Читать книгу Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722–1735) - Игорь Курукин - Страница 12

4 ноября 1722 года царь перед отъездом из Астрахани лично проводил в море эскадру капитан-лейтенанта Ф. И. Соймонова. На четырнадцати кораблях находился полностью вооруженный и экипированный (вплоть до дров, сбитня и чеснока) десантный отряд полковника Петра Михайловича Шипова. Данная ему инструкция предписывала войти в Энзелийский залив и взять под контроль столицу провинции Гилян, Решт, «выбрав удобное место близ города… и ежели неприятель придет, оборонять сие место до последней возможности». Властям и обывателям полковник должен был объяснить, что прибыл «для их охранения», и обходиться с ними «зело приятельски и несурово, кроме кто будет противен, но ласкою, обнадеживая их всячески, а кто будет противен, и с тем поступать неприятельски». Наконец, когда жители привыкнут – «тогда помалу чинить знакомство со оными и разведывать не только что в городе, но и во всей Гиляни какие товары…»[228].

Зимнее плавание вдоль всего Каспийского моря продолжалось целый месяц и прошло удачно – потери составили шесть человек, смытых во время шторма. 5 декабря корабли Соймонова вошли в Энзелийский залив – «озеро на 20 или больше верст в обширности», – соединенный с морем узким проливом; в залив впадала маленькая речка Перибазар, в устье которой корабли стали на якорь у селения c тем же названием.

Высадка в заливе труда не составила – побережье не было защищено. Ситуация не изменилась даже через сто лет, когда в 1827 году офицеры Генерального штаба составили описание персидских владений: «Во всей Гилянской области нет ни одной крепости, и со стороны моря вход в оную открыт совершенно. Леса, которыми сия область изобилует, составляют природную и единственную ее защиту. Областное войско состоит большей частию из земской пехоты и не в состоянии противопоставить большого препятствия десанту. В местечке Зинзили нет никакого укрепления; однако ж там постоянно находится семь артиллерийских орудий и принадлежащая к ним команда, состоящая из 80 человек разного сброда людей. Ими начальствует персиянин хан, не имеющий ни малейшего понятия по этой части»[229]. Только в XVIII веке батареи у входа в залив не было.

Рапорт Шипова от 29 декабря 1722 года рассказал о дальнейших событиях. Рештский визирь Мамед Али-бек ответил посланному для переговоров офицеру, что без шахского указа не может разрешить русским высадку. Оставаться на кораблях отряд Шипова не мог, и, «оставя визирские слова», в течение 8–12 декабря занял берег и выгрузил имущество. Но дальше дело не пошло: находившиеся в чистом поле солдаты и офицеры терпели «великие дожди и грязи», а везти провиант и прочие «припасы» восемь верст до города было не на чем.

Мамед Али-бек стал собирать войско. Но тут, к счастью, подоспел выехавший из ставки Тахмаспа консул Семен Аврамов. Застав в Реште «смятение», он сумел упокоить перепуганных жителей и покинувшего было город визиря. Тот прибыл к войскам со свитой и поинтересовался, «есть ли собственно его величества указ о вступлении его для защищения Гиляни от бунтовщиков. Ибо если сие подлинно на таком основании, то ему легче будет в том ответствовать пред своим государем, что он пустил российское войско в Рящ». Полковник перед строем солдат «тот указ показал визирю, который, приняв его, поцеловал с великим почтением и возвысил над своею головой». В результате переговоров командир десанта лично явился в город и выбрал место для размещения своей команды. Отряд вступил в город: «Бесчисленное множество народа смотрело на идущих в

преизрядном порядке и при игрании музыки наших солдат. Напротив того, наши удивлялись величине города, который вдоль и поперек простирался на пять верст мерою, а никаким не окружен крепостным строением»[230].

Часть своих солдат Шипов оставил в Перибазаре, чтобы держать под контролем единственную дорогу к морю и охранять суда. Остальные были размещены в русском караван-сарае на краю города «между дорог Казвинской и Гилянской», быстро приспособленном к обороне. Предосторожности оказались не лишними – население не выражало особой радости, тем более что ему приходилось давать своих лошадей для перевозки имущества, а российские служивые валили окрестные деревья на дрова. В результате обыватели «ухоранивали» лошадей и арбы, а солдатам объявляли: «Мы вас не звали», – и принимали российские деньги «копейку за деньгу», то есть вполцены, считая их серебро низкопробным. Визирь же отнекивался, что жители-де его «не слушают». Силы Шипова таяли: в январе 1723 года в составе десанта находились 795 здоровых и 315 больных солдат и офицеров; боевых потерь не было, но от болезней скончались три офицера, капрал, 28 рядовых, профос и денщик[231].

Несколько месяцев назад гилянская знать готова была на все, чтобы найти помощь против афганцев-завоевателей. Но со временем страхи поутихли – небольшое афганское войско было не в состоянии контролировать весь Иран. В занятом было им Казвине вспыхнуло восстание; захватчики были изгнаны с большими потерями, и завоеватель Ирана Махмуд в ярости велел казнить всех сефевидских принцев, что объективно укрепляло позиции Тахмаспа. В таких условиях рештский визирь и владетели Кескера и Астары стали созывать в столицу провинции «вооруженных персиан», что не могло остаться незамеченным.

Известие о занятии Решта «без великой противности» пришло в Петербург только в марте 1723 года. На радостях сам Петр I объявил о нем горожанам с яхты во время начала навигации; «счастливой приход» отмечался торжественным молебном в Троицкой церкви, артиллерийской пальбой и веселой гульбой государя в «вольном дому».

На месте же ситуация была совсем непраздничной. В конце февраля 1723 года Мамед Али-бек и ханы объявили Шипову, «что они не могут терпеть

более пребывания его с войском в их земле, а в состоянии сами защищать себя от своих неприятелей, того ради и вышел бы сам, пока его к тому не понудят, на что требовали у него ответа». Боевой командир возразил, что не двинется с места «без именного его императорского величества указу», но предложил «сперва послать на судах в Дербент все тягости и по возвращении судов идти мне самому с войском», если приказ все-таки поступит.

Тем временем в Решт прибыл назначенный иранским послом в Петербург Измаил-бек. Шах и его министры согласились было принять помощь со стороны России и вести переговоры о вознаграждении, но очень скоро изменили позицию. В то время как Измаил-бек находился в Гиляне на российском корабле и ожидал отплытия русских судов, чтобы отправиться в Астрахань, к нему был прислан указ шаха, отменявший и посольство, и обращение за помощью к русским. Другое распоряжение предписывало рештскому визирю, а также кескерскому и астаринскому ханам собрать войска и принудить Шипова покинуть Гилян.

Положение вновь спас находчивый консул Аврамов. Он перехватил шахского курьера в одной из деревень на пути в Решт, зазвал в гости, узнал о полученных распоряжениях и угощал его, пока Шипов действовал: полковник написал капитану Соймонову об отзыве шахом своего посла и необходимости, пока Аврамов «удержал» гонца, как можно «скоряе вывесть» посла и остерегаться подпускать к кораблям персидские лодки.

В результате этой дипломатической операции ни о чем не подозревавший Измаил-бек 17 марта 1723 года отправился на русских судах выполнять свою миссию под надзором Аврамова. 20 апреля капитан доложил Ф. М. Апраксину: 18 марта он «от Зинзилей пошел с 9-ю судами и в Астрахань сего апреля 15-го благополучно пришел. А в Гиляне оставлены гукор и эверс с морскими служителями». Вместе с послом отправился в путь и консул Аврамов – в мае он лично доложил царю о положении дел и отбыл обратно в Решт.

По пути в Астрахань Соймонов должен был вновь идти к устью Куры – царь Петр не оставлял намерений сделать это место центром всей «восточной коммерции». При обследовании устья Куры, докладывал капитан, «осматревал и протоку Куры-реки, которая впала в тот гавонь, нашел только оноя устьем мелкая, тако ж и места как на самом устье, так и по сторонам и вверх по протоке верст около 15 ниския и мокры, и лесу только что по берегам протоки, и местами по комышам ивняк». К донесению была приложена «Карта устьям реки Куры», которая, к сожалению, до сих пор не обнаружена. Проведенные съемки убедили Соймонова в том, что удобного места для гавани в устье Куры отыскать невозможно[232].

Оставшийся в Гиляне Шипов и не думал отправлять свою артиллерию – и оказался прав. 12 мая он доложил, что после отъезда посла визирь и ханы потребовали от него немедленно «выслать» войска под угрозой их «выбить», а «доброжелательных» к русским местных жителей стали арестовывать. Полковник отвечал, что отправляться ему не на чем – корабли ушли, выйти из Решта в Перибазар он тоже не может – у солдат нет палаток для полевого лагеря, а на угрозы заявил, что с теми, кто попытается их исполнить, будет «поступать как с неприятелем»[233].

4 апреля переговоры закончились: «великое множество неприятелей» осадило «резиденцию» гарнизона, но она к тому времени была превращена в надежную крепость. Ночная вылазка трех рот закончилась разгромом толпы: больше тысячи человек, «отчасти на месте пред караван-сараем, отчасти на побеге, побито, и чрез несколько минут место сражения очистилось, а за бегущими чинена погоня по всем улицам города»[234]. Неудачей закончилось и нападение на русские суда в Энзелийском заливе – моряки капитан-лейтенанта Золотарева расстреляли поставленные «бунтовщиками» под руководством кескерского хана батареи и потопили их лодки.

Относительно легко одержав победу, небольшой отряд Шипова тем не менее оставался против намного превосходящих сил «неприятеля». Но Соймонов уже спешил обратно с подкреплением: Петр I повелел отправить в Гилян пополнение под началом бригадира Левашова[235]^*, которому предстояло сменить Шипова на посту «главного командира».

При отправлении он получил инструкцию: в ней значилось, что по прибытии в Гилян командиру надлежало не только обеспечить порядок в занятой части Ирана, но и «приластить» афганского правителя Махмуда, чтобы тот «в турецкую протекцию себя не отдал». Левашов должен был послать новому шаху письмо, якобы от себя: поздравить с вступлением на престол, объяснить, что не собирается чинить ему «никаких неприятельств», и предложить направить к нему, Левашову, своего представителя «для лучшего содержания дружбы». Дружить предлагалось за счет иранцев, поскольку требовалось объяснить Махмуду: русские явились для

получения законной «сатисфакции» и охраны прикаспийских территорий, «чтоб те народы (дагестанцы-«бунтовщики» Дауд-бека. – И. К.) или б кто другой из чужих, оными не овладели»[236].

Эскадра капитана Мятлева вышла в море 20 апреля 1723 года с двумя тысячами солдат и офицеров и 24 орудиями на борту[237]. Моряки, как и Соймонов, имели задание обследовать устье Куры, поэтому добрались в Энзели только 28 мая. Левашов 9 июня рапортовал о прибытии войск на место, а через месяц уже подробно доложил о начале строительства крепости на Шемахинской дороге, несмотря на протесты визиря, и о своих первых впечатлениях о новообретенных подданных Российской империи.

Бригадир возмущался действиями визиря, который упорно не желал признавать новую политическую реальность и призывал жителей быть «верными шаху и бусурманской вере», отчего последние «канфузятца и в развращении еще великом». О местных обывателях Левашов отозвался критически: «Народ зело пустоголов, а наипаче лжив, однако, признаваетца, нас не так опасны, как своих боятся». Он видел, что затянувшееся безвластие стимулировало внутренние усобицы и обычную уголовщину, когда «партии» бродяг и прочих деклассированных личностей-«лотов» устраивали в Реште грабежи и убийства. Признавая, что «мы здесь ненавидимы», однако уже мог рассчитывать на «доброхотных» из местных жителей, которые предупреждали русских о намерениях своих противников[238].

Молодой дипломат Семен Аврамов оценивал ситуацию несколько иначе. Находясь вместе с подопечным послом Измаил-беком в Петербурге, он 7 июня 1723 года в специальной записке подробно описал основные доходные статьи гилянского экспорта (рис, шелк и ткани – парчи, «кановаты», «объяри», «бохчи» – «платки кановатные з золотом» и серебром), которые обычно продавались турецким купцам в обмен на английские и французские сукна; по данным консула, полученным от рештского визиря, казенные сборы от гилянского торга составляли 130–140 тысяч рублей.

Далее консул сообщал начальству, что военные вели себя не вполне корректно с точки зрения государственного интереса. Так, например, жители опасались русских, потому что, оказалось, хорошо помнили явившихся «за зипунами» казаков Стеньки Разина, а Шипову «ласковое» обхождение явно не давалось. Не желал полковник и «знатца» (поддерживать отношения) с местными властями. «Кофе и чаю не пил и к нам в гости не ездит», – жаловался визирь Мамед Али-бек, который сам к Шипову приезжал не раз, но

ответного визита не дождался. Аврамов долго убеждал местных купцов в выгоде торговли с Астраханью, а командир явно не понимал важности перенаправления товарного потока на Россию и отмахнулся от просьб рештских купцов грузить их товары на российские суда, которые порожняком возвращались в Астрахань: «Этот де интерес невелик». категорически не желая. В результате торговцы собрались отправлять их привычным караванным маршрутом через «турецкую землю» к Средиземному морю[239].

Левашов не только оказался боевым командиром, но и не повторил ошибок своего предшественника. Выбор царя оказался верным – бригадир на долгие годы стал разумным и предусмотрительным колониальным администратором – и одним из главных героев нашего повествования. Пока же он только входил в дела: строил крепости; завел отношения с местными армянами и стал получать от них достоверные сведения о положении в других провинциях Ирана. Один из его помощников, Петр Сергеев (Петрос ди Саргис Гиланенц), стал в том же году командиром армянского конного отряда на русской службе[240].

Левашов старался вести себя более дружелюбно по отношению к местным жителям, так что даже заслужил упрек в нерешительности со стороны Петра: «Что же пишите, что действительной силы употребить не смеете, понеже в указе повелено ласкою поступать, но инструкция ваша имянно гласит, чтоб налог, тесноты и грубости никакой не казать тем, кои добро обходятся, а противным противное, и хотя то о противности воинской яснее гласит, однако ж и всякую противность в том разуметь надлежит, и всеми мерами, как возможно, старайтесь, дабы сия провинция разорена не была; також с сими народы временем и к случаю надлежит гордо и oтчасти грознее поступать бодро; понеже они не такой народ, как в Европе». Император приказывал продолжать строить крепости, однако употреблять силу таким образом, «дабы сия провинция разорена не была»[241].

К концу года бригадир освоился в новой обстановке, однако его беспокоили небоевые потери. Еще в июне экспедиционный корпус в Реште включал 3313 здоровых, 17 раненых и 162 больных; но уже в ноябре Левашов докладывал, что количество «больных салдат зело умножилось, и много помирает», и особенно просил прислать «лекарей» и «писарей» для ведения документации[242]. Император помнил о «заразительном» гилянском климате и в июле 1723 года распорядился «дослать рекрут»

к Левашову (тысячу человек сразу и еще тысячу – «в запас»), «ибо там не без болных и умерших будет». К концу года командующий в Гиляне получил пополнение в более чем тысячу молодых солдат; всего же за первые шесть месяцев 1723 года, по данным Военной коллегии, в новые владения России отправились 5497 рекрутов[243]. Они требовались не только для Гиляна – следующим шагом по утверждению на берегах Каспия стала отложенная экспедиция на Баку.