Читать книгу Портрет прекрасной наездницы - Игорь Иванович Бахтин - Страница 5

Вадим неожиданно появился в городе в конце весны, в день, когда в школах делались последние приготовления к выпускным балам. Он, собственно, подгадал свой приезд к этому дню: невыносимое желание увидеть Таню погнало его этой весной в родной город. Он сильно изменился. Был он также плечист, но похудел; тому, прежнему, немного нескладному, «безбашенному» подростку большие голубые глаза, придавали лицу какую-то детскость, но тогда они ещё загорались живым блеском, несмотря на то, что он старался корчить из себя крутого парня. Теперь эти глаза стали тускловатыми, рыскающими, к лицу намертво прилепилось какое-то скучающе-презрительное выражение. Подбородок украшал свежий шрам, говорил он, чуть гнусавя, растягивая слова, стараясь не сильно раскрывать рот, в котором недоставало переднего зуба. Зайдя в квартиру, он с порога заявил матери:

–Не доставай меня расспросами, где я был и чем занимался. Я приехал, чтобы в армию пойти.

Основательно поседевшая за время отсутствия сына мать, обрадовано закивала головой.

– Нет, нет, Вадя, я рада, что ты вернулся. Искупайся, сынок, одежду брось в стиралку, я тебе свежую дам сейчас. И приходи на кухню, сердце моё будто чувствовало, что ты придешь, ― я твоих любимых голубцов наготовила.

До вечера Вадим пролежал на кровати, глядя в потолок, ни словом не перекинувшись с сёстрами и матерью, потом вдруг резко встал, и ничего никому не сказав, оделся и ушёл.

Вечер был тёплый. Вадим шёл к школе. Он засёк на площадке детского сада в беседке шумную кампанию, и направился туда. Когда он приблизился, кто-то из компании удивлённо вскрикнул:

– Пацаны, глядите, кто пришёл! Это же Вадька Панченко собственной персоной! Чувак, я тебя года два, наверное, не видел, ты, где чалился?

Цепким взглядом оглядев компанию, Вадим буркнул: «Всё путём», сел на скамью, со скучающим выражением лица пожал протянутые к нему руки, закурил.

– Слышь, Серый, есть что-нибудь? – спросил он тихо у парня, который узнал его.

– Обижаешь! Для тебя всё найдём, братан, и водяру и пиво, и папироску сотворим. Ростов-папа! У нас здесь есть всё.

– Начнём с «папироски». После и пивка можно глотнуть, – покровительственно хлопнул парня по плечу Вадим.

Уходил он от компании уже в хорошем настроении, ноги его сами несли его к школе.

У двери школы накачанный парень, увидев Вадима, удивлённо вскрикнул:

– Вадька Панченко? Каким ветром? Потянуло в родные пенаты? Заходи, братан. Наш класс сегодня выпускается в большую жизнь.

Вадим рассмеялся:

– Ероха! Помнишь, как я тебе в четвёртом классе ухо надрал и «Тетрис» отнял, ты с ним постоянно ходил, в кнопки тыкал.

– Ерошкин, Ерошкин, правильно, – ответил парень, – только теперь-то ты у меня ничего отнять не сможешь, у меня пояс по карате.

– Против лома нет приёма, – усмехнулся Вадим.

– Если нет второго лома,― рассмеялся Ерошкин и дёрнул Вадима за руку:

– Идём подрыгаемся.

– Погоди, Ероха. Давай покурим, после пойдём.

– Годится.

Они отошли в сторону и закурили. Вадим с простецкой улыбкой, почесав затылок, сказал:

– Круто живёте. В натуре, завидно даже. У всех жизнь сложилась кроме меня фраера. Надо было и мне лоху, остаться с вами доучиться, может и мне бы фарт припёр – человеком стал бы. Все дотянули-то выпуска?

– Все, ― ответил Ерошкин,― кто трудом, кто умом, кто рублём.

– А эта, как её… Каретникова, я с ней за одной партой, помню, сидел, с вами доучивалась?

– Танюха-то? – расхохотался парень. – Чё огородами ходишь-то? Думаешь, я забыл, как ты вазу-то об столб шмякнул?

– Что было, то было, да времени сколько пошло…

– Звезда! Её уже в Питерскую консерваторию зовут, красатулю нашу!

– Языкатая такая была эта красатуля, – пробурчал Вадим.

– Языкатая! – опять хохотнул парень. – Языкатая наша на «золото» школу закончила!

– Видали мы таких учёных: строят из себя, ни на какой козе к таким не подъедешь, а сами тайком на стороне гулеванят по-чёрному, оттягиваются не хуже какой-нибудь биксы, – бросил Вадим.

– Ты это напрасно, – нахмурился Ерохин, – она девчонка путёвая, не прошмондовка какая. Такие, кстати, тоже у нас в классе имеются, могу протекцию тебе составить. А Таня… дружила она с одним типом, из соседней школы. Он на год старше её был, по интересам дружба у них была. Такой французик, хиляк-ботаник, гений скрипки, блин. Так он в Израиле на скрипке пилит уже. Слушай, пошли в спортзал, подрыгаемся, вся тусня там.

– Пошли.

– Это свои, не парься, Степаныч, ― бросил Ерошкин охраннику и втащил Вадима за руку в холл школы.

Ерошкин, что-то болтая, вёл Вадима к спортзалу, тот только кивал головой и вертел головой. Вокруг было пустынно: все были в спортзале, там ревела музыка; торжественная часть вечера давно уже закончилась, выпускники веселились.

В спортзале впору было оглохнуть. Мощные колонки выплёвывали сумашедшие децибелы, которых бы хватило, чтобы озвучить небольшой стадион, но на это никто не обращал внимания, Светомузыкальные установки создавали хаотичные всплески меняющихся цветов. Тени танцующих, изломанные, искривлённые мигающим, прыгающими тенями, прихотливо метались по стенам. Какое-то единое языческое буйство охватило выпускников, и учителя сейчас ни имели над ними никакой власти, они стояли у стен с глупыми напряжёнными улыбками на лицах.

Ерошкин возбуждённо крикнул в ухо Вадима, дёргая его за руку: «Пошли, подёргаемся!»

Вадим, отрицательно качнув головой, оттолкнул его и стал к стене спиной, – глаза его жадно рыскали по залу, – он искал Таню. Неожиданно он замер. Таня! Таня, в белом платье и белых туфлях, неистово выплясывала в центре большого круга из одноклассников. Прожектора, хаотично переключающиеся, контрастно и резко меняли цвет её платья, создавая некую угловатость движений.

Танец длился невероятно долго. Вадим стоял, вжавшись в стену, неотрывно следя за Таней. Когда танец окончился, стало необычайно шумно. Разгорячённые группы громко и возбуждённо говорящих выпускников, оглохшие от музыки, покидали центр спортзала. Ерошкин подбежал к Вадиму и, обернувшись, крикнул идущим за ним одноклассникам:

– Братцы, смотрите, кого я к вам привёл!

Не все сразу узнали Вадима. Узнавшие, стали шумно его приветствовать. Таня, с интересом разглядывая Вадима, улыбаясь, воскликнула:

– Ребята, а вы помните, как Анна Васильевна привела в наш класс Вадима и что он мне сказал?

Она насупилась и, копируя блатноватую манеру разговора подростков, гнусаво произнесла:

– Вылазь, давай. Я у стены сидеть буду. Резче, резче шевели мослами! А я ему, такая, поклонилась и ответила тогда: «О, мой повелитель! Слушаюсь и повинуюсь!»

Все расхохотались. Вадим, пытающийся сохранять солидность, не выдержав, разулыбался смущённо.

Ерошкин нетерпеливо произнёс:

– Ребята, здесь задохнуться можно, Пошли, подышим. А после ещё попляшем. Айда во двор.

Класс вывалился за дверь школы. Обогнув здание, выпускники направились к спортивной площадке, где расселись на скамейки и закурили. Курили все кроме двух девочек и Тани. Появилось шампанское, одноразовые стаканчики. Вадима охватила нервозность и скованность, он сидел на краю скамейки про него забыли, подступала обида – он чувствовал себя здесь лишним. Часть кампании разбилась на парочки и «обжималась», несколько девочек и парней, среди которых была и Таня, о чём-то весело беседовали. Неожиданно она посмотрела на одиноко сидящего Вадима и подошла к нему.

– Скучаешь? – спросила она, присаживаясь с ним рядом. Принуждённо улыбаясь, Вадим пожал плечами:

– Да, так.

Таня помялась.

– Ну, что же ты не спрашиваешь, как поживает Багира? Ты про неё забыл? Она такая умная, ждет меня за дверью, ещё когда я только к дому подхожу. И я часто вспоминала тебя, глядя на неё. Ну, а ты, как жил это время?

– Нормально жил, я в армию ухожу. Вот приехал …

– Серьёзно? Сейчас про армию такие ужасы рассказывают.

– Прорвёмся, – усмехнулся Вадим, – это маменькиным сынкам трудно в армии.

Таня, помолчав, спросила:

– Ну, а вообще, где ты был всё это время, как жил, если это не секрет, конечно.

– Ты извини, конечно, – продолжила она, не дав ему ответить, но я часто о тебе вспоминала, после того, как ты исчез. Думала о том, как это ужасно трудно, в пятнадцать-шестнадцать лет жить без семьи, в вечной опасности, без поддержки близких людей. Для меня было невозможным представить себя в такой ситуации, я частенько думала о том, почему молодые ребята идут на это, зачем им это нужно, а ведь их так много теперь, этих ребят, которые уходят из дома. Нет, я это хорошо понимала и даже плакала, когда в четырнадцать лет читала романы французов и англичан, ну, вот эти «Без семьи», «Оливер Твист» «Отверженные» и другие книги о детях выкинутых нищетой, злыми людьми на обочину жизни. А что мальчишек нашего века заставляет уходить из семьи? Что тебя, например, заставило? Прости, пожалуйста, худо-бедно ты жил в квартире, с мамой, сёстрами. Они, кстати, у тебя большие умницы и добрые девочки, ты не шиковал, но ведь и не голодал? Одет был, обут, ходил в школу – так у нас многие живут. Свобода? Но свобода она внутри человека. Смешно искать её в пространстве. Для неё не нужно особых условий. Она не вещь – это не осязаемый предмет, который можно пощупать. И уж свобода точно не такое положение вещей, когда всё дозволено, и всё можно делать. Есть много чего такого, что по-настоящему свободные люди никогда не станут делать.

Он, пожав плечами, ответил с простодушным выражением лица:

– Всё правильно говоришь, Таня. Да чего теперь? Что сделано, то сделано. Я и сам не знаю, зачем бегал. Салагой был глупым, наверное. Или это может болезнь такая … заразная болезнь. Ни один же я бегаю? Много таких. А может, время такое? Встречался я с умными пацанами. Один пацан начитанный говорил мне, что времена такие в истории бывают, когда дети бегать начинают. Это, говорил он, эпидемия такая, как холера или грипп, только говорил, микробы этой эпидемии под микроскопом не видны. Говорил, дети мстят взрослым, за то, что они забывают о них. Вернуться не всегда возможность есть, да и друзей как-то жалко своих бросить. Это вроде кидалова получается, как бы слабаком становишься, если сбежишь под мамино крылышко…

– Это была бы смелость, а не трусость. В этом случае ты мог почувствовать себя свободным по-настоящему, – это была бы твоя победа, – вставила Таня, и задумчиво добавила: ― Вообще-то, конечно, взрослые люди в ответе за тех, кого приручили. Приметливый и не глупый у тебя был товарищ.

– Твоя правда, Каретникова. Но что сделано, то сделано. Но вообще-то я не всё время бегал, это поначалу было, когда пацаном был безбашенным. Я быстро понял, что это не правильно, но домой, стыдно было возвращаться, понимаешь? Ну, не знаю, напряг мне был возвращаться домой!

Начиная с этих слов, Вадим стал врать легко и складно:

– Работал. Меня взяли на станцию техобслуживания автомобилей учеником, я там многому научился, мне стали доверять серьёзную работу.

– А где это было?

– Москва – столица нашей родины. Там вариантов для всех хватает. Но вот пришло время, надо в армию идти, отдать долг Родине. Отслужу и, как говориться, начну жить с чистого листа, буду машины ремонтировать.

– Вот это правильно, – просияла Таня, – вот это хорошо!

Классный заводила Ерошкин захлопал в ладони и закричал:

– Кончайте перекур, идём в школу танцевать. Адреналин закипает.

– Идём? – спросила Таня у Вадима.

– Идём.

Видя явное и дружеское расположение со стороны Тани, он успокоился.

Спортзал встретил их попурри мелодий «Boney M» в стиле диско. Компания с гиком ринулась в центр зала. Таня, немного задержавшись, взяла Вадима за руку потянула его: «Пойдем, попляшем».

Вадим, жалко улыбнувшись, произнёс, качнув отрицательно головой:

– У меня нога болит. Подвернул сегодня…

Таня, нетерпеливо поглядывая в центр зала, где буйствовал её класс, извинительно сказала:

– А я побегу. Сегодня мы обязаны поплясать до упада, такие Половецкие пляски выпускников бывают лишь раз в жизни. Ну, я пошла? ― сказала она и, не дождавшись ответа, помахав ему рукой, вклинилась в круг танцующих.

Вадим, озираясь, отступил к стене.

Поппури длилось невероятно долго. Зал бесновался. Когда же музыка смолкла, и все стали шумно расходиться, Ерошкин громко и ёрнически заорал ди-джею:

– Завязывай с этими плясками Святого Витта! Ты, что в могилу нас загнать хочешь? Нам ещё в институты поступать нужно. Давай, чувак, заводи какой-нибудь «медляк».

Зал дружно захохотал, а ди-джей притушил прожектора, что-то понажимал на своём пульте, и полилась тягучая мелодия из кинофильма «Однажды в Америке».

Таня стояла рядом с Вадимом, смотрела куда-то вдаль, обмахиваясь платком. Он с жадностью смотрел на её раскрасневшееся лицо, вдыхал её запах. Это был её запах, ― запах Тани, и она будто почувствовав этот взгляд, быстро повернулась к нему:

– Ну, а медляк-то, как выражается наш доморощенный клоун Ерошкин, ты в состоянии танцевать?

Вадим не успел ответить, она взяла его за руку и повела в центр зала.

Остановившись, она сделала книксен:

– Сир, позвольте пригласить вас на танец.

Вадим, краснея, положил правую руку на её талию. Таня, улыбаясь, взяла его левую руку в свою, другую руку положила на его плечо и повела его в танце. Вадим послушно следовал за ней, стараясь не сближаться с её телом, он был напряжён и скован ― он хотел её. В висках у него громко пульсировали гулкие удары, он боялся смотреть на Таню, глядел куда-то за её плечо. Запах, тот самый Танин запах, который он запомнил, любил и вдыхал с удовольствием, когда сидел с ней за одной партой будоражил его; он чувствовал подрагивание мышц её спины, ощущал её разгорячённое тело, жадно вдыхал этот запах, к которому сейчас добавился горячий запах созревшей молодой женщины; ему хотелось прижать её к себе, мышцы рук сами напрягались в желании сделать это. Несколько раз их сильно толкнули, и он касался твёрдой и высокой груди Тани и от этого в глазах у него темнело. Таня же при этом, смеялась, непринуждённо и громко говоря: «Осторожней медведи, на поворотах. Зашибёте, хороших людей». Танец закончился резким аккордом, выпускники не расходились, стояли в центре зала, к ди-джею подошла директор школы взяла микрофон. Таня сняла руку с плеча Вадима.

– Кажется, директриса сообщит нам сейчас последние и грустные новости. Все повернулись к импровизированной эстраде, а директор школы, важно сказала:

– Уважаемые выпускники, автобусы уже подошли к школе. У нас два варианта встречи рассвета: первый – мы едем в стольный город Ростов, там сейчас происходят массовые гуляния по набережной, фейерверки, танцы, мероприятие отлично организованно городскими властями; второй вариант: мы встречаем рассвет в родных пенатах, без помпезности, по-простому с песнями, видеосъемками, с музыкой, гитарами.

Директор школы совсем не ожидала такого дружного ответа. Выпускники в один голос закричали «Дома, дома, дома!» Ерошкин, перекричав всех, заорал под дружный смех: «Мы свою деревню любим, мы ребята простые, сельские едем на наше родное озеро».

– Ну, что ж, господа выпускники простые-сельские и я сельчанка, а ваше желание для меня закон. Прошу всех дисциплинироваться, не делать глупых поступков, не прыгать в реку – были у нас и такие отчаянные индивиды в прошлые годы, которых приходилось спасать и откачивать. Никаких бутылок в автобусы не брать, будем проверять всех, имейте это в виду.

Когда все шумно устремились к выходу, Ерошкин дёрнул Вадима за руку, подмигнув ему хитро:

– Пацаны решили «косячок» пустить по кругу, Ты как?

– Спрашиваешь! – ухмыльнулся Вадим, и они пошли к кустам сирени, около которых толклась троица ребят.

В автобусе Вадим стоял, а когда остановились, и все устремились к берегу, он опять оказался рядом с Таней, позади всех. Они сильно отстали от остальных выпускников, и Таня, повернулась к нему.

– Давай, догоним ребят.

Она пошла быстрее, но приостановилась, проговорив:

– У тебя же нога, я забыла. Я побегу, да? А ты догоняй потихоньку.

Она побежала, но через метров десять остановилась, ойкнув, нагнулась и, сняв туфель, сказала подошедшему Вадиму:

– Кирдык калошам. Китайские производители не предполагали, что русские девушки на каблуках будут по песку бегать.

Вадим взял туфель из рук Тани, рассмотрев его, произнёс:

– Лапти ещё можно починить.

Повисла тяжёлая пауза. Он поднял глаза и посмотрел в глаза Тани прямо жадно и без стеснения. Они стояли вначале длинного ряда пляжных лежаков, бесформенно лежащих на песке; выпускники были далеко от них, они бегали по берегу, падали на песок, хохотали, восток слегка уже порозовел.

Почти задыхаясь, ― его уже трясло от желания, от подступившей горячей и сладкой истомы ― он сделал к Тане шаг, полный безумной решимости сейчас и здесь овладеть ею, но она, наконец, почувствовала угрозу. С расширившимися глазами отступила на шаг назад, сбросила с ноги целый туфель и, сказав: «Привет китайским производителям! Назад к природе! Побегу босиком», – легко побежала к классу, на ходу оглянувшись, и крикнув: «Догоняй!»

Она удалялась быстро, силуэт её уменьшался, краешек солнца, показался на горизонте, Вадим не сдвинулся с места, он зачарованно глядел на будто парящую над песком фигуру в белом платье.

Неожиданно зарычав, как пёс, он упал на колени, и стал колотить кулаками по песку. Горестно воя, он повторял:

– Всё, всё, всё! Лошара, сейчас я мог узнать, такая ли ты настоящая, когда приходишь ко мне под кайфом. Я мог бы целовать твою грудь, ласкать тебя, ведь я так хорошо тебя знаю, так хорошо могу тебя удовлетворять. Тебе было бы хорошо, Таня. Но я никогда уже не узнаю, какая ты, Таня, настоящая. Ты только под кайфом будешь моей.

Вернувшись домой, он сказал матери только два слова: «Дай денег». Мать, суетливо покопавшись в сумке, протянула ему две тысячные купюры. Презрительно глянув на деньги, Вадим небрежно сунул их в карман брюк, и вышел за дверь. Мать смотрела в окно на удаляющуюся фигуру сына, шепча: «Господи, спаси и помилуй раба Божьего Вадима, Матерь Божья спаси его». Смотрела до тех пор, пока сын не скрылся за домами. После ещё долго, застыв отрешённо, стояла она у окна с закрытыми глазами, опустив голову, и очнулась только тогда, когда старшая дочь, тронув её за плечо, испуганно спросила: «Мама, что с тобой?»

Вадим позвонил в хорошо знакомую ему дверь, купил спичечный коробок «травы». Через несколько минут, он стоял на трассе.