Читать книгу Портрет прекрасной наездницы - Игорь Иванович Бахтин - Страница 3

В кабинет директора Батайской школы, вошли скромно одетая худенькая женщина без макияжа с усталым бледным лицом, опущенной вниз головой и рослый подросток лет четырнадцати лет с рюкзачком за спиной. Он угрюмо уставился в окно.

Директор с минуту рассматривала подростка, и устало вздохнула.

– Дорогая Антонина Васильевна, я иду вам навстречу, только потому, что прекрасно понимаю, в какой тяжёлой жизненной ситуации вы сейчас находитесь. Я прекрасно понимаю, как это трудно в наши дни без мужа воспитывать трёх детей. Я вас знаю давно и уважаю, не один год мы с вами знакомы: учились в одной школе, и в, тоже время, я обязана заявить вам прямо: один проступок вашего сына и он пулей вылетит из стен моей школы навсегда. После ему будет дорога только в коррекционную школу, по крайней мере, в нашем маленьком городе. Хотя он совсем не дурак, и мог бы хорошо учиться, но поведение у него, увы, девиантное. Разлагать дисциплину в моей школе признанной лучшей школой городка я никому не позволю. В свой класс он уже не попадёт, ему придётся опять сесть за парту в седьмой класс. Его класс, в котором от него рыдали родители и учителя перешёл в восьмой, ты, Вадим, мог со всеми перейти в восьмой класс, если бы не страдал дуростью и не бросил школу в апреле прошлого года. И не просто бросил, ― а исчез, сбежал из дома, скитался неизвестно где, почти полгода… ужас какой! Что мать твоя пережила, ты можешь себе представить?

– Он мне слово дал, ― прикладывая руки к груди, сказала мать Вадима.

– Вадим, ты всё понял? Я с тобой церемониться не буду, ― хлопнула ладонью по столу директор, будто точку поставила в разговоре. ― Будешь учиться в седьмом «Б». Сейчас идёшь в учительскую, спросишь Анну Васильевну, она тебя познакомит с классом. И никаких акций-провокаций.

– Иди, сынок, ― опустила голову мать Вадима, ― а ещё поговорю с Валентиной Матвеевной.

Ничего не сказав, Вадим пошёл к двери кабинета с ухмылкой на лице. Качая скорбно головой, директор школы провожала его взглядом. Когда он скрылся за дверью, она сказала:

– Присаживайтесь, дорогая Антонина Васильевна.

В класс Вадим вошёл в вразвалочку. Он остановится у доски, разглядывая притихших ребят с ухмылкой бывалого парня. Крепко сложенный, широкоплечий, с загорелым лицом и большими светло-голубыми глазами, он был на голову выше самого рослого мальчишки из этого класса.

– Так, ребята, – устало сказала Анна Васильевна, – у нас новый-старый ученик, хорошо всем известный в школе, и городе, г-мм, товарищ, ― Вадик Панченко. Прошу любить и жаловать. Вадим будет сидеть с Танечкой Каретниковой. Вадим, садись, за вторую парту, и, пожалуйста, веди себя прилично, не устраивай никаких эксцессов. Это может для тебя окончится плачевно.

В полной тишине Вадим, под любопытными взглядами всего класса прошествовал ко второй парте, остановился у неё и грубо сказал Тане:

– Вылазь, давай. У стены сидеть буду я. Резче, резче, шевели мослами.

– Вадим, как ты разговариваешь с девочкой? – прикрикнула на него возмущённо Анна Васильевна, но Вадим даже не посмотрел на неё.

А Таня с любопытством и безо всякого страха, с усмешкой рассматривая Вадима, взяла в руки книги и тетради, и вышла из-за парты, пропуская Вадима. Весело расхохотавшись и, поклонившись ему, она озорно проговорила:

– О, мой повелитель, о, светоч грёз моих! Слушаюсь и повинуюсь. Как красив и богат русский язык, господа, не правда ли?

Класс взорвался хохотом.

Вадим, затравленно озираясь, протискиваясь к стене, процедив сквозь зубы:

– Слышь, базар фильтруй, в натуре, балаболка.

Класс захохотал опять.

Таня весело обратилась к классу:

– Переводить, господа, сказанное новеньким-стареньким учеником, думаю, никому не надо. Всем понятно, что он настоятельно рекомендует мне взвешенно относиться к слову. И в этом с ним невозможно не согласиться: слово, в самом деле, страшная сила ― убить может.

Веселье в классе нарастало, и Анна Васильевна раздражённо закричала, стуча по столу рукой:

– Тихо, тихо. Закончили пикировку. Пора и учёбой заняться.

Вадим, расположившись за партой, цыкнул зубом, бросил всё ещё стоящей Тане:

– Ну, чё стоишь? Садись уже, дура языкатая.

– Спасибо, сударь, никак не ожидала от вас такой чести, это так галантно с вашей стороны, – ответила Таня присаживаясь. Это опять вызвало очередное оживление в классе, и Анне Васильевне пришлось опять стучать по столу.

Вадим искоса наблюдал за Таней: пшеничные вьющиеся волосы, яркие и живые серые глаза, алые и сочные, с капризным изломом губы, разгоревшиеся от неожиданной перепалки щёки, уже развившаяся грудь. Он делал рассеянный, безучастный вид, но сердце его колотилось, ноздри подрагивали: он жадно втягивал, тонкий запах исходящий от девочки, безуспешно пытаясь идентифицировать его. Этот запах приносил ему неизъяснимое удовольствие. Ни одна из его развратных подружек, которых у него за прошедший год было немало, так не пахла. Пахли они вином, сигаретами, немытым телом, нечистым дыханием, давно не стиранной и не отглаженной одеждой.

Он сидел, развалясь, положив руки на парту. Таня искоса глянула на эти руки с безобразно обкусанными ногтями, под которыми местами чернела грязь и на её лице застыло удивление, смешанное с недоумением.

Она посмотрела прямо ему в глаза. В её взгляде не было ни отвращения, ни презрения, только искреннее и нескрываемое недоумение. А Вадим поймал этот взгляд, глянув на свои ногти, густо покраснел и медленно убрал руки с парты, положив их между ног. Так он и просидел до звонка, а когда урок закончился, взял свой тощий рюкзачок и быстро ушёл из школы.

Когда он пришёл домой, старшая сестра делала уроки, младшая смотрела телевизор. Вадим, помявшись, бросил старшей сестре:

– Слышь, Светка, дай ножницы и пилку.

– Чё застыдили тебя? Говорила я тебе, что рассаду можно сажать под твоими ногтями.

– Меньше базарь, давай, что сказал.

Сестра, посмеиваясь, дала ему насесер.

– Пострижёшь меня попозже, когда искупаюсь, ― пробурчал Вадим.

Вадим осилил седьмой класс. Неплохо шли у него дела и в восьмом. В мае у Тани был день рождения. На перемене она подошла к доске и, захлопав в ладоши, обратилась ко всему классу:

– Внимание, господа восьмиклассники! Завтра, в воскресенье, в три дня жду вас всех у себя дома, Окажите мне честь быть гостями на моём дне рождения.

Класс громко и одобрительно загудел: «Гульнём! Подрыгаемся! Придём, придём, придём!».

После уроков Вадим ожидал Таню за воротами школы.

– Слышь, Каретникова, тормозни, ― остановил он её, выходя из-за кустов сирени и, улыбаясь, достал из-под пиджака прелестного чёрного котёнка с белыми «носочками» и «галстучком».

– Тань, у нас уже есть кошка. Возьми. Глянь, какой красавец. У школы гулял, плакал, бедолага. Жалко стало.

Обомлевшая от восторга Таня, наградив Вадима поцелуем в щёку, прижала котёнка к груди.

– Багирой назову. Спасибо, Вадим, лучшего подарка и не придумать. Ты придёшь, надёюсь, завтра?

Вадим ответил солидно:

– Ну, разумеется, мисс Каретникова.

Таня, смотрела на него с удовольствием.

– Ты очень изменился за эти два года. В хорошую сторону, разумеется. Оказалось, можешь. Немного напрягся и вот со всеми оканчиваешь восьмой класс, Ты ― молодец, Вадик.

Вадим, рассмеялся:

– Тяжело в ученье ― легко в бою.

– Мой папа так всегда говорит. Тогда до завтра. Я побежала, ― сказала Таня, с нежной трепетностью гладя котёнка.

Вадим, провожая её взглядом, пробормотал:

– Знала б ты, Танечка…

К нему подошёл одноклассник Ерошкин Лёня. Провожая взглядом уходящую Таню, он хмыкнул:

– Хороша была Танюша, краше не было в селе.

– Метлу-то прибери, ― толкнул его в бок Вадим. ― Давай вместе пойдём завтра. Встретимся в два у парадной. А, сосед?

– Добро, ― Ерошкин вытащил пачку «Мальборо», ― кури фирму. А ты присох до Таньки. Сияешь, как новенький пятак.

– Все замечают, кроме неё, ― рассмеялся Вадим.

На следующий день Ерошкин и Вадим встретились, как и договаривались у подъезда дома, в котором жили. Вадим был в новом костюме, в белоснежной рубашке с букетом цветов и подарком в пакете ― это была красивая керамическая ваза. Поздоровавшись с Ерошкиным, он весело проговорил:

– Ну, пошли, что ли, братан?

Но Ерошкин повёл себя как-то странно: стал отводить глаза в сторону, топтаться на месте и Вадим спросил его, рассмеявшись:

– Ты чё, в натуре, живот болит?

Ерошкин, промычав что-то нечленораздельное, прокашлялся и, глядя, в сторону сказал:

– Короче, Вадька. Тут, такая лабуда, вышла… мать Каретниковой закатила Тане скандал, мол, день рождения будет только без тебя, мол, хулиганов нам ещё дома не хватало. Таня плакала, умоляла, но та упёрлась. Ну, сам понимаешь, ― против предков не попрёшь. Она мне позвонила, попросила сказать тебе… ну, вот как-то так. Да ты не переживай, родители совки старые ― они не рубят. К тому же, ты знаешь, маманя у ней важная шишка ― директор музыкальной школы, папаня полковник ― ентилигенция, они ж с выпендроном все.

Вадим выслушал Ерошкина, мертвея лицом, глядя на друга расширившимися глазами.

Ерошкин толкнул его в плечо.

– Ты чего, Вадька? Не переживай. Давай по пиву? Я могу тоже не пойти, хочешь? Сходим к пацанам в подвал.

Вздрогнув, Вадим стал приходить себя. Голосом, не предвещающим ничего хорошего, он, сопя, сказал:

– Не переживать говоришь?

Полетел в канаву букет, Вадим закричал с надрывом:

– А я и не переживаю! Не переживаю. Я никогда не пе-ре-жи-ваю.

Трясущимися руками он достал из пакета вазу, и грохнул ею о фонарный столб.

– Не переживаю,― повторил он и побежал.

– Вадька! ― крикнул ему вслед Ерошкин, но Вадим бежал, не оглядываясь.

Остановила его рослый парень, схватив его за руку, с шутливым возгласом:

– Тпру, сивый. Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее. Ты куда летишь, станичник?

Вадим попытался вырваться, но парень держал его крепко, говоря:

– Кто обидел? Говори, рога обломаем.

Вадим отводил глаза, в которых ещё не просохли слёзы.

– Пусти, Гришаня. Я сам себя обидел.

Гриша разжал руку, усмехнулся.

– Любовь-морковь? Да мне Ерохин уже всё рассказал. Брось. Знаешь, сколько их у тебя будет.

– Такой не будет, ― хмуро ответил Вадим, добавляя, ― а Ерохе я рожу брехливую разобью.

– Тю! ― рассмеялся Гриша. ― Будет, будет. Куда ты денешься? А Ерохе я уже «леща» отвесил за базар не по делу. Пошли лечиться к Тимохе «косому», у него предки уехали в станицу.

В квартире Тимохи «косого» стоял дым коромыслом и хохот. В комнате веселились ребята разного возраста и две девчонки. Пили пиво, курили, из колонок звучали песни Виктора Цоя.

Гриша позвал Вадима с Тимохой в кухню, закрыл дверь и достал из-за уха папиросу. Зубоскал и пересмешник, он с серьёзнейшим лицом, сказал Вадиму:

– У меня, Вадик, имеется волшебное лекарство, с помощью которого ты сможешь прямо сейчас вызвать сюда свою недоступную Танюху-именинницу, и она тут же явится к тебе с любовью и уважением.

– Кончай прикалываться, Гришаня, чё я не курил никогда? Меня «трава» не цепляет, пару раз стошнило сильно, ― заявил Вадим солидно и горделиво.

– Значит, плохая «трава» была, а главное ты курил неправильно. Прежде чем закурить, нужно заказать нужную тебе тему «прихода»; например, говоришь про себя: дорогая Марусенька, приходи вечером на сеновал. Пойми правильно мой тонкий намёк, милая Марусенька, не забудь подмыться и надеть чистое бельё.

Тимоха с Вадимом расхохотались.

– Ничего смешного, ― продолжал с серьёзным видом Гриша: а не закажешь тему, в натуре, попрёт всякая чернуха со страшилками. Я лично для себя сейчас закажу перёлёт на Ямайку, там самый крупный сходняк профессионалов-травников. Неучи сельские! Вы не знаете, что такое многоликий ароматический альдегид тетрагидроканнабинола, марихуана, план, анаша, банг, харас, хуррус, жагга, киф, кафур, гунья, черес! Не знаете. Так сейчас узнаете. Вот оно.

Гриша, прикурил и жадно несколько раз затянувшись, передал папиросу Вадиму со словами:

– Я Ямайку заказал. Заказывай, Вадим, свою ненаглядную Каретникову, и не бойся: статьи уголовной за это не припаяют. Это будет не изнасилование ― у вас всё будет по любви.

Вадим, рассмеявшись, сделал несколько затяжек и передал папиросу Тимохе.

– Ну, чё пошли к пацанам, ― сказал Тимоха, докурив папиросу, ― поржём.

Они прошли в комнату. Вадим с глупой улыбкой на лице, уселся в углу комнаты на пол. Глаза его стали масленеть, голова клониться на грудь; он несколько рад вздёргивался, обводя бессмысленным взором комнату, и, наконец, затих, безвольно свесив голову на грудь. На лице у него блуждало блаженное выражение, из угла рта вытекла струйка слюны. Застонав, не открывая глаз, он произнёс: «Таня, Танечка, Таня», оглаживая пол рядом с собой.

Тимоха, глядя на Вадима, толкнул локтем Гришу:

– Вадька, кажется, сел в поезд с Танюхой.

Они расхохотались.

Матрица Гриши сработала. Случайно или переживания Вадика были так сильны, или всё в одном слилось, но Гришин метод сработал. Срабатывал он и в другие разы: Таня приходила к нему с запахом нарцисса, как девушка по вызову, она была с ним нежна и доступна. Нужно было только заправиться «топливом», чтобы унестись в красочный иллюзорный омут, где скрывались нереальные желания и мечты. В нём была желанная Таня, и радостные встречи с ней.

Жизнь становилась бесцветной, когда случались мучительные перебои с «топливом», и очень скоро он стал его рабом, и ради него уже мог пойти на многое, что считается противоправным или постыдным.

В день своего очередного бегства из города, после уроков он догнал Таню у автобусной остановки и, сказал ей грубовато:

– Каретникова, отойдем, на пару минут. Разговор есть.

Они зашли за торговую палатку. Вадим закурил.

Таня весело проговорила:

– Я с родителями в июне в Грецию улетаю, а ты, что летом будешь делать?

– Супер. Возьмите меня с собой, я буду чемоданы вам носить, ― усмехнулся Вадим.

– Вадим! Ну, не обижайся, пожалуйста! Думаешь, для меня это не было ударом, но, что я могла сделать? ― выдавила их себя Таня.

– На обиженных воду возят, ― глухо произнёс Вадим и, помявшись, сказал:

– Я уезжаю.

Таня рассмеялась.

– Ты так это сказал, как в старых фильмах говорили. В них актёры так говорили, своим любимым, уходя на войну или отправляясь за Полярный круг. Куда ты уезжаешь, Вадик? Нужно восьмой класс закончить. Май месяц на дворе. Пара недель и ты девятиклассник. Жалеть же будешь.

– На войну, не на войну, но уезжаю, – продолжил Вадим. – Короче. Я только тебе это, говорю, мы с тобой на одной парте почти два года просидели…ты нормальная девчонка, я вначале думал, что ты из этих, из новых, которые нос воротят от тех, кто в автобусах ездит, а не на своих машинах. Сдрыскиваю я отсюда. Не могу уже здесь жить, надоело. Узко здесь мне как-то. Хочу к морю, да и учиться, если честно, надоело.

– Убегаешь? А как же мама? Школа? Всего ничего осталось ― май месяц один. Восьмилетку нужно окончить, тебе же все идут навстречу. И вообще, это всё для тебя чревато разными неприятностями, но большего всего это ударит по матери, почему ты не хочешь об этом подумать? Маму не жалко?

Вадим, опустил голову.

– Короче. Прощай, Каретникова. Всё прикольно было, буду наш класс вспоминать.

– Почему «прощай»? Ты, что навсегда уезжаешь?

– Кто знает…

– Вадим, не делай поспешных шагов, обдумай всё…

– Всё решено, – улыбаясь жалкой улыбкой, он протянул Тане руку. Она протянула свою, говоря:

– Ты подумай, всё же.

Вадим взял её руку осторожно, с бьющимся сердцем, задержал её в своей руке, дольше, чем можно было. Она с удивлением смотрела на него. Он, покраснев, отпустил руку.

– Ну, пока, Каретникова… Танечка… Я хотел тебе сказать, что я тебя… да ладно!

Он, махнув рукой, пошёл, но неожиданно остановился и спросил у Тани, которая осталась стоять, провожая его удивлённым взглядом:

– Каретникова, а как поживает Багира?

– Спасибо тебе, Вадим, это не кошка, а какое-то чудо, мы все так её любим! – сказала Таня.

– Хорошо, – улыбнулся Вадим, – будешь и меня вспоминать, через Багиру, когда гладить её будешь. А маме твоей не кажется, что эта рабоче-крестьянская кошка?

– Вадим! Пожалуйста, не обижайся. Родители…

Вадим не дал ей договорить, махнул рукой, он быстрым шагом прошёл через кусты цветущей сирени и исчез за ними.

Таня задумчиво направилась к автобусной остановке. Пройдя несколько шагов, остановилась и обернулась. Вздохнув, она, пошла, проговорив грустно вслух:

– Надо же, Танечкой назвал. Так неожиданно для него.