Читать книгу Ангелы живут в аду - Игорь Шахин - Страница 5

Обложили, как волка! Конечно, никто этого, кроме меня, пока не ощущает, потому что никто такой целью не задавался – обложить со всех сторон. Это случилось не от умысла, а случайно. Надо что-то делать… Черт! Но почему же – меня? Я же ничем не хуже других. Работаю себе и работаю, бывает, чуть лучше или чуть хуже, но работаю же! Ничего такого, чего не было бы у других – ошибки, завихрения помалу, – за мной не водилось. Ну, подумаешь, в потребсоюзе чайку или баночку кофе растворимого урву – ничего ж этого нигде нет! – так это же за свои кровные и не внаглую, как некоторые, пару раз в месяц, и не для кого-то, а для семьи… В ресторанном буфете по знакомству, в любое время суток, примешь порой сто пятьдесят «Пшеничной». Так нас там таких всегда целая очередь выстраивается. А теперь и это в прошлом. После указа о пьянстве ударил по тормозам. Ну – было! Ну и на работе принимали, и не по сто пятьдесят, и не только в конце работы. Но я-то один из немногих, кто всегда знает меру!

И к тому же еще я, когда впервые пришел на радио, даже не помышлял ни о каких таких «каналах», по которым можно что-то достать, купить. Меня, можно сказать, к этому, как и любого другого наивного юнца, усиленно подталкивали, даже, наверное, ни о чем плохом и не помышляя. Об этом надо чуть издалека…

Я ведь, когда был нештатником, а потом и корреспондентом на договоре, развил было критическую деятельность. Ну, когда ходил в нештатниках, еще куда ни шло – давали в эфир кое-какие мои штучки, они были поверхностными, глубоко не копал. Да и куда копать – не с той же сопляче ской информированностью! Так, проходился по поводу жалобных книг в магазинах да о некомплектности столовых приборов в общепите… А вот когда взяли «на договор», прошелся и по строителям, и по ЖЭКам. Пил, как говорится, из реки по имени факт. И никаких эмоций. Их к делу не пришьешь. Обыкновенно все было, пока не «закрутил» фельетон вокруг торговли с пирожками. Передача еще не сделана, а меня уже вызывает шеф:

– Что же вы, Черепанов, нашу организацию подводите?

– Не понял, – говорю.

– Вы только что были в городском управлении торговли…

– Да, только что… Но он со мной и говорить не стал!

– Не перебивайте, пожалуйста! (Ну и проститутки, эти сталинские гибкохребетники! А вежливые – жуть!) Вели там себя, мягко говоря, неэтично.

– Да что вы! Ничего такого не было!

– Допустим… Но обманывать там меня не станут. Вот что, принесите мне черновой текст этой передачи.

Принес ему через пару дней текст. Он посмотрел, вычеркнул одну фамилию, мол, заслуженный человек, ветеран войны. Во, блин! А моя бабка по матери – кто? У нее пятеро детей хрен знает где разметаны по полям сражений!.. Ох-хо-хо… Сдержался я. Мою бабулю, худо ли бедно, но мы, родичи, чтим, и не столько чтим, сколько подкармливаем – жалко, столько пережил человек… Да и немощна она…

Ребята после прикалывали: «Нашел кого на чистую воду выводить! Год назад о его делишках в центральной прессе была статья, после которой, мы думали, его снимут, и не только его – там присосалась целая военно-тыловая компашка, они не только гречку мешками куда-то девали, но и медалями груди свои осыпали! И ничего, работают. А ты со свиным рылом да в калашный ряд!»

Это они, конечно, резковато… Мало ли что было, но тоска меня одно время ела поедом, пока не решил: было – ушло. Теперь есть то, что есть. Я не генерал и отвечаю только за свои рядовые дела. Пусть шефы мои меня поворачивают, а куда оно, их управление, всех нас выведет, – это мы потом посмотрим и обсудим. А пока я работаю не на собственном огороде, а в довольно-таки солидной организации, а уж она-то знает или должна знать, перед кем и за что держать ответ!

Передача моя без той фамилии не стала хуже. Мало того, позвонили из управления общественного питания и в шутку, наверное, пообещали выдернуть ноги. Позже они разнюхали, что нам для семьи из продуктов надо, привезли домой. Ольга тогда догадалась за все это отдать деньги. Хотя, конечно, если что, они бы запросто вывернулись и сказали бы, что никаких денег не было…

Вскоре меня взяли в штат и, как это ни странно, не на радио, а на телевидение. Какая, шут, разница – хозяин-то один и тот же! Там поработал недолго. Как потом выяснилось, кому-то из обкома партии не понравилась моя рожа. Не «кому-то», конечно, его я знаю, но лучше пока не фамильничать. Они там так все друг на друга замкнуты, что лучше не совать голые пальцы в эту неизолированную электропроводку. И вообще – это уже другой разговор, а за язык меня пока никто не тянет. Что было, то было. А вот последние дни!

Эта дурацкая передача о кузнецовской больнице просто дышит на ладан – там тоже есть фамилии людей «заслуженных»…

Ольга, лиса, огрызаться начала. Никогда за нею такого не водилось. Рубли считать начала: куда дел да куда дел! Вела бы себя как надо, и «подкожные» сполна бы получала. Природа не любит пустот… Да еще и влюбилась в кого-то на новой работе. По утрам у зеркала по два часа высиживает, художница! А Люське косичку заплести – тещу понукает. Каждый день новое платье напяливает да еще и лается: «Надеть совершенно нечего!»

Антон, разгильдяй, лучшие мои поделки из дерева выменял на импортные тряпки. В школе еле-еле тянет, в башке одни дискотеки. Скорей бы год прошел да – в армию, в Афганистан, там образумят…

И что же это такое! Все шло нормально, спокойно, а тут как с цепи сорвалось. Новый шеф, судя по всему, меня невзлюбил еще тогда, на телевидении. И теперь давит. Звонарев сказал, что я новому начальнику перебежал дорогу с этим дурацким «коллективным» письмом… Настрой такой, что хочется бросить все к чертовой матери – и работу, и Ольгу, поехать в поселок, устроиться на судоремзавод в модельный цех и ничего кроме дерева и запаха стружек не знать… Надо же, как приперло! Антона отлупил так, что у самого от боли и жалости к нему сердце до сих пор не на месте. Никогда ничего подобного не было! Что творится? Скажи мне кто еще какой-то месяц назад, что вот так все у меня начнет оборачиваться, я бы его не смог понять. А теперь – и факты, и эмоции.

Звонарев… Надо бы его срочно увидеть. Этот хоть и высмеивает, но после его шуточек многое видится в ином раскладе. Он те же самые факты выстроит так, в такой раскрутке, что и не узнать ничего там первоначального.

…Может быть, никаких флажков и нет, а я – обложили, обложили. В панику ударился и всего-то?.. Нет! Обложили: председатель – раз! Кузнецов – два! Ни за что устраивают на летучках разносы – три! Ольга, Антон – четыре, пять! И в курилке, где всегда стоит треп, теперь при мне почему-то все больше помалкивают.

Сегодня побежал с утра к Звонареву и чуть не опоздал на летучку. Его не оказалось дома – сорвался, говорят, в дом отдыха. Снова непруха! Вошел в кабинет шефа, где у нас летучки, и сразу попал на глаза председателя. Видели бы, как он по мне резанул взглядом! Шефом он у нас – без году неделя, но в работу редакций уже внес напряженку.

Сначала мы удивлялись: впервые во главе областного телерадиокомитета становится человек из этой же конторы. Что теперь журчат о нем в курилке, не знаю. Чуть раньше журчали об увольнении по собственному желанию «корреспондента на договоре» Романа Давидыча Кручинского, бывшего в этой «ипостаси» без малого десять лет. Ему не могло быть не удобно: трудовая книжка пылилась в нашей конторе, стаж себе шел, больничные тоже, отпуск тринадцать дней и деньги – все, сколько наработаешь. Да еще и пописывал статейки в газеты, и в каком-то отделении связи таскал по утрам телеграммы. Сказывали, что за оформительские работы в ЖЭКе получал какие-то денежки. Возможно, что это уже трекнули наши женщины.

У нас еще отиралось несколько «договорников». Они были для нас удобны по понятным соображениям. Радио – не газета, где нештатник может после станка или комбайна посидеть вечерком и накропать доклад, из которого газетчики всегда смогут слепить корреспонденцию. Радио – это микрофон, а перед ним дрожат не только герои передач, но и сами нештатники. Сколько их у нас перепробовалось и кануло без следа – не сосчитать. А договорники – это профессионалы. Для них микрофон, как и для нас, что авторучка для газетчика, – часть тела.

Спросите, мол, откуда же берутся те, кто стал профессионалом? А кто откуда. Вот я, например, еще когда учился в институте инженеров городского хозяйства, не слишком-то был уверен, что полюблю будущую свою работенку – канализационное хозяйство, поэтому присматривался ко всему, пока не ухватил, что журналистика – это самое и есть то, но очень уж писать-строчить не любил, рука немела, а тут в нашу вузовскую многотиражку пришел начинающий радиокорреспондент Григорьев с плачущим лицом и странным для него заданием – побеседовать с корреспондентами вузовской газетки. Мы ему наговорили в шутку такого, что его след поначалу затерялся. Это уж потом сошлись…

Вскоре после этого общения на меня вышел один из редакторов радио, мол, микрофона не боюсь, интонации свободные, мысль раскрепощенная. «Попробуешь?» А отчего бы и не попробовать?.. Так что, пока ходил на лекции и сдавал экзамены, параллельно усваивалась и другая наука. Поначалу загвоздка была в том, что можно было поднимать не любые темы и проблемы, но и тут дело постепенно наладилось: надо было следовать определенным решениям и указаниям, пленумам всевозможным, и этому старшие меня учили. Если честно, то в душе было какое-то несогласие, но это наверняка у каждого в любом деле нет-нет, да и вылезет внутреннее, субъективное. Не доверять на работе людям, если они многоопытнее тебя? – тогда не знаю…

Так вот, мы обсуждали уход Романа Давидыча до тех пор, пока он не заявился на радио за последним гонораром. На все наши вопросы он ответил так: «Каждый устраивался как мог… Кто же знал, что будет перестройка».

Мы его поняли после, когда узнали, что «договорники» теперь упраздняются, чтобы сократить число «свободных художников», которых в столицах развелось видимо-невидимо. В столицах – пусть, но каково в областных центрах нам! Тут микрофон с руками не отрывают… Вопрос повис в табачном воздухе курилки.

А тут началась пересменка: председателя старого меняли на не очень старого.

Известие о том, что им станет зам по телевидению, меня озадачило. Когда я работал на этом «голубом экране», каждый божий день видел очень много обиженных. Может, и заслуживал кто разноса, но не настолько же… Может, он и прав – толковых передач на телевидении было маловато. Но ведь на радио дела гораздо лучше, а он уже вовсю жмет и давит!

Старого шефа проводили на пенсию и посадили в кабинет редакции пропаганды – нет, не корреспондентом, а просто там было место для еще одного стола и стула. Представляю, что чувствовали ребята из этой редакции под одной крышей с недосягаемым раньше шефом!

Как бы то ни было, они там общались, работали, а мы в эту комнату заходить перестали. Не тот стал расклад. Началась подготовка к съезду партии. Мы бегали по предприятиям, отлавливали микрофонами отклики на проекты партдокументов. В общем, все обычно. И все бы, казалось, ничего, но произошла мерзость. Письмо.

Я был в командировке, и мне после этот случай рассказали в лицах, как это умеют делать ребята из информации. Григорьев зазывал корреспондентов по одному к себе в редакцию, угощал сигаретой и спрашивал: «Ну как тебе в новом образе бывший председатель комитета?» Легко так обращался, ласково, и тут же восседали его сотрудники по редакции быта и писем. Вопрос он задавал по форме вроде бы наивный, но по сути своей провокаторский.

Ну подумайте сами, притащился я, допустим, с записи какого-нибудь интервью, скинул с себя семикилограммовый магнитофон и бухнулся в кресло перевести дух, мысли причесать, мол, что теперь с этой записью делать. У нас об этом говорят: мало поймать курицу, надо ее еще ощипать и приготовить. Ну вот, оцениваю я, допустим, эту самую «курицу», а тут к тебе с сигареткой халявной и – «ну как тебе в новом образе бывший председатель?» А в самом деле, как? Ну, если не вдумываясь особо, то так: отставной генерал в одной казарме с рядовыми. Ребятам из пропаганды не позавидуешь, им при нем ни поспорить, ни тебе по телефону не поругаться, ни мнений общих не выработать. Он-то, хоть и отставной, но пойди сосчитай всех его друзей и все его связи!

Номенклатурный он и есть номенклатурный… А Григорьев тут тебе письмецо, отпечатанное на машинке, почитать дает, в котором: «…в свое время порочный стиль руководства привел к тому, что коллектив журналистов из дружного постепенно превратился в разрозненный, практиковалось гонение на некоторых корреспондентов, дошло до того, что кое-кто стал работать с гонорарными ведомостями, допуская финансовые нарушения, что не могло не повлечь…» В общем, такая белиберда, и вся в таком же духе. И дальше: «Сейчас, будучи на пенсии, занимает ставку редактора, а что редактирует, неизвестно. Мало того, продолжает давать ценные указания всем кому ни попадя». И в конце что-то вроде этого: «считаем, что подобное положение дел разлагающе действует…» и тому подобное. «Подпишешь?» – спрашивал Григорьев.

Тут наступал психологический момент – несколько подписей уже стояло. Кто из нас как расписывается, мы не помним и сразу в башке вопросики: кто подписал, а кто нет? Наверняка каждый так думал. Не знаю, кто и что для себя решал, но подписи ставили. Отказался ставить свой автограф редактор из пропаганды. Почему? Ведь кому как не ему быть в обиде на бывшего шефа, который в свое время взвалил на его плечи промышленную редакцию, забрав оттуда единственного корреспондента. Попробовали бы вы тянуть на себе выполнение эфирного времени за двоих целых полтора года, тогда бы уяснили, что за нагрузочка выпала этому парню.

Позвонил мне на днях, попросил зайти к нему в редакцию. Сидим. Молчит, разглядывает.

– Что звал-то? – спрашиваю.

– Неважно выглядишь, – говорит.

«Темнишь, – думаю. – Сам недавно на летучке при всех от моей передачи камня на камне не оставил, а тут сочувствуешь?» Я и говорю:

– Твоими молитвами…

– Вот что, Черепанов, нелегко тебе сейчас, а будет еще труднее. Ты когда-нибудь задумывался, за какие такие твои таланты тебя зачислили в штат?

– Начальству виднее, – разозлился я.

– Вот именно! За твое это «начальству виднее», «жираф большой»…

«Ишь ты, – думаю, – сам безропотно один редакцию тянул, а меня в мягкотелости обвиняешь?» И ему, уже с иронией:

– Не только за это… Я своих ног не жалею, в кабинетах не засиживаюсь.

– Этого у тебя не отнять. И зачем ты с телевидения ушел? Не пойму… Там такие энергичные организаторы, как ты, легче приживаются. А тут творить надо в одиночку… С телевидения ушел… Да он что, спятил? Вот бы я сам и ушел – жди! За то и ушли, что слишком шустрым был. Там оч-чень не любят, если ты кого-то «гениальнее», то бишь гонорарчики перехватываешь своей активностью. Ну и сглупил разок: в прямом эфире у одного партийца спросил о том, о чем, оказывается, спрашивать не следовало. Да их же никогда ни черта нельзя было толком понять! То можно, а то, вдруг, нельзя! Да бог с ними. Было и сплыло.

– Ушел, значит так надо, – отвечаю. – Ну так я пойду…

– Да нет, подожди. В общем-то ты парень неплохой. Я вот о чем, о письме. Оно пойдет в обком, а это – дело серьезное.

– Догадываюсь, – продолжал капризничать я.

– Да что ты говоришь! – с улыбкой иронизирует в ответ. – Из обкома придут и будут говорить с каждым, и… довольно-таки подробно. Подписал, не подписал – неважно. С каждым. И будут выяснять не только истину о старике, но и твою позицию. А она у тебя есть? «Начальству виднее» – это, согласись, не позиция. А сейчас не то время, чтобы ее не иметь.

– Короче, чего тебе надо?! – разозлился я.

– Ни тебе, ни мне этого разговора не надо – с представителями обкома. Говорю с тобой начистоту. Скажу больше: новый председатель на этом месте, как мне кажется, человек случайный. Но он пока дров не наломал, нет пока против него веских фактов, а по мелочам… Сутяжничеством заниматься не собираюсь.

– Ясно, и обкому соврать не хочешь, и свои эмоции подтвердить нечем. Не хочешь упасть в их глазах?

– Понимай как знаешь. Но это письмо всех нас перессорит. А тут не до склок, работать надо… И, поверь, письмецо это не простое, прощупывающее. Дело совсем не в старике, а в нас и в новом шефе.

– Ну ты и закручиваешь!.. Обычная кляуза, – закончил фразу я уже не так уверенно, как начал, вспомнив, как вел себя нынешний шеф, будучи тогда, на телевидении, просто замом. Было в нем что-то змейское с улыбкой. – Чего ты хочешь?

– Это уже разговор, – довольно улыбнулся мой собеседник. – Это письмо не должно уйти отсюда…

Письмо никуда не ушло. Организатор я, в общем-то, неплохой. Нашумел в курилке, мол, все мы тут за дураков или за проституток считаемся. Меня поддержали. Григорьева с письмом вызвали к начальству. Звонарев по этому поводу сказал, что я влип как кур в ощип, мол, этот Григорьев не тот человек, чтобы без инициативы сверху сочинять обвинительное письмо, да еще и собирать под ним подписи. Ну, это уж он, конечно, загнул! Так не бывает…

Новый председатель собрал всех нас, предупредил, что собрание будет беспротокольным, зачитал письмо и спросил, мол, как поступим, предупредив при этом, что «герой данного письма» уже написал заявление об уходе.

Кто-то спросил:

– Он о письме знает?

– Не должен…

– А почему его нет на собрании?

– Он заболел. Так что будем делать с письмом?

Все молчали, а редактор из пропаганды сказал:

– Не письмо, а филькина грамота!

– Что же ты тогда ее подписал? – спросил шеф.

– Я ее не подписывал.

– Странно, а мне показалось…

Не знаю, что ему показалось, но потом-то я кое-какие детали узнал. Вот одна: за пару часов до этого собрания Григорьев о чем-то поскандалил с бывшим председателем. Того сразу увезла «скорая», сердце прихватило. Вот еще одна: редактор из пропаганды сказал Григорьеву, что ничего подписывать не будет, потому что не бьет лежачих. А Григорьев доложил шефу, что подписали все, кроме тех, кто был в отсутствии. Да и новый шеф почему-то темнил, что старик не знал о письме. Знал – наверняка Григорьев сунул почитать. Каждый из нас занимается своими делами, и никто, как говорится, детей своих с бывшим шефом не крестил.

А вот у Григорьева с ним был давний конфликт. Смешно… Тот прошел всю войну, причем в разведке, а Григорьев недавно родился и только-только из университета выскочил. Что им было делить?

И все же, я не знаю, подписал бы или не подписал в той ситуации письмо. Этому предостаточно причин. И даже не причин, до них как-то не пришлось докопаться, да и не по мне это – перемывать самому себе кости, гонять туда-сюда бесполезные мысли, все равно все будет идти так, как решат те, кто у власти. Плохо то, что последний месяц как-то перестало все удачно состыковываться, ниоткуда выпрыгивают конфликты и конфликтики. Как бы какой-то из них не шибанул по мне.

И еще теперь это «подписал не подписал». Ну пронесло, да и ладно! Мало ли чего такого случалось, и все обходилось… Такое ощущение, что вот-вот под ногами заскользит почва. И еще эта дурацкая шутка Ветлы! Он и раньше позванивал, и раньше спрашивал «магнитофончик под рукой?», и выпаливал по телефону какую-нибудь заковыристую цитату. Ходячая энциклопедия!

И на этот раз так же было. Я записал и дал ради интереса прослушать супруге, на этот раз она не хохотала – хмыкнула: «Дай своим коллегам по работе послушать». Да вот, если хотите: «Способности у вас, милый дуралей, на редкость маленькие, но теперь вы, наверное, постепенно все-таки поняли, чего от вас требуют». Му-ра! Если тут намек на мои способности, то уж, конечно, не ему их оценивать.

А тут еще Кузнецов. Зашел ко мне на днях и выложил свою историю. На него в райком поступила анонимка. Вдалбливал я ему, не берись за это дело. Открыть детскую больницу за один год почти что на пустом месте, лишь помещение и никакого оборудования, никаких специалистов – авантюра даже при его вспышках энергии. Тогда мы поссорились. Я обозвал его карьеристом, мол, на пустом месте ради карьеры, не думая о детях – не знаю… Он мне: «Если пресса ничего не желает делать, то надо же хотя бы кому-то предпринимать какие-то меры, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. Пусть для детей лучше будут не совсем подходящие условия, чем совсем никаких. Решиться на поступок ради такого – это по-людски».

Он знал, что лет через шесть такая больница будет построена, и все одно уперся: «За эти годы сотни детей получат квалифицированное лечение».

Больницу он открыл, каким-то чудом в бывшем детсаду провелремонт, набрал где-то кадры, организовал даже несколько отделений. Убедил и мою жену уйти из специнтерната, где работа была «не бей лежачего», и принял ее невропатологом. Уже полгода Ольга не может прийти в себя от привалившего счастья: любимая работа, любимая работа… За гроши!

И вот, на первом же году работы больницы состряпана анонимка. Назывались факты мелковатые, но много: лабораторная служба работает ни к черту, на «койках» лежат «мертвые души», главврач сухарь, грубиян, придира, старшая медсестра мухлюет с лекарствами… В общем, все – навоз. Кузнецов попросил помочь – сделать радиопередачу о конфликте в коллективе. Занимался я этим делом целую неделю и подготовил материал в защиту… анонимщика. Такой расклад вышел. Всплыл кое-кто из облздравотдела. Спешили рапортовать в министерство, мол, ура! мы для детей – все, что хотите.

Да и Кузнецов при коллегах не раз на крик срывался. Сказал ему, мол, самый из нас интеллигент, а тут – грубишь, изводишь придирками. Он: «В душе что-то разломилось…» И попросил передачу не делать. Ну нет уж! Как это вообще он себе представляет «отменить передачу»? У нас ведь тоже технология, которой уже не одно десятилетие – умри, а за пять дней передачу подготовь! Я уже должен ломать голову над другими темами. Тут своих трудностей, хоть плюнь на все и напейся, как свинья! Мог бы Звонарь хорошо помочь, он в своем турбюро не одну собаку съел в этих самых сюжетных поворотах да и меня понимает с полуслова. Поздновато я к нему кинулся. А ведь никуда он и не собирался. Зубами скрипел, а про отдых и думать себе не позволял…

А теперь и кузнецовская передача дышит на ладан, ко всему прот-чему… После летучки шеф попросил меня чуть задержаться и свойски так, на «ты»: «Чуть не забыл, хорошо, что ты на глаза попался… Брось-ка ты эту затею с больницей, у них там, в облздравотделе, сам черт ногу сломит». Откуда он узнал, ведь передача в звуке еще не готова?! Да и текст есть только у меня. Может, уже кто позвонил?.. Ишь ты! – «чуть не забыл, хорошо, что на глаза попался»! Вроде бы вскользь, незначаще… А может, и в самом деле это для него малозначительный факт?

При предыдущем председателе такой намек был равносилен настоятельной рекомендации. А как понимать просьбу этого?..

Надо бы в этой колготе не забыть разыскать сегодня Иннокентия. Кузнецов просил достать икры для своей Натальи Дмитриевны. Интеллигент! Не знает, что Кеша – самый надежный канал в этом деле. Да и зачем ему знать. Пусть со своей больницей разгребается, да и его Наташка что-то там такое вытворяет… Надо бы как-нибудь всем нам схлестнуться, а то все никак. Как специально кто растащил нас по разным углам. Ведь не расползлись же сами! Не раки…

Сдается мне, сейчас такая каша везде заварилась! Не знаешь, с какого боку к ней подступиться, чтобы не обжечься. Вот тебе и «до мелочей продумано ЦеКаКаПеСеСе»… Вот такой расклад. К какому берегу прибиваться? Да и где они, эти берега, чтоб гранитные, а не так, чуть что и – подмыло? Мою лодку от берега еще в детстве, в пятьдесят восьмом, оторвало, когда за одну ночь памятник, что стоял в центре поселка, исчез, как его совсем и не было. А памятник не столб, его по обычной надобности не спиливают. И ладно бы только это…

Но когда чуть что названия городов менять стали, да портреты – один на другой, один за одним, дух перевести не давая, кто теперь узнает – где эта самая моя лодка?