это было; помню только, что мне вдруг ВСЕ СТАЛО ЯСНО. Я и до этого мгновения смутно подозревал, что смысл существования – временного, вечного: не суть – заключается именно в этих прозрениях, случающихся внезапно и без каких-либо предвестий, условий или причин. Иначе их можно было бы вызвать искусственно, создав соответствующие условия. Но тогда это не были бы прозрения; это было бы что-то иное, что-то типа тех феноменов, которыми порой так кичились «крохоборы», гоняя потоки частиц по виткам Спирали и демонстрируя возникающие на ее стенках туманности. Возникла мысль, что Старгм хочет взглядом сообщить мне нечто такое, что невозможно выразить никаким иным способом, что слова, жесты, мимика – все это в избытке демонстрировали стоящие на насыпи – лишь замутняют чистые ключи, бьющие со дна души.

Не знаю, передалось мне в тот миг что-нибудь или нет; могу только сказать, что с момента, когда за лесистым холмом скрылся последний участник похода, в моем поведении произошли некие перемены. Я стал меньше болтать и старался по возможности уклоняться от участия в Оргиях, а если это не удавалось, стремился проскользнуть в уединенную интимную камеру и запирался там в одиночестве, не откликаясь на призывы присоединиться и не отпирая дверь на условный стук. Впрочем, с уходом отряда Оргии и сами по себе устраивались реже, а в зале, где они происходили, установили даже огромный монитор, на котором в режиме он-лайн транслировалась Хроника Великого Похода.

Какие восхитительные картины нам открывались! Цвета, формы ландшафта – все переливалось, шелестело, звенело; почва, то твердая, голая, в выбоинах и щербинах, то вязкая, засасывающая, тряслась, зыблилась, коробилась, растрескивалась под подошвами путников; над головами то сплеталась, то расступалась путаница ветвей, открывая лазоревые просветы, и все это было обиталищем бесчисленных разнообразных «тварей», чьи названия можно было отыскать лишь в пухлых справочниках-приложениях к Истории Всейности.

Даже гибель в этой загадочной восхитительной стихии представлялась чуть ли не торжественным актом, жертвоприношением незримому Творцу, чье существование не требовало никаких доказательств. Все окружающее, вплоть до мельчайших деталей, свидетельствовало о Всемогущем Разуме и Воле, составлявших самые причудливые сочетания и не дававших им распасться на бесформенные безжизненные фрагменты. Все члены этого грандиозного механизма двигались удивительно гармонично, а порождение и поглощение совершались в столь точно рассчитанных пропорциях, что сам механизм представлялся абсолютно несокрушимым.

В начале пути отряд, очарованный этой роскошью, словно забыл о цели Экспедиции. Впрочем, о ее конечной, истинной задаче, знал, похоже, один Старгм. На остановках, после сеансов общей медитации, когда все участники садились в круг, он выходил в центр и, выставив перед собой овальный щит с рельефом окружающей местности, указывал точку следующего привала. Каждый отмечал ее на своей карте, затем все расходились в разные стороны, чтобы собраться в ней в назначенное время. Никаких специальных заданий не назначалось; каждый был волен творить все, что ему вздумается, и был ограничен в своих действиях лишь статьями командировочного Кодекса с его основным положением, помещенным на кожаную обложку в качестве своего рода эпиграфа: не навреди. Надпись была вытеснена золотыми буквами и окаймлена вытянутым овалом с копьевидными окончаниями. Это был как бы намек на «яйцо», в которое путем Аннигиляции, будет обращен тот, кто вольно или невольно нарушит это фундаментальное положение. Более того, на основе этого знака для каждого участника были изготовлены два талисмана: Большой и Малый. Первый, платиновый, был величиной с ладонь и крепился шпильками к клиновидному отростку грудины, прикрывая чакру Плоти. Второй, вырезанный из драгоценного камня: изумруда, рубина, топаза – в зависимости от статуса участника – был вживлен в центр лба чуть выше бровей, где, как утверждали Мастера Духовных Практик – особая, реликтовая, секта – помещается Ом. Объяснить, что представляет собой этот Ом, и почему он находится именно в этой точке, никто из них толком не мог, а когда вопрошающий становился слишком настырен, Мастер просто тыкал его в эту точку концевой фалангой среднего пальца. От долгих упражнений в пробивании различных плоскостей – от шелковой ширмы до титанового листа – палец делался как кремень. От удара простак лишался чувств, и пока он приходил в себя, кожа на его лбу чудесным образом срасталась, преобразившись в звездовидную отметину. Мастер взглядом спрашивал очнувшегося, будут ли еще вопросы, и когда тот отрицательно качал головой, воздевал к вершине Пирамиды выставленный средний палец и наставительно, едва разжимая губы, гудел: то-то же! Затем оба, прикрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону, двенадцать раз повторяли мантру ом, после чего замолкали, и когда резонансный гул стихал, наставление считалось оконченным.

Со стороны это могло показаться забавным, но особый приказ, исходящий якобы от самого Устроителя, запрещал иронизировать на этот счет. Был слух, что Он сам прошел все степени посвящения, и эти практики косвенно способствовали его возвышению над прочими обитателями Пирамиды. Но разглядеть на лбу Устроителя какой-либо след от суровых наставлений Мастеров не представлялось возможным. Он являлся обитателям либо под покровом защитного колпака, а если, как при проводах отряда, открывал обзорный сектор, его лоб был от челки до бровей закрыт плотной черной повязкой, испещренной мелкими клиновидными письменами.

Реальным, или, как говорят, «сухим остатком» от всей этой белиберды (мое личное мнение; sic!) оставался контакт Ученика и Мастера. Во всяком случае Герц, испытавший «внушение пальцем» на собственном лбу, говорил мне, что во время командировок, в дичайшей глуши, во тьме, в непролазных дебрях он, вместо того, чтобы метаться или пялиться на звезды, завязывался в «лотос» – особая реликтовая поза – и, мысленно сосредоточившись на точке ом, вдруг словно прозревал каким-то непостижимым образом. Перед ним открывался Путь – не направление на Пирамиду, но Путь в высшем, духовном, смысле – полученные накануне раны затягивались прозрачной пленочкой, а Духовная Сущность воспаряла ввысь и обозревала окрестность в поисках заказанных артефактов. Истории эти и, главное, как они излагались самим Герцем, больше походили на вдохновенные фантазии, но были те, кто к ним прислушивался. Для участников отряда накануне выхода был даже организован спецсеминар, где они с уже вживленными во лбы талисманами, проводили сеансы связи со своими Мастерами. Опыт считался успешным, если испытуемый изображал на какой-либо плоскости: ладонь, камень, песок – рисунок, внушенный ему его личным Мастером в ходе сеанса. После этого связь считалась установленной вне зависимости от взаимного расположения транслятора и приемника.

Мне эти упражнения представлялись чистейшим блефом, но, похоже, я ошибался. Никаких navi-systems у экспедиции не было; связь осуществлялась исключительно по оптоволоконному кабелю. Его тянули от стоянки к стоянке, а там, где это было невозможно, на обеих концах разрыва устанавливали лучевые ретрансляторы. Их старались крепить как можно выше, чтобы поток инфочастиц не встречал на своем пути никаких препятствий. Такой способ передачи сведений о движении отряда минимизировал пагубное действие излучения и максимально четко, без искажений, передавал «картинку» на большой монитор в Зале Оргий. Мы видели, как участники похода вечерами собираются вокруг костра, как они делятся впечатлениями от своих вылазок, но зрителям приходилось довольствоваться одними словами: сами вылазки оставались «за кадром».

Рассказы порой бывали на грани правдоподобия. Кто-то, пропадавший четверо суток и считавшийся погибшим №4, вдруг вылез из небольшого, поросшего изумрудной травкой, болотца на пути отряда, и на устроенном тут же привале жестами изобразил, как он провалился в глубокую расщелину и оказался в окружении рослых волосатых существ. Те долго изучали его костюм, трогали защитные пластины на груди, а после затолкали в довольно просторную нишу в стене и наглухо задвинули выход массивной каменной плитой. Попытки отвалить ее оказались тщетными, но, мало того, вскоре он обнаружил, что нишу делит с ним еще какая-то «тварь». Описать, как «тварь» выглядит, он не мог, все происходило в темноте, но он ощущал ее приближение и жестами показывал, как сокращалось расстояние между ними. Скептики в зале негромко посмеивались, но когда рассказчик дошел до кульминации всего эпизода, монитор на мгновение погас, а затем из тьмы вместо полянки на краю болотца, проступила жуткая физиономия с низким лбом, массивной нижней челюстью и вывороченными ноздрями.

Все было снято, что называется, «крупным планом». Рожа скалилась, урчала, хрипела, а затем в экстазе закатила глаза и издала долгий сладострастный вопль. Снять такое мог только объектив, помещенный во лбу напротив рожи. Или камень, вживленный в кость над перекрестьем бровей. Тем самым все дальнейшее: контакт с Мастером Духовных Практик, передача на монитор – являлось более чем убедительным доказательством наличия связи между Наставником и Учеником.