Читать книгу Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки - Игорь Матрёнин - Страница 67

Я прекрасно помню, какие презрительные кривые усмешки состроили бывалые, «по чесноку» отслужившие «армейцы», на смелое заявление одного неумного очкарика с военной кафедры, что «отважно прошёл военные сборы»: «А вот у нас в армии так было…». Да-а-а, он был в этот момент по настоящему жалок, а глупые слова, вылетевшие из уст этого заморыша (и притом офицера запаса) заставили устыдиться всех нас – студентиков, которым выпало счастье месяцем полукурортного времяпровождения откупиться от двух кошмарных лет регулярного мордобоя и неизбежного отупения.

Добирались мы до части, где нам предстояло познать на своей нежной шкурке все прелести сурового солдатского быта, аж двумя поездами, да одним автобусом, словно заметая следы от возможных иностранных шпионов, жаждущих проникнуть в секреты расположения стратегических радиолокационных станций.

Кстати, на военной этой самой кафедре у нас имела место быть такая маразматическая затея, как «секретный чемоданчик». Он представлял собою монструозный короб очень советского дизайна, где под страхом расстреляния бережно хранились наши тетрадки и пособия «такой невероятной важности», что избирался даже специально обученный человек, который обязан был сей чемодан принимать на руки каждое утро занятий. А после всё это «таинство» запаковать и сдать под роспись в не менее секретную комнату.

Этим «специальным» человеком был я. Дело в том, что очень быстро ваш покорный слуга просёк, что каких-то серьёзных забот с этим трогательным ритуалом у меня не возникнет, а вот червонец в месяц, что полагался к нищенской нашей «степухе» за эту почётную миссию, можно будет с толком поменять на заветные японские кассеты с различным «рокенролом». Записывались же они, вожделенные кассетки в подозрительных «шарашках», что гордо именовались «студиями звукозаписи».

Но вершиной советского военного, так сказать, маразма была подписка о неразглашении секретнейших сведений, кои поведают нам наши мудрые преподаватели по теме этих вот самых РЛС – пресловутых радиолокационных станций. Всё «секретное» дело было в том, что те РЛС, которые мы прилежно «якобы изучали», были сняты с производства лет сто назад, и тайные сведения о них могли заинтересовать лишь только какого-нибудь совсем уж слабоумного агента империализма. Но даже, если бы сакральные откровения про эти загадочные механизмы были и вправду актуальными, то и в этом случае любопытным шпионам пришлось бы отчаливать до вражеского дому не солоно хлебавши – никто и никогда ничего не учил, и ни бельмеса не понимал на этих «боевых» парах. Мы лишь чутко дремали всем героическим расчётом под мерное «бу-бу-бу» сурового офицера-препода.

Примерно минуты через две после ленивой загрузки личного состава в поезд, ко мне подошел Андрюха Варкентин, крепкий и весёлый малый, и, протянув открытую бутылку пива, по-отечески молвил: «Держи! Отрывайся пока можно, скоро у тебя этого не будет…». Вняв сему неглупому совету, я взалкал напитка и понеслась… Отчаянно доставалось всё, что было «на всякий случай» припасено перед армейским десантом – пивко, водочка, «бормотушка», шампань, чистый и уже заботливо разбавленный спирт, ну и немного немудрёной провизии, так, что называется, «к столу»: прославленные плавленые сырки «Волна», пошлые варёные яйца и разносортная колбаса, поглотившая своим навязчивым духом все запахи целого поезда. К вечеру будущие офицеры были пьяны настолько, что могли уже считаться по праву офицерами действующими. Были педантично разбиты все окна в обоих тамбурах, и худо стало многим там же, а посему пол в тамбурах представлял собой зрелище просто апокалипсическое.

Наутро наш родной подполковник Меженин с убийственным хладнокровием выслушивал надрывные крики шокированной адскими метаморфозами проводницы: «Да что же это такое?!!

Да кто же за это заплатит?!! Я это так не оставлю, вы мне всё возместите!!! Какой номер вашей части?!! Откуда следуете, я вас спрашиваю?!!». Ледяные глаза бывалого офицера были по-прежнему бесстрастны, и лишь уголки его упрямо сжатых тонких губ чуть выдавали жестокую усмешку. Так, совершенно преспокойно, он дождался полной выгрузки похмельного и опухшего «социалистического студенчества» под страшный вой и безумные рыдания бедной проводницы, и, не проронив ни слова, с достоинством отправился за нами, замыкая наше нестройное и нетвёрдое шествие. К чести его, он не издал ни звука по поводу сего малопривлекательного инцидента и ни разу не упрекнул нас – двуногих животных за скотоподобное поведение.

Как вы уже понимаете, бодун по прибытии в часть был совершенно бронебойного качества, и естественный интеллигентский страх перед месячной, пусть детской, но всё-таки службой, увеличился многократно. Дрожащие от холода, голода и адского похмелья, мы были согнаны и построены перед местным усатым и сипатым майором, который абсолютно без приветствия начал знакомство с нами самыми первыми нежными словами: «Товарищи курсанты, бл…ть, ну чё за ху…ня?». Ну и так далее, когда непарламентарные выражения не имеют конкретного смысла, а лишь выражают сложное эмоциональное состояние утомлённого скукой русского офицера.

В трогательной вступительной беседе он всё же дал некоторые ценные советы и практические рекомендации по несению службы в этой «необычной» части. К примеру, помимо прочего было высказано такое милое предупреждение перед первым отбоем: спать ночью всем никак нельзя – сапоги и обмундирование тут же спи…дять солдатики и немедленно обменяют на наркоту. Так мы «случайно» выяснили, каков контингент наших будущих бравых сослуживцев и настроение стало ещё более приподнятым.

Что было тут неплохого – нас не били. Проживали мы, будущая «вшивая интеллигенция», в одной казарме с «реальными» военнослужащими срочной службы. Правда, опасаясь антагонистических «непоняток», мудрые офицеры расселили нас по одной стеночке, а напротив располагались законные «салаги», «черпаки» и «дедушки».

Не знаю уж отчего, но опасные «дедули» нас не трогали, возможно, скорое присвоение громких званий «летёх» запаса придавало нам некоей сакральной неприкосновенности. С нами заводились неспешные беседы за жизнь и сыпались дичайшие откровенности, вроде той, что сообщил воровской внешности щуплый, но агрессивный «дедушка».

Явный бывший гопник и какой-то, ну, просто «полузэк», он «душевно» поведал о прежнем своём многотрудном житии. Проходил «среднее необязательное» обучение он, как ни парадоксально, в музыкальном училище, и действительно, поигрывал понемножку на всём от барабана до гитары. Но параллельно музыкального парнишку сильно увлекал криминальный флёр, и условные сроки не заставили себя долго ждать. Основной инструмент этого странного существа был гобой (!), и он с беззаботным шизофреническим смехом открылся нам, что сначала потерял трости от него, «а потом и сам гобой прое…ал».

Периодически мы вынуждены были присутствовать при разборках и экзекуциях разношёрстного рядового состава. Раздумчивые беседы, вроде той, что состоялась между чудовищно накаченным садистом-таджиком и нашим уркой-гобоистом были не редкостью: «Маладые савсэм аху…ли!!! Маге нада бы ёб…уть!». «Гобоист» милосердно и даже где-то гуманно ответствовал: «Да-а… Магу жалко немного…». Темпераментное дитя Средней Азии было крайне возмущено такой преступной мягкотелостью и мгновенно отреагировало в правоверном гневе: «Чиво, пилять, жялка?!!». Одним словом, Мага «огреб своё» этим же томным вечером – вороватый «покровитель муз» вырубил его одним мощным хуком. Признаться, такого поставленного удара я не наблюдал прежде в живой природе. Эдакие вот были боевые времена и нравы, братцы вы мои, да кролики…

«Салабоны» имели некоторое численное превосходство перед мрачными старослужащими, и как-то наш замечательный «исследователь породы человеческой» Дюша Сапрыкин задал справедливый вопрос гобоисту-нокаутёру: «Слушай, а если они все вместе соберутся и тебя отмутузят?». «А я тогда завтра кого-нибудь из них зарежу…» – совершенно бесстрастно и без всякого эпатажа немедленно отозвался «мультиинструменталист поневоле». Он говорил правду. Всем сразу стало жутко и гадко.

Каждую ночь, словно в кошмарном сне, я лицезрел со своего привилегированного второго яруса кровати, как «дедули», подбадривая лёгкими пинками, заставляли сонных «салажат» тащиться на кухню и жарить там картошечку с лучком для заскучавших по «домашнему» «старшаков».

Да, армейская жратва это совершенно отдельная и трепетная тема! Прибыл я на сборы, в общем-то, совсем не толстяком – ординарные семьдесят два кило при росте метр восемьдесят один. По отбытии на родину вес моего измождённого событиями тельца поспешно сократился до скромных шестидесяти четырёх. Каждый Божий день мы покорно ели приблизительно одно и то же – суп-баланду, иногда даже без соли (перебои были даже с «белой смертью»). Мясо отсутствовало в этой похлебке по принципиальным соображениям местного хлебодара, а ежели в миске чудесным образом оказывалась хоть одна долька картошки, это считалось Милостью Небес, и везунчика долго и уважительно похлопывали по плечу. Думаю, не нужно пояснять, для каких «благороднейших целей» исчезал дефицитный картофель из скудных солдатских закромов.

До сих пор я не уверен, кого же винить в этом, ну совершенно отвратительном вкусе местного армейского супчика – бездаря-повара или тотальное отсутствие украденных неизвестными лиходеями продуктов. Но факт есть факт – «баланда», хоть и с отвращением, но съедалась только обильно заедаемая чёрствым хлебом и то лишь потому, что «второе» плюхалось в ту же осквернённую тарелку, и вариантов пропустить первое блюдо просто не было. Отказ от «первого» влёк за собой автоматическую депривацию и «второго». «Второе» тоже было весьма примечательным – это была всегда исключительно гречка с обязательной столовой ложкой кильки в томатном соусе. Интересно, смог бы я сейчас затолкать в себя этот благоухающий букет кулинарии?

Когда количество кусков хлеба за поспешный (всё же происходило строго по расписанию) солдатский приём пищи неожиданно сократилось до трёх, самые оголодавшие начали проситься на работы хоть бы и на «песчаный карьер», как в избитом фильме про Шурика, лишь бы сменить «благородную кухню» на «всё что угодно, но только не это». И четверых счастливчиков, включая меня, отправили в другую, более крупную часть.

Сами же мы обретались на так называемом «Ка Пэ» или почему-то «семёрке».

Там, в «иноземной» части мы вкалывали и в хвост и в гриву на штукатурке, покраске и побелке какого-то загадочного свинарника, падая к вечеру от изнеможения. Но! Обеды и ужины в новом расположении нашего бравого каре были божественны: суп из барашка, острый настолько, что каждая проглоченная ложка вызывала просто неприличные для мужчины слёзы. Причиной тотальной «слезоточивости», как выяснилось позднее, было то, что расторопный повар-узбек стащил со склада целый здоровенный пакетище с перцем, и в приступе ностальгии по азиатской родной кухне приправлял суп такими наркотическими дозами, что и сам с умилением крякал. А ещё ведь подавались милые советскому сердцу котлеты с «пюрешкой» и главное… Курировавший нас добряга-старлей, одаривал нашу бригаду шабашников тайным бонусом – такими деликатесными консервами, что после за всю жизнь свою я и не пробовал ничего сравнимого с этими экзотическими рыбами и моллюсками.

Я назвал это дикое помещение свинарником потому, что как-то оно очень напоминало мне этот «весьма нужный и полезный стратегический объект», а вообще, назначение этого таинственного здания неизвестно было даже тому странному офицеру, который присматривал за нами. Был он маленький, худенький и сердобольный.

Разок при штукатурке пространства возле розетки меня не хило шибануло током, и «старлей» заботливо испросил для нас стремянки, дабы появилась возможность маневра при опасном электрическом соседстве. Он ласково говорил в телефонную трубку кому-то: «Подкиньте стремяночек, очень надо! Ну росточка-то Бог не дал ребяткам, как и мне!». Нет, сам-то он, конечно, был явный низкорослый «пиз…юк», но эти странные сравнения, словно мы были какие-то африканские пигмеи, были презабавны и даже немного обидны – ростом меньше метра восемьдесят в нашей компании никого не наблюдалось.

Работали мы без халтуры, много и с огоньком. Неразгаданное помещение стремительно становилось чистеньким и домашним, и «старлей», откинувшись в любовании чуть назад, и цокая от восхищения языком, часто приговаривал: «Ах…ительно! Ах…ительно!! Великое дело делаете…». И это наивное смешение низкого и высокого стилей было настолько трогательным, что я умиляюсь каждый раз, как вспоминаю добрым словом нашего маленького спасителя!

В общем, последние несколько стахановских денёчков мы провели в тяжких трудах и последующих неудержимых пиршествах. Возвращаться на родимую «семёрку» ежевечернее не хотелось, тут, на воле вольной, мы чувствовали себя свободными работягами-бичами. Собственно, это чуть и не погубило нас, когда мы совсем потеряли бдительность и чувство армейской реальности.

Когда мы отправлялись «защищать Родину аж на долгий месяц своей неповторимой жизни», мы, конечно, укоротили наши студенческие патлы, но совсем не настолько, чтобы выглядеть настоящими «забритыми» солдатиками, совсем не на столько…

Если на «КП» к нам привыкли быстро, да и место это было совсем уж заброшенное и отдельное настолько, что оборзевшие напрочь «дедушки» неспешно шествовали на построение в шлёпанцах, а утомлённый борьбой за дисциплину офицерский состав смотрел сквозь пальцы на такие вольности, то здесь, в настоящей части было всё несколько по-другому.

За три недели нахождения «в армии» космы у нас отросли настолько, что местные солдатики уже с сомнением посматривали на странных обросших существ, зачем-то упакованных в солдатскую форму и «кирзачи».

Но когда нас заприметил цепким взором сухой истеричный полковник, похожий на экзальтированного Суворова, глаза его медленно налились кровью, ноздри начали бурно раздуваться и, задыхаясь от гнева и непонимания «сюра» происходящего, он страшно заорал: «А ну подойти ко мне, бл…ть!!! Кто такие, бл…ть?!! Почему не по уставу, почему не по форме, нах…й, бл…ть?!!». Наше смущённое и растерянное лопотание, мол, «мы тут курсанты из Нижнего», судорожное застегивание воротничков, носимых нами не по чину распахнутыми чуть не до пупа, привело шокированного «полкана» в такое исступление, что он, уже чуть было не визжа, бросился в контору, голося: «Я щас, бл…ть, позвоню!!! Я, бл…ть, щас всё выясню!!! Я вам такое устрою, такую, бл…ть, губу, вы навсегда, бл…ть, запомните!».

Как только батюшка «Суворов» скрылся за дверьми, мы, переглянувшись, моментально поняли, что спасёт нас и нашего любимого подполковника Меженина лишь дерзкое бегство. Мы быстренько закатились в автобус, курсирующий между частями, и преспокойно свалили, оставив оскорблённого в самом святом пожилого полковника гадать, было ли это страшное зрелище на самом деле или видел он всего лишь нелепое наваждение и зыбкий морок, ведь не могло же этого быть по правде, ну просто не могло…

Как и настоящим «бойцам» нам полагались классические «увольнения в город». На побывку отправлялись целой шумной кодлой, буйным поведением напоминая бурсаков из фильма «Вий», которых Владыка отправил на каникулы на вольные хлеба. У сердобольных киоскёрш выпрашивалось всё, что можно было выклянчить – пирожные, пиво, семечки. Кое-кто, из наиболее шустрых, умудрялись даже назначить свидания «барышням из киосков», ну тем, естественно, что помоложе.

Голодные, сердешные «солдатики» вызывают и до сей поры у женщин в провинции трогательную жалость и желание хоть как-то пригреть бедняжку-рядового. «Бедняжки» пользовались дамской сентиментальностью совершенно беззастенчиво, и с набитыми снедью карманами мы двигались дальше, обследуя занятные магазинчики, которых уже и не встретишь в больших городах. Вскладчину были прикуплены только самые необходимые вещи, без которых никакого досуга и не могло быть там, в жестокой неволе – это была водка и пионерский барабан, беспрестанно колотя по которому, мы и вернулись «к месту дальнейшего прохождения службы».

Там, на площадке для курения, трёпа и отдыха «старослужащих» в барабан для пущих акустических свойств было набита затейливая смесь из старых гимнастёрок и отслуживших портянок. Тут же спонтанно был организован академический оркестр из пары гитар и импровизированной ударной установки. Незамедлительно были громко и с надрывом исполнены хиты Чайфа про «Ой-ёй!» и «нетленки» Наутилуса о прощании с несбыточной Америкой.

И только я освоился с необычной перкуссионной группой, как чья-то сильная рука доверительно легла мне на плечо. Я вздрогнул от неожиданности и замер, ожидая наряда вне очереди за недостойное будущего советского офицера стиляжье поведение.

Позади меня объявился самый тихий и незаметный офицер нашей крохотной части. Он со значением посмотрел в мои испуганные глаза и проникновенно спросил: «Ты – барабанщик?». Считать себя таковым было бы неслыханным комплиментом моему простецкому трямканью, поэтому я честно сознался, что нет. Тогда он таинственно произнёс: «А ну, пошли со мной!». И театральным взмахом руки пригласил всю нашу «джазовую» ватагу следовать за собой.

И представьте себе, у этого по-хорошему чокнутого офицера была своя секретная комната, в которой стояла сияющая, словно весеннее Солнце, полностью экипированная и собранная новёхонькая барабанная установка! Какое счастье, что ненормальные «наши» люди есть и будут всегда и везде, даже на абсурдной этой службе, и как же от этого хочется петь, плясать и ЖИТЬ!

Дав нам неумело погреметь железом, он ловко взобрался за барабаны и сам лихо заиграл очень чёткие и смачные синкопы, заражая нас восторгом и восхищением. Это был его тайный, маленький мир, куда он мог спрятаться от неизбежного маразма службы, изводящего одиночества и этого крошечного пятачка земли, с которого он, быть может, и не соскочит уже никогда. Его лицо светилось счастьем – наконец-то было с кем поделиться и излить мятежную душу поэта!

Только для одного этого чудесного открытия я готов был отслужить хоть ещё и не один безумный месяц на этих дурацких, но таких «героических», да чего там, просто «краснознамённых сборах»!