Читать книгу Патологоанатом. Анатомия патологии. Мистический детектив - Игорь Родин - Страница 8

А город Китеж продолжал жить, не смотря на то, что некоторые его жители предпочитали себе общество мертвецов. Лето разгоралось, маня тенистой зеленью дубрав, вода призывно журчала в речках и ходила барашками по глади озера, ласково приглашая войти в её первобытное прохладное лоно. Солнце поливало всё и вся щедрым светом и теплом, бездумно и расточительно. Люди работали и отдыхали, отирая пот и улыбаясь выходным. Они пили и ели, встречались и целовались. Они предавались любви. И, конечно, иногда умирали. Всё, как и положено в огромном круговороте жизни, где смерть – его естественная составляющая часть. Но индивидуальное горе растворялось в общем позитиве эмоций. Умирали ведь в основном те, кто и так должен был это сделать по естественным причинам. Или им просто фатально не повезло. Так тоже бывает, иногда чаще, чем хотелось бы. А остальные даже и думать не хотели о том, что когда-то, может и скоро, например, завтра или прямо сейчас их постигнет такая же участь. Нет, они об этом совсем не задумывались. Они хотели жить и наслаждаться этой жизнью. Радоваться, жить и любить.

Особенно молодые.

Такие, как санитар Женя, который под вечер выбрался на остывающие улицы Китежа. Собираясь приятно провести время со своей новой знакомой, которая в этом году окончила школу и теперь готовилась к поступлению в университет. Она тоже проштудировала намеченный на сегодня объём заданий и теперь шла к нему на встречу, собираясь пересечься в городском сквере у памятника Ленину, где на лавочках любят тянуть пивко и «ягу» местные подростки, сбиваясь в кучки и стайки по интересам. Тут мирно сосуществовали готы и эмо, гопники и хипстеры, мажоры и пролетарии. Территория сквера считалась чем-то вроде священной зоны вечного перемирия, как в мультике про Маугли. Те, кто хотел выяснить отношения, всегда покидали сквер, углубляясь в соседние дворы и палисады, чтобы не осквернять эту Мекку покоя кровью и святотатственными матюками. Исключения, конечно, случались, но не приветствовались теми, кто чтил внутренний кодекс.

Женя издали увидел свою новую подругу и помахал ей рукой. Та шла ему навстречу, помахивая сумочкой и прикрывая глаза ладонью, козырьком приложенной ко лбу. От солнца, опустившегося к срезу крыш, не спасали и широкие тёмные очки. Подходя, Женя в очередной раз оценил точёные формы миниатюрной фигурки, сам себе немного и приятно позавидовав. Недавнее знакомство обещало быть перспективным.

– Привет, Светка! – попытался поцеловать её в щёку, слегка прихватив за талию, Женя.

– Привет, – она аккуратно и грациозно вывернулась, так, что санитар чмокнул воздух.

– Погуляем? – не стал смущаться он. – Или зависнем в кафе?

На кафе денег у Жени особо не было, поэтому он надеялся, что Света сыта и расположена пройтись по городу среди тополей, клёнов и каштанов. Мимо аутентичного кремля и радующих глаз старых зданий на Советской, выполненных в заброшенном теперь стиле неоклассицизма. Возможно, они ненавязчиво забредут на Берёзовую аллею, а потом и дальше, к Светлояру, и ещё дальше, вдоль берега, где уже шумит листвой дубрава и концентрация жителей на квадратный километр падает до пары особей, которые тоже хотят уединения.

И ему повезло.

– Не, давай просто пошарахаемся. Голова опухла от учения. Хочу проветриться. Только купим минералки по дороге.

– О`кей, – с явным облегчением тут же поддержал идею Женя и ухватил её за руку, увлекая прочь из сквера. – Я тоже второй день, как чумной. На работе завал. Поспать некогда. Покойники беспокоят, не дают расслабиться. Хоть дядя Рома и говорит, что от живых вреда больше, но и мертвяки – те ещё зануды. Опиши их всех, заполни все формуляры, да не перепутай ничего. Они ж сами за себя ответить не могут…

– Ага, – улыбнулась Светка, которой нравилась романтика Женькиной работы. – Бирки им на палец ноги привяжи…

– А вот и нет! – санитар тоже улыбнулся во весь рот. – Бирки вяжут или на запястье, или на щиколотку. С пальца бирка слетит на раз. Ищи потом её по всему моргу. А сам трупак не подскажет тебе свою фамилию.

– Расскажи, тебе там по ночам не страшно одному среди мертвецов?

– Да какое там! – Женя надулся, как голубь, стайку которых он спугнул, заставив разлететься с пути. – Нет времени об этих пустяках думать. Да и я там не один. Дядя Рома все ночи почти проводит в «холодной». Он, правда, не любит, чтобы его там беспокоили. Но его присутствие явно ощущается, когда ты идёшь в полумраке по пустым коридорам.

– А что он там делает?

– Да в основном занимается своей рутиной. Препарирует трупы, ищет причины смерти. Работа у него такая. Он вообще профессионал. Мастер своего дела. Иногда может всё узнать, даже не вскрывая покойника. И не ошибается. А когда я его спросил, как это у него выходит, он пошутил, что покойники ему сами об этом говорят.

– Да он шутник прям, – серьёзно сказала Светка. – Петросян.

– Он своеобразный человек. Но, умный, этого не отнимешь. С ним поговорить приятно. Только он любит так тебя загрузить, что скоро ты теряешь понятие, о чём разговор, и уже тупо хлопаешь ушами. И юмор у него такой же. Не сказать, что чёрный, но невесёлый что ли. Хоть и не пошлый. Дядя Рома, он сам-то не мрачный, просто сдержанный. С людьми дистанцию держит. Больше с мёртвыми любит время проводить. Он вообще к трупам с уважением относится. Не к телам, а к личностям покойников. Понимаешь?

– Не очень. Он что, думает, что они теперь на том свете, и оттуда за ним наблюдают? Следят, как он к ним относится?

– Вроде того. Без пренебрежения относится, с пиететом. Только ещё поговаривают, что он умеет с ними с того света как-то общаться. И они ему отвечают на его вопросы.

– Интересно…

– Ещё как. Но это не всё. Ещё говорят, что он любит во время своих спиритических сеансов сажать труп за стол, наливать ему и себе чай, и пить, придавая беседе непринуждённости.

– Это как?! – глаза у Светки стали почти круглыми.

– А вот не знаю! – тут Женя вспомнил про свой давний хитрый план. – Слушай! Я всё хотел за этим сам понаблюдать, но пока не решил, как это лучше сделать. Тут такое дело. Мне бы видеокамеру хорошую, я б тогда её пристроил где-нибудь в «холодной», в укромном уголке, а потом запись бы посмотрел. У тебя есть?

– Есть. Отец год назад подарил. Он себе новую взял, а я эту выпросила. Он с нами не живёт. Ушел от матери, когда она с одним бизнесменом закрутила. Она сейчас к нему в Москву переехала, так что я сама теперь за бабкой и сестрой приглядываю. А камера валяется теперь без дела. Только раз ей пользовалась, когда с родаками на море ездила. Там мама как раз и встретила того буржуя.

– А ты не одобряешь?

– Не знаю. Отец хороший. Но замкнутый. Как твой дядя Рома. Работа у него такая. Вечно в делах, в проблемах. Вот она и нашла себе кого поинтереснее, и побогаче заодно. Отец ушёл к своим родителям, но со мной общается. А вот с мамой категорически нет.

– Ясно. Вон ларёк, давай купим воды!

Они подошли, и Женя полез в карманы в поисках монет, но Света опередила его и, щёлкнув сумочкой, сказала:

– Не парься, я возьму!

Она потянула из её недр кошелёк и зацепила паспорт, который выпал на асфальт. Женя галантно и споро подхватил краснокожую «паспортину» и, подняв, не удержался и раскрыл.

– Ой, там я на фото не очень получилась! – спохватилась Светка.

– Не, ты тут тоже красивая! Светлана Сергеевна Сынкова! Какая смешная фамилия!

– Нормальная фамилия! – фыркнула она в ответ и сказала в окошко: – Дайте одну воду без газа!

– Держи! – Женя сунул ей паспорт обратно. – Тогда вечером я к тебе зайду? Камеру дашь?

– Зайдём. «Зарядку» заодно возьмёшь, а то она разряжается быстро. Подключишь к розетке, тогда и снимешь всё, что надо. Так прямо с «зарядкой» и оставляй. Там карта памяти большая. На много часов хватает. Только смотреть будем вместе!

– Забились! – повеселел Женя. – Вместо ужастика! Мне сегодня в ночь, вот и испытаем сразу в полевых условиях!

А потом они отправились бродить в тени раскидистых деревьев по улицам тихого и спокойного, замершего в вечерней неге Китежа, болтая обо всём и ни о чём, держась за руки и проникаясь друг к другу новыми, неизведанными чувствами, которые так интересны молодым и неопытным мальчикам и девочкам. Они манят их, заставляя совершать безумства и подвиги, возлагая на алтарь природы то, что все привыкли называть любовью.

И совсем другие чувства испытывал Сергей Сынков, когда в паре с Лёней Сыктывкарским входил в особняк Панкрата. Весь день он мотался по новым делам, которые невозможно было отложить, судорожно отвечая на звонки Лёни. К вечеру тот встретил его у управления и любезно подвёз на «стрелку» к бегавшему по потолку безутешному папаше. В детали Сергей Лёню посвящать не стал по старой следовательской привычке. Панкрат изъявил желание встретиться со следователем лично, так как насовсем документацию тот никому в чужие руки бы не отдал, даже копии, а он хотел убедиться во всём не на словах, а на бумаге. И Сергею пришлось катиться за город с вором, чтобы другой авторитет удовлетворил бы своё раздражённое любопытство. Заодно и посмотреть, как там живут эти местечковые полуолигархи-полугангстеры. Бывшие бандиты и теперешние предприниматели.

Встретили их двое амбалов в пиджаках с оттопыренными боками, там, где пряталась оперативная кобура, которые были то ли личной охраной вкупе с «ВОХРом», то ли дворецкими или привратниками, которые нарисовались за отъехавшими вбок массивными воротами. Заметив за рулём Лёню, они сдержанно покивали, демонстрируя узнавание и уважение. По Сергею они недоверчиво мазанули взглядами, неприятными, как крупная наждачка, но так как он сидел рядом со смотрящим, иммунитет его был очевиден, и они не стали задавать ненужных вопросов. Тем более, и так было понятно, кто, с кем и для чего сегодня сюда прибывает. Нормальные тупые быки со стрижеными затылками и каменными жопами натренированного пушечного мяса. Эдакие «зерги» при дворе на короткой цепи. И «пушки» скорее всего незарегистрированные.

Но это сейчас следователя не волновало.

Больше его беспокоил Панкрат, который вышел от нетерпения на веранду сам, протягивая руку Лёне. Огромный, обрюзгший, мордатый, и в лучшие времена выглядевший ужасно, а теперь ещё больше опухший и немного «поехавший» от постигшей его утраты. Бывший то ли спортсмен, то ли просто здоровяк, успевший в девяностые ловко пристроиться к удачливой «бригаде», где и вырос в современного злобного, малоумного, но хитрого отморозка. Он ловко вывернулся в своё время, успев и не попасть в тюрьму, и накопить, а потом сохранить и приумножить капитал, и завести жену и ребёнка. В общем, голова его была на месте в те далёкие времена. К сожалению, те её тёмные части, что помогли выжить в мясорубке большого передела сфер влияния, теперь вылились в гипертрофированное эго, которое и грызло его изнутри, заставляя трепетать окружающих его «шестёрок». Деформация усугубилась и стала необратимой. Его бронепоезд уже пыхтел всеми парами, клацая смазанными пулемётами и оглашая округу орочьим криком прихвостней, вот-вот готовый сорваться в убийственно-разрушительный «зерг-раш».

И Сергею предстояло уберечь город и конкретно одну дурную девку из столицы, теперь валявшуюся в коме из-за постигшего её и так сурового и справедливого наказания от гнева этого богатого упыря. Теперь тот уже не считался «братком», а уважительно именовался бизнесменом. Который подмял львиную долю рынка недвижимости Китежа, имея под собой риэлторские конторы, строительные фирмы, «лапу» в администрации в виде старых друзей и новых помазанников. Помазанных сладким миром «баксов» и «евро» и осенённых крёстным знамением безнаказанности от презренной власти жёлтых металлов, коими он заливал алчные глотки прокуроров и судей. За что ему и его кодле многое прощалось, на многое закрывались глаза, плюс, шло общее мощное содействие в выигрыше тендеров и подрядов, приумножая и заставляя процветать его местечковую кирпично-цементную империю.

Панкрат, а вернее, Панкратов Семён Кириллович, являл сейчас собой зрелище насколько неприятное, настолько же и отталкивающее. Он, как упоминалось, и в лучшие времена не смахивал на Мастроянни, а теперь совсем сдал. Нервный тик перекосил мордатое лицо, круглившееся неровными валами и морщинами, редеющие волосы торчали клоками, глаза выпучились, как у рака, вращаясь с безумством механизма. Губастый рот, окружённый чернью небритой щетины брызгал мутной слюной, донося на выдохе смрад перегара. Брюхо тряслось с задержкой, будто весь его массив требовал большого усилия для сдвига, а потом инерция вопреки посылу колыхала его уже совершенно рандомно. Отчего создавалось впечатление, что мясо и костяк живут и движутся в разных плоскостях и временных отрезках.

Сергею Панкрат руки не подал, а спросил Лёню так, будто он с собой не человека привёл, а табуретку притащил:

– Это кто? Твой «следак»? Что там? Выяснили? – и уже к нему напрямую: – Говори!

– Ты не мельтеши, Панкрат, – спокойно и вальяжно посоветовал ему Лёня. – Давай присядем, спокойно всё «перетрём».

Являясь по статусу абсолютно независимым ни от каких внутренних обстоятельств, включающих такие, как гнев или милость людей, вроде Панкрата, Лёня мог себе позволить вести себя естественно. Непосредственно за его спиной, хоть и в тени, стояли очень серьёзные монструозные и одиозные фигуры, вроде коронованных воров федерального масштаба и курирующих их серых неприметных кардиналов из «Конторы Глубокого Бурения», которые давали ему плюс сто очков к независимости и свободе выражения. Пока на его подведомственной «земле» всё шло по утверждённому сверху «пятилетнему плану», такие незначительные происшествия, как смерть сына какого-то туземного авторитета, не имели никакого значения. И никак не могли ни навредить, ни подвергнуть угрозе не то что его жизнь, а даже просто его душевное равновесие. В отличие от того же Сергея, который хоть и стоял с другой стороны баррикад де юро, но вполне себе обязан был учитывать пожелания врагов де факто. И если этим заклятым друзьям что-то придётся не по нраву, убить его, конечно, не убьют, но крови могут попортить много. Не говоря уж об остальных простых смертных, непричастных и просто подвернувшихся под горячую жирную лапу.

А особенно, если всё-таки причастных.

Ведь если Панкрат выяснит конкретно про того, кто был виновен в смерти его тупорылого сынка, кроме него самого, что очень вероятно, он непременно попросит Сергея отойти в сторону и прикрыть глаза, пока он будет наказывать виновника. И ему придётся это сделать. Ибо лучше иметь «глухаря», чем бодаться с его огромной кодлой, включающей не только «торпед», готовых терроризировать его самого и его семью, но и «тузов» сверху, всячески намекающих и настаивающих на спуске дела на тормозах.

Вот такой марлезонский балет.

Они сели в плетёные ротанговые кресла прямо на веранде, халдей тут же поднёс напитки, Лёня закурил. Два неизменных, как из ларца, одинаковых с лица, телохранителя «смотрящего» угнездились на периферии, а Сергей хлопнул папку на колени и сказал:

– Вы успокойтесь, Семён Кириллович. Я всё понимаю. Вы себе места не находите и со вчерашнего дня маетесь справедливым вопросом, как такое могло произойти. Только я вам сейчас скажу, пусть горькую, но правду. Вы должны смириться с тем фактом, что ваш сын был при жизни алкоголиком и наркоманом. Никто, кроме него самого не выбирал такой образ жизни. И повлиять на него могли, в первую очередь, вы сами. Только постфактум говорить об этом теперь неуместно. В общем, я вижу, что вы в нетерпении, поэтому томить не стану, а скажу кратко, сын ваш умер от того, что смешал алкоголь и наркотики. Что крайне не рекомендуют делать даже бывалые «торчки». И это его доконало. То есть, в смерти своей он виноват исключительно сам.

– Что он говорит? – спросил дувшего сизый вонючий дым Лёню Панкрат, снова с таким видом, будто удивился заговорившей табуретке.

– Ты глупо́й? – Лёня нахмурился и вперил свои совиные глазищи в мутные кроваво-бурые шарики Семёна Кирилловича. – Обожрался «ханки» твой сынок, да ещё «дрянью» «закинулся» сверху. Вот организм и не сдюжил. Он же у тебя не спортсмен, «ЗОЖ» не особо уважал. Ты сам, что ли, не видел? Или любовь твоя отцовская тебе глаза совсем пеленой покрыла? Так пора бы её сдёрнуть!

– Ты что говоришь такое? – медведем начал привставать из кресла Панкрат. – Ты про моего сына говоришь! Да я…

– Сядь!! – резко гаркнул Лёня и со сталью во взгляде метнул молнии на шагнувших к ним прихвостней в пиджаках. (Телохранители смотрящего напряглись, спрятав руки за полы, ухватывая «волыны», но, пока не выуживая их). – Назад!!! Вы что тут, совсем «рамсы» попутали от горя?! Ты кто такой?! А вы кто такие?!! Место, псы!! Я тебе кто? «Фантик» с пляжа? Ты мне тут не «лепи» фуфло про отцовские чувства! Сказано же, твой «колдырь» и «торчок» сам себя в гроб загнал! Так что ты теперь опять тут мне пену гонишь?!

– Леонид, – осел обратно в кресло и немного пришёл в себя Панкрат, всё же косо и неодобрительно зыркнув на следователя, – извини, не сдержался, но пойми, я же своего сына знал лучше, я же знал, чем и как он живёт! Всегда же всё нормально было! И лечил я его, и воспитывал. Он даже обещал мне за ум взяться. Вот, говорил, лето погуляю, и начну дочерней компанией рулить! Не хотел он помирать! Его отравили! У него ж и друзей-то не было! Одни прилипалы, да прихлебатели, стололазы и жополизы! А знаешь, как трудно, когда тебя не любят и не уважают, а только твоих богатств алчут? Вот он и пил! Он и бабу себе найти не мог, чтоб любила она его, а не деньги его и мои!! Ему трудно было!!

– Извини, Панкрат, – Лёня выбил из пачки новую сигарету, – теперь я тебе помочь ничем не могу. Факт свершился, надо его принять. И никого не винить в том, что судьба его так сложилась.

– Как это никого? – упрямо упёрся Панкрат, а потом верил взгляд в папку на коленях следователя. – Что ты там приволок? Покажи!

Сергей неохотно протянул ему документацию по эпикризу. Панкрат развязал бантик, откинул крышку, принялся пробегать листы с заключением патологоанатома. Он успокоился, то ли от того, что Лёня мигом поставил его на своё место, то ли от того, что почуял своим звериным чутьём подвох из-за общего напора вора и следователя, но, так как хитрожопием, в отличие от сына, его не обделили, начал изучать сухие факты официального заключения.

И нашёл уязвимую пяту.

– Метамфетамин или его производные! Это что?! Лёня, ты тут смотрящий! – и к Сергею: – ты, капитан, тут на страже закона, скажите мне тогда оба, откуда у нас в Китеже это говно?!! Или ты, – он ткнул пальцем в вора, – вообще не в курсе дел, чем тут и как торгуют, или ты, – жирный палец упёрся в Сергея, – мышей на своём посту не ловишь! Откуда у нас метамфетамин? Что?!! Все тут химики местные, сериалов насмотрелись и принялись «мет» варить?! А?!! Знаю я, откуда ноги растут! Шалава эта московская привезла «дряни»!! Она и отравила моего сына! Я её порву на части!

– Это бездоказательно и голословно, – успел вставить с пересохшим горлом Сергей. – Я работаю персонально по этому вопросу и обещаю непременно выяснить все детали. И попрошу вас ничего до выяснения не предпринимать! Вам сейчас не об этом думать нужно, а о том, как достойно похоронить сына. А вопросами контроля за оборотом наркотиков занимаются специальные ведомства. Да теперь и не важно, откуда у нас тут «мет» «нарисовался». Важно то, чтобы больше от него никто не пострадал. Успокойтесь и не делайте необдуманных поступков на основе незрелых решений под влиянием момента и эмоций!

– Панкрат, не гони волну, – внёс свою лепту Лёня. – Серёга – человек слова, он выяснит все обстоятельства. А до тех пор ты не пикнешь и не дёрнешься. Это я тебе сказал. Ты услышал?!

Семён Кириллович тяжело посмотрел на смотрящего, не обещая взглядом ничего хорошего ни ему, ни следователю, ни той, что лежала в коме, так необдуманно угостив давеча бестолкового его сынка отравой. Но возражать не стал, ибо был всё же немного умён, хитёр и вероломен. Сергей заметил это в секундном обмене взглядами. И понял, что ничем хорошим это закончиться не может. Поэтому добавил уже, как последний довод:

– Когда Перезрелова очнётся, первым, с кем она станет говорить, буду я. И я обязательно выясню, давала ли она «мет» вашему сыну. Если да, то она ваша. А я умою руки, отойду в сторону, и не буду мешать. Такие условия вам подходят?

– Вполне, – скрипнул зубами Панкрат.

– На этом и решим. Позвольте папку?

Сергей принял документацию обратно, встал, кивнул на прощание и вместе с Лёней, который тоже был мрачнее тучи, подался вон из негостеприимного особняка строительного воротилы и бандита с большой дороги Панкрата, уважаемого налогоплательщика, успешного предпринимателя, мецената и жирной отвратительной твари в человеческой шкуре.

С балкона вдруг вновь раздался оклик Панкрата:

– Леонид, а что это такое было недавно? Я про визит с обыском и изъятием картины с единорогом? Я слышал, у тебя такая же? К тебе приходили?

Лёня встал, обернулся и важно ответил:

– Не парься. Тебе же объяснили цели визита?

– Да. Только мне показалось, это дешёвый прогон.

– Так и мне так же сказали, – развёл руками смотрящий. – Думаю, что примерно так и есть, только посвящать в детали у них не принято. Тебе же сказали, что с тобой всё в порядке?

– Да. А это, правда – так?

– Раз сказали, значит – так. Не бери в голову эту ерунду. Тебе ещё сына хоронить. Всё, давай, масти и фарта!

– Тебе того же…

На том и разошлись. Панкрат остался стоять за перилами, а Лёня с Сергеем отправились с охранниками за ворота. Они уселись в машину, и Лёня, приказав «бодигардам» покурить на кислороде, повернулся и сообщил:

– Охрану поставить к Наташке надо.

Сергей кивнул.

– Что новенького по поводу нашего живучего развратника?

– Вернулись с отчётом мои люди из области. Проверили все местные детдома. По фото была опознана некая Мария Подкидная. Фамилию дали остроумы из детского дома. Пропала как раз год назад. Искали детдомовские своими силами, но решили, что её нашла, украла и скрывает образумившаяся мать. Ходила до этого к ним одна забулдыга, мать её настоящая. Пробили мы её, пропала эта курва. Без вести. В то же примерно время. Концы в воду. И узнать, она ли украла, или нет, была ли с ней в тот момент Маша, когда она пропала, не было ли – не установлено. Вновь тупик.

– Ну а с художником-то что?

– Да что? Начали проверять потихоньку под благовидными поводами всех подозрительных людей подходящей состоятельности. Не у всех же есть возможность снимать качественное видео, располагать достаточной территорией для укрывания не только девочки, но и целого «поехавшего» придурка-извращенца. Работа идёт, только, боюсь, пошли и слухи. Чую, на шаг впереди этот «мегамозг». Смеётся теперь, из-за занавески, ручки потирает.

– Ну, не отчаивайся, «мент», – ухмыльнулся Лёня в своей язвительной манере, – гони её, тугу-печаль! Ты не бойся, надежду мы зарежем последней.

– Не смешно.

– Ладно, поехали отсюда, а то этот обмудок меня раздражает что-то, – Лёня указал на стоявшего на веранде и наблюдавшего за ними Панкрата. – Поужинаем…

Вечерело.

Уезжали, столь близкие между собой волею судьбы и столь далёкие друг от друга на ступеньках прихотливой жизненной иерархии люди от дома безутешного и злого упыря молча, насупившись и нахохлившись, как усталые, больные голуби. А вечер набирал силу, натекал на город, накрывая его сумерками, как саваном, и не оглядываясь ни на какие мелкие человеческие проблемы, страсти и слабости. Он их просто не осознавал, как не осознаёт морская волна сиюминутные неудобства песчинок на пляже.

Только люди – не песчинки, их обуревают желания и побуждения. Одни хотят просто жить, как любое живое существо. Другие размышляют о том, что жизнь – есть, не только благо, а скорее бремя. Как, например, одинокий скучающий подросток в сквере у памятника. Он с завистью провожал влюблённые парочки и горько раздумывал о том, что ему такое счастье не светит. Ещё бы! Отец пьёт, мать ругает, говоря, что надежды на него никакой, и только его младшая сестра мамин свет в конце тоннеля. Одноклассница, в которую он влюблён, смеётся над ним и игнорирует все робкие попытки сблизиться. Одноклассники третируют за оборванный вид и вопиющую нищету. Учителя твердят о том, что он недоумок, и ждёт его в лучшем случае карьера грузчика, а в худшем – тюрьма.

И только неизвестные, а от того близкие в своей анонимности люди с сайта о суициде, мягко, ненавязчиво, доходчиво и убедительно вещают и внушают: тебе здесь не место. Ты только зря мучаешься тут. Наберись храбрости, шагни за порог смерти. Никто не заплачет тут и не вспомнит тебя. Они только освобождённо выдохнут и скрыто порадуются с облегчением от бремени. Не копти небо, не терзай себя. Нет никаких запретов, они иллюзия и обман. Жизнь на этой планете и есть главная афёра. Кто не понял – ворочается в собственном поту и дерьме, пытаясь бесплодно что-то кому-то зазря доказать. А все умные уже давно перешагнули грань, стали свободными и чистыми. Весёлыми и неуязвимыми. Люди, как боги. Сами выбрали себе судьбу. А ведь дело за малым. Понять, что не кто-то над тобой определяет твою историю, а ты сам её творишь. Как в игре. Выйди на новый уровень, сломав стереотип. Сломав психологический барьер. Сломав пелену обмана.

Стань мёртвым.

И стань собой.

Вот только осталось преодолеть естественный природный инстинкт самосохранения. Но, на то тебе и разум. Разум побеждает рефлекс, даже самый безусловный. Осталось собраться с духом и шагнуть в нирвану, влиться во всеобщую благодать. Но, не сегодня.

Возможно, позже.

Подросток докурил сигаретку, сплюнул на асфальт и побрёл домой. К обрыднувшей семейке, к папе, вечно сидящему на кухне в облаке папиросного дыма и перегара, к маме в дырявом халате, с острыми ключицами и сопливой сестрой подмышкой. К рутине и обывательскому болоту. К вялой серой невнятной жизни здесь. Он уже не мечтал о том, как вырастет и выучится. Как станет кем-то, с кем станут считаться. Кем-то, кого станут уважать. И дарить любовь. Всё это миф и призраки.

Особенно любовь.

Его психика уже была надломлена и согнута прельстивыми шёпотками с сайтов. Краем сознания он понимал, что это ложь, огромная коварная ложь, только внешние обстоятельства перечёркивали здравый смысл, а добренькие анонимы из интернета липуче и так же сладко продолжают успокаивать, продолжают наставлять и коварно подначивать.

Эх, болото!

Ни радости, ни счастья, ни любви. Одни призраки этих аморфных понятий летают вокруг раздражающе неуловимо. Зацепиться не за что.

Примерно так же думал и главврач китежградской больницы, смотря на красивое лицо лежащей в коме Перезреловой. Он не волновался о том, что ему не хватает авторитета и признания. Денег и любви. Деньги он научился зарабатывать сам, а любовь в её естественном проявлении теперь его интересовала мало. Он ею не то, что пресытился, а просто некоторые ключевые моменты его биографии ловко сыграли с ним злую роковую шутку. Теперь его заводили совершенно другие мысли.

Например, лежащая перед ним покалеченная, но живая девушка. Модель. Красавица. Возомнившая о себе тварь, дающая лишь по расчету и с большим прицелом на будущее. Или просто от животной похоти, выбирая самцов по вкусу. А вот теперь она тут распластана на койке, совершенно беззащитная и доступная. Осталось только подождать, когда сойдут синяки и срастутся кости. Тогда никто не помешает ему воспользоваться этим прекрасным и беспамятным телом. Ведь женщины, по сути, и есть тела. Сосуды греха. Куклы для наслаждения. Когда они в сознании, они охотно или не очень, но отдаются за ухаживания или за плату, что, по сути, есть две стороны одной медали. А вот когда они специфично выключены из мира активного общения, да ещё так удачно, когда ты главврач, который в больнице царь и бог, вот тога и наступает его звёздный час. Тогда никто не вправе и не в силах помешать. Именно беззащитность и полная беспомощность заводят абсолютно. И пусть теперь отсутствует фактор опасности, теперь это ушло в прошлое. В этом был свой шарм, только за годы эффект его размылся, уступив место безопасности и безнаказанности. Ведь в своём роде тоже круто, когда тебе совершенно никто не вправе помешать!

Даже вездесущий прозектор, который умён и даже мудр. Но наивен и почти оторван от мира живых. Да, он знает о некоторых его слабостях, но только он замазан очень плотно. Именно в альянсе с ним идёт небольшая, но стабильно доходная торговля органами для трансплантации, именно он есть главная промышленная единица. От него зависит их качество. От его молчания зависит его же благополучие и возможность заниматься любимым делом, вместо отсидки за соучастие. А его альтруизм и благостность лишь успокаивают его совесть, заодно пополняя карман главврача на все сто процентов, без дележа. Позволение жить во флигеле, питаться бесплатно в столовой, стираться в «прачке», и главное, пить чай с покойниками, вот что не даёт ему думать о такой схеме, как о чём-то порочном и несправедливом. Хотя, если что-то надо, главврач никогда не откажет своему закадычному другу и однополчанину. Только прозектор не так меркантилен. Он выстроил свой собственный мир вокруг себя, набив шишек на прошлых попытках выйти к живым людям со своими откровениями. Теперь он окончательно закуклился в своём коконе. Да и думы его в основном и в целом обращены в мир мёртвых. Такой прозектор очень полезен. Он практически идеален, совершенен и незаменим. Он образец сверхчеловека, не отягощённого моралью, вернее, имеющего сугубо свою индивидуальную мораль, которая плохо соотносится с моралью обывательской, но имеет место жить, поскольку мало её затрагивает. А на слабости и заскоки своего патрона прозектор не обращает внимания. Это не его епархия. Его это практически не касается. Поэтому до того прекрасного момента, когда эта спящая красавица станет его, главврача, игрушкой для утех, осталось совсем немного времени. Немного подождать. Ведь ожидание счастья даже гораздо более тревожит, чем его мимолётный момент наступления.

Но, всему своё время.

Главврач стоял в полумраке реанимационной палаты, в тиши, прерываемой только попискиванием датчиков. И не знал о том, что смерть гуляет где-то рядом, готовая предоставить его другу прозектору новых собеседников для чаепития. А жизнь, как её альтер эго, тоже не спит, являя своё чудо легко и естественно.

Прямо в соседнем блоке, где располагается родильное отделение. Именно там сейчас появился на свет новый человечек, испуганно втянув свой первый воздух в лёгкие, и освобождённо закричав. А акушеры и счастливая уставшая мама смеялись и плакали, понимая, что этот маленький бессмысленный кусочек новой живой плоти и есть тут для них олицетворение счастья.

А не деньги и не власть.

Тем временем вечер катился по косому срезу верхушек дубравы, превращая город в аквариум, залитый не водой, а густым янтарём. В нём зажигались редкие неоновые вывески, пульсируя, как возбуждённые каракатицы. И какая-то из них выпустила уже в янтарь свой чернильно-фиолетовый мешок. Сумерки напитывали воздух, как губку, влажной полутьмой. Красными тревожными фосфоресцирующими рачками пролетали по улицам габаритные огоньки машин. Светофоры мигали рыбьим жёлтым глазом. А люди, как сонные дельфины фланировали по дну брусчатки, которой была выстлана старая городская половина.

Окна вспыхивали одно за другим. Там, за их призрачной прозрачной плёнкой люди ужинали, смотрели новости и сериалы, переговаривались, ругались и шутили. Или просто болтали о насущных пустяках. Люди хотели жить, им не интересна смерть, которая тоже незримо и тихо бродила, в поисках тех, кому уже пришла пора уходить из этого приятно-сонного мира. Сегодня никакие трактора с пьяными «водилами» не вылетали поперёк главной, проходя колёсами по корпусам дорогих машин, сминая их, как скорлупу и с треском ломая кости тем, кто в них прятался. Никто не резал никого в порыве гнева или ревности. Не стрелял на разборках. Не топил за долги или прошлые обиды. Никто не прыгал с высоток вниз головой навстречу твёрдому асфальту. Никто не хотел умирать добровольно или насильно. Зато естественные причины могли подкрасться совсем тихо и незаметно на мягких предательских лапах. Так, что и не ожидаешь подвоха.

А смерть уже молча стоит за спиной, положе тебе руки на плечи.

Так случилось в этот вечер с заезжим священником, архимандритом Филаретом. Он завернул в гости (заодно по поводу обсуждения дел и передачи ценных указаний) к местному настоятелю Владимирской церкви, иерею Петру, по пути из столицы, где он имел аудиенцию у митрополита, в свой монастырь. Батюшка Пётр являлся его старым товарищем ещё до семинарских времён. Потом их жизни пошли разными путями, Пётр стал настоятелем, а Филарет ушёл в чёрное духовенство. Только старая дружба не пропала, и он при всякой оказии старался завернуть в Китеж, чтобы пообщаться, попросить совета или наставить своего старого друга Петра.

И вот во время вечерней трапезы за неспешной беседой со старым товарищем его сердце вдруг остановилось. Обширный инфаркт. Он ничего не почувствовал, так как застарелый сахарный диабет купировал всю боль за грудиной. Просто замер вдруг с открытым ртом на полуслове, а потом вилка выпала со звоном из руки и массивное его тело стало заваливаться набок. Батюшка Пётр вскочил, перепугано стал звать матушку Катерину, с трудом перевернул Филарета на спину и бестолково пытался делать ему искусственное дыхание борода в бороду и непрямой массаж сердца, источенного некрозом и ишемией миокарда. Да только все эти «припарки» уже не могли помочь мёртвому, чья жизнь прервалась так, как ему и мечталось всегда, неожиданно и без мучений. И теперь душа его голубем взлетела, освобождённая окончательно, над засыпающим городом, обозревая его весь и сразу. Да что там, он теперь мог обозреть не только весь город, но и весь мир.

И мгновенно разглядеть в нём каждую самую мелкую деталь. Например, двух влюблённых подростков, целующихся в подъезде, с камерой, зажатой в сплетённых руках. Или одинокого тонкого и нескладного мальчишку, уныло топающего из сквера в тёмные кварталы городской бедноты. Или двух хмурых и угрюмых, таких разных по статусу, но едущих в одной машине человек, напряжённо раздумывавших над несовершенством бытия. Или бредущего по аллее больницы в главный корпус мрачного патологоанатома и наблюдавшего за ним из палаты, где лежала в коме девушка, главврача, к кому на встречу и направлялся прозектор. И услышать крик из соседнего корпуса, где только что родился на этот свет новый ребёнок. Жизнь вертела своё колесо Сансары, и смерть шла рука об руку с новой жизнью. Так было всегда, так есть и так будет.

Но это уже совсем другая история, которая к нашей не относится.