Читать книгу Портрет прекрасной наездницы - Игорь Иванович Бахтин - Страница 4

Константин и Маргарита, обнявшись, сидели на диване. Таня пристроилась в кресле, забравшись в него с ногами. Тихо звучала музыка: крутился виниловый диск Пако де Люсии.

Хрустнув пальцами, Таня заговорила. Голос её дрожал.

– Костя, меня мучают разные нехорошие мысли, предчувствия, они ужасно меня тревожат. Я чувствую какую-то недоговорённость со стороны Димы. Мне кажется, что Димка от меня что-то скрывает, что-то важное и, Господи помилуй, – страшное! Согласись, что это выглядит странно, когда на вопрос о его родителях, следует странный ответ: «они блаженствуют в прекраснейшем из селений Вселенной», а дальше разговор умело переводится в другое русло? Я, конечно же, девочка тактичная, послушная, и больше эти вопросы не затрагивала. Если любимый мой не хочет мне рассказывать о смерти своих родителей, значит, ему тяжело об этом говорить. Но сердце! Сердце-то моё горчит и болит. Сердцем-то я чувствую, что здесь какая-то тайна, какая-то мрачная трагедия, о которой ему тяжело говорить, а может быть и страшно окунаться в воспоминания, не хочется бередить раны. О том, что он был женат, он мне сразу сказал, наверное, после нашей второй встречи, сказал без подробностей, что недолго был женат. Я не стала расспрашивать, а он не продолжил об этом. Ну, был и был! Он уже большим мальчиком был, я в это время только гаммы начинала разучивать. Для меня это неважно: он со мной – это главное. Но, опять-таки, в лице его часто возникают неожиданные помрачения, настроение его резко падает, а после он долго в себя приходит, откуда-то издалека возвращается усталый и подавленный. Я чувствую, понимаете, чувствую это, потому что люблю его безмерно. Он такой, такой, ребята, такой замечательный и удивительный! Он смиренный и в то же время твёрдый, нежный, умный, вдумчивый, отзывчивый. Отважный! Представляете, я ещё ни разу не была у него дома! Другая бы, насочиняла бы себе в такой ситуации всяких глупостей, мол, что за регресс такой, что-то здесь не так – на дворе 21 век, всё ведь просто сейчас в отношениях между мужчиной и женщиной. Но я его поняла и приняла. Он мне объяснил просто и доходчиво, что я войду в его дом только женой! И это мне так приятно было слышать! Я его ещё крепче полюбила, и никаких мыслей, о том, что он странный не появилось – он такой, такой, такой…

Таня вскинула руки вверх, но не найдя слов, заключила:

– Самый любимый. Но сердце горчит, ребята горчит. Ребята, расскажите мне всё, пожалуйста, умоляю вас, не мучьте меня, вы друзья ― вы всё знаете.

Костя с Маргаритой быстро переглянулись. Костя опустил голову вниз, а Таня, поедая его глазами, почти простонала:

– Господи, да говорите же вы! Не разрывайте мне сердце. Чтобы вы не сказали моя любовь к Димке не уменьшиться, говорите же, конспираторы. Он серьёзно болен?

Маргарита чуть убавила пультом звук стереосистемы и обернулась к Косте:

– Костя, рассказывай всё. Хуже не будет, а неудовлетворённое любопытство любящей женщины, знаешь, может сыграть с Таней плохую штуку, может к серьёзной ссоре привести или того хуже к разрыву…

– Да нет же, нет! – воскликнула Таня. – Дима – это на всю жизнь, Да, я, как жена декабриста, пошла бы за ним в Сибирь, на каторгу, в Гулаг пошла бы…

– Ладно, ладно, Танюш. В Гулаг-то совсем не надо, да и отменили его давно, – заговорил Костя. – Димка не болен. Знаешь, Тань, романтизма в нём много, из этого и стихи его, но он в первую очередь крепкий и отважный мужчина, это ты тоже правильно подметила. Мы с ним корешуем с первого класса, жили в одном доме, отцы наши работали на одном заводе. Дрались с чужими пацанами, слушали рок, ходили на «Зенит», на концерты, знали каждый уголок нашего города, летом ездили на море, или на дачи. Потом мы с ним вместе служили. Напросились во флот, хотели хлебнуть лиха – проверить себя, и таки нормальненько его хлебнули, раз чуть не пошли на дно. Не скрою, влюблялись и ночами бродили по городу с девчонками, и вечеринки весёлые устраивали…

– Господи! Да я и того Димку люблю, которого не знала. Он всегда был моим.

– Женился он за месяц до призыва в армию, ― продолжил Костя, ― Света, ждала его, она была хорошей девчонкой.

Костя замолчал. Таня быстро перевала взгляд с отвернувшейся в сторону Маргариты на Костю, прошептав:

– Была?

Костя, кивнул головой.

– Она умерла на операционном столе, во время трудных родов… ребёнок тоже не выжил…

Таня с расширившимися глазами, быстро прикрыла рот ладонью.

Костя потерев висок рукой, вздохнул и продолжил:

– Светланку и ребёночка похоронили, рядом с её родителями. Дима после этого сильно изменился. Он тогда учился в Универе, но после смерти Светланы стал с прохладцей относиться к занятиям, пропускать их стал, ходил мрачным, замкнулся, расшевелить его не удавалось. Мы все полагались на время, которое рубцует раны. Нескоро, но он стал понемногу отходить, ― мы же молодые были, тогда всё легче переносилось. Он стал опять писать стихи, но тяжёлые и грустные. Это уже в лихие девяностые было, – тогда в Питере слышались выстрелы, взрывали машины, бандиты жгли утюгами торгашей и не только, шли кровавые разборки и делёж добра и частного и государственного, народ обезумел, кинулся кто во что, тут и всякая мелкая подлючая шваль повылезала из нор. Один из таких уродов, которому крайне доза нужна была, вырвал у тёти Ани, матери Димы, сумочку, толкнул её сильно, потому что она не отдавала её, она ударилась головой о ступени…

– Ну, это ведь правда, ребята, что сердце любящее всё видит и чувствует? Ведь это, так ребята, я чувствовала излом Димкиного сердца! – сокрушённо хватаясь за голову, воскликнула Таня со слезами на глазах. – Но и это, конечно же, не всё, не всё, надо понимать?!

– Потом… Маму похоронили, а дядя Игорь, отец Димы, не прожил и года, – они с женой очень любили друг друга. Дима бросил университет. Нужно было жить дальше, ведь у него была его любимица сестра Антонина. Тонечка, красавица, умница, она окончила школу с золотой медалью и училась на первом курсе мединститута. Надо было жить, есть, одеваться, ездить в метро, оплачивать коммунальные платежи. У Димы не было никаких сбережений, а те, что были у его родителей, сгорели в девяностые. Я тогда учился на вечернем отделении, на паях с одним деловитым человеком, мы открыли цех по производству металлических дверей, металлических решёток на окна, заборов для могилок, крестов туда же, ковку освоили – это было тогда актуально, люди прятались в квартирах и интенсивно мёрли. Дима перевёлся на вечернее отделение и пошёл работать ко мне, позже мы с ним выкупили долю моего напарника, который уехал на ПМЖ в Штаты.

Таня побледнев, с расширенными глазами прервала Костю, спросив:

– Мне послышалось или ты сказал: «у него была сестра»?

Костя, посмотрев прямо в глаза Тани, проговорил:

– Да, Танечка.

Таня закрыла лицо, в глазах её стояли слёзы:

– Господи, я начинаю, что-то понимать. Да такие трагедии не проходят бесследно для человека, но это же несправедливо, столько горя на одного ещё не успевшего пожить молодого человека! Димка, Димка, сколько раз я замечала твою грусть! Вдруг, безо всякого повода, будто облако чёрное наплывало на его родное лицо. А я не могла понять, что происходит. Костенька, говори, говори!

– Рак крови, – сказал Костя. – Дима почернел, у него у самого был вид очень больного человека. Он бился за Тоню. Бился отчаянно, открывал самые недоступные двери медицинских светил, два месяца жил в Германии, где немцы пытались спасти Тонечку. Он продал всё, что можно продать, обменял свою четырёхкомнатную квартиру на «двушку» с доплатой, я был рядом, помогал ему и финансово и морально…

Костя нервно закурил, резко встал и подошел к окну, став спиной к Тане и Маргарите, продолжив глухо:

– Она такая молодая была, красивая. От храма, где её отпевали и до момента, когда опустили гроб в могилу, Дима не отходил от гроба, неподвижным жалким таким взглядом смотрел на сестру, будто впитать хотел её облик, и молчал. Ни слова не промолвил. Я уже подумал, не ступор ли у него, не потерял ли он дар речи? Честно говоря, смотреть действительно было страшно, поверить невозможно было, что в гробу лежит мёртвая Тоня. Она девочка была тоненькая хрупкая, обожала белый цвет, ходила в кипельно-белых брючках, белых кофточках, белой кожаной куртке, и похоронили её в белом платье, обложив белыми розами. Она лежала как живая, и на лице её, чистом и прекрасном, была, мне так казалось, тлела умиротворённая и счастливая улыбка. Они лежат рядом Тоня, дядя Игорь, тётя Аня…

Костя сел за стол, затушил сигарету в пепельнице, на лбу у него выступила россыпь капелек пота, глаза покраснели. Он посмотрел на окаменевшую Таню, продолжил, потерев устало лоб:

– На кладбище я не отходил от Димы, но в какой-то момент, когда люди рассаживались в автобус, я его потерял. Автобус долго ждал Дмитрия, я бегал по кладбищу, ища его. Три весёленьких ночки были у меня после похорон Тони. Я обзванивал больницы, морги, обращался в милицию. Дима позвонил мне на четвёртый день и сказал, что он в монастыре…

– Бедный мой, Дима, – прошептала Таня, заплакав. Маргарита протянула ей платок. Таня взяла его, скомкала в руке, закрыла глаза руками.

Костя продолжил:

– Больше года он пробыл в монастыре. Но однажды утром пришёл ко мне в цех, худой, с валившимися щеками, но крепкий такой, прямой; позже говорил мне, что очень много там трудился и молился, это спасало его от тоски. И знаешь, он улыбался! Какой-то не своей улыбкой, такой смирный был, даже застенчивый, тихий; сказал, что вернулся и хочет работать. У меня, честно говоря, мелькнула противная мысль, что он не в себе, но позже, наблюдая за ним, я понял, что он как бы это сказать поточнее… укрепился. Да, точно, – укрепился, и вроде даже каким-то стал другим человеком. Ну, а дальше, собственно, нечего и рассказывать. Был весь в работе, стал любимцем нашего маленького и дружного коллектива ударного капиталистического труда. А теперь, Танюша, самое главное… то с чего начался наш разговор. О дне сегодняшнем… Пожалуйста, не волнуйся, он не болен…

– Передохни Константин, – перебила Костю Маргарита, – я Тане расскажу последние новости. Ты, Танечка, правда, не волнуйся, пожалуйста, никто больше не умер, слава Богу, и, надеюсь, в ближайшее время не умрёт. Тут нечто мистическое произошло и довольно банальное…

Разведя руками, Костя кивнул головой и замолчал.

– Когда Димка стал встречаться с тобой, он будто на крыльях летал, счастливая улыбка не сходила с его лица. Нам он сразу доложил, что влюблён. Но с недавних пор, что-то стало с ним происходить не похожее на него, вот эти резкие отключения, которые ты заметила, после чего приходил он в себя как-то болезненно. Вздрагивал, озираясь озадаченно. Видно было, что-то с ним происходит неладное. Таня, ты, наверное, уже заметила, что я, никогда не виляю и рублю правду в глаза, за что частенько имею по жизни неприятности. Но ненавижу я недомолвки, враньё, тягомотину словесную! В январе, когда ты улетела домой на зимние каникулы, мы затянули Диму в ресторан; он особенно после твоего отъезда стал дёрганным. Уговорили. Выпили по бокалу вина, и я Диме говорю: «Колись, братишка, что с тобой происходит?» Если честно, то мы с Костей думали, что у него какие-то возникли с тобой проблемы. Оказалось совсем другое и по мне совершенно дурацкое, о чём я со всей прямотой ему сказала…

Побледнев Таня, прошептала:

– Что?!

– Ну, ты вообще, Марго, такой тоски чёрной навела. Не пугай Таню. Говори быстрее, – укоризненно воскликнул Костя.

– Ничего не навела! – отрубила Маргарита. – Мужики нынче хиленькие пошли, чувствительные! Болен, болен… в какой-то мере болен, слава Богу, не смертельная это болячка. И вообще это не болезнь, такие вещи фобиями зовут, хотя, конечно, в этом тоже мало хорошего. Короче. Он, видимо, стал частенько в прошлое возвращаться, – я где-то читала, что выстрелы из прошлого могут ранить и старые стрессы вернулись к нему. Такие болезни лечат психотерапевты, а не хирурги, или сама жизнь вытягивает человека из болота. Слово за словом, вытянула я из него причину его беспокойства, лучше всякого психотерапевта. Оказалось, что он прочитал какую-то книжонку о карме, судьбе, злом роке, проклятиях рода, порче и тому подобной галиматье, – сейчас такого бумажного сора кругом навалом, стал размышлять, сопоставлять, думать о своей судьбе. Тут-то всё у него и сошлось в негативном обрамлении, как в этой самой книжонке позорной описывалось: смерть матери, отца, жены с дитём, любимой сестры. А к этому вскоре ещё добавилось происшедшее с ним совсем недавно. Он ходил на кладбище проведать своих, зашёл в прикладбищенский храм помянуть своих близких, заказал молебен за упокой их душ, поставил свечи, а на выходе из храма, остановился, что бы нищенке дать милостыню. Дима говорил, что она была со злым лицом, с глазами горящими. Есть такие дуры, я их сама видела, алкашки синие, стоят на паперти из себя Кассандр строят. Так вот эта Кассандра, прости Господи, идиотка, деньги взяла и вместо спасибо пророчить ему, гадина, стала. Мол, ждут тебя несчастья страшные, смертные. Всё тут совсем у него в голове смикшировалось: книжонка та и прорицательница эта хренова. Но главное другое, Танечка. Он смоделировал для себя своё будущее, уверился в нём и стал дико бояться. Не за себя – за тебя, Таня! Он тебя боготворит, дело ведь идёт к свадьбе, судьба свела его с тобой, а он думает теперь только о том, что у него проклятый род, и, что став его женой, ты как бы вступишь в круг его судьбы, а это может привести к несчастью. Вот он и мучается, раздваивается. Говорит, как я буду жить с любимой в ежесекундном напряжении, думая, что с ней может случиться что-то страшное? Мы его разубеждали, как могли, но, кажется, он в этом состоянии и остался. К психологам наотрез отказывается идти, говорит, что они ему ещё больший вред нанесут, и продолжает мучиться. Мы не знаем, что делать.

Таня вскочила с места, и бросилась в прихожую, сдирая с вешалки куртку.

– Таня, ты куда? – подбежал к ней Костя, а за ним Маргарита.

– Я к нему! Я ему скажу, что он дурак! Скажу, что я послана ему, чтобы изменить его судьбу. Я – черенок молодой яблоньки, который судьба привьёт к Димкиному стволу. Вдвоём мы станем деревом новой счастливой жизни. Какой дурацкий бред! Какая дурость, какая слабость! Не ожидала я от него. Из-за нелепицы, дурацкой химеры он хочет отказаться от любви. Ну, нет! Я ему не позволю такие глупости делать, нужно жить, нужно прожить всё, что нам жизнь дарует. Чего он добьётся, если мы расстанемся? Думал ли он о том, что может быть со мной, если мы расстанемся? Как я буду жить, лишённая его любви? Буду ли я жить вообще? Я бегу к нему! Расцелую его, моего милого Диму, обниму крепко и буду держать его в объятьях до тех пор, пока он не скажет мне, что всю эту дребедень из головы выкидывает. Любовь – самая лучшая психотерапия!

Костя не дал ей надеть куртку, он, рассмеявшись, воскликнул:

– Ты где его поцелуями будешь лечить? В кабинете стоматолога? Забыла? Он же у врача, ставит пломбу.

Таня растеряно остановилась, и в это время резко прозвучал звонок. Все от неожиданности вздрогнули.

– Ну, вот и Димыч вернулся, сейчас и начнёшь его излечивать, – усмехнулся Костя и открыл дверь.

Дмитрий не успел сделать и шага. Открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но не успел этого сделать: Таня кинулась к нему на шею и, осыпая его лицо поцелуями, почти крича, захлёбываясь, стала говорить: «Любимый мой, любимый, родной, какой же ты дурачок, над какими глупостями ты размышляешь, когда нужно жить, жить, жить, мой милый, думать о настоящем…».

Она ещё что-то говорила, не размыкая рук на шее остолбеневшего Дмитрия, и наконец, всхлипывая, затихла, умиротворённо улыбаясь.

– Вы рассказали? – спросил Дмитрий, у мнущихся Кости и Маргариты.

Костя кивнул головой. Маргарита с серьёзным лицом ответила:

– Оперативная психотерапия.

Таня отстранилась от Дмитрия, произнеся:

– У тебя, замечательные друзья, Димочка. Ты у меня самый замечательный. Я к тебе прилеплюсь так крепко, что ты от меня никогда не отлепишься. Даже не надейся. Мы будем жить долго и счастливо и умрём в один день окружённые детьми и внуками.

Дмитрий долго сидел с задумчивым видом за столом, молча, не притрагиваясь к кофе, Таня сидела рядом, положив голову на его плечо.

– Слушайте, ребята, а я знаю, что нужно делать! ―неожиданно заявил он. ― Счастье складывается из суммы жизненных горестей, оно тогда становиться полноценным, когда выстрадано. Я был неправ, поддавшись унынию. Вот, что я предлагаю: мы все едем завтра к отцу Иоанну, моему монастырскому духовнику, он прекрасный, мудрый и добрый пастырь. Мы попросим его благословения на брак, ведь у вас с Маргаритой это тоже решено. Будет две свадьбы и два венчания. Я так благодарен тому времени, когда был там послушником. О каких психотерапевтах мне Марго говорила?! Как я раньше не додумался к кому нужно обращаться?! Меня вчера осенило, дурня. Я хотел завтра сам поехать, уже созвонился с отцом Иоанном, но теперь вот вам предлагаю… как вы?

Глаза Тани горели восхищением, она поцеловала Дмитрия в щёку.

– Димочка, это прекрасная идея, мне хочется, увидится с человеком, который спасал моего любимого, – воскликнула она.

– Что тут думать-то? – с серьёзным лицом произнесла Маргарита. – Дело нужное и благое, погрязли мы в суете мегаполиса, в походах в супермаркеты, зенки таращим в телевизор, не живем, не горим, не слышим тишины, не смотрим на небо, ползаем в потёмках без свечи. Я двумя руками «за!» А ты Константин, будущий верный муж Маргариты не вздумай противоречить будущей жене, для неё такая поездка имеет сакральный смысл.

– Да, что я, – обиженно сказал Костя, – я тоже русич, Мельников моя фамилия.