Читать книгу Спартаковские исповеди - Игорь Рабинер - Страница 3

Дом футбола на Таганке уже никогда не будет для меня тем, что раньше, – средоточием официоза и конъюнктуры. Потому что там мы разговаривали с Исаевым.

Мы встретились в кабинете Никиты Симоняна. Почти 60 лет назад два этих легендарных человека впервые вместе вышли на поле в красных футболках с белой полосой – от одной этой мысли бросало в благоговейную дрожь. Не говоря уже о том, что 54 года назад в Мельбурне они завоевали золото Олимпийских игр. Трижды Симонян с Исаевым вместе выигрывали союзное первенство в роли игроков «Спартака», в 62-м тренер Симонян привел к чемпионству капитана Исаева, а в золотом 69-м Исаев уже помогал Симоняну в тренерском штабе. И, по словам Никиты Павловича, лучшего ассистента, чем Исаев, у него не было…

78-летнему Анатолию Константиновичу давно уже трудно ходить, но неистощимый на идеи 84-летний Симонян увлекает его всевозможными ветеранскими затеями. Потому Исаев и едет к другу на Таганку. За одно то, что благодаря Симоняну ветераны чувствуют себя востребованными, Никите Палычу нужно в ножки поклониться.

А еще – отдать должное тем, кто придумал ежемесячный турнир «Негаснущие звезды», где мы и договорились об интервью. В тот октябрьский день в динамовский манеж пришли все четыре спартаковца – олимпийских чемпиона-56: Симонян, Исаев, Ильин и Парамонов. Последний, блестяще знающий французский язык, рассказал мне, что однажды спросил Мишеля Платини: есть ли еще в Европе такие турниры для ветеранов? Президент УЕФА отрицательно покачал головой. А ведь какими счастливыми хотя бы на несколько часов становятся люди, которые когда-то дарили радость болельщикам. С головой окунуться в молодость – что может быть лучше для того, чтобы жизнь вновь наполнилась смыслом, чтобы ушло ощущение, что лучшее позади?

Проговорили мы почти четыре часа – так, что даже проходивший пару раз мимо нас президент РФС Сергей Фурсенко о здоровье Исаева после такой марафонской беседы заволновался. Когда диктофон был выключен, я извинился перед Анатолием Константиновичем за то, что отнял у него столько сил. «Да что ты! – махнул он рукой. – Мне, наоборот, разговор легко и приятно дался. Вспоминал-то о вещах, которые мне так дороги…»

Весной 2007-го на огромном поле аэродрома в Тушине именно Исаеву было доверено зачитать послание к потомкам, заложенное в первую капсулу будущего спартаковского стадиона. С тех пор, правда, его так и не начали строить. Дай Бог, чтобы Анатолию Константиновичу и другим великим краснобелым старикам довелось посмотреть с трибуны новой арены «Спартака» первый матч, о котором мечтали столько поколений игроков и болельщиков…

– Предложение зачитать послание к потомкам стало для меня неожиданным, – вспоминает Исаев. – Обычно у нас Симонян с Парамоновым в торжественных случаях подобающие слова произносят. Я же – не говорун. Будь у меня речь получше поставлена, может, и главным тренером мог бы стать.

Но тогда ни Никиты Палыча, ни Алексея Александровича в Москве не было. И такую честь оказали мне. Узнал я об этом прямо на месте. Попросил только о том, чтобы с текстом заранее ознакомиться – не буду же читать его, не зная, о чем речь!

Нам еще в 50-е годы руководители обещали построить для «Спартака» стадион – правда, в Сокольниках. Я еще пошутил, что, когда построят, мы уже закончим играть и будем стоять у входа контролерами. Так до сих пор и ждем.

Сходить на первый матч, конечно, мечтаю. Правда, если врачи пустят. А еще – если пригласят. Я ведь почему много лет на футбол не хожу? Пришел как-то на старый «Локомотив». У меня было только удостоверение заслуженного мастера спорта. На входе спрашивают: «Что это такое? Не знаем такого пропуска». Полчаса уговаривал, объяснял, что олимпийский чемпион. Так стыдно было… Хорошо, администратор «Локомотива» Анатолий Машков меня увидел и тут же провел. А если бы его там не оказалось?

И я сказал себе – все. Тем более что публику нынешнюю даже боюсь. Помню, в 93-м году, едва выйдя из больницы после тяжелой болезни, пошел на игру «Спартака». Слабенький еще был – и ехал с ними в метро после матча. Они меня чуть не растоптали! Чувствовал: если толкнут – упаду и уже не встану. Я ведь заново учился ходить. Врач сказала, что мне обязательно нужно гулять по 4 километра в день, иначе уже не встану. И каждый день час гуляю, невзирая на снег, дождь, жару… Я должен выйти для того, чтобы жить!

…А первое мое знакомство со «Спартаком» состоялось в 1947 году – и получилось таким же неожиданным, как и просьба прочитать послание к потомкам. Я жил в одном доме с рабочими карбюраторного завода – филиала ЗИСа, будущего ЗИЛа. То есть место у нас считалось торпедовским. И вот однажды к нам во двор пришел полузащитник «Торпедо» Вячеслав Орлов. Он собирал мальчишек для того, чтобы вручать цветы на финале Кубка СССР между «Торпедо» и «Спартаком». Кажется, мы играли в футбол, – а может, просто разговаривали. И Орлов меня пригласил. У меня аж дыханье сперло!

Нас посадили в автобус вместе с командой и повезли на игру. Я просто обалдел – видеть рядом Пономарева и других игроков! Сидел и дрожал. Но болел-то я не за «Торпедо», а за «Спартак», потому что моя старшая сестра работала там бухгалтером, а потом стала заведующей финансового отдела городского совета «Спартака». А работать в клубе и не болеть за него в ту пору было невозможно.

Сестра ходила на парад 7 ноября, и одной из его частей был парад физкультурников. Она принесла мне оттуда спартаковский красный свитер с белой полосой, в котором шла по Красной площади. С тех пор вопроса, за кого болеть, у меня не возникало. И хоть приехал я в автобусе с торпедовцами, так рад был, что «Спартак» выиграл – 2:0!

Всю игру мы сидели на трибуне, а потом, будучи в торпедовских футболках, вручали цветы спартаковцам. Кому – не помню. В памяти сохранилось только ощущение радости – но и неудобства, что я в майке «Торпедо»…

Мне тогда было 15 лет. Войну мы пережили тяжело. Отец на фронте, сестре 13 лет, мне – 9. Мама работала днем и ночью, чтобы нас прокормить, но были обязанности и у меня. В нашем доме была булочная, так я ночь не спал, чтобы затемно занять очередь и первым купить бублики. Их было немного, на всех не хватало.

Покупал я их не для того, чтобы съесть. А ехал на рынок в Михнево, за сто километров от Москвы. В городе рынков не было – все уничтожили, чтобы диверсанты не навредили. Вскакивал на подножку и в таком положении спал, пока ехал! И как не свалился только? Главным было, чтобы бублики не украли. Продавал их, а на вырученные деньги покупал мороженую картошку. Черную. Вез домой, и из отрубей, которые мать где-то доставала, пек лепешки.

Я знал цену хлебу. Видел батон, есть хотелось, мать на работе – и я подрезаю, подрезаю… Она приходит с работы, а там всего ничего. Она мне тихо: «Сынок, не стыдно тебе?» Но как в девять лет поймешь: купил хлеб – и не могу его есть? Ели тогда все, что под руку попадалось – крапиву, ботву от свеклы, из которой щи варили пустые. Но закалку это дало крепкую.

Еще помогал матери дежурить по дому. Когда наставала ее очередь, а она работала, я лазил по крыше и скидывал с нее «зажигалки» (зажигательные бомбы, которые нацисты тысячами сбрасывали при авианалетах, но к взрывам и возгораниям они почти не приводили. – Прим. И. Р.). Одну даже домой принес, да товарищи меня «заложили». Пришел милиционер и маме сказал, что я бомбу взял. Она понять ничего не может, а я на кухне ее под стол положил – такая симпатичная эта бомба была, вся блестела. А если бы зажглась?..

Еще мы во время войны погорели. У нас была одна комната на верхнем, пятом этаже, а на первом жил пожарный. Так он вместо того, чтобы тушить пожар, его, не потушив папиросу, устроил. Полкомнаты у нас сгорело – так и жили. Слышали, как крысы бегали по чердаку: ночью, выходя в туалет, приходилось пошуметь, чтобы твари эти разбежались. Ужасные были времена.

Но все перевесило то, что отец живым вернулся с фронта. Они с мамой работали в одном сборочном цеху – он кладовщиком, а она слесарем-сборщиком. В футбол отец не играл, а я – во что угодно. Зимой по льду консервную банку гонял. Потом уже, играя в «Спартаке», приехал туда, чтобы посмотреть, где играл в футбол. И был потрясен, как там можно было развернуться, если посередине двора была песочница, а вокруг – лавочки. Перекидывали мяч через стенки песочницы – и бегали.

Сколько стекол побил! Шлепали за это, конечно. Я во дворе был самым хулиганистым, а иначе в футбол бы и не пробился. Потом играл за улицу, позднее – за район. О настоящих мячах и не мечтали. Чулок тряпками набивали, чтобы было что-то похожее на мяч. Зимой такой «мяч» к валенкам прилипал. Так технику и отрабатывали…

А сколько ботинок порвал! У матери были туфли с маленьким каблуком, и я приспособил их для игры. Разбил начисто! У отца были рабочие сапоги-«говнодавы». Они под диваном долго лежали, я их откопал, надел – а они размера на три больше. Как на носок мяч поймал, ударил с лета – тут же разорвались, потому что велики были. Я их припрятал так, чтобы отец вообще о них не вспомнил, – но он нашел. Досталось прилично, даже ремнем.

Поэтому родители и не хотели, чтобы я играл в футбол – он у них с порванными ботинками ассоциировался. Они не понимали, что за это мне будут платить. Я, правда, тоже не понимал. И даже не осознавал, что играю хорошо. Просто нравилось. Как страдал, когда мать отправила меня в деревню на отдых, а там в футбол никто не играл! Табуны стерегли, спали на стогах, верхом на лошадях ездили – а футбола не было.

Осенью 51-го тренер московского ВВС Гайоз Джеджелава собрал юношескую сборную Москвы из пацанов разных годов рождения – и в Тушине устроил матч со своей командой. Практически там же, где «Спартак» стадион будет строить – такой вот оборот судьбы. Тогда там был стадиончик с двумя финскими домиками-раздевалками. Так я первый раз играл против команды мастеров.

Увидел знаменитого вратаря Михаила Пираева – и так испугался! Страшнее человека не было: усищи, нос, глаза, шаровары, которые втрое шире него… Кто мог подумать, что через пару лет мы с ним вместе за «Спартак» играть и чемпионами становиться будем, и это окажется потрясающей души человек? А тогда мы им проиграли – 0:5, но после матча Джеджелава одного меня подозвал к своей черной иномарке и записал адрес.

Но сначала попал в армию в Подольск – учился на стрелка-радиста. И хоть играл в футбол, на попадание в команду мастеров ВВС не было никаких надежд. И вдруг – телеграмма в штаб, чтобы меня на 44 дня отправили на сборы в Сочи.

В ВВС меня Джеджелава хотел видеть, а приезжаю – там играющим тренером Всеволод Бобров. Какой бы ни был великий, а для меня в тот момент была трагедия – он же меня вообще не знает! А Всеволод Михайлович отнесся ко мне как к младшему брату. Хотя иногда так поливал матом, что я думал, закончу с футболом. У меня все внутри дрожало. Он считал, что я должен все делать так же, как он. Но тренировка закончится, он обнимет, скажет пару теплых слов – и сразу весь страх спадал. В паре со мной тренировался только Бобров. До того, как начал с ним работать, я не представлял, куда у меня мяч после удара полетит. А тут начал присматриваться, кто и как бьет, а он – в первую очередь.

Сил у меня был вагон, и только Симонян в «Спартаке» посоветовал не носиться безо всякой системы, а на весь матч их распределять. Я еще с детства хотел играть с утра до вечера, пока солнце не сядет. Поиграл, краюху черного хлеба съел, водички из-под крана попил – и опять играть. Эту неутомимость спартаковской «восьмерки» много лет спустя капитан английского «Вулверхэмптона» Билл Райт отметит, когда мы их 3:0 обыграем. Будет сколь приятно, столь и неожиданно. Он, игрок сборной Англии, сказал, что я сделал больше, чем любые двое из его команды!

А когда в 53-м году разогнали ВВС, и я перешел в «Спартак» – вскоре и Бобров там оказался. И опять только со мной в паре тренировался. Возможно, кстати, что он и поспособствовал тому, чтобы я именно в «Спартаке» оказался. Он считал, что я подхожу под спартаковский стиль.

Валя Бубукин, с которым мы в ВВС подружились, его называл – Михалыч. А я не мог – только по имени-отчеству. Бобров пытался меня переучить, говорил, что в футболе нужно короче. Но не получалось у меня – и все. Так всю жизнь и называл его Всеволодом Михайловичем.

Мне страшно повезло, что я попал к Боброву, видел, как он играет, работал с ним. Я же киевскому «Динамо» свой первый гол за ВВС с его передачи забил! Это был единственный раз, когда лично видел Василия Сталина. Первый тайм закончился со счетом 1:1. Я, молодой, сидел в запасе. В перерыве заходим в раздевалку – а там младший Сталин, который громовым голосом говорит: «Ни шагу назад! Все вперед – и чтобы была победа!»

Тут входит Бобров: «Василий Иосифович, дайте одну секундочку!» Тот тут же тихо сел в кресло в углу – уважал Бобра. Вообще, хороший он человек был, а его сгноили…

И я краем уха услышал, что Бобров сказал второму тренеру меня выпускать. Тут же это передали мне. А у меня еще ни одной игры в основном составе не было – так меня такой «кондратий» забил, что я шнурки никак не мог завязать. Но когда на поле выбежал – все сразу прошло. Как только получил мяч, сразу отдал пас Боброву. Тот мне в «стенку» вернул, и я как засажу в «девятку»!

В 53-м, уже в «Спартаке», опять играем с Киевом, и вновь я в запасе. Первый тайм – 0:0. А в защите у киевлян играли Лерман, Голубев – такие бойцы! Лерман однажды так Боброва встретил, что Всеволод Михайлович на беговой дорожке несколько секунд на голове стоял. Дорожка была гаревой, и когда Бобер встал, лицо у него было как сплошная гарь. И все разодранное.

В перерыве его спросили, будет ли во втором тайме играть. Так он не просто вышел, а два таких гола положил! Получив пас от Симоняна в углу штрафной, подрезал мяч через двух защитников – так, что они столкнулись друг с другом. А Бобров выбегает один на один, по-хоккейному вратаря Макарова в один угол кладет, а мяч – в другой. И потом – такой же гол, и вновь с передачи Симоняна. В результате 2:0 выиграли. Абсолютно гениальный футболист был. Наверное, самый гениальный из всех, с кем я сталкивался.

Когда ВВС расформировали, Бобров вроде бы закончил – какое-то время нигде не играл. И вдруг они где-то в июне 53-го вместе с Толей Башашкиным в «Спартаке» оказываются! Приняли его в команде потрясающе – авторитет-то гигантский. И спартаковцем он себя почувствовал настоящим, хоть большую часть карьеры в ЦДКА играл. Подходил он нам идеально.

Сыграл он за «Спартак», к сожалению, всего четыре официальных матча. Много травм было, а в 54-м году ему вообще в футбол играть запретили. Руководство так решило, чтобы сберечь его для хоккея. Ноги-то у него постоянно опухшие были, он их все время перебинтовывал. За какой вид спорта ни брался – все хорошо делал. Говорил: «Талант в футболе – талант во всем».

Бобер стал единственным тренером, при котором хоккейный «Спартак» две золотые медали выиграл! Когда он пришел туда, братья Майоровы и Старшинов его не особо восприняли. Но как он показал, что умеет, подняли руки: сдаемся. И заиграли так, что даже ЦСКА с ними ничего поделать не смог.

А в футбольном «Спартаке» обидно было, что ему за 53-й год золотую медаль не дали, поскольку он половины матчей не провел. Ладно-то у меня такая же ситуация – я начинающий, еще успею. А вот то, что ему, внесшему лепту в победу, не дали… Сейчас даже те, кто не провел ни одной игры, медаль получают. По такому принципу я должен был получить золото и за 53-й, и за 62-й. Когда я, несмотря на присутствие Нетто, был выбран капитаном и провел пять или шесть матчей…

Человек Бобров был потрясающий. Вообще не пижон – при такой славе. Умница, он к любому человеку относился так же, как Симонян. И того, и другого любой забулдыга мог подозвать, и они останавливались, полчаса с ним говорили. Я Симоняна спрашивал: «Зачем тебе это нужно?» – «Ты не понимаешь! Вот сейчас он за "Динамо" переживает – а завтра скажет, что с Симоняном по душам поговорил, и теперь он – за "Спартак"!» Так Никита и меня приучал к общению с людьми.

И Бобер такой же был. Когда мы выиграли чемпионат в 69-м году, пригласили его на банкет в узком кругу и замечательно посидели. Но когда он выпивал, иногда выходил изпод контроля – и так чудил! Однажды мы с ним и с Симоняном сидели в отдельном кабинете ресторана «Арарат». Он, уже под градусом, решил прогуляться по залу. Я – за ним, чтобы он не сотворил чего-нибудь.

Бобров увидел открытую кабинку, в которой сидели две девушки и два парня. И вдруг с ногами к ним за стол прыгнул! Они как выскочили на него! Слава Богу, Симонян все уладил, иначе началась бы заварушка. Я его схватил и потащил обратно в кабинет, чтобы он больше ничего не натворил. И Стрельцов таким же по молодости был: сто грамм выпьет – и попер. Кого хочет поколотит! Уверен, что никого он не насиловал, потому что не был на это способен, а вот побить и вправду мог.

А за ту жуткую историю со Стрельцовым, Огоньковым и Татушиным я немного свою вину чувствую. Мы дружили с Татушиным. В 58-м весной у меня была порвана мышца задней поверхности бедра. А когда вылечился, сборная СССР проводила последнюю контрольную встречу перед отъездом в Швецию – против спартаковского дубля в Тарасовке. И дубль выиграл – 3:1, а я в его составе два мяча забил.

И меня хотели оставить на сборах. Но я сказал: «Если поеду в Швецию – останусь. А так что буду здесь сидеть?» Не надо было торопиться, дураком быть, – промолчал бы, мог и на чемпионат мира попасть. Тренеры пошли совещаться и, вернувшись, сказали: «Ты мало тренировался, поэтому в Швецию не поедешь».

Уехал на три дня за город отдыхать. Возвращаюсь, а мне рассказывают об этой истории. Я обалдел. И понял, что, если бы остался, – ничего бы не произошло. По крайней мере с участием Татушина. За это себя и корю. Ни за что не допустил бы, чтобы в компании с Борисом оказались Стрельцов и Огоньков.

Еще до ВВС я был учеником токаря на карбюраторном заводе, где родители работали. Хотел как-то помочь матери. Но был маленький, и никуда меня не брали. А в нашем доме жил мастер инструментального цеха, душевный человек, любил меня как сына. К нему и устроился. Правда, убегал с завода смотреть игры «Спартака» через крыши. Игру посмотрел, опять через крышу прибежал – и в цех. На вопрос: «Где был?» отвечал: «Курил».

А директором завода был Василий Поляков, бывший правый защитник «Торпедо». Крупный дядечка, на Карасика из фильма «Вратарь» похож. Его друзьями были Анатолий Акимов и Николай Морозов, будущий главный тренер сборной СССР. Я их на заводе видел. А для меня Акимов, до войны в «Спартаке» игравший, легендой был. Примерно как Олег Тимаков, который два года подряд в финалах Кубка за краснобелых голы головой забивал.

Так вот, Поляков хотел, чтобы я в «Торпедо» перешел. Но тогда я в ВВС оказался, на это никто не мог повлиять. А когда ВВС разогнали, на заводе мою мать начали агитировать, чтобы меня в «Торпедо» убедила пойти. Я же ей отвечал, что не могу. Потому что за «Спартак» болею.

В 53-м умер Сталин. Услышал по радио, будучи с ВВС на сборах в Сочи. Плакать не плакал, но сразу мурашки по коже побежали. Что дальше будет? Вскоре возникла мысль, что это и по команде его сына ударит. Месяц еще просуществовали, тренировались в Лефортово – и все, разогнали. Обидно было – команду-то Бобров на глазах делал. Потом недолгое время была команда Московского военного округа, где объединились футболисты разогнанных ЦДКА и ВВС. Но и ее вскоре не стало, и специальная комиссия управления футбола распределяла игроков по клубам. Мне дали выбор – «Торпедо» или «Спартак». Я, естественно, выбрал «Спартак». А незадолго до того за мной в Лефортово из «Спартака» приезжали – главный тренер Соколов Василий Николаевич и Морозов, администратор. Я пообещал перейти. Соколов уточнял: «Не обманешь?» Но какой обман, если появился шанс попасть в любимую команду?

Соколов был неоднозначный человек. Приходит к тебе – хвалит тебя и «поливает» меня, приходит ко мне – все наоборот. Вот поэтому он надолго в «Спартаке» и не задержался. А вот кто порядочный был – так это Николай Алексеевич Гуляев.

Занудный до безобразия – это правда. Зато очень трудолюбивый. Даже с перебором. Выигрываем 5:0 у «Шахтера» в Донецке. Проходит неделя, если не больше – и вдруг Гуляев от нечего делать подробный разбор той игры устраивает. Мы, глядя на него, смеемся. Педагог – он должен все видеть, но не обо всем вслух говорить. Ну какой смысл разбирать матч, в котором мы соперника разгромили?

Говорит о Нетто: «Игорь мало поддерживал атаку». А тому палец в рот не клади. «Вы что, – отвечает, – дурак? Они пять мячей забили! Что я их буду поддерживать?» Тот опять за свое – и нарывается: «Я вам повторяю: вы что – дурак?»

Тут уже Старостин подключается. Но и ему разгоряченный Нетто отвечает: «А вы вообще пешка в футболе!» Могу себе представить, как руководитель другого типа отреагировал бы, а Николай Петрович только руками развел: «Ну, знаешь, Игорь…» Авторитет у Нетто был сумасшедший, и Старостин его уважал.

Однажды даже его любимец Серега Сальников, когда «водил» в квадрате, на едкую реплику Старостина, запыхавшись, сказал: «Николай Петрович, идите на х…!» Дед обалдел, а Серега упал на траву и начал хохотать – аж ноги кверху поднял и ими задрыгал. Потом, конечно, извинился: «Николай Петрович, вы подходите в такой момент, когда дышать нечем – и начинаете…» Но какой молодец Старостин – мог такое из этого эпизода устроить, а виду не подал, и через две минуты о нем все забыли.

Гуляева ребята прозвали Мулом – за упрямство. Как сказал, так и будет – надо это или не надо. Но, повторяю, – сверхпорядочный, честный, работящий, любящий свое дело. Мы его еще звали Писателем – он очень много записывал, статистику вел. И, видимо, ночами недосыпал.

Однажды днем Старостин приходит к нему после тренировки. Гуляев сидит за столом, в одной руке – ручка, в другой – блокнот. А сам спит. Николай Петрович прошелся по кабинету – ноль внимания. Написал записку: «Проснешься – зайди». Вот такой наш Мул был человек. Но у каждого бывают недостатки.

Поэтому, видимо, в 59-м году пришло время его поменять. Больно он ребятам не нравился в тот момент. А почему Симоняна, только карьеру игрока закончившего, на его место назначили? Там, по-моему, сыграл роль председатель российского совета «Спартака» Алексей Абуков из Кабардино-Балкарии, мужик высочайшего класса. Он влюбился в Симоняна как в личность, когда ездил с нами в Южную Америку в 59-м в качестве руководителя делегации. И инициатива назначить Симоняна, по-моему, принадлежала ему, а Николай Петрович ее поддержал.

Перестроиться по отношению к Никите, начать воспринимать его как тренера, конечно, было непросто. Со своей стороны я видел задачу в том, чтобы не подвести тандем Симонян – Николай Дементьев, с каждым из которых я играл. Тот же Никита многому меня научил и в жизни, и в футболе, и я очень благодарен ему за все. Все, что у меня было, – от него и Боброва.

Симонян был нашим вожаком, капитаном его не зря избирали. Но как тренер, конечно, первое время учился у Дементьева – Тимофеич-то определенным опытом уже обладал. Тренировки на первых порах проводил именно он. А Симонян участвовал в занятиях наряду со всеми – сколько мы бегали, столько и Никита. Проверял на себе нагрузки, возможно. А потом уже сам стал нас тренировать.

Заставить себя называть Симоняна по имени-отчеству было непросто. Нетто так этого делать и не стал. А я называл его Никитой только когда рядом никого не было. В иных случаях – Палычем.

Слабых людей, падких до власти, такая ситуация меняет. Симонян остался таким же, каким был. При этом – очень внимательным к своему росту. У многих спрашивал мнение, особенно после матчей. Никогда не был самодуром, его интересовало, что думают другие люди.

Но придумывал он и что-то свое, ни на кого не похожее. Однажды они с Дементьевым по-новому провели теоретическое занятие. Написали билеты – и мы должны были их тянуть и отвечать на вопрос, вроде экзамена. Мне достался вопрос, что для нападающего легче – когда соперник в обороне использует персональную опеку или как за рубежом – зонную, с подстраховкой и передачей игрока. И я ответил правильно: персоналка форварду легче. Обыграл одного – и путь к воротам открыт. А при зоне одного пройдешь – второй тут как тут. И ведь по сей день все зону играют!

Обиделся ли я на Симоняна, когда в чемпионском 62-м в состав перестал попадать? Каждый человек в такой ситуации обижается. Игрок же себя не видит! К тому же в те времена было мало записей игр. И когда меня упрекали в том, что опаздывал, мало двигался – я не верил, артачился. А потом посмотрел какую-то игру – и сдался. Сам сказал, что время пришло. Тем более что как раз начал вовсю раскрываться талант Гили Хусаинова. Его стали ставить, и мне места не оказалось. Все было справедливо. Но никто меня не выгонял, и я сам по приглашению кумира детства Акимова ушел к нему в «Шинник».

А с Никитой Палычем мы дружбу сохранили. И потом еще не один год работали вместе. Это доказывает, что в любой ситуации есть возможность остаться человеком.

Вот Бесков, с которым я работал в 77-м году, совсем другой был. Все время унизить меня хотел. Я чувствовал себя свободно, как всегда было принято у нас в «Спартаке». До тренировки выходил с пацанами – Хидиятуллиным и Глушаковым. Те видели, что я могу с мячом делать, – и признали меня. Отдаю Вагизу пас «черпачком», и вдруг подходит Бесков: «Ты чего поле портишь?» А я даже не в бутсах был, а в тапочках! Отвечаю: «Вы серьезно или шутите?» И пошло-поехало.

Мы перед тренировкой выходили на полчаса раньше, ставили жесткие барьеры и с Глушаковым отдавали друг другу передачи – он пятнадцать и я столько же. Нужно было четко попадать в середину под барьером, чтобы мяч не коснулся земли. Вдруг Бесков сзади подходит: «Разве так бьют?»

Я ему: «Пожалуйста, ударьте, как бьют». Он бьет – и не попадает. И еще раз – то же самое. Подначиваю его: «Я, между прочим, 1:0 веду». «Ты сколько сделал ударов?» – «Три». – «А я два». Он и третий не попадает. Я уже завелся, говорю: «Вот как надо бить!» – и кладу с левой ноги дважды подряд. Бесков уже к чему угодно цепляется: «А почему ты с левой бьешь?»

Закончилось все это после августовского матча с «Тереком». Бесков по натуре был трус. Имелась проблема с составом, и собрался тренерский совет, в который из игроков входили Ловчев, Папаев, Прохоров, Кокорев и кто-то еще. Они проголосовали за состав, который назвал Константин Иванович. Он ко мне: «Ну ты-то можешь что-то сказать?»

Отвечаю: «Могу». И выхожу к макету.

«Мы, – говорю, – команда "Спартак", нас уважает соперник, и мы должны ставить задачу атаковать. Вы поставили Ловчева левым защитником, а в центр полузащиты – Ноздрина. Но в этом случае Ловчева легче будет перекрыть, так как подключаться он будет только по своему флангу. От Ноздрина же впереди опасности не возникнет. А вот если Ноздрина поставить слева в защите, а Ловчева – центральным хавбеком, то Евгений сможет неожиданно врываться в зоны и слева, и справа. Будет разнообразие, при котором противнику будет труднее сориентироваться».

И сел. Минуты две была пауза, все молчали. Бесков сидел красный, как помидор. Ему же никто слова поперек не мог сказать, а тут я свою схему сказал, да еще и при всех – это вообще преступление!

Но я привык так в «Спартаке» работать – честно говорить, что думаю. А задача главного тренера – выслушать все предложения и выбрать лучшее. Когда мы с Симоняном работали, было именно так. Демократия! А тут высказал мнение – и сгорел из-за этого. Бескова же подхалимы окружали: «Константин Иванович сказал, Константин Иванович попросил…» Все по-другому. «Спартак» и «Динамо».

И вдруг Бесков говорит: «Ну, хорошо, состав, который назвал Исаев, будет играть». Я чуть со стула не свалился. И мы выигрываем – 5:1! Ловчев участвует в первом и последнем голах. Приезжаем в Тарасовку в 11 вечера. Бесков спускается ко мне и спрашивает: «Тебе Старостин ничего не говорил?» – «Нет». – «Ну, ты же понимаешь, у нас с тобой…» – «Все понял, не надо продолжать». Пошел, забрал шмотки и уехал. И подумал: «Дурак я, зачем мне вообще нужно было работать с ним? Он идет, а народ, как его завидит, разбегается. Иначе подойдет и начнет: не то одел, не так причесался. У нас в "Спартаке" таких людей отродясь не было».

После ухода Крутикова и прихода Бескова ребят спросили, кого из помощников оставить – Хусаинова или Исаева. Игроки проголосовали за меня. Он меня взял, но ни к тактике, ни к чему-то еще не подпускал. Взял Бесков поначалу и Юрия Морозова, но уже на первых сборах убрал. На какомто разборе Морозов начал говорить о том, как должен играть центральный защитник, и Бесков сказал: «Слушай, друг, как надо в центре обороны играть, говорить буду я, а не ты». Больше Морозова в команде не видели.

Однажды, когда я еще работал, в Тарасовку Качалин приехал. А мы с Бесковым на противоположных сторонах тренировочного поля стоим. Подзывает: «Анатолий, как дела? Как у вас с Бесковым?» – «Вот так: он на той стороне, а я на этой. Как вы могли вообще его в сборную помощником взять?» Он же никого не уважал. Считал себя выше собеседника.

А может, Бесков мне припоминал ситуацию 56-го года, когда мы в Индии к мельбурнской Олимпиаде по жаре готовились. После травмы выхожу накануне игры проверить ногу. Качалин разрешил мне тренироваться индивидуально. А Бесков в общую группу зовет!

Я ему объясняю. Он не слушает: «Иди в группу!», а после тренировки еще и говорит: «А теперь – два круга пробежки и все мячи в авоську положи!» Продолжаю по инерции вести мяч – до Бескова-то еще полкруга осталось. Он как рявкнет: «Я кому сказал!» И я, заведенный, как засадил ему мячом! Хорошо, что попал в ноги, а не куда-то еще. И побежал дальше.

Потом он вызвал меня на беседу, я извинился, снова все объяснил. Но простил ли меня Бесков в той ситуации – не уверен. А я просто люблю справедливость, если же сталкиваюсь с хамством – не могу терпеть и стараюсь это как-то показать.

Хотя, когда я помогал Симоняну в Ереване, мы с Бесковым встречались, и все нормально было. Мы его угощали, шуткиприбаутки – все в порядке. А в «Спартак» пришел – никакого контакта! И ломать начал все спартаковское – из школы Осянина убрал…

Николай Петрович его вообще ненавидел. Бывало, приду к нему, а он вздыхает: «Анатолий, динамовцы окружили везде. Председатель "Спартака" – динамовец, старший тренер – тоже. Врачи, массажисты, администраторы…» А для Старостина «Динамо» самым большим бельмом в глазу было. Как он нас на них настраивал…

И к нам такое же отношение было. Якушин «Спартак» не переносил. И даже Аркадьев из ЦДКА при всей своей интеллигентности называл нас «эти мотыльки ночные: сегодня полетали, а завтра их нет вообще». В олимпийской сборной Якушин мог меня в запасе продержать, а Качалин через неделю в первой сборной ставил с первых минут.

Гавриил Дмитриевич чудесный человек был. Но вряд ли Старостин мог Качалина в «Спартак» пригласить. Тот – интеллигент, а Николай Петрович рубил правду-матку по-чапаевски – недаром его Чапаем прозвали. И потом, он хотел управлять ситуацией в команде, а Качалин управлять собой не позволил бы.

Николай Петрович вернулся в команду после заключения в 55-м. Очень неожиданно. Приехали в Тарасовку, а там заваруха – снимают Соколова. И приезжает Старостин – помню, в широких брюках болотного цвета. Прошелся строевым шагом по нашей комнате, присел…

До него начальником команды был Дурнев, стрелок. Запомнился тем, что на торжественные церемонии, где спортсменам правительственные и еще какие-то награды вручали, всегда с чемоданом медалей за свои стрелковые победы приходил, и надевал их – в ожидании, что его вызовут. А ни один из нас не напяливал ни одной своей медали. Он же как новогодняя елка был.

Но его никто не вызывал! Ничего плохого этот человек нам не сделал. Однако и хорошего – тоже. Время он тратил на то, что главы истории КПСС наизусть заучивал. Мы втихую смеялись над ним. А потом пришел Николай Петрович, фигура по-настоящему авторитетная. И о Дурневе мы тут же и думать забыли.

Я о Старостине столько наслышан был! Чем дольше его не было в «Спартаке» – тем больше ходило легенд. Что ногу ему перебинтовывали, поскольку он ударом с этой ноги штанги ломает – и так далее. Мы потом все пытались уговорить, чтобы он вышел на поле и показал что-то. А он стеснялся. Потом уже говорил: «Играл я плохо. Просто хорошо бежал и лупил с правой ноги, куда попаду». Ни разу при нас на поле не вышел! Андрей Петрович – тот выходил, бил. А Николай – никогда.

До их возвращения мы знали, что они сидят – правда, не были в курсе, за что именно. Потом Николай Петрович много историй рассказывал – как, допустим, на пересылке был, где не кормили вообще. И если бы не воры – не выжил бы. Он им стихи читал, много историй, в том числе футбольных, рассказывал – и они с ним едой делились.

Рассказывал и о том, как было в «Спартаке» до войны. Как на игру они приезжали на кабриолетах, с открытым верхом. Видимо, тогда и стали клубу завидовать за такой образ жизни. Большинство за нас болело – но многие и ненавидели. Особенно торпедовцы. Лидия Гавриловна, жена Валентина Козьмича Иванова, до сих пор «Спартак» не переносит! К футболистам с уважением относится, но общество – терпеть не может.

С каким «аппетитом» мы все Старостиных слушали! Причем разговаривали братья совершенно по-разному. Андрей Петрович мудреные, литературные слова подбирал. А Николай Петрович бил прямой наводкой, в лоб. Как говорится – по рабоче-крестьянски. Первое время он так настраивал на матчи, что мы просто срывались с места, готовые рвать всех.

Рассказывал он и о том, как Василий Сталин привез его в Москву, когда он еще должен был в заключении находиться – и тогда единственный раз в жизни Николай Петрович вынужден был выпить с ним стакан водки. С тех пор он только на поминках по его супруге Антонине Андреевне дома употребил немножко красного вина. И сказал: «Да не сидите вы с грустными лицами! А вспоминайте самое хорошее о ней. Можете даже петь, чтобы поминки были веселыми». На братьев Андрея и Александра, которые выпить, наоборот, не дураки были, он Симоняну жаловался: «Никита, вчера были два брата. Весь запас уничтожили!»

Как он ради «Спартака» с утра до вечера горбатился, квартиры пробивал и все остальное! Глотку за нас мог перегрызть где угодно. На спортивно-технической комиссии – тогдашней КДК – защищал ребят, как заправский адвокат: всегда найдет вариант, чтобы оправдать, даже в безнадежных ситуациях! Ему достаточно было снять трубку и сказать, что звонит Николай Старостин – и открывалась любая дверь. По масштабу он государственным деятелем был и мог очень больших высот достичь.

Но любил футбол и «Спартак», не мог без них жить. Он же не обедал – так был делом увлечен! Шофер принесет ему булку и какой-нибудь воды. Запьет – и дальше работать. И только в день игры, когда установка, приезжал в Тарасовку и там обедал. Как при таком режиме работы и питания столько прожил? Да в заключении такую закалку прошел, что отсутствие обедов для него – это семечки были.

Мы, игроки, на него тоже влияли. Особенно Сальников, который даже гордился слухами, что он – внебрачный сын Старостина. В первую очередь благодаря ему Николай Петрович научился чему-то в плане моды. Мы укоротили ему брюки, и он стал выглядеть гораздо лучше, чем когда вернулся из лагерей.

Политикой он игрокам головы не забивал. А ведь время было такое, что от нее никуда не деться. Когда в 55-м году товарищеский матч (!) со сборной ФРГ в гостях играли, у нас была установка в… лесу. Там лежало дерево, те, кто в стартовом составе, сели на него, а запасные стояли. Кагэбэшник ходил вокруг и искал, не подслушивает ли кто. Обалдеть – ну кому это было нужно?!

А в «Спартаке» такого не было. Старостин очень трезво ко всему относился и был человеком дела, не болтуном. Помню, в 55-м играли хорошо, особенно в международных матчах. И однажды вызвал нас Яснов Михаил Алексеевич, мэр Москвы. Всего лишь пять минут беседовал с нами, подписал бумагу – и пять человек – Паршин, Огоньков, Тищенко, Татушин и я – получили квартиры в доме на «Красносельской». Квартиры не Бог весть, 28 метров со смежными комнатами. Но учитывая, что до этого мы жили вшестером в 14-метровой квартире вместе с родителями, сестрой, ее мужем и дочерью, а спал я на сундуке, а иногда и под столом – это вообще сказка была.

А ведь Старостин, который нам все и пробил, недавно к тому моменту из заключения вернулся! Но так он умел убеждать. Мы гордились им.

Феномен «Спартака» 50-х, думаю, заключался в первую очередь в отличном подборе игроков, которые дополняли друг друга и по мастерству, и по характеру. Мы уже столько лет дружим – Парамонов, Симонян, Ильин, я… И если бы Гуляев, как вначале, не особо руководил нами, а скорее присутствовал – он бы долго-долго проработал. Но на волне успехов начал выпендриваться, меньше общаться с игроками – и получил по заслугам в ответ.

Коллектив у нас был отличный. Отыграем матч – и идем на восстановительные мероприятия в Центральные бани: массаж, парилка. А потом все вместе – в «Арагви», там недалеко. Замдиректора ресторана Владимир Лукич был нашим фанатичным болельщиком. Дверь в его комнату всегда была открыта, он видел, кто приходит в ресторан, кто уходит. Как только замечал нас – пулей выскакивал и вел в отдельный кабинет на десять человек. И мы там обедали, разбирали игры – лучше, чем любой Гуляев. Все претензии друг к другу высказывали вслух – и докапывались до истины. То, что потом Николай Алексеевич говорил, было уже второстепенным. Ходили туда все, кроме Парамонова, он особняком держался.

Не сказать, что в том «Спартаке» много пили, но бывало. Играли как-то в Турции с «Бешикташем», а до этого было еще две встречи. И два банкета. Татушин, Огоньков, Тищенко и Масленкин не выдержали – и вечером накануне матча играли в номере в преферанс под определенные напитки. Бутылки, правда, успели убрать.

А Масленкин же глуховат. Так заходят Старостин с Гуляевым, встают за его спиной, Толя как раз берет свой прикуп. Развернул карты – и тут Чапай ему руку на плечо кладет. Масленкин, не глядя, говорит: «Пас! Вы не видите, что я занят?» Все грохнулись со смеху. Поворачивается – а там Николай Петрович. Толя схватился за голову, а тот спокойненько: «Ребята, уже половина двенадцатого, пора спать! Завтра тяжелая игра». Может, Старостин и учуял, что Масленкин выпивши, но виду не подал. А Гуляев не заметил. Толя вообще говорил, что выпивает перед игрой для стимуляции…

После матча спрашиваем: «Как ты себя чувствовал?» А там жара и влажность страшные. «Сначала так тяжело было, думал – забивайте сколько хотите! Но когда мы открыли счет, решил: фигушки, не пройдете. И играл уже вовсю». 1:0 и закончили.

Старостину Гуляев был удобен – все, что тот ни скажет, выполнял. Своего-то мало было – вот к Николаю Петровичу и прислушивался. Ну и нами был доволен, потому что у нас все были хорошие люди, без пижонства. «Спартак» – это была самая демократичная команда, самая доступная. Взять хотя бы то, что в другом клубе попробуй кто-то из молодых зайди в автобус и сядь – у каждого свое место было! Пока основной состав не сядет, не думай даже соваться туда! А в «Спартаке» кто куда хотел, тот туда и садился.

И тот же Нетто, при всем своем авторитете, совершенно нормальный человек был, отходчивый. И никто на него вообще не обижался на критику, потому что он полностью отдавался игре. Пусть ворчал – но всегда бежал назад свою работу выполнять. Мы все как братья были. Правда, были моменты, когда мы то его выбирали капитаном, то Симоняна. Никита мог подойти, строго спросить, а Игорь наворчит, обзовет «деревней»… И мы выбираем не его, а Симоняна. Как-то их в роли капитанов чередовали.

К послефутбольной жизни Нетто оказался не приспособлен. Вида, что ему очень плохо, не показывал – но его старались поддержать, с ветеранами на матчи брали, чтобы заработал немного. Ловчев подарил ему машину – но она так и сгнила около дома, хотя ездить он умел. Ну и болезнь его добила – все забывал. И Гиля Хусаинов ушел так же…

Состав 50-х годов – это такие личности были! Даже из числа не самых ярких, казалось бы, игроков. Взять того же Николая Тищенко. Мы до сих пор поражаемся, как он в полуфинале против болгар в Мельбурне с переломом ключицы не просто на поле остался, но и в голевой комбинации поучаствовал. Он тогда пришел в перерыве, укол попросил сделать и прибинтовать руку к телу, – и обратно!

Только Николай Иванович мог так сделать! Это был железный человек, которого, к сожалению, в 54 года сердечко подвело. Из таких передряг порой выходил! Как-то раз Тищенко попал в страшнейшую автокатастрофу. Ветераны играли в Рязани и возвращались оттуда ночью под дождем. Машина из-за скользкой дороги потеряла управление, съехала на обочину, закрутилась – и Тищенко вылетел через лобовое стекло. Вылезли остальные – Николая Ивановича нет. Темнота – ничего не видно. Начали кричать. Он из кювета слышал их голоса, но крикнуть в ответ не мог. Когда его нашли – сандалии в одной стороне, он в другой.

Следом ехала вторая машина с ветеранами – его посадили в нее и довезли до Люберец. Чтобы дойти до больницы, он вышел из машины и пошел сам. А у него был перелом тазобедренного сустава! Сзади скальп снят, весь побит – и так далее. Но в больницу должен был войти сам. Мы с его женой, которая о случившемся рассказала, в 7 утра к нему приехали – благо, жили на одной лестничной клетке. Приходим – а он сидит, дымит. Лежать ему нельзя было. Весь забинтован – и только сигарета «Дымок», или, как он ее называл, «Дымстон» из зубов торчит.

Железный был человек. И сверхпорядочный. Но не всем нравилось, что он правду в глаза говорил. Был директором спартаковской школы, но потом его сняли – городской совет «Спартака» критиковал…

Золотой гол в Мельбурне – отдельная тема. Я и тогда был, и сейчас абсолютно уверен, что не Ильина тот мяч, а мой. Видел, что Толя его уже за линией ворот коснулся. Подбежал к нему и сказал: «Молодец, что подстраховал». А все подумали, что он этот гол забил.

Ну и ладно, думаю, – главное, что победу одержали, а кто забил – неважно. А обидно стало, когда Ильин получил орден «Знак почета», а я – ничего. Хотя и первый гол на Олимпиаде забил, и последний. Если бы я попер – может, что-то и поменяли бы. Но не стал.

Мало того, мы выступали перед какой-то аудиторией после Игр, и он хоть бы упомянул про меня! Пусть не говорил бы, что гол мой, ну хоть «Исаев сделал удар головой, а я внес мяч в ворота». Но ни про меня, ни про Татушина, проскочившего по правому краю и сделавшего мне передачу, – вообще ни слова. А у меня ведь очень непростая задача была – в прыжке затылком через стоявшего у ближней штанги вратаря в дальний угол мяч перевести…

Впрочем, это его дело. Даже Валька Иванов с женой Толю спрашивали: «Почему ты молчишь?» – «Ну, все говорят, что гол я забил, так чего мне встревать?» Ладно…

Нетто, Симонян, Ильин и Тищенко за то золото получили по машине «Победа». А мы, кто помоложе, – «Москвичи». Я уже после Олимпиады водить научился. Как Шумахер водил – медленно не мог ездить. Но и машин было мало, и реакция хорошая – так что без эксцессов обходилось.

А как нас, когда мы на поезде из Владивостока в Москву ехали, люди встречали! Одна бабка прибежала с ведром спирта: «Где здесь Яшин?» Не взять его Лева не мог – людей уважить нужно было.

С Яшиным мы жили в Мельбурне в одном номере. У нас отличные отношения были. В день открытия, 22 ноября, мы как раз дежурными остались. Жара страшная, люди в обморок от солнечного удара падали, – и Качалин нас с Левой пожалел. Пошло на пользу – я первый гол забил. Дружеские отношения у нас до конца Левиной жизни сохранились. Мы с Симоняном к нему приехали, когда он уже умирал, две недели оставалось. Позвонила Валентина Тимофеевна, пригласила попрощаться…

Во время полуфинала Олимпиады, когда Тищенко свой подвиг совершил, мы с Симоняном и Ильиным на скамейке между собой тревожными мыслями делились. В 52-м за поражение от югославов разогнали ЦДКА, а теперь, думали, если проиграем болгарам, «Спартак», составлявший основу сборной, может та же участь постигнуть. При 0:1 об этом сразу подумалось. Хорошо, что не только сравняли, но и победный забили. Выход в финал уже гарантировал, что «Спартак» не разгонят…

А во время отборочного турнира той Олимпиады забавный эпизод случился. Правда, это сейчас смешно о нем вспоминать, а тогда… Поехали на матч в Израиль. Заградительных барьеров там не было – поле и трибуна. И полицейские с собаками стоят. Веду мяч в середине поля, соперников вокруг нет – и вдруг стадион как заорет! Поворачиваюсь – а прямо на меня бульдог скачет. Намордник соскочил, морда слюной истекает, разорвать готов. Я успел ткнуть мяч в сторону – и метнулся к скамейке запасных, которая, к счастью, близко была. Бульдог среагировал на мяч и стал терзать его. Андрей Старостин в своей книге допустил художественное преувеличение – мол, Исаев такую скорость развил, что ни одна собака не могла догнать. А могло быть хуже Рогова…

Тогда, в финале Кубка СССР 1957 года, «Локомотив» у нас бы никогда в жизни не выиграл, хотя они и занимали второе место. А победили они только потому, что излупили нас. Евгений Рогов, костолом из костоломов, нанес мне тяжелейшую травму – меня увезли на «скорой» в больницу. Я полгода не ходил. А еще этот же Рогов сломал Ильина, Симоняна, Сальникова и Огонькова. Пятерых за один матч!

Просто наглый тип. Я был с ним в ВВС и знаю, что он из себя представлял. Мы жили в общаге в Тушине, и я видел, как они с таким же, Колей из Подлипок, насмехались над людьми, которых добивали в игре. Рогов с упоением, в красках рассказывал, как врезал одному, другому, третьему. Казалось, что это доставляло ему садистское удовольствие. Ну, как же так можно? Это же твой коллега, один хлеб едите.

Один раз я за весь тот финал на его фланге появился… Не думал, что он прыгнет на меня двумя ногами и вывернет голеностоп. Я пас-то уже отдал. А Рогов даже не извинился. И замены-то в тот момент были запрещены. Меня в госпиталь увезли, Сальникову ребро сломали, но и он, и остальные трое на поле остались.

Было ли костоломство его личной инициативой? Думаю, да. Рогов иначе не мог играть – ни скорости, ни роста, на обезьяну был похож. И самое интересное, что его после того финала даже не дисквалифицировали, потому что федерацию возглавлял Антипенок, бывший председатель общества «Локомотив».

С Роговым с тех пор мы никогда не общались, а травма та стала для меня роковой. Еще пять лет я в «Спартаке» играл, но скорее – уже доигрывал. Нога болела, на голеностопе образовались шипы, делал уколы перед играми, чтобы боль снять.

Но хромаю сейчас не из-за этого. В позвоночнике стерты диски, тазобедренный сустав плох… Выпиваю с утра шесть таблеток – и вперед пешком. Когда предлагают подвезти на машине, – отказываюсь. И после инфарктов, а было их у меня два, живу уже 18 лет. Первый раз прихватило, когда сидели в Спорткомитете. «Скорая» приехала только через 50 минут, я уже умирал: кардиограмма была – прочерк на весь лист. Всадили укол – и в машину. Симонян попросил, чтобы отвезли куда-нибудь поближе.

Повезло, что дежурила заведущая реанимационным отделением Ирина Петровна. Ей сказали, что я олимпийский чемпион. Мол, имейте в виду. Так она всю ночь не отходила от меня, все время била по щекам. Врачи думали, что не доживу до утра…

С деньгами у «Спартака» всегда было туговато. Зарплату получали, а вот чтобы с премиальными вопрос решить, с таким количеством инстанций надо было согласовать! Только один раз щедро вознаградили. В 58-м году играли финал Кубка – и была организация «Центросоюз» во главе с руководителем Климовым. Перед игрой он вдруг появился в Тарасовке немного «под градусом» – и сказал, что, если выиграем, каждый получит премию в размере месячного оклада.

8 ноября обыграли «Торпедо» – и на следующий же день приехали к нему и получили деньги. Он оказался человеком слова и подключил горком партии. А вот чтобы от обычных профсоюзов получить премиальные, нужно было месяца два ждать.

Всегда считал, что профсоюзы – вредители для футбола. Присосались к «Спартаку», никакой помощи ему не оказывают – зато спрос! После победы в чемпионате Союза 1969 года нам дали поощрительную поездку в Сирию, Ливан и Иорданию. Сирии мы проиграли – 0:3. Должны были забить голов десять – но не лезло. Бывает такое. Вратарь у нас был – метр с кепкой, до перекладины не допрыгивал.

Возвращаемся домой, а тут скандал. Чемпион СССР проиграл какой-то Сирии! Профсоюзы выносят выговоры Старостину, Симоняну, Исаеву. Из-за товарищеской игры – при том, что мы чемпионат выиграли!

Узнал об этом помощник Брежнева. Они вместе во время войны служили, у него не было руки, а болел он за «Спартак». И он рассказал Леониду Ильичу, что над спартаковцами издеваются. Брежнев дал указание – и нас пригласили в горком партии. А туда обычно звали не благодарить, а песочить. Заходим туда вчетвером – Николай Петрович, Никита Палыч, я и капитан Гиля Хусаинов. Ожидания мрачные.

И вдруг с нами так уважительно начинают беседовать, что мы понять ничего не можем! Говорят, что нам нужно построить новое здание базы, а то старое, деревянное, уже никуда не годится. А в конце раздают список на премиальные – опять же, по окладу. Так нас защитили.

А вот когда профсоюзный деятель Богатиков решил снять Старостина в конце 1975 года, никто помочь не смог. Профсоюзы были против Старостина всю жизнь. Видимо, в связи с тем, что он все без их участия делал, через свои связи в Моссовете и так далее. Профсоюзы ведь сделать толком не могли ничего, зато как ругать, так они первые. И сколько их было – ВЦСПС, МГСПС, Облсовпроф. И каждому чего-то от нас надо.

В «Шиннике» мне довелось и против «Спартака» сыграть. На Кубок в 63-м, когда спартаковцы в итоге турнир и выиграли. На предыдущем этапе мы «Крылья Советов» обыграли – 3:1, я дубль сделал. А после игры в раздевалку заходит актер Михаил Яншин – у него в Ярославе гастроли были. И говорит: «Спасибо, Анатолий! И должен заметить, что "Спартаку" неприятно придется – ты два таких мяча положил!» Отвечаю: «Михал Михалыч, я против "Спартака" играть не буду». – «Как?!» – «Даже представить себе не могу, что против родной команды выйду».

Когда «Спартак» приехал – и Симоняну то же самое сказал. И Акимову, когда тот пришел со мной по составу советоваться. Он взмолился: «Выйди, прошу, чтобы народ получил удовольствие!» Уговорил. Игра была боевая, хоть мы и проиграли. Но «спартачи» после матча стали подначивать. Чапай говорит Симоняну: «Никита, я ничего не могу понять: Исаев вышел на отличную позицию, и с левой ноги не стал бить, ты заметил?» – «Заметил. Да он вообще отказывался играть!»

Но игра на самом деле была честной и красивой. С директором шинного завода Владимиром Чесноковым, героем Соцтруда, стали матч обсуждать. Он сказал, что поздравляет меня с блестящей игрой: неважно, что проиграли, зато такой футбол показали, что народ в восторге. А потом к Вале Ивакину обращается: «Ты знаешь, мы с женой всю ночь не спали, думали, что бы сделать, чтобы мячи от тебя не отскакивали! У нас на заводе есть канифоль, может, тебе ею перчатки смазывать?»

Вот такой был директор, с чувством юмора. А Валя тогда после подачи углового мяч не достал, и Юрка Севидов дальнюю штангу замкнул – потому Чесноков так и высказался. Но без зла совершенно. В тот год мы с «Шинником» в высшую лигу вышли, и в 64-м я еще раз против «Спартака» вышел. Болельщики меня очень хорошо встречали, слова худого никто не сказал.

В том же году, когда я еще заканчивал в Ярославле, Симонян спросил, не хочу ли поработать в спартаковской школе. Да с удовольствием! И моя команда, 49-го года рождения, сразу чемпионом Союза в своем возрасте стала. Вратарем был Илья Ивиницкий, который позже директором школы «Спартака» стал.

Жил я на «Красносельской», а трехэтажное здание городского совета «Спартака» было через дорогу. И часто бывал у Старостина. Сидим так однажды в 67-м – и вдруг приезжает Симонян. У него была проблема с одним из помощников – и они, посовещавшись, предложили это место мне. Пришел я 22 июня – такую дату не запомнить трудно. Так и начали вместе работать. Споры у нас бывали. Но он мне доверял, поскольку знал мою порядочность, то, что никогда его не подведу. И, если что, скажу все в глаза.

Я старался Никиту не огорчать. Однажды он поехал в Сухуми отца хоронить, а я остался за главного играть с «Динамо» (Тбилиси). С нами еще работал Сальников. Я провел установку, подходит Серега и говорит: «Анатолий, ну ладно, установку мы сделали, тбилисцев обыграем, я поехал». – «Куда? Ты что!» – «Ветераны сегодня играют, я поеду…» – «Серега, я тебе свои деньги отдам, какие ты там заработаешь, только, ради Бога, останься. Полный стадион ведь будет – с "Динамо" (Тбилиси) играем!» А Сальников классный парень был, но охочий до денег. Он все равно уехал. А мы выиграли. Потом Никита Палыч сильно удивился, узнав, как все было.

На тренерских советах мы совещались очень демократично, но последнее слово оставалось за Симоняном. Хотя иногда получалось его переубедить. Помню, была ситуация с Папаевым, индивидуально очень сильным игроком. В 69-м году решающий матч был в Киеве. В день игры приезжает Старостин, спрашивает, какой будет состав. Мы отвечаем, что провели анкетирование ребят, и Папаев не попадает. А Николай Петрович, который обожал Витю, вдруг заявляет: «Ха, анкетирование! Кто вообще сказал, что оно нужно?»

И пошел убеждать ребят по новой. Приходит Андрей Петрович. Брат ему говорит: «Андрей, ты видишь тут вообще команду? Они Папаева не поставили!» – «Что? Папаева? Мне там делать нечего!» Короче, пошли они вдвоем, сагитировали футболистов – и Папаев все-таки попал в состав. И ведь оказались правы! При счете 1:0 в нашу пользу и диком киевском штурме он, можно сказать, вытащил игру. Взял игру на себя – и как начал их волтузить! Они с бешеными глазами летели на него, а он под себя одного уберет, второго, мячик придержит. Так и сбил им игру.

А убрали нас с Симоняном из «Спартака» в 72-м году, когда я на первом курсе школы тренеров учился. Освободили нас за то, что мы в финал Кубка не вышли. В том матче с торпедовцами «Спартак» засудили. Пискарев при ничейном счете забил потрясающий мяч, стоя спиной к воротам. А боковой судья, Казаков, флажок поднял – хотя Андреев, который в пассивном офсайде был, с другой стороны стоял и никому не мешал. Главный арбитр Лукьянов хотел засчитать, но Казаков отменил. Мы проиграли по пенальти, и нас сняли. Я подумал: «Надо же, в институт поступил – и тут же освободили».

Но мы с Никитой Палычем еще в «Арарате» вместе поработали. Хотя там, конечно, с местной спецификой непросто было. Но и Симонян мне многое объяснил, и сам я авторитет завоевал, когда Никита в составе группы советских тренеров уехал на ЧМ-74 в ФРГ, а мы несколько матчей выиграли. И ребята, когда между ними споры начинались, ко мне как к третейскому судье обращались со своим армянским акцентом: «Константинич, разбэрис!»

Потом опять работал в школе, затем Гуляеву в первой команде помогал. А в конце 75-го и его убрали, и Старостина. Команду возглавил Крутиков. И в какой-то момент пригласил меня, попросил просматривать соперников «Спартака» и докладывать ему о них перед каждым матчем. На поле с ними я не бывал вообще, они с Хусаиновым работали вдвоем. Да, членом тренерского штаба являлся, но Крутиков с Гилей были очень близки, дружили семьями, и решали все без меня.

А Крутиков, еще будучи игроком, ко мне, второму тренеру, подходил: «Анатолий, ну что вы нам каждый день даете одно и то же? Можете подобрать интересные упражнения на каждую тренировку?» Я отвечал: «Слушай, друг, вот тебе осталось немножко играть. Станешь тренером, тогда и будешь импровизировать. Какие хочешь упражнения придумывай, твори!»

И вот ему дали команду. Ни одной тренировки он не провел, работал все время Гиля. А Крутиков ходил по полю тудасюда – и все. Я хотел ему сказать: «Ну что же ты, друг, столько разговоров вел? И где твоя импровизация?» Смотрел на эти тренировки, на то, как он говорит игроку: «Вась, Петь, как тебя вообще там?» и думал: «Зачем я пошел туда?»

Крутикову не хватало элементарных знаний. То, что он говорил, можно было и в детском саду услышать. Будучи игроком, он имел хорошую скорость, злость, характер. Сзади играл мощно и цепко, убежать от него никто не мог. Но подключения к атакам, которыми он был славен, меня не вдохновляли. «Подключусь, – говорит, – для кухарок». А смысл подключения-то в том, чтобы или гол забить, или передачу отдать. Ну и вообще, мастерства игрока для того, чтобы справиться с должностью главного тренера «Спартака», недостаточно. Общаемся ли с ним сейчас? Да. Не друзья, конечно, но, когда видимся – подходим друг к другу, спрашиваем, как дела. Все-таки профессиональное не должно на личное переходить.

Я в 76-м не полный сезон в «Спартаке» пробыл. На сборах не был. Получалась не постоянная работа, а командировки. Короче, вроде и был я в штабе – а вроде и не был. Моим мнением, кроме как о соперниках, никто не поинтересовался. А то, что было со мной дальше, при Бескове, я уже рассказывал.

Уже в 90-е годы я пришел в спартаковский клуб в Коптельском переулке. Для начала меня не пустили в здание. Какой-то омоновец спросил, кто я такой. Ответил: «Олимпийский чемпион Анатолий Исаев». – «К кому идете?» – «В свой дом». Он мне перекрыл дорогу со словами, что если меня никто не приглашал, то и делать мне там нечего. Ребята из клуба, увидев это из окна, выскочили: «Ты кого не пускаешь?»

Год спустя пришел к Николаю Петровичу. Его при Романцеве уже отодвигали. И был там Есауленко, вице-президент. Я сел на втором этаже на диван, над которым фотографии спартаковских команд – чемпионов всех лет. И я там тоже есть. А Есауленко ко мне подходит: «Вы из садоводческого товарищества?»

Я растерялся: думал, что меня знают в «Спартаке». Через какое-то время выходит женщина – и задает тот же вопрос. Мне так неудобно стало, и я ушел на первый этаж, к хозяйственникам. Понял, что «Спартак» для нас, ветеранов, становится чужим. А сейчас – тем более.

Наше поколение уважало спартаковцев 30-х годов, знало их. Это же наши люди, которые были чемпионами, прославляли «Спартак»! А сейчас мы никакого отношения к «Спартаку» не имеем. Был когда-то тренерский совет, на котором мнением ветеранов интересовались – но его уничтожили. Хотя чтото полезное мы могли бы рассказать.

Тем не менее Романцеву нужно отдать должное. Контакта у нас не было, но пенсию нам, ветеранам, он сделал по тем временам нормальную – 200 долларов. Мы ему были благодарны, что в такой трудный момент поддержал. Это было, наверное, во второй половине 90-х. А потом еще и президент страны стал выплачивать стипендию олимпийским чемпионам. Можно жить, елки-палки!

А в 90-е, особенно после инфарктов, было сложно. На мне были две женщины – жена и дочь. Как крутиться? Откуда деньги доставать – в моем-то состоянии? Сейчас дочь работает в турфирме, все нормально. И у меня какие-никакие деньги появились. Вот только годы уже подпирают.

Хорошо, что, когда заболел, не остался один. Ко мне в больницу приходили Симонян, Ивакин, другие ребята. Потом Романцев стал нам оплачивать поликлинику, обследования в больницах. Каждый год ложусь за городом в кардиологическую клинику и прохожу там профилактику. Врач в поликлинике мне попался хороший – Людмила Степановна. Потом, как мне сказали, она в министерство здравоохранения пошла работать, – но подобрала нужные лекарства, и я уже 18 лет живу. Хотя тогда – умирал.

И здорово, что турнир «Негаснущие звезды» придумали. А то когда вышел из больницы – не знал, что делать дальше. Ну, вышел, погулял, вернулся домой – а еще? Я же не то что работать – тяжесть поднять не мог. Врачи разрешили не больше двух кило. Сел тогда у телевизора и стал смотреть передачи о правильной еде. Подбирал себе варианты, шел на базар, покупал продукты и готовил, жене помогал. И супы научился делать, и борщи. Плов вот никак не получается…

А в последнее время мне навручали столько орденов, что я обалдел. За золото Олимпиады в Мельбурне дали «За заслуги перед Отечеством» 4-й степени. Произошло это благодаря Симоняну и Парамонову. У них была встреча с Дмитрием Медведевым, у которого есть благотворительный фонд помощи спортсменам. А мы тогда, в 2006-м, в «Президент-отеле» отмечали 50-летие победы в Австралии.

Там был небольшой банкетик, на который все оставшиеся в живых олимпийцы 56-го года пришли. Посмотрел на них – ужас! Ничего нет у людей. Когда выходили на сцену – сердце кровью обливалось. Там-то Парамонов подошел к Медведеву и сказал, что Исаев забил золотой гол, а ему даже ордена не дали. Никита Палыч что-то добавил. Дмитрий Анатольевич ответил: «Разберемся». И вдруг в прошлом году мне этот орден вручают! Правда, не сам Медведев, а Виталий Мутко. Сказали, что мне трудно будет дойти до Кремля. Но все равно приятно.

Как отношусь к нынешнему «Спартаку»? Сложный вопрос. В целом – нормально. Удивительно, конечно, что тренировать команду доверили мальчишке. Может, грубовато сказано, поэтому давай по-другому: человеку, у которого вообще не было опыта работы тренером. Да, играл в «Спартаке», в Испании, был хорошим футболистом – и что? Это же другая работа!

Но, как говорится, хозяин – барин. Что Федун хочет, то и делает. Нам, ветеранам, по крайней мере, помогает – за это спасибо. И ему, и Карпину желаю только удачи. Без нее в спорте ничего не выиграешь, будь ты как угодно хорош. Так что удачи тебе, «Спартак»!