Читать книгу Спартаковские исповеди - Игорь Рабинер - Страница 2

Ему 84 – но, часами завороженно слушая Никиту Павловича, в это невозможно поверить. Перед глазами живой легенды мирового футбола (именно так назвал Симоняна в разговоре со мной президент ФИФА Йозеф Блаттер) прошла почти вся история «Спартака», память его – феноменальна. Всем тем, у кого есть возможность и кому небезразличны красно-белые цвета, с ним надо говорить и говорить. Записывать и записывать. Не делать этого – преступление, что я лишний раз и понял, на протяжении четырех часов наслаждаясь беседой с ним для этой книги.

С четырехкратным чемпионом СССР в качестве игрока «Спартака» и двукратным – в роли его главного тренера (еще раз он выиграл первенство во главе ереванского «Арарата») мы общались в спорткомплексе «Олимпийский» во время Кубка чемпионов СНГ 2010 года. За окном леденила кровь январская стужа, а в пресс-центре арены на Проспекте Мира я с каждой минутой все больше погружался в совсем другую жизнь. С политической и бытовой точки зрения – в миллион раз более сложную и страшную, но с точки зрения души и человеческих отношений – несравнимо более теплую. И естественную. Такую, каким в симоняновские годы был сам «Спартак».

Симонян по-прежнему говорит громко, красиво, чеканя каждое слово. Какой это был подарок пожилым сотрудникам пресс-центра Кубка Содружества – вы не представляете. Я краем глаза видел их лица. Они замерли, напрочь забыв о суете. Перед ними заново разворачивалась история их молодости, их футбола.

– 26 декабря 2009 года на стадионе имени Игоря Нетто на Преображенке я участвовал во встрече ветеранов «Спартака» многих поколений. Такие встречи в последние годы вошли в добрую традицию. Клуб собирает чуть ли не до ста человек, поздравляет с наступающим новым годом, накрывает стол, вручает подарки. И это здорово, потому что позволяет всем нам чувствовать себя одной семьей. От четырех оставшихся в живых олимпийских чемпионов Мельбурна-56 – Парамонова, Исаева, Ильина и меня – до ребят, игравших в «Спартаке» в 90-е годы. Я 11 лет отдал родному клубу как игрок, еще 11 – как старший тренер, и мне есть что вспомнить. Многим другим – тоже. Убежден, что без идеалов и традиций настоящего клуба быть не может.

Судьба складывалась так, что я должен был стать торпедовцем. Переехав в 1946-м в Москву из Сухуми, играл за московские «Крылья Советов». Но в 48-м эта команда заняла последнее место, и ее было решено распустить, а игроков по разнарядке распределить в другие клубы. И меня направили в «Торпедо».

Но я хотел в «Спартак». Ведь туда из «Крыльев» перешли оба тренера – Абрам Дангулов и Владимир Горохов, и они позвали меня с собой. А у Горохова, которого считаю своим вторым отцом, я три года проспал на сундуке в темном чулане…

С жильем после войны был полный караул, люди в основном жили в бараках. Вот Горохов меня и приютил. Но спать, кроме чулана и сундука, было негде: я подкладывал матрац – такая вот «кровать» и получалась. Бывало, что они с женой приглашали меня в свою комнату, но спустя неделю Владимир Иванович начинал ходить вокруг меня и сопеть. Я отвечал: «Понимаю, что вам нужно супружеские обязанности выполнять» – и шел на свой сундук…

Горохов стал для меня родным человеком, и я не мог представить, что буду играть против его команды. Потому и подал заявление в «Спартак». Была еще одна причина: в нападении «Торпедо» блистал Александр Пономарев, и я, еще неоперившийся, понимал, что конкуренции с ним не выдержу. Много лет спустя Пономарев говорил мне, что зря я не пошел в «Торпедо» – ставили бы нас вдвоем, и мы терзали бы всех. Но первичной причиной все-таки были личности Горохова и Дангулова.

Устроить переход в «Спартак» было непросто. Как-то рано утром за мной приехала машина. И отвезли меня к генеральному директору будущего ЗИЛа (тогда он назывался ЗИС – Завод имени Сталина) Лихачеву, человеку влиятельнейшему. Если бы тот наш разговор сейчас показали по телевизору, было бы сплошное «пи-и» – мат шел через слово. Лихачев бушевал: «Как же ты хочешь за тряпичников играть?!» «Тряпичниками» он «Спартак» называл. Но я все это выслушал и в конце сказал: «Иван Алексеевич, и все-таки я хочу играть за «Спартак». Резюме директора было таким: «Ладно, иди играй за свой "Спартак", но запомни, что тебе дороги в "Торпедо" никогда не будет, даже если у тебя на заднице вырастут пять звездочек».

Упорство, чтобы отстоять свое право играть за «Спартак», приходилось проявлять и в других случаях. В 51-м году, когда я уже вовсю забивал за красно-белых, мы с командой находились в санатории имени Орджоникидзе в Кисловодске. Пошли в клуб. И вдруг слышу: «Симонян, на выход!» Выхожу – а там Сергей Капелькин, бывший игрок ЦДКА, и Михаил Степанян. Оба они были адъютантами Василия Сталина – сына вождя и патрона команды ВВС. «Никита, есть разговор».

Повезли на госдачу, близко от санатория. И начали: «Василий Иосифович приглашает тебя в команду. Можешь себе представить – вы с Бобровым составите сдвоенный центр, будете всех на части рвать!» Я резко ответил, что никуда из «Спартака» не уйду. Попытались зайти и с другой стороны: мол, Василий Иосифович, как депутат Верховного совета СССР, приглашает тебя на прием. На меня не подействовало и это. Хотя условия он для игроков делал фантастические – квартиры, которые тогда были наперечет, и прочее.

Самым действенным оказался третий способ – накачали меня спиртным, сволочи, причем прилично (смеется). А потом говорят: «Слушай, ну ты можешь себе представить: командующий послал военно-транспортный самолет, шесть летчиков, нас, двух м…ков, и мы приедем, не выполнив задания. Что он с нами сделает?! Давай поедем – а если хочешь отказаться, то сделай это у Василия Сталина». В трезвом состоянии я бы от такой затеи отказался, а тут махнул рукой: ну ладно, поедем. Привезли меня в аэропорт Минвод, в самолете накрыли мехами, за время полета я отоспался.

В Москве нас встречал полковник Соколов, который потом повел себя по отношению к Василию как последний гад. Отвезли на Гоголевскую набережную, дом 7, где Сталин-младший жил. Каждый раз, когда проезжаю эти места, – вспоминаю…

Посадили меня на диван – и тут выходит Василий Иосифович в пижаме. Мне показалось, что он был уже подшофе. И начал с ходу: «Я поклялся прахом своей матери, что ты будешь у меня в команде. Отвечай!» Может, в силу молодости о последствиях я не подумал. И сказал, что хочу остаться в «Спартаке». Сталин неожиданно спокойно отреагировал: «Да? Ну иди». Я побежал вниз. А за мной – его адъютанты. Бегут – и говорят, что командующий просит вернуться.

А тогда первым секретарем московского обкома партии был Никита Хрущев, а городского – Иван Румянцев. И Сталин сказал: «Слышал, ты боишься препятствий со стороны Хрущева и Румянцева. Не волнуйся, я с ними договорюсь».

Я ответил: «Да нет, Василий Иосифович, прекрасно понимаю, что, если дам согласие, через пять минут буду в вашей команде. Но в "Спартаке" благодаря партнерам и тренерам я вроде бы состоялся как игрок. Разрешите остаться в "Спартаке"».

Вот это его подкупило. Он тут же обратился к своим – а их там было человек шесть – семь: «Вы слышали? Правда лучше всех неправд на свете! Спасибо, Никита, что ты сказал мне правду. Иди играй за свой "Спартак". И запомни, что в любое время, по любым вопросам можешь обратиться ко мне, и я всегда приму тебя с распростертыми объятиями».

Возвращаюсь в Кисловодск. А меня уже все хватились, никто не может понять, что происходит. «Где ты шлялся, б…?!» А я решил их разыграть. Подбоченился и говорю: «Как вы смеете так разговаривать с офицером советской армии?» – «Каким еще офицером?» – «Офицером и игроком команды ВВС». – «Не говори глупости». И тут показываю им специальную форму № 28 со звездочкой, которую мне вручили от командующего в качестве билета на поезд: «Не видите? Убедитесь!» – «Набьют тебе морду спартаковские болельщики и правильно сделают». Только тогда и объяснил, что это розыгрыш. И рассказал, как было на самом деле.

Вскоре после смерти отца Василий Иосифович на восемь лет оказался в заключении, во Владимирском централе. Когда он освободился, я как-то ужинал в ресторане «Арагви» и на выходе встретил его. Он обнял меня: «Ой, Никита, здравствуй! Как я рад тебя видеть!» Предложил как-нибудь встретиться, сказал, что ему страшно хочется поговорить о футболе. Я ответил: в любое время. Но вскоре он сбил на машине старушку, и его отправили на поселение в Казань, где он и умер. А упомянутый мною полковник Соколов, сволочь, дал показания на суде, что, когда Сталин переманивал меня из «Спартака» в ВВС, и я вышел из особняка, Василий якобы дал указание пристрелить меня из-за угла.

Его похоронили в Казани, но потом перезахоронили на Троекуровском кладбище в Москве. Каждый раз, когда туда приезжаю, приношу цветы на его могилу. Все-таки в то время он так отнесся ко мне. Не сломал жизнь.

О причинах многих переходов футболистов болельщики и не догадывались. К примеру, случай с Сергеем Сальниковым. Как народ был возмущен, когда он в 50-м году ушел из «Спартака» в «Динамо»! Посчитали это предательством из предательств. Освистывали нещадно. Более того – его и партнеры в «Динамо» игнорировали, тот же Бесков.

А он перешел из благородных побуждений. Его отчим был арестован. Для того, чтобы вытащить его из мест не столь отдаленных или хоть как-то облегчить судьбу, Сальников в «Динамо» и ушел. Но после того как отчим вышел на свободу, Сережа тут же вернулся в «Спартак».

За это с него сняли звание заслуженного мастера спорта. Но переход разрешили. Помню, играем в Донецке, и приходит телеграмма: «Лишился заслуженного, приобрел вас». Болельщики спартаковские его быстро простили.

У меня с переходами тоже историй хватало. Мог я ведь не только в «Торпедо», но и в тбилисском «Динамо» оказаться. В 46-м, когда в «Крылья Советов» перешел, из-за погоды игру первого тура чемпионата Союза, по удивительному совпадению, мы провели в родном Сухуми. Играли против «Динамо-2», которое потом превратилось в минское «Динамо». Мы выиграли – 1:0, я забил, но дело не в этом. А в том, что в день игры без объяснения причин арестовали моего отца и произвели в доме обыск. Чуть погодя ему сказали: «Пусть твой сын едет в тбилисское "Динамо" – и мы тебя отпустим». Отец, гордый человек, ответил: «Я ни в чем не виноват, а сын пусть играет там, где хочет». К счастью, отца выпустили. О том разговоре он мне много спустя рассказал.

А в тот день я играл, уже зная о его аресте. И имел все основания опасаться за собственную судьбу. Был у меня знакомый, работавший в комендатуре НКВД, и он сказал мне: «Никита, есть информация, что после игры тебя должны арестовать и отправить этапом в Тбилиси». А в том матче я еще и травму получил, ходить без боли не мог. Но не поехал со стадиона вместе с командой, а втихую пошел с Дангуловым пешком к сухумскому вокзалу. Сели в поезд и сошли не в Сочи, а на предыдущей станции: мало ли, прознают и встретят. Более того, ребята из «Крыльев», которым я все рассказал, после матча взяли меня в кольцо и вывели со стадиона так, чтобы никто не мог подобраться.

Но на следующий год мне в Тбилиси все-таки пришлось съездить. Тогда в Грузии и, в частности, в Абхазии начались репрессии против нацменьшинств – скажем, из Сухуми отправили два состава греков в Среднюю Азию. И когда председатель НКВД Абхазии Гагуа сказал, что меня «приглашают поговорить» в Тбилиси, родители сказали: сынок, поезжай, а то ведь и нас могут выслать. Дядю моего, кстати, в итоге отправили в Среднюю Азию, он там и умер. А родителей не тронули.

В Тбилиси меня встречал великий Борис Пайчадзе. Отвел меня к заместителю министра внутренних дел Грузии полковнику Гуджабидзе. Он начал: «Слушай, за кого ты играешь? И грузин, и армян в Москве чурками называют, абреками. Надо играть за Грузию. Мы тебе дом сделаем!» Я начал изворачиваться: «Мне надо в Москву съездить за паспортом». – «Какой паспорт?! Завтра у тебя будет новый паспорт. Захочешь – Симонишвили будешь!» Вернулся в гостиницу и понял: ни за что не останусь. Написал письмо глубоко мною уважаемому Борису Пайчадзе с извинениями – и уехал.

Все мы испытали на своей шкуре, чем была та диктатура. Взять хотя бы расформирование в 1952 году «команды лейтенантов», ЦДКА, после того как ее костяк в составе сборной СССР проиграл на Олимпиаде в Хельсинки. Я в ту команду, хоть и был лучшим бомбардиром двух последних чемпионатов страны, не попал: в Леселидзе на сборах побывал, но дальше дело не пошло.

Хоть мы, спартаковцы, и были конкурентами ЦДКА, но оказались в шоке от решения о расформировании. Не помню, чтобы хоть кто-то злорадствовал. Правда, если и обсуждали эту тему, то негромко и осторожно – во всех командах имелись стукачи, система без этого обойтись не могла. Кто именно «стучал», не знали, но это всегда надо было иметь в виду.

Роспуск ЦДКА был преступлением перед отечественным футболом. Потребовалось немало лет, чтобы команда возродилась. А к нам в «Спартак» пришли Всеволод Бобров (он, правда, транзитом через распущенный уже в 53-м году ВВС) и Анатолий Башашкин – футбольные гиганты. Играть со Всеволодом Михайловичем было непросто: он был настолько жаден до мяча, что, будучи открытым или закрытым, просил отдать ему пас. Но какой это был мастер!

Наши болельщики Боброва и Башашкина приняли хорошо. Отношения между поклонниками «Спартака» и ЦДКА были нормальными. Главным врагом и для одних, и для других были московские динамовцы. Многие спартаковские и армейские игроки тоже дружили – я, например, с Башашкиным (в пору, когда он играл за «команду лейтенантов»), Деминым, Николаевым. И в «Спартак» Бобров с Башашкиным шли с охотой, не из-под палки. Хотя это тоже были переходы по разнарядке: их отправили к нам, других игроков ЦДКА и ВВС – в другие команды.

При Абраме Христофоровиче Дангулове «Спартак» после неудачных 40-х начал путь к возрождению, выиграв в 51-м Кубок СССР. Причем по ходу турнира мы обыграли и ЦДКА, и «Динамо». Мне же при тренерах, с которыми я перешел из «Крыльев Советов», дважды подряд удалось стать лучшим бомбардиром чемпионата СССР. В 50-м я установил тот самый рекорд – 34 гола – который удалось побить только Олегу Протасову.

О том, насколько честными были многие из тех 35 голов Олега в «Днепре», говорилось много. Но я к коллеге, несмотря ни на что, отношусь с уважением. Мы сотрудничали во времена работы в сборной Лобановского, и ни разу я даже намеком на тот рекорд ему не указал. Но и он на откровенный разговор не шел. Только сам Протасов знает, можно ли получать удовлетворение от таких голов. Как в последнем туре он забивал два мяча «Торпедо» – просто абсурд. Вокруг никого не было!

А когда для прессы Олег говорит, что на него играла вся команда, хочется ответить: «А остальным игрокам вашей команды специально сказали не открываться?» Ведь видно было – все пассивны, стоят на месте, и открывается только один Протасов, которого почему-то не преследуют защитники. Хотя опасность исходит от него одного. То, что разговоры на эту тему ведутся до сих пор, Олегу наверняка неприятно. Хотя он, бесспорно, выдающийся игрок.

Но вернусь к временам, когда такое было невозможно. Дангулов был уникальным человеком. Со всеми игроками разговаривал на «вы». Матом на моей памяти выругался один раз, и единственный же раз за всю мою жизнь из раздевалки проигравшей команды раздавался гомерический хохот. У нас была серия неудач – проиграли в Риге, «горим» в Киеве – 0:2. В перерыве он увидел фибровый чемодан Олега Тимакова, подошел к нему – и как двинет ногой этот чемодан, что тот под лавку улетел! И говорит: «Да вы, б…ди, наконец будете играть или нет?!»

Эта фраза и такое поведение настолько не вязались с личностью Абрама Христофоровича, что мы все дружно… заржали. А потом приехали в Москву – и нас прорвало! Одним шесть забили, другим семь. То есть помогла такая мера воздействия (смеется).

Бытует стереотип, что в советские времена все тренеры были сплошь диктаторами. Не согласен. Взять Бориса Аркадьева, не просто выдающегося тренера, но и образованнейшего, интеллигентнейшего человека. Тренер «Крыльев Советов» Александр Абрамов как-то спросил его:

– Борис Андреевич, а какие меры вы принимаете, узнав, что ваша команда после игры нарушила режим? Тот ответил:

– Александр Кузьмич, а после игры меня эта банда не интересует!

Это был самый настоящий западный профессиональный подход. А Аркадьев еще и добавил:

– Берегите нервную систему. Как? Очень просто. После игры прихожу домой, наполняю ванну теплой водой, отключаю телефон и читаю в ванне книгу.

Так же и Гавриил Качалин. Демократ до мозга костей! И именно он выиграл с советской сборной первый чемпионат Европы, Олимпиаду, а тбилисское «Динамо» с ним впервые стало чемпионом Союза. Потому что при всем воспитании у Гавриила Дмитриевича была достаточная требовательность к игрокам, атмосфере в команде, тренировочному процессу. Поэтому не важно, кто тренер по стилю – либерал или диктатор. Главное, чтобы он выигрывал. Мы умирали на поле за Качалина, поскольку это был потрясающий человек.

Константин Бесков по характеру был совсем другим. Когда он работал в «Спартаке», я в середине 80-х спрашивал Николая Петровича Старостина:

– Как вам работается с Константином Ивановичем?

– Можешь посчитать: год работы с Бесковым – за три, а я с ним работаю уже восемь лет, – вздыхал Старостин.

Закоренелый трезвенник, Николай Петрович еще и пожаловался мне, что Бесков выпивает. Я в годы работы тренером не представлял себе, что можно до игры выпить даже 50 граммов водки или коньяка. А Старостин говорил:

– Представляешь, Никита, раньше он выпивал до игры, потом стал выпивать после игры, а сейчас – и в перерыве! Я смеялся:

– Да ладно, Николай Петрович, тут вы уж загнули.

– Нет-нет. Пока он делает указания на вторую половину, в массажной Миронов ему уже готовит. Команда уходит из раздевалки, он хлобысь – и пошел.

Но удар Костя, надо сказать, держал. Мог ведро выпить – и не опьянеть. Как и Лобановский. Тот вообще наутро вставал и – на пробежку. Со временем, правда, заменил ее ходьбой.

При том, что у Лобановского результаты были выше, достоинства Бескова нельзя не отметить – прекрасный вкус на игроков и способность добиться от них прогресса. А также комбинационный стиль игры, который он проповедовал. Константин Иванович бывал крайне недоволен, если команда выигрывала, но не показывала зрелищного футбола. И все же за 45 лет работы выиграть всего по два чемпионата и Кубка – на мой взгляд, слишком мало.

Николай Петрович говорил, что в решающие моменты Бесков трусил. А перед ними – перегибал с жесткостью. Допустим, мне рассказывали, что за день до финала Кубка СССР 81 года против ростовского СКА команда собралась в холле базы в Тарасовке, игроки шутили, смеялись. Вошел Бесков, увидел это – и «понес» на них: «Вы что тут веселитесь? Пошли на собрание». И на том собрании как начал их чихвостить часа на два – чуть ли не до половины первого ночи сидели. Все позитивное настроение, ожидание финала ушло, возникла напряженность – и «Спартак» проиграл.

А освободили Константина Ивановича из «Спартака» потому, что он сам хотел уволить Николая Петровича, а также Юрия Шляпина и директора базы в Тарасовке. Летом Бесков написал заявление об уходе – его не удовлетворили, но не разорвали, а положили под сукно. А потом, когда он хотел провести против них эту акцию, – вытащили. Так мне рассказывал сам Старостин.

Меня всегда удивляло, когда «Спартак» стали называть «мясом». А уж когда молодые игроки современного поколения стали демонстрировать футболки с надписью: «Кто мы? Мясо!» – удивило еще больше. При чем тут мясо? Вот ЦСКА «конями» давным-давно стали называть, спартаковские болельщики много десятилетий назад придумали четверостишие:

А «мяса» – не было. Несмотря на промкооперацию, помогавшую команде. Было слово «тряпичники», сформулированное директором ЗИСа Лихачевым. А во времена братьев Старостиных спартаковцев называли – «бояре». Это объяснялось богемным образом жизни, который многие спартаковцы вели.

Особенно в этом смысле выделялся Андрей Петрович Старостин. У него жена была цыганка, Ольга Николаевна. И стиль его жизни я бы назвал цыганщиной. Преферанс, бега, театр… Великий актер МХАТа Михаил Яншин был его близким другом. Андрей Петрович с Николаем Петровичем антиподы были, и проявлялось это даже в том, что если один говорил: «Он здорово играет!», второй обязательно возражал: «Да он играть не умеет!» Спорили до хрипоты. Третий брат, Александр Петрович, тоже с ними всегда не соглашался.

Помню случай, когда я тренировал «Спартак». Играем в Москве со «Стоук Сити». Первый тайм в воротах Маслаченко, на второй я поставил Лисицына. После игры заходит в раздевалку Александр Петрович, весь красный. Пили они водочку, и, думаю, грамм 700 в нем уже бултыхалось. И говорит: «Да, здорово второй тайм сыграл Маслаченко!» Тут Андрей фыркает: «Играл-то Лисицын!» – «Да пошел ты!» – «Я же тебе говорю: играл Лисицын». – «А я тебе еще раз говорю: пошел ты!» – «Ладно, у Никиты спроси, он же тренер».

Я подтверждаю: «Да, Александр Петрович, второй тайм играл Лисицын». Тот делает паузу и резюмирует: «Да? Все равно здорово сыграл!» Обсуждения эти, конечно, велись не при игроках, которые были в душе. Стояли в сторонке и спорили.

Мы, еще будучи игроками, знали, что Старостины родили «Спартак», и нам они казались инопланетянами – по степени уважения, которое мы испытывали. Даже заочно, когда они еще были в заключении. А уж потом, когда Николай Петрович стал начальником команды, не было случая, чтобы он перед игрой не поднял наш дух. Андрей Петрович тоже часто появлялся в команде, Александр – меньше, а Петр – почти никогда.

Однажды Николай Петрович спросил тренировавшего команду Гуляева: «Николай Алексеевич, сколько вам времени нужно на установку?» – «Ну, минут 20». Когда время вышло, Старостин застучал карандашом по графину. А потом сказал вещи, прямо противоположные тому, что до того прозвучали. У нас сразу возникли ассоциации с Чапаевым, который в фильме с картошкой в руке говорил: «Как выступать будем, командиры?» – «Так-то и так-то». А он – раз им картошкой! «То, что вы говорили, наплевать и забыть, а теперь слушать, как я командовать буду!». После того случая Старостина прозвали Чапаем, и это прозвище ему нравилось.

Гуляева Старостин ценил за его трудолюбие. Николай Алексеевич на самом деле был такой вол, который мог пахать с утра до ночи. Но изюминки, как у того же Бескова, конечно, у него не было. И игроки у нас в 50-е годы по уровню превосходили своего тренера. Построит он нас и говорит: «Мальчики, у нас сейчас пробежка – вокруг поля три круга». Потом, глядя в блокнот, начинает перечислять упражнения, а капитан Игорь Нетто говорит: «Этими глупостями мы заниматься не будем».

Выходит на поле Старостин – прямо с электрички. Видит, что страсти закипают, и сразу: «В чем дело?» Нетто отвечает: «Не дают нам тренироваться, нуднятину какую-то предлагают. Мы же хотим пропотеть, нагрузиться». У Гуляева были большие паузы между упражнениями, а Нетто понимал, что команде нужна более интенсивная работа. Мы хотели работать больше, чем тренеры предлагали!

Старостин видел это и говорил: «Николай Алексеевич, неужели ты не видишь, что имеешь дело с профессионалами? Ну дай им тренироваться так, как они хотят. Они же не отлынивают, а, наоборот, работать желают».

Заслуга тренера в победах 50-х годов, конечно, была, поскольку подготовить команду он все-таки умел. Но когда выходили на поле, Нетто говорил: «Ребята, играем в свою игру». А Сальников, который до денег был несколько жадноват, не забывал вставить пару слов по этому поводу. Тогда ведь была какая система премиальных: победителям матча давали, помоему, 20 процентов от кассового сбора. И, если арена большая – как стадион имени Кирова в Ленинграде, это была очень немалая сумма. А в Москве, когда на матчи с тем же «Динамо» собирались полные Лужники, Сальников за несколько дней до игры говорил: «Ребята, следующая игра с "Динамо", коробочка будет полна, надо подрежимить».

Ходила легенда, что Сальников – внебрачный сын Старостина. Однажды Серега сам мне говорит: «Никита, почему у нас ходит болтовня, что я сын Николая Петровича?» Я ответил: да, мол, такие разговоры ходят, потому что они очень похожи. Сальников отреагировал так: «Никак не получается, потому что мы тогда жили в Краснодаре, а Старостин – в Москве». – «Сережа, а ты не допускаешь, что "Спартак" мог приехать в Краснодар, а Николай Петрович – там познакомиться с твоей красавицей-мамой?» Старостин тоже был красавцем, который не прочь приударить за красивой девушкой. Сальников подумал и ответил, что все могло быть. Но факт, что к нему со стороны всей семьи Старостиных было особое отношение. Как к самому близкому человеку.

Нетто страшно не любил, когда его называли Гусем. Прозвище это, кстати, придумали ему не игроки, а болельщики. Вспоминаю, приехали мы в 55-м году в Египет. Игорь, величайший игрок, блистал. И пригласили нас на прием к послу, который, видимо, даже как следует не подготовился, и спросил, кто капитан. Встал Нетто, представился. И надо же было послу ляпнуть: «Это вас Гусем называют?»

Игорь покраснел и ничего не ответил. А дело было в том, что в египетских газетах между статьями о том, какой Нетто великий футболист, появился дружеский шарж: все гусиное, а к шее приделана голова нашего капитана. На заключительном приеме подходят к Игорю египетские журналисты, а переводит наш представитель из посольства. Они показывают Нетто этот шарж и спрашивают, понравился ли он ему. Слова: «Идиоты, дураки» были самыми мягкими из того, что он ответил. Но перевели репортерам так, что шарж замечательный.

Сидим как-то в ресторане «Арагви», куда мы, игроки, по традиции шли после Центральных бань. Подходит официант. Мы всегда заказывали цыплят табака. А тут выяснилось, что цыплят нет, и нам предложили вместо них взять гуся. Коля Тищенко – он у нас острослов был – тут же среагировал: «У нас свой Гусь есть!» Нетто начал в своем стиле шептать: «Дурак, идиот!»

Я попросил официанта сходить к шеф-повару: может, всетаки несколько порций цыплят у него для нас найдется. Но он развел руками: для вас бы всегда нашлось. Однако ничего нет, и все же он очень советует заказать хорошего, молодого гуся. Тищенко опять: «Я же тебе сказал, что у нас свой Гусь есть. Вот он, лапчатый, сидит!» – и на Нетто указывает. Тот краской налился – и уже, не стесняясь: «Баран, ты что, не понимаешь?..» Слыша это прозвище, заводился с полоборота!

Мы его даже за глаза Гусем не называли. Только Игорем. Не могу сказать, что партнеры его боялись – тут больше подойдет слово «уважали». На поле он был очень требовательным. Но на него не обижались: в игре «крошил» всех, но в раздевалке быстро отходил и зла ни на кого не таил. Такие люди в команде очень нужны, и считаю, что как «Спартаку», так и сборной России капитана, подобного Нетто, сегодня очень не хватает.

Тренерам с ним было непросто. К примеру, делает Гуляев разбор. И наступает Нетто на больную мозоль. У Игоря не очень хорошо был поставлен удар, и он никогда не пользовался длинным пасом. Чтобы не ошибиться, ограничивался коротким и средним. Так вот, на разборе Гуляев ему своим гнусавым голосом говорит: «Игорь, ты играл хорошо, но коротко». Тот ему: «Я в деревенский футбол играть не буду. Почему я должен бить куда попало?» – «Если бы ты играл длиннее, то было бы…» И тут Нетто, недослушав, срывается: «Мы же живем в футболе, а вы в нем ничего не понимаете!»

Тут вступает Николай Петрович: «Игорь, Николай Алексеевич же хочет как лучше! Он же твой тренер!» Так Нетто и здесь отмахивается: «Вы тоже ничего не понимаете!» Вот так мы могли поговорить между собой в 50-е годы, в 60-е. И ничего страшного – поспорив, потом выходили и выигрывали. А то, что все было так демократично, – как раз по-спартаковски. Думаю, со дня создания клуба.

А от Нетто доставалось всем – Ильину, Сальникову… Сережа Сальников был очень техничным, и когда изображал какой-нибудь финт, а потом атака срывалась, Нетто на него набрасывался: «Твою мать, на кухарок играешь!»

Игорь был чистокровным эстонцем. И когда начинал Сальникова уж слишком сильно «прессинговать», тот подходил ко мне и искал защиты: «Никита, ты мне можешь объяснить, что от меня хочет этот чертов (тут, если честно, был эпитет похлеще) тевтонец? Мы что, с тобой хуже него играем?!» Я предложил ему послать Нетто подальше.

Но на это решались единицы. Например, Коля Паршин – игрок не слишком техничный, но мужик прямой. Встречались как-то с «Локомотивом», игра не шла, Нетто злился. Обрушился на Паршина, назвал дубиной – тот его в ответ и послал. Приходим в раздевалку в перерыве, Николай Петрович мечется – то ко мне, то к Сальникову… А Игорь сидит молча, голову опустив. «Ну а ты, капитан, можешь повести за собой команду?», – спрашивает Старостин. И Нетто отвечает подавленно: «Нет, Николай Петрович, не могу. Невозможно это, если меня на х… посылают».

А со мной был случай в 58-м. В финале Кубка СССР играем с «Торпедо». Они нас здорово придавили, но Валька Ивакин в воротах здорово сыграл. А минут за 10–15 до конца основного времени выходим с Ильиным вдвоем на одного защитника. Ильин не пожадничал, вытянул его на себя и отдал пас мне. Ворота пустые! Но я чуть затянул с ударом, и мне дали по пятке – так, что удар чуть сбился, и я не попал в створ. Так бы выиграли – 1:0, а теперь дополнительное время надо играть.

Видели бы вы Нетто! Идет, сверлит меня своими белесыми глазами и кричит: «Надо за это брать и душить, душить!» Говорю ему: «Что ты орешь? Я что – нарочно не забил?» – «Еще не хватало, чтобы нарочно!»

Во втором тайме дополнительного времени выходим с Исаевым на ворота, я получаю от него пас, укладываю вратаря и забиваю победный мяч. Мы выигрываем – 1:0 и берем Кубок! После игры говорю Нетто: «Ну и что ты орал? Выиграли же в конце концов!»

Думаете, Игорь пошел на попятный? Как бы не так. Знаете, что сказал? «Посмотрите на него, он еще доволен! А ведь лишние 30 минут мучались из-за него!»

Так получилось, что в 64-м, когда я уже несколько лет тренировал «Спартак», то Нетто чуть не отчислил. Игорь уже был в возрасте, сбавлял и, будучи человеком самолюбивым, воспринимал это очень болезненно. Проигрывали «Торпедо», он в центре поля не справлялся с Валей Ивановым. Я в перерыве говорю: «Игорь, возьми Иванова поплотнее, он же гуляет свободно!» Но он не терпел критики и огрызнулся: «Что ты мне тут будешь говорить? Что я, в футболе ничего не понимаю?!» Хоть я и был старшим тренером, но он не хотел перестраиваться и разговаривал на «ты».

Я уже жестче повторил: «Сказал тебе – возьми Иванова поплотнее!» И тогда Нетто меня просто послал. При всех. После чего я предложил ему переодеваться, поскольку вместо него выходит другой. И добавил: «Запомни: либо ты будешь в команде, либо я, понятно тебе?!»

Потом было собрание. Все ребята его осудили. Говорили: как же, мол, так, Игорь Александрович – они его по имениотчеству называли. Мы берем с вас пример, а вы… Вам же по делу сказали! Постановку вопроса я менять не хотел – или Нетто, или я. И когда мы остались один на один, он натурально заплакал: «Прошу тебя, не выгоняй! Я же, кроме футбола, ничего не умею. Ну, ты же знаешь мой характер…»

Я ответил: «Игорь, мы с тобой пролили столько пота и крови на поле. Я думал, что как тренер буду иметь в твоем лице поддержку, а ты так по-хамски стал со мной разговаривать, да еще при всех. Как же так?» – «Да, знаю. Извини, виноват. Но умоляю – не выгоняй!»

Тут я увидел, насколько ему плохо, и он понял, насколько был неправ. И сказал: «Все хорошо, Игорь, забыли!» Были принесены извинения, и после этого о том случае мы не вспоминали. Потому что надо уметь прощать. Отношения остались такими, как прежде. Убрать его из команды у меня рука не поднималась, и закончил он карьеру, когда я в «Спартаке» временно не работал. Для меня вообще расставаться с людьми было самой тяжелой вещью в тренерской профессии.

Нетто стал одним из помощников Гуляева, но характер у него не изменился. Однажды Коршунов ему сказал: «Игорь Александрович! Николай Алексеевич попросил тебя сделать годовой отчет-анализ о прошедшем сезоне». – «Передай Николаю Алексеевичу, что я перепоручаю делать этот отчет ему». Даже формально став тренером, он до конца оставался игроком. Мог, допустим, сказать – «вы играть не умеете», либо «я бы этот мяч забил». А такие фразы тренеру произносить нельзя. Потому что твое прошлое игрока остается, можно сказать, в другой жизни.

В те годы, когда я играл, не было лозунга – «победа любой ценой». Выигрывать, принося в жертву честь, совесть и достоинство, – даже мысль такая была для нас недопустимой! Лично я не видел матча на ЧМ-62 в Чили, когда Нетто признался, что забил мяч через дырку в сетке. Но если было именно так, то меня бы это не удивило. Потому что Нетто был кристально честным, в высшей степени порядочным человеком.

Меня мучила совесть в 56-м, когда все матчи Олимпиады в Мельбурне провел Эдик Стрельцов, но на финал Качалин решил поставить меня. А медали тогда вручались только участникам финального матча – то есть, с учетом запрета на замены, их было ровно 11. И когда мы завоевали золото, я считал, что Стрельцов заслужил эту награду больше меня.

Подходил к нему дважды. Сначала – прямо в олимпийской деревне. Но он отрезал: «Нет, я медаль не возьму». Вторую попытку предпринял на корабле, на котором возвращались из Австралии. Так ему и сказал, что меня совесть мучает. И тут Эдик вспылил: «Да ладно, брось ты, Палыч! Тебе уже тридцать, а мне еще двадцати нет. Может быть, у тебя эта медаль – последняя. А я еще в своей жизни выиграю не одну. И больше ко мне с этим не подходи!»

Медаль эта уже больше полувека хранится у меня дома. А к 50-летию олимпийской победы, в 2006-м, я через Монетный двор договорился, чтобы изготовили еще 11 ее дубликатов – один к одному. И эти медали вручили всем, кто был тогда в команде, но кому награда из-за тогдашних правил не досталась. За тех, кто до полувекового юбилея не дожил, их получали родные…

Кто в 56-м мог знать, что меньше чем через два года Стрельцов после драмы с якобы изнасилованием окажется в заключении? Кстати, уверен: если бы Эдик, а также Татушин с Огоньковым поехали с нами на чемпионат мира 1958 года, мы были бы там призерами. Конечно, обыграть Бразилию было нереально – она на голову превосходила остальных. А со всеми остальными вполне могли справиться. Классная у нас была команда, да еще и Яшин в воротах. Кстати, в сборной Лев Иваныч держался рядом со спартаковцами – Исаевым, Ильиным, да и меня с ним связывали очень теплые отношения.

Как-то в Лужниках в 60-е годы – я уже тренировал – мы играли с «Динамо». И Гешка Логофет идет бить пенальти. Яшин падает в один угол, а мяч летит в другой. И вдруг вижу такую картину: Лев Иваныч, обычно спокойный как удав, за мячом в ворота нагибается и в Гешку им пуляет. Спрашиваю: «Геш, что там случилось, почему Лев Иванович рассердился?» – «Никита Палыч, ничего особенного. Когда он прыгнул в один угол, а я ударил в другой, просто сказал ему: "Вася, ты куда?!"» Услышав эту историю, я укорил Логофета, сказал, что это неуважение к великому человеку.

Бесков, говорите, считал, что Николай Старостин не разбирался в футболе? Ну, это субъективное мнение Константина Ивановича. Он вообще был убежден, что мало кто, кроме него, в футболе смыслит. А я считаю, что Николай Петрович разбирался, и еще как! Но еще лучше он разбирался в людях и в отношениях между ними.

Никогда не забуду фразу, которую он сказал, когда я после сезона 1972 года уходил из «Спартака» тренировать «Арарат». Я попросил у Николая Петровича разрешения попрощаться с командой. Получив добро, поблагодарил ребят. А Старостин при всей команде сказал следующее: «Мы с тобой расстаемся, но дверь не закрываем. Ты можешь всегда в нее войти. И вообще, запомни: если тебя разрезать, мы увидим, что у тебя там две половины: одна – красная и другая – белая!» И когда на следующий год «Арарат» выиграл чемпионат страны, с поздравлениями звонили и Старостин, и игроки. Была и официальная бумага с поздравлениями от «Спартака», и для меня это было очень важно.

Расскажу еще забавные истории про Николая Петровича. Когда «Спартак» ездил за границу, у него был этакий талмуд – список, что кому привезти. В советское время это имело огромное значение! Помню, были на коммерческих играх в Штатах. Платили в зависимости от побед. Однажды проиграли – и в раздевалке Старостин вроде про себя, но так, что всем слышно, заглядывает в талмуд и читает: «Так, пиджак велюровый внуку Мише – минус». И обращается к Бескову: «Константин Иванович, дела поправить можно только в Кливленде!»

У Николая Петровича вообще не было вкуса в выборе одежды. Спрашивает однажды: «Никит, никто из наших дамское пальто не покупал? А то беда!» Оказалось, он купил жене Антонине Андреевне пальто – и при том, что она была маленькая, щупленькая, оно оказалось ей мало. И она как пошла на него: старый дурак, как же можно настолько в размерах не соображать?!

И тогда он решил «отмазаться» на дочери Жене. Купил ей туфли – вот только обе… на левую ногу. А однажды я просто ахнул – когда увидел, что Николай Петрович купил жене кожаные чулки. Старухе! Когда он в магазинах что-то выбирал, от него все убегали, потому что он делал это часами. А потом мне говорил: «Слушай, ну чего я хожу, Никита? Чего выбираю? Все равно ведь куплю говно…» С самоиронией у него был порядок.

Вот я наблюдал за тем, как Стас Черчесов убирал из команды Егора Титова, – и думаю, что Николай Петрович поступил бы совершенно иначе. Да, если тренер считает, что по каким-то качествам игрок уже не может выступать в основном составе, – так и должно быть. Но расставаться надо по-другому. Тем более что это Титов – свой воспитанник, который много лет отыграл за «Спартак» и столько для него сделал. Старостин к таким футболистам с особым трепетом относился.

На мой взгляд, между Черчесовым и Титовым должна была состояться откровенная беседа. А не так, чтобы перед строем говорить ему и Калиниченко: вы переводитесь в дубль. Старостин такую ситуацию, безусловно, сгладил бы. На разговоре, по крайней мере, настоял бы.

И до конфликта между Аленичевым и Старковым при Николае Петровиче, уверен, не дошло бы. Конечно, выставлять игрока на поле или нет – право тренера. Но, учитывая репутацию и имя Аленичева, тренер должен был дать ему шанс. Чтобы, по крайней мере, показать всем, почему он его не использует. Но Старков ему в начале 2006-го таких шансов не давал. И диалога с Дмитрием не вел. Наверняка Старостин переговорил бы со Старковым и убедил, что к игроку, который столько сделал для футбола и «Спартака», так относиться не стоит.

С другой стороны, вряд ли Диме нужно было выплескивать свое недовольство в прессу. Этого, уверен, Старостин тоже бы не допустил, потому что при нем в «Спартаке» никогда не было недостатка общения, открытых дискуссий. А здесь этого и не хватило.

Был, кстати, один интересный момент, кажется, в начале 90-х, когда ФК «Спартак» отделился от общества и стал самостоятельной структурой. Олег Романцев тренировал команду, но от президентства в клубе в тот момент еще отказывался. И инициативная группа из представителей интеллигенции во главе с академиком Станиславом Шаталиным пришла к Старостину с предложением, чтобы президентом «Спартака» стал я.

Мне об этом разговоре позже рассказали сами члены той инициативной группы. Николай Петрович отказал. Со словами, что на этом посту надо уметь зарабатывать деньги. Сам я со Старостиным никогда эту тему не обсуждал. И тем более на него не обижался. Обида на Николая Петровича – да такое мне вообще в голову прийти не могло!

Из золотых медалей «Спартака» в 50-е годы мне дороже всего чемпионство 58-го. Во-первых, в тот год мы сделали дубль. Причем как сложно это было! О Кубке, когда я наслушался «добрых слов» от Нетто, уже рассказал. А был тот финал 2 ноября, в скверную погоду, на размокшем поле. Добавьте сюда полчаса дополнительного времени. А 8-го мы должны были в переигровке матча чемпионата встречаться с киевским «Динамо». Ее, переигровку эту, пролоббировали высокие партийные органы в лице первого секретаря ЦК компартии Украины Подгорного.

Отмененный матч мы у киевлян выиграли со счетом 3:2. Я забил третий, победный, мяч за несколько секунд до окончания игры. И тут судья допустил ошибку. Как только время закончилось, ему нужно было выключить секундомер. А он, чтобы зрители были убеждены, что мой гол засчитан, поставил мяч на центр. И забыл нажать на кнопку секундомера! В результате к моменту установки мяча в центральном круге оказалось переиграно девять секунд, к чему и придрались.

В этом было очень заинтересовано московское «Динамо». Если бы мы уступили киевлянам в переигровке, оно становилось чемпионом. И вот по новой играем с Киевом. Если 2 ноября, в день финала Кубка, поле было вязким, то 8-го ударил восьмиградусный мороз. Минут за 15–20 до конца мы проигрывали – 1:2. Московские динамовцы в этот момент ушли с трибун переодеваться – чтобы круг почета как чемпионы пройти.

А в это время мы сравниваем счет! Если так и закончится – значит, будет еще одна переигровка, теперь с московским «Динамо» за золото. И вот сидят на трибуне Старостин и руководитель советского футбола Валентин Гранаткин. Который в этот момент и говорит: «Николай Петрович, переигровку предлагаю провести 12-го». Дед отвечает: «Наши провели 2-го тяжелейший финал с дополнительным временем, еще один матч – сегодня, 8-го. Давайте назначим на 13-е». – «На 12-е!» – «На 13-е!»

И пока у них идет эта дискуссия, о которой мне позже Старостин рассказал, я за шесть минут до конца иду подавать угловой, закручиваю мяч на дальний угол вратарской, и Сальников головой забивает третий мяч – 3:2. Мы – чемпионы! И тогда Дед Гранаткину торжествующе говорит: «А вот теперь можно назначать и на 12-е!»

Золотые медали в ту пору, конечно, «обмывали», как и все нормальные люди. Особая история, связанная с празднованиями, случилась, по-моему, в 46-м, когда меня еще в «Спартаке» не было. Наши ребята тогда выиграли Кубок и так это дело в «Арагви» отметили, что не хватило денег расплатиться. Пришлось в залог оставлять сам Кубок. Потом довезли деньги и забрали трофей.

Нынешние чествования команд-победительниц – не то, что бывало тогда. Это были театрализованные представления, на которые в полных составах приходили ведущие театры страны – Большой, Малый, Художественный… Когда в 62-м году мы стали чемпионами, нас чествовали во Дворце спорта Лужников. Зал был полон. И писатель Лев Кассиль, наш величайший болельщик, вышел на сцену и сказал: «Я болею за "Спартак". Впрочем, все порядочные люди болеют за "Спартак"».

Насчет всех – это, конечно, гипербола. Мой друг Евгений Евтушенко – болельщик «Динамо», как были ими Дмитрий Шостакович, Юрий Никулин. Но люди все-таки тянулись к команде, которая не имела отношения к силовым ведомствам, за что ее и стали называть народной. Вы же понимаете, с чем у людей тогда ассоциировались эти ведомства. В итоге и получилось, что целые театры, такие, как МХАТ, Малый, имени Вахтангова – болели за «Спартак». И нас не волновало мнение закоренелого динамовца, главного редактора журнала «Огонек» Сафронова, говорившего: «Динамо», мол, – это не какая-то артель.

Мы отвечали взаимностью. Николай Петрович до конца жизни ненавидел «Динамо» и был убежден, что в лагеря их с братьями отправил именно куратор динамовцев – Берия. И именно как конкурентов, спартаковцев. Потом недоброжелатели начали говорить о том, что братьям Старостиным вменили в вину пропажу вагона мануфактуры. Или что кто-то из них в начале войны якобы сказал: «Если придут немцы, мы, люди спортивные, и при них проживем». Но это все болтовня.

В спартаковскую раздевалку перед каждой игрой – и после – приходили великие актеры – Игорь Ильинский, Михаил Яншин. Я спрашивал Игоря Владимировича, почему он так внимательно наблюдает за тем, как мы надеваем гетры, бутсы. Он отвечал, что между нашими профессиями очень много общего: «Мы выходим отчитываться перед зрителями – и вы тоже. Поэтому нам так и интересна каждая деталь».

У нас в команде было много театралов. Всей командой на спектакли не ходили – это тоже было бы не по-спартаковски, потому что выглядело бы как воинская повинность. А театр в футбольной команде не могут любить все до единого. Так что каждый решал это для себя сам. Нетто театр очень любил – и не только потому, что его жена была актрисой. Игорь вообще был начитанным человеком, знал английский, что в ту пору было большой редкостью. То же можно сказать и об Алексее Парамонове. Я пристрастился еще и к классической музыке, часто бывал на симфонических концертах, был знаком с гениальным дирижером Евгением Светлановым. Слушая такую музыку, приобрел вкус, который не позволяет мне признавать сегодняшнюю попсу.

Кстати, если возвращаться к артелям, Сафронов в чем-то был прав. В других командах платили намного больше, чем в «Спартаке», но к каким-то артелям нас порой все-таки прикрепляли. Мне, например, немного подбрасывала артель «Восточные сладости». Но это быстро закончилось. А в республиках все было по-другому. Игроков тбилисского «Динамо», которые заканчивали карьеру, устраивали директорами магазинов, бензоколонок. Мы об этом даже не думали. От лишних денег не отказались бы, но «Спартак» был нам дорог сам по себе.

И не важно нам было, что базы у большинства клубов были оборудованы лучше, чем наша Тарасовка. Мы жили в деревянном доме, и от каждой проходящей мимо электрички он ходуном ходил. На матчи, кстати, ездили этой самой электричкой. Потому что, поехав автобусом, на Лосиноостровской можно было часами стоять на железнодорожном переезде и опоздать на игру. Поэтому и добирались до Москвы на электричке и лишь потом пересаживались на автобус. И никому в голову не приходило по этому поводу ныть и требовать более комфортных условий.

Наверное, мы сейчас по-стариковски ворчим, когда говорим о легионерах. Ну не можем мы, ветераны, воспринимать их как истинных спартаковцев! Они приехали в «Спартак» зарабатывать деньги, а мы играли за флаг и честь «Спартака». Может, и ошибаемся, но чувствуем все именно так. Хотя не уважать тех же Веллитона, Алекса или ушедшего недавно Йиранека нельзя. Но пропитались ли даже они духом «Спартака», понимают ли, что за этим клубом стоит, какая история? Сомневаюсь. Но времена, конечно, изменились, и ничего с этим не поделаешь.

По чьей инициативе меня в 59-м начали потихонечку убирать из состава? Думаю, тут сыграли свою роль и Гуляев, и Старостин. С нашим поколением, которому перевалило за 30, постепенно начали прощаться. Начали с Парамонова. Алексей Александрович, кстати, был тогда строжайшим режимщиком, не ходил с нами ни в «Арагви», ни куда-либо еще. Он после тренировок сразу домой к жене бежал. И французский язык учил.

После ухода Парамонова решили не выставлять в составе одновременно меня и Сальникова – только кого-то одного. Чаще предпочтение отдавалось Сергею.

А ушел я так. Было турне по Южной Америке, и мы в Колумбии одержали победу, по-моему, 6:0. Я забил два мяча и, по ощущениям, сыграл один из лучших матчей в жизни. И прямо в раздевалке после игры сказал, что заканчиваю карьеру. На что ездивший с нами Николай Озеров заявил, что это – преступление, мне еще играть и играть. Я же ответил, что лучше уйти самому, чем ждать, пока тебя попросят.

В другую команду после «Спартака» пойти не мог. Хотя пару лет действительно еще был способен поиграть: скоростные качества сохранились. Не на уровне меня 25-летнего, но тем не менее достаточные для форварда. И в 32 года мне удалось забить гол на чемпионате мира в Швеции…

В общем, после моего сообщения об уходе продолжали мы то турне. И вдруг дней через десять Николай Петрович говорит: «Мы хотим Гуляева заменить. Предлагаю тебе стать старшим тренером».

Я ответил: «Я же вчера с этими ребятами по полю бегал, а теперь руководить ими буду? Тяжело!» Старостин подбодрил: «Поможем, поможем!» И действительно помог. Выразилось это в терпении. Опыта набирался по ходу дела, впитывал все, что можно было. Конспектов-то тренировок во время игровой карьеры не вел. Хотя надо было.

Предложение Николая Петровича было для меня шокирующим, но отказать ему я не мог. И потому, что это – Старостин. И, раз именно во мне он что-то разглядел, – надо пытаться.

Первый год, 60-й, мы выступили неудачно, но увольнять меня не собирались. Это и было то самое терпение Старостина, который оградил меня от всякого волнения за должность. В итоге в 61-м мы уже были в числе призеров, а в 62-м выиграли чемпионат.

Ох, что мы в том сезоне пережили… Когда иной раз говорят: мол, надо тренера снять – вспоминаю тот случай. Мы шли в середине таблицы, и нас вызвали в секретариат профсоюзов Москвы, представителем которых был Василий Крестьянинов – чудесный человек. Собрались там также председатели центрального, российского и московского советов общества «Спартак» – Михальчук, Абаков и Кузин. Пригласили Старостина и меня.

Нас не просто критиковали, а унижали. Крохоборами почему-то называли. Последовало даже предложение освободить нас от занимаемых должностей, на что председатель российского «Спартака» Алексей Абаков, толковый мужик, возразил: «Ну хорошо, освободим, а есть ли кто-то на их место?»

Решили дать нам испытательный срок. А следующая игра – в Ташкенте. Ее специально назначили на три часа – в самое пекло, чтобы мы «расплавились». Первый тайм проиграли по всем статьям – 0:2. Идешь на перерыв, думаешь: что им сказать? Ругаться – какой смысл? У меня была полная уверенность в том, что они хотят выиграть. Поэтому сказал, что не буду давать никаких советов. А пожелание одно – пересилить эту жару, постараться забыть о ней и просто сыграть в свой футбол. И в течение девяти минут забиваем три мяча и выигрываем – 3:2. После чего начинается беспроигрышная серия, которая и сделала нас чемпионами!

Позже Старостин сказал Кузину: «Вот вы нас унижали, оскорбляли, а мы чемпионами стали. Что скажете теперь?» Так у того хватило наглости ответить: «А вот если мы вас тогда не "прочесали", вы бы не сделали выводы». Начальник всегда прав.

Я был тренер-демократ. И не сказал бы, чтобы выстраивать заново отношения с ребятами, с которыми недавно выходили на поле, оказалось трудно. Сложности были только с Нетто, который продолжал при всех называть меня по имени и не очень воспринимал меня как тренера. С остальными – никаких проблем, дружбой никто не спекулировал. Тем более что я пользовался у них уважением, еще будучи игроком, и, когда не мог играть Нетто, меня капитаном тоже выбирали.

Как тяжело было расставаться с Ильиным, Исаевым, Ивакиным, какой это был камень на сердце! Как раз на чествовании после золота 1962 года мы их проводили. А самим ребятам мы с Николаем Петровичем сказали, что, к сожалению, время идет, и мы уже не можем на них ориентироваться. Обид не было. Исаев стал моим ассистентом, и лучшего помощника, чем Анатолий Константинович, у меня не было.

Верно писал Лев Филатов, что в тренерской профессии в силу характера мне больше нравилось совершенствовать, наносить штрихи на уже существующую команду. А вот ломать и потом строить с нуля – несколько не мое. Может быть, в силу характера. Хотя порой ломать и приходилось.

В «Спартак» тогда пришло новое поколение игроков, о которых тоже вспоминаю с огромной теплотой. Правда, уже как тренер, а не как партнер. Гиля Хусаинов был образцом во всех отношениях. Если бы такими и по игровым, и по человеческим качествам были все 11 игроков – это сладкий сон любого тренера. При его технике и светлой голове – абсолютно безотказный, на каких бы позициях его ни просили играть.

В 62-м мы выиграли чемпионат, в 63-м и 65-м – Кубок. То есть те или иные достижения были почти каждый год – при том что количество сильных команд увеличилось, и постоянно побеждать было уже нереально. А уход мой в 65-м произошел из-за трагического случая с Юрой Севидовым, который сбил на машине академика Рябчикова, делавшего топливо для космических кораблей. Резонанс на самых высоких этажах власти был очень серьезным, и Юра отправился в заключение. А у меня как старшего тренера не было иного выхода, как уйти. Помощниками моими в тот момент были Николай Тищенко и Сергей Сальников, и в отставку мы подали сами. Вместе.

Один из самых незабываемых эпизодов в жизни случился в тот момент, когда мы эту отставку «обмывали». Происходило это в ресторане при гостинице «Ленинградская». Были там Ильин, Исаев, Тищенко, Сальников и я. Исаев заметил: «Ребята, за соседним столом – Гагарин».

Исаев – человек скромный, но под «этим делом» немножко осмелел и сказал нам: «Сейчас подойду, приглашу за наш стол». Мы отговаривали – мол, оставь человека в покое, – но Толя все-таки пошел, объяснил, кто мы и откуда. А Гагарин ответил по-простому: «Ребята, ну зачем же за ваш стол, если можно за наш?» Мы пересели к нему и говорили долго-долго. Скромный был человек и очень доступный. Он нам и объяснил, какой фигурой был Рябчиков. Договорились сыграть матч ветеранов «Спартака» со Звездным городком – но не сложилось, а три года спустя Гагарин погиб. А ту встречу, очень теплую, я вспоминаю по сей день.

После ухода из «Спартака» я перешел в отдел футбола Госкомспорта СССР, где работал вместе с Качалиным. До тех пор, пока в середине 67-го Николай Петрович снова не пригласил меня возглавить «Спартак». Волна по Севидову к тому времени уже сошла, и появилась возможность меня «реабилитировать».

Работая тренером, постепенно осознаешь: все игроки разные, и относиться к ним тоже надо по-разному. На одних можно повысить голос, а на других, вроде Коли Осянина – ни в коем случае. Крикнув на такого ранимого человека, добьешься только обратного эффекта. К золотому 69-му году уже отлично это понимал, и вот играем дома с киевским «Динамо». «Горим» – 0:1, и бьем пенальти в ворота киевлян. Осянин обладал великолепно поставленным ударом, но тут решил пробить на технику – и вратарь взял.

В перерыве делаю указания и вижу, что Коля голову опустил, боится, что сейчас будет взбучка. А я говорю: «Ты чего голову в плечи вобрал? У нас еще целый тайм впереди! Ну не забил, и что? С игры сейчас забьешь – и это будет еще вдесятеро ценней. Так что, Коленька, выходи, все нормально. Ты обязательно забьешь». И, действительно, он как двинул в самую «девятку»! А потом Логофет забил второй мяч, и мы выиграли – 2:1. И в Киеве Осянин забил единственный гол, оборона и вратарь Анзор Кавазашвили справились с сумасшедшим штурмом хозяев, и «Спартак» стал чемпионом.

На мой взгляд, в 69-м у нас собралась выдающаяся команда. Во всех линиях она была укомплектована идеально и играла в очень современный на тот момент футбол. Впрочем, подругому обыграть киевлян, которые перед тем трижды подряд становились чемпионами, было невозможно.

Вспоминаешь ту команду – и, когда думаешь о судьбе некоторых ее игроков, слезы наворачиваются. Вот Коля Абрамов. Это был талант от Бога, который играл бы до 35 лет не только за «Спартак», но и за сборную – если бы не пристрастие к спиртному. Однажды он перед кубковым матчем на тренировку пришел в таком состоянии, что я был вынужден тут же его отправить с занятия. Но в состав он потом вернулся – играл-то как! Вася Калинов – то же самое. Всеми силами пытались им как-то помочь. Но не всегда это было возможно. Обоих уже нет с нами…

В общем, такого успеха, как в 69-м, та команда больше не добилась. Может, пресыщенность какая-то наступила – такие эмоции испытали после того золота. В следующем сезоне еще стали третьими, а в 71-м выиграли Кубок. Как тогда Геша Логофет сравнял счет на последней минуте матча с ростовским СКА!

В воротах ростовчан стоял Лева Кудасов. Гешка выбрасывает мяч из-за боковой на Силагадзе. Я со скамейки кричу: «Навешивай!» Но вместо этого Силагадзе отдает обратно Логофету. В сердцах говорю: «Что ж ты делаешь, сволочь!»

А в итоге Гешка получил мяч, пробил – и Кудасов пропустил в ближний угол почти с нулевого угла. Вопреки всякой логике. В переигровке мы победили – 1:0 и взяли Кубок.

Но в следующем, 72-м году команда начала чемпионат плохо, и я сам, почувствовав, что надо мной сгущаются тучи, решил уйти. Всегда предпочитал делать подобные шаги до того, пока меня о них просили. А то, что тучи сгущались, незримо ощущалось – особенно со стороны профсоюзов. К тому же уже неоднократно звали работать в «Арарат» – и я решился. Чемпионом в Ереване на следующий год стал, но в «Спартак» как тренер уже не вернулся.

В 76-м, правда, вернуться предложили. Но к тому моменту из «Спартака» уволили Старостина, и я не счел возможным идти в команду, где нет Николая Петровича. А может, меня в тот момент и работа в Управлении футбола устраивала.

В итоге команду возглавил Крутиков, и, помню, у меня с ним чуть раньше, когда Старостин еще работал, был разговор. Он сказал: «Первое, что надо сделать, – убрать Старостина». Я удивился: «Анатолий, как же так?»

На этой почве, когда Крутиков стал тренером, у них с Николаем Петровичем отношения не сложились. Результат известен – «Спартак» единственный раз в истории вылетел из высшей лиги. Хотя красно-белым помогли это сделать и общие усилия некоторых команд во главе с «Торпедо», «сгонявших» нужные им результаты.

Приход Бескова стал для меня сюрпризом – все-таки в традициях «Спартака» было то, чтобы команду возглавляли спартаковцы. И Николай Петрович потом не раз говорил, что Константина Ивановича не переделаешь, и он остался бело-голубым.

Но сделал для возрождения команды Бесков, конечно, очень много. Мы периодически общались, и он не раз говорил: «У нас с тобой полное взаимопонимание!» И это было неудивительно, поскольку его игровая концепция по всем параметрам подошла «Спартаку». Видение футбола Бесковым – комбинационное, эстетическое – полностью совпало с тем, чего хотели болельщики. И за эту постановку игры «Спартак» должен быть ему благодарен.

Однако в Бескове мне не нравилась его подозрительность. К примеру, он до конца жизни был уверен, что в ташкентском «золотом» матче 1970 года ЦСКА – «Динамо» Маслов и Аничкин продали игру. Я в это не верю – как и в то, что Олег Романцев «сдал» игру Минску, за что, по слухам, Константин Иванович его в 82-м из команды и убрал.

Бесков был диктатором. Как и годы спустя Романцев. А такой метод управления я никогда не одобрял. «Спартак» – не тот клуб, где должна быть диктатура. Тренерское искусство Олега при этом не вызывало сомнений. К тому же «Спартак» в начале 90-х лучше всех воспользовался развалом Союза, пригласив сильнейших игроков из разных республик, в первую очередь, Украины – Онопко из Донецка, Цымбаларя и Никифорова из Одессы, Пятницкого из Ташкента.

Однако то, что творилось вокруг команды, было неприятно. Когда того же Николая Петровича пересадили с иномарки на «Жигули» – мы, ветераны, восприняли это как нонсенс. Это не укладывалось в сознании. Как и вообще отношение к спартаковцам старших поколений. Личного контакта в ту пору с Романцевым не было никакого. Я вот не был в Тарасовке около 30 лет, включая весь период его управления командой. И мне от этого было очень горько. Проблема была в том, что ветеранами Олег Иванович считал только свое поколение – конца 70-х – 80-х годов. Правда, потом ему вроде бы доказали, что так нельзя.

Из тренеров, которые работали после Романцева, считаю, что именно Валерий Карпин в наибольшей степени является приверженцем спартаковских традиций. Это и в игровом плане чувствуется, и в отношении руководства «Спартака» к ветеранам – недаром открыт Фонд их поддержки. Я это напрямую связываю с тем, что весь нынешний тренерский штаб команды был под крылом Николая Петровича, многому у него научился и знает, что это такое – «Спартак» и его традиции.

Поддерживаю ли я то, что Карпин совмещает должности главного тренера и генерального директора? В принципе я за то, чтобы человек занимался одним делом, не сосредоточивая в своих руках всю власть. Может, у Федуна нет подходящей кандидатуры на должность генерального директора – потому что, думаю, Валера все-таки больше тренер.

В Карпине вижу несомненные тренерские способности – и убедился в них в том числе и во время экзамена на лицензию категории Pro, который принимал как председатель комиссии по лицензированию. Мне понравилось и его видение футбола, и взгляд на то, как надо управлять командой. Поэтому считаю, что так же, как когда-то Николай Петрович проявил терпение в отношении меня, так же надо отнестись и к Карпину.

Мне очень понравились слова Ромы Павлюченко, произнесенные им в «Спорт-Экспрессе», – что он никогда не перейдет в «Зенит». Это абсолютно правильно, по-спартаковски. Так и я, будучи игроком, не мог представить себя в «Динамо». К тому же к Быстрову у меня вопросов нет – он вернулся в родную команду. Но позиция Павлюченко заслуживает большого уважения. Сейчас такое услышишь редко.

У меня три внука. Старший и средний болеют за «Спартак», а вот младший – за ЦСКА. Он, видимо, специально, увидев, что двое старших переживают за одну и ту же команду, из чувства противоречия выбрал другую. Я к этому отношусь философски. Болеешь за армейцев – ну и на здоровье! Главное, что к футболу неравнодушен.

Кстати, я мог стать президентом «Спартака». Это было в 2004 году. Не знаю, было ли это согласовано с Федуном, но когда гендиректором клуба стал Юрий Первак, он пришел на Лужнецкую набережную, где тогда располагался РФС. Первак сказал, что если я дам согласие стать президентом, то совет директоров, который состоится сегодня же в такое-то время, это решение утвердит. Но я ответил: «Вы опоздали лет на 10–12, а может, и больше. Я уже не в том возрасте, чтобы быть настоящим, активным президентом, а свадебным генералом становиться не хочу».

Каково ощущать себя лучшим бомбардиром в истории «Спартака»? Да я об этом и не вспоминаю. Жизнь продолжается, и стараюсь думать о том, что будет завтра, а не было вчера. Хотя, когда интересуются – с удовольствием вспоминаю.

А в чем вижу феномен «Спартака» и его популярности… Спартак – имя гладиатора, который боролся и отдал жизнь за свою свободу. Свобода – как раз то, с чем ассоциировался наш «Спартак». От этого, думаю, и родилась любовь к нему простых людей.